они  уже
разослали гонцов, мобилизовали резервы... Они  исходят  из  предположения,
согласно которому мы представляем собой передовой корабль флота вторжения.
И не откажутся от этой мысли до тех пор, пока нам не удастся убедить их  в
обратном.
   - Что ж, вот еще одна причина для того, чтобы нам не разлучаться.
   - Здесь я вам не помощник, - резко  возразил  Таррант.  -  Если  завтра
утром нас окружит вражеский флот, я буду бессилен спасти  нас.  А  вот  на
суше я смогу следить за вашим  продвижением,  Познанием  встречать  врага,
обращать нам на пользу силы земной Фэа...
   - И подкрепиться.
   Серебряные глаза в  упор  уставились  на  Дэмьена.  Взгляд  был  колок,
пронзителен.
   - Я таков, каков я есть, - повторил Таррант. -  Эта  тема  не  подлежит
дальнейшему обсуждению. - Он отошел от борта. - А сейчас, прошу  прощения,
мне необходимо кое-чем заняться перед  отбытием.  Мне  необходимо  к  нему
подготовиться. Так что я вас покидаю.
   Не столько поклонившись,  сколько  обозначив  поклон,  он  простился  с
Дэмьеном. Прошел мимо рубки и миновал середину палубы, на  которой  сейчас
собралось довольно много народу - как членов команды, так и пассажиров, но
при  его  приближении  толпа  отхлынула  в  обе  стороны,  подобно  волнам
заговоренного  моря.  Кое-кто  проводил  Тарранта  почтительным  взглядом,
другие предпочли суеверно отвести глаза, как будто  мимо  них  проследовал
самый настоящий демон. Он же не обратил  внимания  ни  на  кого.  Все  они
поначалу трепетали перед  ним,  как  всегда  трепещут  люди  перед  любыми
проявлениями демонического начала, а кое-кто даже бормотал вполголоса, что
плавание сложилось бы безопасней,  если  бы  люди  силком  вывели  его  на
солнечный свет, а затем развеяли его прах над водами. Но его поведение  во
время ужасной бури заставило  мореплавателей  переменить  свое  отношение.
Четыре дюжины мужчин  и  женщин,  совсем  недавно  ненавидевшие  Охотника,
сейчас относились к нему с трепетом на грани истинного  поклонения,  а  те
немногие,  кто  находил  новые  веяния  безвкусными   и   отвратительными,
предпочитали держать язык за зубами.
   "Толпа непосвященных непременно  нарекла  бы  его  истинным  богом",  -
мрачно подумал Дэмьен. И начал размышлять над тем, согласился бы на  такое
обожествление сам Охотник или нет. Или философия Святой Церкви по-прежнему
находит отклик в его душе - отклик, достаточный для  того,  чтобы  власть,
полученная в такой форме, показалась бы отвратительной ему самому.  "Слава
Богу, мы никогда не узнаем об этом".
   Он посмотрел вслед  Охотнику,  посмотрел  на  лица  его  новообращенных
адептов и молча подредактировал собственную  мысль:  "Дай  Бог,  чтобы  мы
никогда не узнали об этом".
   Каюта Тарранта находилась под палубой в темном  и  захламленном  отсеке
трюма, набитом всякой всячиной. Но такое помещение подобрал  для  себя  он
сам.  Дэмьен  собирался  предоставить  ему  каюту  рядом  с   собственной,
тщательно задраив иллюминаторы, чтобы туда не проникал  солнечный  свет...
Но Таррант предпочел по-настоящему темное помещение, в  котором  никто  не
смог бы подвергнуть его  жизнь  опасности,  бездумно  приоткрыв  дверь.  И
Дэмьен понял этот выбор. Сама эта история только лишний  раз  подчеркивала
уязвимость Охотника в дневные светлые часы.
   Дубовая дверь, обитая листовым железом, преграждала  вход  в  святилище
Тарранта, не говоря уж - на этот  счет  у  Дэмьена  не  было  ни  малейших
сомнений - о темной Фэа, которую вобрала в себя старая  древесина.  И  эта
Фэа, должно быть, только усилилась из-за того, что в отсутствие солнечного
света здесь безраздельно господствовала темная  аура  самого  Тарранта.  И
мысль об этом была не из числа приятных.
