ече. Во влажном  воздухе
остро пахнуло колдовством.
   "По назначению", - подумал Таррант. Вот оно,  известие  о  смерти  и  о
предательстве.
   И в холодных утренних лучах Владетель Меренты невольно задрожал.



        Селия Фридман.
        Черные Земли

   -----------------------------------------------------------------------
   C.S.Friedman. The Black Lands (1993) ("Coldfire" #3).
   Пер. - В.Топоров. М., Центрполиграф, 1997 (серия "Мастера фэнтези").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 24 May 2002
   -----------------------------------------------------------------------



        1

   "Вот оно, - подумал Дэмьен, - наконец-то добрались".
   Города побережья лежали перед  ним  в  глубокой,  в  форме  полумесяца,
долине, раскрывающейся навстречу морю. На востоке и на  западе  от  долины
высились голые скалистые пики двух  основных  горных  хребтов  континента;
двумя гигантскими  иззубренными  клешнями  нависали  они  над  городами  с
прилегающими угодьями и потом забирались далеко в море. А там,  постепенно
снижаясь, превращались в два исполинских волнореза с  россыпью  каменистых
островов и островков на концах, пряча  под  сенью  своих  отрогов  удобную
гавань, защищая и эту гавань, и находящиеся к северу от нее города как  от
бурь, так и, при случае, от иноземного вторжения.
   С первого взгляда становилось ясно, что здешние жители добились немалых
успехов. Глядя сверху вниз на города, - сейчас,  в  лунном  свете,  хорошо
были видны три, а днем наверняка окажется больше, -  Дэмьен  наблюдал  все
признаки  благоденствия.  Возделанные  участки  земли  на   склонах   гор,
разветвленная система дорог, паутиной опутавшая всю долину. Даже  то,  что
все поселки были расположены практически на уровне моря или лишь чуть выше
его, свидетельствовало о безопасности этого плодородного уголка, ведь если
бы здесь случались наводнения, люди наверняка перебрались  бы  куда-нибудь
на плоскогорье.
   Дэмьен стоял у обрыва невысокой горной  гряды,  футах  в  двухстах  над
долиной, и озирал страну, в которую они, приложив такие  усилия,  все-таки
сумели попасть. В нескольких сотнях ярдов к востоку широко  разлившаяся  к
этому времени река, остававшаяся, правда, по-прежнему бурной, обрушивалась
вниз  с  утеса  грохочущим  водопадом.  Последние  каскады  пенных  струй,
разбивавшихся в водном зеркале на мельчайшие капельки, Дэмьену уже не было
видно. Когда же он разглядывал застланную туманом долину, ему  показалось,
будто возле кипевшего брызгами озера под утесами мелькают  какие-то  тени.
Порождения Фэа? Или люди? Возможно, влюбленные парочки, рискнувшие выйти в
ночь, чтобы предаться страсти. Или даже, быть может, туристы  из  северных
протекторатов или откуда-нибудь еще дальше; туристы или купцы - откуда ему
знать, что за коммерция процветает в здешних городах, на чем  зиждется  их
благосостояние? Одно можно было сказать наверняка:  после  долгих  недель,
проведенных в гиблом туманном лесу и на голых гранитных скалах, Дэмьен  от
души радовался тому, что снова видит людей. Кем бы ни оказались эти  люди.
Священник чувствовал, как после долгого напряжения наконец  расслабляется,
и, хотя прекрасно понимал, что в  городах  их  могут  поджидать  опасности
ничуть не менее гибельные, чем за  их  стенами,  ничего  не  мог  с  собой
поделать: при одном взгляде  на  столь  значимые  достижения  человеческой
цивилизации его охватил безудержный восторг.
   Зато Йенсени испытывала совершенно иные чувства. Она даже не подошла  к
краю утеса, оставшись возле лошадей, словно вознамериваясь  спрятаться  за
их крупами. Человечество означало для нее предательство и опасность -  как
же быстро эта малышка научилась всего  бояться!  -  так  что,  разумеется,
предстоящий спуск  в  долину  ее  страшил.  Но  по  крайней  мере  она  не
предпринимала никаких попыток к бегству. Этого Дэмьен никак не ожидал -  и
то, что он за последние дни так и не  сумел  ничего  придумать  насчет  ее
будущего, объяснялось во  многом  тем,  что  он  не  ожидал,  что  девочка
задержится с ними на столь  долгий  срок.  Какое-то  время  казалось,  что
Йенсени, подобно дикому зверьку, убежит от них  при  первых  же  признаках
опасности. Растворится в кустах, как перепуганная белочка. Но  сейчас  она
уже вела себя поспокойнее, хотя страх испытывала ничуть не меньший. Сейчас
она гораздо больше походила на человека.
   Какой же  иронический  поворот  событий:  урок  подлинной  человечности
преподала девочке ракханка! Дэмьен подумал о том, замечает ли сама  Хессет
происходящие с Йенсени перемены. И осознает ли юмор ситуации.
   "Любовь - это самый универсальный язык", - напомнил он  себе.  И  вновь
посмотрел на девочку: по-прежнему испуганную, по-прежнему  прячущуюся,  но
уже ждущую Хессет, которая как раз направилась в очередной раз утешить ее.
"Одиночество - тоже".
   Со вздохом священник поискал взглядом  Тарранта.  В  последний  раз  он
видел его в нескольких сотнях ярдов  отсюда:  стоя  на  берегу  реки,  тот
смотрел вниз, в долину. Тогда Дэмьен подошел к нему и предложил  подзорную
трубу. Но посвященный покачал головой, не отрывая  глаз  от  раскинувшейся
