журят по двое. Двое спят, двое бодрствуют,  и
состав  пар  меняется.  В  трех  днях  пути  от  западной   границы   Лема
обстоятельства сложились так, что у Сензи наконец появилась возможность, в
которой он нуждался.
   Или он наконец уговорил себя. Потому что "ждать и  надеяться"  легче  и
безопаснее, чем "делать".
   "Я не хочу власти только для себя, - думал он, ворочаясь от бессонницы,
вытирая холодный пот вины и страха. - Я хочу получить  возможность  помочь
Сиани. Я хочу иметь возможность сделать свою часть дела, как она  сказала.
И если Огонь освободит меня, я ее сделаю".
   Он отчаянно желал этого. И так же  отчаянно  боялся.  Больше  всего  он
хотел, чтобы кто-нибудь решил за него, хотел, чтобы ужасные весы, на чашах
которых лежали жажда и предательство, качнулись в ту или другую сторону, и
он был бы избавлен от внушающей страх ответственности.
   "Это не предательство. Я возьму то, что даст мне Огонь, и использую  на
благо других. Какое же это предательство?
   Сиани, мне так нужен твой совет!"
   Но ее предостережение еще звучало в памяти: если он  заговорит  с  ней,
могут услышать все. Этого он не мог допустить. Если хотел решиться.  Любой
из них может остановить его. Любой из них...
   "Дэмьен, я хотел бы довериться тебе. Я хотел бы довериться твоей вере".
   На второй день во время послеобеденной смены его час настал.  Хессет  и
Сиани взялись дежурить вместе, переместившись к ближней скале,  с  которой
могли наблюдать за окрестностями. Дэмьен и Сензи остались  отдыхать...  но
не было и речи о том, чтобы Сензи заснул. Еще долго после того, как Дэмьен
завернулся в одеяла, кутаясь от холодеющего к вечеру воздуха, после  того,
как его легкое похрапывание дало знать, что он  наконец  задремал,  сердце
Сензи возбужденно колотилось, и избыток адреналина в крови заставлял  тело
дрожать от желания.
   "Давай, ну же!"
   Он осторожно выбрался из-под одеяла. Оделся, стараясь не шуметь. Теплая
рубаха, куртка, стоптанные кожаные башмаки. Недели странствия собрали дань
с их гардероба; почти вся одежда была истерта и зачинена во многих местах.
   Одевшись, он подкрался к лежавшему неподалеку Дэмьену и  присел  рядом,
наблюдая за ним. Священник спал одетым, как всегда, и его  меч  лежал  под
рукой. Готов к бою, даже спящий.  Готов  отреагировать  на  любую  тревогу
стремительным броском отточенной стали...
   "Стой!"
   Холодная испарина покрыла  лоб  парня,  пока  он  разглядывал  спящего.
Сработает ли Творение Сиани? Устоит ли оно? И как он  узнает,  когда  -  и
если - это случится? Но тут прямо  на  глазах  что-то  изменилось,  что-то
стало твориться со священником. Его зрачки быстро забегали  под  закрытыми
веками, как будто оглядывали какой-то внутрисонный горизонт. Он задышал  с
трудом, брови его плотно сдвинулись. Руки легко задрожали, как  у  спящего
животного, и мышцы на плечах вздулись, как бы готовясь к битве. Что бы ему
ни снилось, он был полностью во власти сна.
   "Теперь!"
   Подмастерье осторожно стянул со  священника  одеяло  до  пояса,  нервно
пригнулся и подождал, не проснется  ли  спящий.  Не  проснулся.  Дрожащими
руками он потянулся к маленькой кожаной сумке, что была привязана к  поясу
священника, и кое-как расстегнул застежку. Дэмьен что-то  пробормотал,  но
явно в ответ чему-то угрожающему во сне, не  Сензи.  Осторожно,  тихо-тихо
Сензи вытянул серебряный флакон из футляра. Золотой свет согрел его  руку,
кожу от возбуждения покалывали иголочки. Даже несколько  капель  жидкости,
что остались в хрустальном фиале, имели огромную силу; сколько  же  власти
было в его руках, в этой драгоценной пинте?
   Трясущимися руками он ухитрился снова закрыть сумку. Следовало оставить
все так, как было, чтобы Дэмьен, если  он  сейчас  проснется,  не  заметил
перемены. Сможет ли Сиани продлить действие  Отвлечения  настолько,  чтобы
Сензи успел вернуть Огонь на место? Неизвестно - надо  было  спросить.  Но
это беспокоило его в последнюю очередь. К тому  времени  -  если  допустят
боги - он и сам станет посвященным, способным защитить свои тайны.