   Дэмьен уже собрался с  духом,  чтобы  постучать,  когда  тяжелая  дверь
внезапно  отворилась  сама.  Одна-единственная  свеча  горела  в   глубине
помещения за спиной у Охотника, окружая его  голову  светлым  ореолом.  На
мгновение Дэмьену показалось,  будто  и  он  воспринимает  витающее  здесь
темное Фэа - голодную  и  злонравную  силу,  источником  которой  являются
одиночество и тьма. Разумеется, ему всего-навсего почудилось.  Видение  не
воспримет Фэа, да и ничто другое,  пока  ему  не  удастся  соответствующим
образом перенастроить собственные чувства.
   - Заходите, - пригласил Охотник, и впервые за многие месяцы,  прошедшие
с тех пор, как отсек был перестроен в каюту, священник переступил через ее
порог.
   Во внутренних помещениях "Золотой славы"  было  довольно  душно;  здесь
пахло навозом, затхлостью и соленой рыбой.  Дэмьен  понимал,  что  с  этим
смрадом придется смириться ("Надо  только  вовремя  выгребать  это  дерьмо
лопатой", - подсказал ему капитан), но  его  изумлял  факт,  что  Джеральд
Таррант при всей своей изнеженности терпел такое. И вот  теперь,  войдя  в
"пещеру" Охотника, он словно попал в иной мир. Здесь, в ночном  святилище,
все было абсолютно стерильно. Сила темной Фэа сумела  вывести  из  воздуха
все запахи - как жизни, так и смерти. И пусть  Охотнику  недоставало  сил,
когда он стоял на залитой лунным светом палубе, - здесь, в  привычной  для
себя и желанной тьме, он был полновластным и всемогущим хозяином.
   На постели хозяина каюты лежала Хессет,  и  света  единственной  свечи,
стоявшей на столике у изголовья,  было  достаточно,  чтобы  озарить  тело,
оцепеневшее от напряжения и ощетинившееся всей шерстью подобно  кошачьему.
Во внутренних углах  обоих  глаз  чернели  полоски,  придававшие  ее  лицу
воистину нечеловеческий вид. Длинные мягкие  уши  были  плотно  прижаты  к
черепу, что свидетельствовало о владеющем ею ужасе.  Или  о  враждебности.
Или и о том и о другом сразу.
   - С тобой все в порядке? - мягко спросил Дэмьен.
   Хессет кивнула. Ее гримаса могла бы при иных обстоятельствах  сойти  за
улыбку. Хотя хищные острые зубы  придавали  этой  улыбке  весьма  зловещий
оттенок.
   Таррант подставил к койке стул и  жестом  предложил  священнику  сесть.
Усевшись, Дэмьен заметил, что обе руки  Хессет  привязаны  за  запястья  к
краям кровати. Он резко поглядел на Тарранта.
   - У нее когти, - напомнил тот. - И я счел подобную  предосторожность...
уместной.
   Тронутые легкой шерстью ладони были стиснуты в  кулаки.  Дэмьен  видел,
как напрягаются мускулы Хессет, она явно стремилась вырваться из пут.
   - Вы действительно думаете, будто она способна на вас наброситься?
   - Я предпочитаю пребывать в готовности. К чему угодно.
   Таррант поглядел на Дэмьена, и тот почувствовал, сколько недосказанного
остается за этими словами. "Ее внутренние порывы  по-прежнему  примитивны.
По-прежнему ее душе присуще зверство. Кто может сказать, что возьмет в ней
верх - инстинкт или интеллект, - когда она почувствует,  что  ей  угрожает
опасность?" Но дело было даже не только в этом: темное  подводное  течение
на миг вырвалось на поверхность серебряных  глаз  и  тут  же  отхлынуло  в
глубину, внутрь.
   "Он  по-прежнему  ненавидит  ее,  -  подумал  Дэмьен.  -  И   всех   ее
соплеменников. Они взяли его в плен и связали, - и он им этого никогда  не
простит".
   А если он когда-нибудь решит, что без нее можно обойтись, то поможет ей
разве что Господь.
   - Я начинаю, - тихо сказал Охотник.
   И вновь в его голосе послышались  предостерегающие  нотки.  И  означало
это: "Не вздумай вмешиваться".
   Таррант сел рядом с красти  на  узкую  койку  и  на  мгновение  застыл.
Собираясь с силами. А затем наложил ей на лицо обе руки, расправил длинные
пальцы  так,  что  они  теперь  походили  на  голодного  паука.   Ракханка
напряглась, охнула, потом тихо  вскрикнула  от  боли,  но  не  предприняла
никаких попыток вырваться. Впрочем, и предприми она что-либо, ей  бы  это,
конечно, не помогло. Темное Фэа держало ее сейчас куда  надежней  веревок,
которыми она была связана. Дэмьена начало подташнивать от такого зрелища.
   - Ну же, - выдохнул Охотник. Заклиная  силу.  Соблазняя  ее.  Пальцы  с
безупречно наманикюренными ногтями заскользили по заросшему  щетиной  лицу
Хессет, их движения напоминали любовную ласку,  но  Дэмьен  слишком  часто
видел  этого  человека  за  Творением,  чтобы  разгадать  истинный   смысл
происходящего. Убийство - все всегда сводилось к  убийству.  Объектом  его
внимания могла стать одинокая испуганная женщина или рой  бактерий  -  или
щетина на лице ракханки, как в данном случае, - но вектор  силы  неизменно
оставался направлен в одну сторону. Охотник черпал мощь у Смерти.
   И под его пальцами щетина  начала  отслаиваться  от  кожи  щек,  начала
виться в воздухе легким золотым пухом. Было ясно,  что  процесс  протекает
для Хессет мучительно; она шипела под воздействием  Творения,  ее  длинные
когти глубоко впились в деревянную раму кровати. Один  раз  она  испустила
крик - скорее звериный, чем человеческий, - и Дэмьен слишком  хорошо  знал
Джеральда  Тарранта,  чтобы  не  заметить  в  глазах  у  него  брезгливого
отвращения. Однако, даже испытывая  боль,  она  ничего  не  делала,  чтобы
избавиться от нее и, соответственно, от своего мучителя. В  конце  концов,
он же занялся этим по ее собственной просьбе. И затеяла все это она  сама.
И - как ни противно было Дэмьену  думать  об  этом  -  затея  была  просто
замечательной.
   "А ведь прощается она сейчас не только со  своей  щетиной,  -  мысленно
напомнил он себе. - Но и со своим наследием. Со своим народом. Потому  что
ракхи слишком сильно ненавидят людей, чтобы принять  ее  к  себе  в  таком
виде". Прощание со щетиной означало окончательный разрыв со своей расой. И
ему захотелось взять ее ладонь, пожать руку, утешить, как принялся  бы  он
утешать женщину из человеческого племени, если бы та оказалась  сейчас  на
месте Хессет, - но дюймовые  когти,  уже  вспахавшие  глубокие  борозды  в
деревянной раме кровати, делали подобное проявление  участия  невозможным.
Да и как бы восприняла она его жест? Большую часть пути она держалась  ото
всех наособицу, брезгуя человеческим существом - пусть люди и оказались ее
единственными спутниками в ходе многомесячного плавания. И  как  воспримет
она жест человеческого участия - как утешение или, наоборот, оскорбление?
   Медленно,  осторожно  Таррант  переделывал  все  ее  лицо.  Не  обращая
внимания на слабые стоны и даже на гораздо более громкие  звериные  вопли,
время от времени испускаемые  ракханкой;  останавливаясь  ненадолго,  лишь
когда все ее тело начинали сотрясать страшные  конвульсии  -  но  и  тогда
только потому, что  эти  конвульсии  не  давали  ему  возможности  Творить
спокойно, Он методично сдирал с ее  лица  естественную  оболочку,  обнажая
нежную кожу. Щеки. Лоб. Веки. Нос... Теперь щетина летела во  все  стороны
клочьями, как будто с Хессет заживо  спускали  шкуру.  И  все  же  она  не
жаловалась, хотя ее когти скребли деревянную раму,  а  запястья  бились  в
узах так, что кое-где уже выступила кровь.
   "И это, по-твоему, не человек,  а  животное,  а,  ублюдок?"  -  Дэмьен,
разумеется, не произнес этого, а всего лишь подумал.
   В конце концов Таррант вроде бы завершил свой труд. Стряхнул с ее  лица
последние прилипшие волосинки  и  откинулся,  чтобы  полюбоваться  трудами
собственных рук. Хессет лежала тихо,  изнуренная  и  беспомощная,  залитая
потом, подобно раненому животному. А ее лицо...
   Теперь оно выглядело  поразительно.  Экзотично.  "Просто  красивое",  -
подумал Дэмьен. Чудом уцелевшие строго симметричные полоски  щетины  стали
бровями и ресницами. Глаза, конечно, были нечеловеческими -  со  зрачками,
ушедшими в самый угол. А шерсть  надо  лбом,  отделенная  от  нежной  кожи
четкой линией, превратилась в шапку густых золотых волос. Скулы  оказались
высокими и четко очерченными,  нос  походил  на  человеческий  в  степени,
которую Дэмьен нашел просто немыслимой, а  что  касается  губ...  Да,  что
касается  губ...  Таррант  ухитрился  что-то  проделать  с   ее   лицевыми
мускулами, так что губы ракханки приобрели воистину человеческую  полноту.