   Минуту он просто сидел и баюкал серебряный флакон в ладонях; его  тепло
успокаивало нервы, изгоняло озноб - он, оказывается,  давно  дрожал  и  не
замечал этого. Если раньше он и боялся, что  Огонь  может  повредить  ему,
прикосновение света совершенно его успокоило.  Как  солнечный  свет,  чьим
подобием  он  был,  Огонь  не  имел  власти  ранить   обычного   человека;
убийственная его сила  была  направлена  на  рожденных  в  ночи,  демонов,
тварей, что шарахались от источника жизни, даже если питались его дарами.
   Сензи осторожно выбрался из лагеря. Лишь боги  знают,  что  случится  с
ним, когда он глотнет Огня, какую форму может принять трансформация  души;
он не рискнул бы разбудить Дэмьена  и  одновременно  справиться  и  с  его
гневом, и с Огнем. Стиснув в кулаке драгоценный флакон, парень углубился в
заросли вокруг лагеря и не останавливался, пока деревья не скрыли  его  от
товарищей. Только тогда, укрывшись  на  крошечной  полянке,  осмелился  он
разжать пальцы и посмотреть на гладкий блестящий металл -  казалось,  свет
пробивается даже сквозь его поверхность.
   -  Боги  Эрны  да  хранят  меня,  -  прошептал  он.  И  трясущимися  от
возбуждения руками раскупорил маленький контейнер.
   Свет разлился над ним облаком  чистейшего  золота.  Даже  в  сверкающем
солнечном свете он был видим, изгоняя послеполуденные тени, что  наполняли
полянку, и заливал воздух чистым, расплавленным  сиянием.  Одно  мгновение
Сензи просто смотрел на него, наслаждаясь впечатлением, упиваясь обещанным
могуществом. И страшась его. Голод в нем был так силен, что  он  с  трудом
мог удержать свою руку,  и  прошло  несколько  минут,  пока  он  отважился
капнуть несколько капель драгоценного эликсира. С  предельным  тщанием  он
вылил их себе в ладонь. И поднес  руку  к  губам,  чтобы  его  тело  могло
впитать эту очищающую мощь.
   "Я добровольно принимаю изменение, в какой бы форме оно ни произошло. Я
добровольно принимаю разрушение всего того, чем я был, ради создания того,
чем я стану".
   Он коснулся языком этих прекрасных капель и дрожал в  страхе  и  тоске,
пока его плоть принимала в себя нектар.  И  волна  жара  захлестнула  его,
вызванная еще не Огнем, нет, чем-то более человеческим: жар в чреслах, что
заставлял его корчиться от желания, жажда его души, что поднималась со дна
его плоти. Сердце его неистово билось, пока он глотал освященную Творением
Церкви жидкость, и удары его так громко отдавались в ушах, что он не  смог
бы услышать своих товарищей, если б они позвали его. Предвкушение побежало
по  его  жилам,  захватило  его  целиком  и  вспыхнуло  головокружительным
экстазом, в  тысячи  раз  сильнее  сладострастного  возбуждения,  пьянящим
больше, чем грамм чистого опиума. Он почти кричал от его  силы.  Чистейший
голод, чистейшая жажда хлынули в его  вены  подобно  крови;  его  потрясла
внезапность атаки, охватила боль ее, слезы брызнули  из  его  глаз,  когда
отчаянная жажда всей, полной жизни слилась в один пылающий миг.
   "Сделайте со мной что хотите, - взмолился он. К своим богам, к Огню,  к
кому угодно, кто мог услышать. Слезы текли  по  его  щекам  -  обжигающие,
словно пламя. - Чего бы это ни  стоило.  Как  бы  это  ни  изменило  меня.
Пожалуйста..."
   Огонь был уже внутри него, и его колдовской жар прорастал языками в его
теле. Его мышцы скрутила внезапная боль, когда пламя рванулось наружу, жар
пронизал его плоть  раскаленными  добела  ножами.  Боль  пульсировала  все
горячей,  горячей,  с  каждым  новым  ударом  сердца:  агония  колдовского
приступа, содрогания трансформации. Скрежеща зубами, он терпел,  хотя  все
его тело корчилось от боли. Из глаз хлынули слезы; они жгли его лицо,  как
кислота, текли по щекам  и  капали  на  землю;  ему  казалось,  он  слышит
шипение, когда они прожигали траву,  и  густой  запах  дыма  сухой  листвы
наполнил  его  ноздри,  вытесняя  кислород.  Сердце,   также   во   что-то
превращаясь,  отчаянно  пыталось  удержаться  внутри  него,  и  его  удары
отдавались лихорадочной барабанной дробью в ушах.