В результате  рот  у  нее  стал  безупречно  сбалансированным  и  попросту
восхитительным. И что удивительно: все это совершенство родилось в крови и
в мучениях. Даже выступая в роли разрушителя, Охотник оставался эстетом. А
ведь об этом так просто забываешь, подумал Дэмьен. Равно как и о том,  что
под его свирепой оболочкой  живет  творческий  гений,  некогда  вдохнувший
жизнь в вероучение Святой Церкви. Истинный Земной Бог  -  если  бы  только
удалось обратить его к миру именно  этой  стороной  столь  противоречивого
образа...
   - С руками ничего не выйдет, - вздохнул Таррант. - Раз уж вместо ногтей
когти.  Лучше  носить  перчатки,  чтобы  смягчать  возможные   последствия
контакта. Правда, осталось еще кое-что...
   Он опустил пальцы ей на глаза, прикоснулся к зрачкам в уголках.  Красти
издала короткий, но яростный вопль; казалось, в глубине  ее  души  рухнула
какая-то плотина. Когда Таррант убрал  руки,  в  глазах  у  Хессет  стояла
кровь. И слезы. И все ее тело сотрясали рыдания.
   - Вот и все, - подытожил Таррант, оставаясь совершенно безучастным к ее
страданиям. - Если она поведет себя осторожно, то все будет в  порядке.  -
Он кивнул, явно удовлетворенный результатами своих  усилий.  -  Теперь  ее
можно развязать.
   Дэмьен, с превеликой осторожностью, так  и  поступил.  Медленно  сложил
ободранные в кровь запястья Хессет у нее на груди и подхватил ее на  руки,
как маленького ребенка. Она тихо стонала, прижимаясь лицом  к  его  груди,
стараясь окунуться в исходящее от него тепло. Священник невольно  подумал:
"Жаль, у меня нет третьей руки, а то бы я ее сейчас погладил". Подумал  он
и о том, что ему нечего сказать такого, что смогло бы смягчить ее боль или
приглушить испытываемое ею унижение. Выдавить из  себя  ему  удалось  лишь
одно:
   - Все в порядке. - И потом, после некоторого размышления, он добавил: -
Мы найдем его, Хессет. Найдем и убьем того, кто все это затеял. Клянусь.
   Медленно, осторожно он вынес ракханку из берлоги Охотника и  поднял  на
палубу, на прохладный и целительный ночной воздух.
   В полночь Таррант покинул корабль. Ночь выдалась  светлой  -  у  Домины
было полнолуние, а Каска сияла в три четверти. Неспокойная ночь, с  легким
волнением на море; волны, увенчанные белыми гребешками, казалось, сами  не
знали, разбиваться им тучами и облаками пены или нет. Но  Таррант  заверил
своих спутников в том, что ветер не станет сильнее еще  на  протяжении  по
меньшей мере часа,  хотя  как  он  -  в  отсутствие  земной  Фэа  -  сумел
определить это, так и осталось тайной для Дэмьена. Итак, вопреки  непогоде
они подняли паруса. Или, если уж быть совсем точным, взялись за весла.
   Дэмьен изо всех сил  пытался  разглядеть  остров,  который  должен  был
находиться к востоку от них, но у него ничего не получалось. Что, впрочем,
не означало, разумеется, что никакого острова там нет.  Дэмьен  неколебимо
верил в наблюдательность, присущую Расе, и если она сказала, что там  есть
остров, он ни за что бы не усомнился в этом. Ни за  что  и  ни  при  каких
условиях.
   Остров. А это означает, что из воды поднимается суша.  Пусть  небольшой
клочок, но все равно суша.
   А раз суша, значит, и земное Фэа.
   Они  спустили  на  воду  спасательную  лодку,   раздался   тяжкий,   но
добродушный шлепок, вроде как вильнул хвостом кит.  Рася  перелезла  через
борт и начала спускаться в легкое суденышко. Дэмьен вновь подумал  о  том,
не подменить ли ее, не доставить ли ему самому Охотника на берег... но они
уже спорили на эту тему, спорили не раз, и он неизменно  проигрывал.  Рася
хотела  плыть  сама,  и  Таррант  соглашался  с  этим  -  так  чего   ради
вмешиваться? Чего он, собственно говоря, боится? Того, что она увидит  его
силу в действии и сразу же подвергнется порче? Нет, ей можно - и  нужно  -
доверять по-настоящему.
   С отбытием Тарранта самого священника охватило странное беспокойство. И
это было действительно любопытное ощущение. Как будто до сих пор он хоть в
какой-то мере контролировал действия Охотника... Как будто кто-нибудь  мог
хоть в какой-то мере его контролировать.
   В конце концов двое матросов, помогавших спустить  спасательную  шлюпку
на воду, отошли,  оставив  Дэмьена  наедине  со  своим  темным  союзником.
Какое-то время Таррант молча смотрел на море,  на  залитые  лунным  светом
волны, которые, под  шапками  пены,  отливали  ртутью.  Он  чего-то  ждал.
Наконец шаги матросов стихли вдали, и  никто  теперь  не  мог  потревожить
союзников в ходе предстоящего разговора.
   - Вы никогда не спрашивали о том, почему  я  согласился  отправиться  с
вами, - тихим голосом заметил Охотник.
   - Я исходил из того, что у вас имеются на то свои причины.
   - И вас никогда не интересовало, какие именно?
   Дэмьен невольно усмехнулся:
   - Вы не такой человек, чтобы выбивать из вас информацию, которой вы  не
желаете делиться сами.
   - Что, однако же, не мешало тому, чтобы попробовать.
   Дэмьен пожал плечами.
   Таррант посмотрел вниз - туда, где дожидалась Рася. Дэмьен понимал, что
давить на собеседника не  следует  ни  в  коем  случае.  Наконец  шепотом,
громкость которого едва превышала шорох ночного бриза, Таррант поведал:
   - Он пришел по мою душу, знаете ли. Любимый демон нашего врага  -  тот,
которого она называла Калестой. Калеста пришел по мою душу в Лес, когда  я
только-только  закончил  исцеление.  Я  запомнил  его   еще   со   времен,
проведенных  в  ее  цитадели...  -  Дэмьен  увидел,  как  напряглось  лицо
Охотника. Значит, тот вспомнил о восьми днях и восьми ночах, проведенных в
плену у существа, обладающего еще большими садистскими наклонностями,  чем
его собственные. - Именно этот демон открыл мне  тайну.  Оказывается,  его
госпожа пленила меня вовсе не солнечным светом, как я решил,  а  лишь  его
видимостью. Все это было всего лишь колдовским трюком! И я позволил  взять
верх над собой своему собственному страху! - Бледные глаза сузились, в них
сверкала ненависть; Дэмьену показалось, будто Тарранта  начало  трясти  от
гнева. - Он пришел заключить со мной мир,  как  всегда  поступают  демоны,
если умирают их господа. Я почувствовал себя в безопасности,  почувствовал
себя  наконец  полновластным  хозяином  собственных  владений  и  совершил
чудовищную ошибку, позволив себе прислушаться к его словам. -  Он  покачал
головой, припоминая дальнейшее. - Он  едва  не  заставил  меня  раскрыться
полностью. В моих  собственных  владениях,  где  сама  земля  служит  моей
воле... Он едва не пересилил меня. - Говорил  да  и  выглядел  посвященный
весьма  впечатляюще,  однако  трудно  было  разгадать  подлинную   природу
владеющих им чувств. Гнев? Унижение? Охотник никогда не умел  проигрывать.
- Пятьсот лет я потратил на то, чтобы превратить Лес в твердыню, в которой
мне не смогли бы угрожать ни человеческое,  ни  божественное  начала.  Лес
пережил войны: нашествия и стихийные бедствия, он стал частью меня - точно
такою же, как мое собственное тело... И он настиг меня там!  Там!  Обманул
меня и подверг опасности мою душу... - Он сделал глубокий медленный  вдох.
Попытался успокоиться. - И если даже  в  Лесу  мне  отныне  нет  надежного
пристанища, значит, его нет нигде на свете. Нет и  никогда  не  будет.  Со
всеми  своими  знаниями,  почерпнутыми  из  книг,  и  умениями  я  мог  бы
схорониться на месяц, на год, на столетие... но угроза  оставалась  бы  на
протяжении всего этого времени. Она останется навсегда, если  я  не  сумею
отразить ее. - Бледные глаза пристально посмотрели на Дэмьена. -  Вы  меня
понимаете?
   - Полагаю, что так.
   - Вы никогда не доверяли мне... что,  разумеется,  только  естественно.
Но, возможно, настанет день, когда недоверие станет опасной роскошью. Даже
здесь, на корабле, наши отношения весьма натянуты,  и  я  видел,  как  вас
одолевают сомнения по поводу того, не ошиблись ли вы,  пойдя  на  союз  со
мною. А такие сомнения со временем могут усилиться -  и  от  этого  станет
то