   Он зажмурил глаза при первой бешеной атаке  боли;  теперь,  однако,  он
попытался открыть их. Деревья вокруг него чернели наготой, будто опаленные
огнем, и ему виделось меж темными, резкими стволами солнце, в  тысячи  раз
ярче и ужаснее,  чем  положено  быть  солнцу.  Одной  частью  сознания  он
понимал,  что  смертельно  опасно  глядеть  на  пылающую  сферу  на  таком
расстоянии,  но  теперь  он  знал  с  полной  определенностью,   что   все
изменяется, что он изменился и что никакой простой свет не может повредить
ему. И тогда он стал смотреть на него с вызовом, хотя  новый  прилив  боли
терзал его плоть; он не отводил взгляда, хотя мышцы его сводили  судороги,
тело его одолевали вспышки  безумной  огненной  боли.  Сам  лес  над  ним,
казалось, охватило пламя, такое чистое, белое, как само солнце; он  слышал
его рев, перекрывающий удары его сердца, слышал,  как  с  тонким  сипением
пламя вторгается в самую сердцевину его костей. Полянку  накрыл  огонь,  и
белое пламя пожара взметнулось над ним, задымилась одежда,  обожгло  тело.
Он  боролся  с  неодолимым  желанием  бежать,  визжать,  пытаться  порвать
связующую силу, что перевоплощала  его...  "Чего  бы  это  ни  стоило!"  -
повторял он, когда новая боль пронизала его тело. Кровь грохотала в  ушах,
шипела в пальцах, ее красные струйки вскипали  в  нем.  "Чего  бы  это  ни
потребовало!" Все небо было в огне, весь лес был охвачен светом - и он был
частью  этого,  его  тело  обугливалось,  его  объяло  пламя,  его   кровь
испарялась в перегретом воздухе. Вдруг боль с новой силой вспыхнула в  его
глазах, и зрение мгновенно исчезло; густая жидкость, жгучая, как  кислота,
потекла по его щекам.
   И только тогда ему стало страшно. Не так, как  прежде,  но  с  новой  и
ужасающей ясностью. Что, если он не  сможет  поглотить  Огонь,  что,  если
Огонь поглотит его? Что, если эта мощь попросту  слишком  велика,  слишком
необъятна, чтобы обычное человеческое тело могло вместить ее? Он попытался
передвинуть свое тело, но обугленное  мясо,  в  которое  превратилась  его
плоть, не пожелало подчиниться. "Свет дня  не  может  повредить  тебе",  -
сказала Сиани. Но ведь может, вдруг понял Сензи, еще как может!  Он  может
сжечь, иссушить, покрыть смертельными язвами... Еще одна попытка двинуться
с места, добиться хоть какого-то контроля над телом, но  бесценные  нервы,
что  несли  мысль  к  цели,  шипели  в  бессилии,  и  тело  не   отвечало.
Неподчиняющиеся  кости  беспомощно  корчились  на  сухой,  растрескавшейся
земле. Пламя взлетало к  небесам,  грохоча,  как  землетрясение,  и  вдруг
смолкло, потому что механизм, позволявший ему слышать, харкнул и  съежился
в черные лохмотья, выпустив последнюю каплю влаги в ревущий пожар.
   И где-то посреди между его последними бредовыми мыслями - где-то в этой
бушующей боли, нескончаемом горении - знание пришло к нему. Не то  знание,
что он придумал себе, но то, что было в нем всегда: последний острый  укус
страдания, чтобы сделать умирание еще более болезненным, так, чтобы тварь,
которая пожирала его,  могла  бы  полностью  насытиться.  Знание:  резкое,
жаркое и ужасное. Отчаяние обожгло его  изнутри,  как  кислота,  когда  он
увидел, как она приближалась, увидел не глазами, которых больше  не  было,
видение возникло в его разуме.
   Сиани. Холодная, темная на фоне огня. Она подошла к нему  и  опустилась
на колени. Бесстрастная, равнодушная... и голодная. Он  почувствовал,  как
жаркий язык ее голода слизнул его страдание,  и  соскользнул  в  безумную,
совершенную, безнадежную мглу.
   Последнее, что он увидел, были ее глаза. В них отражалось пламя.
   Блестящие, фасетчатые глаза. Глаза насекомого. "Сиани!"


   Дэмьен  беспокойно  оглядывал  небо.  На  западе  солнце  уже  село,  и
кроваво-красный  испод  дальних  облаков  являл   собой   последний   след
короткого, но буйного заката. Скоро за ним последуют звезды  и  в  небесах
останется одинокий полумесяц Домины. Тьма, уже  почти  полная  тьма.  Где,
черт возьми, его носит?
   - Там. - Сиани указала вверх. - Видишь?
   Вдали: белые крылья, серебристо мерцающие в вечернем небе. Не в  первый
раз Дэмьен задумался, почему Охотник выбрал этот цвет; черный был бы более
в его духе - и пугает больше, и маскирует  лучше.  Конечно,  всегда  можно
предположить, что ему просто нравится дразнить священника. Это еще более в
его духе.
   Пока трое нетерпеливо ожидали, Таррант описал два  круга  над  лагерем,
осматривая окрестности, прежде  чем  приземлиться.  Чего  он  ищет,  думал
Дэмьен. Может, его птичьи глаза  уже  разглядели  все,  что  произошло,  и
объяснения не понадобятся? Или он опустится на землю в таком же неведении,
как были они, и тем развеет  их  последнюю  лихорадочную  надежду?  Что-то
сжималось в груди Дэмьена, пока он наблюдал. "Он не знает, что  произошло,
- сказал он себе. - Так  что,  если  он  ничего  особенного  не  увидит  в
потоках, значит, он просто не знает, куда смотреть".
   Охотник приземлился перед ними, плавно  сложив  крылья,  так  неуловимо
прервав полет, что это походило на балет,  победный  танец  человека,  чья
воля сделала его чем-то большим,  чем  просто  летающая  плоть.  Вспыхнуло
холодное  пламя,  охватило  его;  перья  растворились  в  теле  с  отлично
отработанным эффектом - зрелище, которым можно было восхищаться без конца.
Но на этот раз Дэмьену было не до зрелищ, и несколько  минут,  что  заняло
возвращение Тарранта в человеческий облик, показались маленькой вечностью.
Когда наконец холодный огонь угас, он тревожно всмотрелся в лицо Охотника,
ища хоть намек на то, что этот человек мог узнать.  Но  лицо  посвященного
было таким же, как всегда: холодное, собранное, каменно-гладкая маска была
непроницаема  для  любопытствующих  глаз.  Если  он  и  видел   что-нибудь
полезное, по лицу этого было не прочесть.
   Тогда священнику пришлось заговорить самому - и он  сделал  это,  разом
признавая и факт, и отсутствие каких-либо объяснений.
   - Сензи исчез.
   Охотник порывисто вздохнул. Ему это понравилось не больше, чем им, хотя
причина могла быть иной.
   - Погиб?
   Дэмьен почувствовал во рту горечь. Опять ощущение беспомощности, с  чем
он боролся все время после полудня. Бессилие неведения. Стыд  вынужденного
бездействия.
   - Исчез. Где-то после полудня. Он был в лагере,  как  и  я,  спал...  А
когда я проснулся, его не было. - Он с усилием поднял голову. - Понятия не
имею, почему и куда он ушел.
   - Вы искали его с помощью Фэа?
   Лицо Дэмьена потемнело от раздражения.
   - Естественно! И нашли след,  который  ведет  до  опушки  леса.  А  там
обрывается. Как отрезало. Как будто...
   - Кто-то стер его, - договорил Охотник.
   Дэмьен почувствовал, как что-то шевельнулось внутри - не то  страх,  не
то злость.
   - Возможно.
   - А сами вы искали его? Телесно?
   Ответила Сиани:
   - Насколько осмелились.
   Услышав дрожь в ее голосе, Дэмьен поймал ее руку и сжал. Ладонь женщины
была почти так же холодна, как и его собственная. Он объяснил:
   - Это значило разделить  отряд,  так  что  кто-то  из  нас  должен  был
остаться один. Или покинуть лагерь без охраны. Мы не решились...
   - Хорошо, - коротко одобрил Охотник. - Если  кто-то  подстерег  мистера
Риса специально с целью разделить вас и тем самым ослабить, вы бы  сваляли
дурака, сыграв ему на  руку.  -  Он  взглянул  на  животных,  навьюченных,
взнузданных, готовых в путь, и на стоянку, уже очищенную от всех признаков
пребывания людей. - И вы нашли...
   - Ничего, - буркнула Сиани. И опустила голову. - Ни следа, кроме  того,
что вел к краю лагеря. Ни следа.
   - Вряд ли мы могли обыскивать лес наугад, - вставил Дэмьен.
   - Вы сделали именно то, что могли, и - что более важно - вы  сумели  не
сделать того,  что  могло  привести  вас  к  гибели.  -  Серебряные  глаза
задержались на Дэмьене, казалось, просверливая его насквозь. - Не  следует
винить себя.
   - Это мое дело, - отрезал священник. - И если я желаю чувствовать  себя
мерзко, потому что мой друг оказался в опасности - а возможно, и погиб,  -
пока я сидел здесь и бил баклуши, дожидаясь ночи... Не  лезь,  ладно?  Это
дело людей.
   Ветер поменял направление, дохнув на них  холодом  с  востока.  Таррант
моргнул несколько раз, как будто что-то  в  холодном  воздухе  резало  ему
глаза.
   - Как хочешь,  -  спокойно  отозвался  он.  -  Что  до  следа  или  его
отсутствия... - Он повернулся к ракханке. - Ты искала с ними?
   Ее губы слегка раздвинулись, показав острые клыки.
   - Я убирала лагерь.
   - Она раньше никогда не выслеживала в  лесу,  -  заметил  Дэмьен.  -  Я
спрашивал. Она там не разберется в следах...
   - Может, и нет. Но есть чувства, которые  атрофировались  у  людей,  но
могут еще сохраниться у ракхов. И если наш враг еще не знает, что один  из
нас - не человек, он может не учитывать этого.
   - Ты имеешь в виду, что для нее след может еще быть видным?
   - Именно так. Его попытки затемнить...
   Таррант  вдруг  закашлялся  и  бессознательно  поднес  руку  ко  рту  -
заглушить звук. Это было так нехарактерно для него, что  никто  ничего  не
сказал, просто смотрели, как он вдохнул опять, с трудом, как будто пытался
втянуть воздух. И опять закашлялся. Когда наконец показалось, что  приступ
прошел, он отнял руку ото рта и попытался что-то сказать.  Потом  взглянул
вниз, на свою руку, и слова замерли на его губах. Вся краска сбежала с его
лица, оставив выцветший пергамент, кожу трупа. У Дэмьена кровь  застыла  в
жилах.
   - Джеральд? - Голос Сиани. - Что?..
   Он молча приоткрыл ладонь и повернул ее так, чтоб они увидели. В лунном
свете поблескивало пятно темного кармина. Кровь. Его.
   - Что-то не так, - прошептал Охотник.  Он  посмотрел  вверх  и  дальше,
сквозь ночь.  Это  напомнило  Дэмьену  охотничью  собаку,  вынюхивающую  в
воздухе запах добычи. А может, оленя, чующего запах хищников.
   Наконец он  повернулся  к  священнику.  Глаза  его  покраснели,  зрачки
сузились в точки. Лицо его горело, как в лихорадке. Или в солнечном свете?
   Сдавленным голосом Охотник спросил:
   - Где Огонь?
   Дэмьену понадобилось время, чтобы понять, о чем он спрашивает и почему.
Когда же понял, он потянулся к сумке на боку и встряхнул ее  в  ответ.  Но
весила она неожиданно мало. Трясущимися руками священник расстегнул замок.
Хрустальный фиал еще лежал внутри и  светился  успокаивающим  сиянием,  но
серебряная фляжка, его спутница, исчезла.
   Исчезла.
   Он посмотрел на Охотника. Тот поднял одну руку, другой  прикрыл  глаза.
Видимо, Творил - или пытался. Ему явно было трудно и больно дышать.  Через
минуту ветер сменил направление. Еще через минуту вернулся на прежнее.
   Охотник опустил руку, открыв глаза, - красные, до  ужаса  красные,  как
шары свернувшейся крови, - и хриплым шепотом спросил:
   - Возможно ли, что мистер Рис обманывал вас?
   - Нет! - выкрикнула Сиани.
   Дэмьен поддержал:
   - Нет. Только не это.
   - Вы уверены? - Таррант оглядел каждого по очереди, всматриваясь в  них
глазами в кровавых прожилках. - Так уверены? А что, если наш враг пообещал
ему то, чего он хотел больше всего на  свете,  -  Зрение  посвященного,  и
всего лишь за небольшой обман? Могло это соблазнить его?
   Дэмьен покачал головой, но  что-то  в  нем  сжалось,  что-то  холодное,
неназываемое.
   - Соблазнить - может быть. Подкупить - нет. Не Сензи... - Его голос был
твердым, как будто он пытался убедить  не  только  Тарранта,  но  и  себя.
Убедил ли?. - Не может быть.
   Сиани предположила:
   - Он мог уйти в одиночку, если думал, что может так что-нибудь сделать,
помочь...
   - Ему недостало бы храбрости, - резко прервал ее Таррант.
   - Ему достало храбрости, чтобы рисковать жизнью ради друга,  -  так  же
резко возразил Дэмьен. - Это на моей совести.
   - Ты можешь найти его?