перед ним панорамы. Он изучал южные города, пользуясь всеми доступными ему
особыми методами. Дэмьен  молча  постоял  рядом  с  ним.  В  конце  концов
Охотник, кивнув, отошел от края; капельки тумана играли у него  в  волосах
настоящими брильянтами.
   - Нашего врага здесь нет,  -  тихо  сказал  он.  И  хотя  совсем  рядом
грохотал водопад, Дэмьен почему-то без труда расслышал каждое его слово. -
Хотя его люди здесь побывали, на этот счет нет никаких сомнений.
   - Было вторжение? - спросил Дэмьен. А вот ему пришлось  орать  во  весь
голос, и не впервые он позавидовал особым способностям Тарранта. - Или они
лишь засылали лазутчиков?
   Охотник смахнул прядь волос со  лба;  вода  закапала  по  лицу  подобно
слезам.
   - Точно не знаю. Следы сложные и налагаются друг на друга,  как  кольца
на  стволе  дерева,  рассортировать  их  непросто.  Но  судя  по   здешним
крепостным сооружениям... - Он описал рукой круг в воздухе. - Или, точнее,
судя по отсутствию таковых, конфликт, если  он  и  имеется,  носит  скорее
дипломатический, нежели военный характер. Чего мы с вами никак не ожидали.
   Охотник посмотрел вверх по течению реки, холодные воды которой пенились
почти у них  под  ногами.  Это  предоставило  Дэмьену  редкую  возможность
всмотреться в лицо этого человека так, чтобы он сам не  заметил,  что  его
лицо разглядывают. С Таррантом происходили какие-то перемены - причем явно
не в лучшую сторону. Дэмьен не смог бы выразить этого словами, но  понимал
тем не менее совершенно определенно. "Может быть, это  голод",  -  подумал
он. И при мысли о городах в долине и о судьбах их обитателей он  задрожал.
Он припомнил, сколько ночей прошло с тех  пор,  как  они  покинули  лагерь
Терата, сколько долгих ночей в бесплодных странствиях по безлюдным землям.
Хотя Таррант и не заговаривал о своих потребностях, было ясно, что  именно
означают для него эти города. Свежая пища. Омоложение. А может быть, даже,
если выпадет такая удача, - Охота.
   Дэмьена затошнило, и он стремительно отвернулся.
   "Ты никогда не привыкнешь к  этому.  Никогда.  Не  привыкнешь  -  и  не
смиришься.
   Да и упаси меня Бог смириться".
   В последние ночи Таррант тщательно  избегал  Йенсени,  да  и  остальных
участников экспедиции сторонился тоже. Не ехал больше вместе со всеми,  но
летел над вершинами деревьев, сопровождая их в птичьем образе. Что само по
себе было и не плохо, решил Дэмьен. Одному Богу ведомо,  как  отреагировал
бы Охотник, если  бы  ему  предложили  разделить  седло  с  кем-нибудь  из
участников экспедиции, и как отнеслась бы кобыла Хессет  к  тому,  что  ей
придется нести троих сразу. Даже для сильных лошадей существует предельная
нагрузка. Нет, выбранный Таррантом порядок продвижения и  впрямь  оказался
наилучшим.  Вот  если  бы   только   не   казалось   это   демонстративное
отшельничество одним  из  проявлений  странной  скорби,  окутавшей  теперь
Охотника подобно черной туче, которая прямо на глазах становилась все гуще
и чернее по мере того, как они продвигались вперед.
   "Он побывал пред ликом Господа, - без устали напоминал себе Дэмьен. - И
его отринули. Он  заглянул  в  глаза  необратимости  тяготеющего  над  ним
проклятия. Неужели такое не должно было вызвать в  нем  перемену?  Должно,
непременно..."
   Покаяние означает для него смерть - так пояснил  Владетель.  А  смерть,
согласно его философствованиям,  означает  вечное  проклятие.  Имеется  ли
выход из этой интеллектуальной ловушки, в  которую  заманил  себя  колдун?
Найдется ли стезя, на которую он  согласится  ступить?  Понятно,  мысль  о
спасении этой падшей души вместо ее окончательного уничтожения была  чисто
умозрительной концепцией, и раньше Дэмьен думал совсем не об  этом.  Да  и
сейчас он не был уверен в том, что такое возможно.
   - Необходимо будет избавиться от лошадей, - объявил Охотник.
   - Что? - Дэмьену потребовалось  несколько  секунд,  чтобы  очнуться  от
размышлений. - Но зачем?
   - Потому что они нас выдадут. На Восточном континенте нет существ, хотя
бы отдаленно похожих на лошадей, и Матерям  об  этом  известно.  Если  они
прислали  своим  наместникам  какое-нибудь  предупреждение,  то   в   него
наверняка включено и описание лошадей. В горах мы могли бы просто спрятать
их, но не здесь же?
   Он указал на залитые огнями города.
   Дэмьен поразмыслил над его словами.  Мысль  о  том,  что  в  незнакомых
землях, да к тому же принадлежащих их врагу,  придется  странствовать  без
лошадей, была не из приятных... Однако Охотник был прав. Даже  если  им  и
удастся  спрятать  лошадей  где-нибудь  в  городе  -  что  само  по   себе
сомнительно, - попасть на какой-нибудь корабль, не объявив  о  них,  будет
просто невозможно. А если Матери и впрямь известили здешние власти  об  их
побеге, с таким же успехом можно  намалевать  красные  мишени  у  себя  на
одежде.
   Черт бы побрал все это. Какое невезенье.
   - И что вы предлагаете?
   - Убить их, - спокойно отозвался Охотник. - Или отпустить на волю прямо
здесь, перед спуском в долину.
   - Но второе ведь означает для них медленную смерть, не так ли?
   Слабая улыбка заиграла на тонких губах Охотника.
   - Мой конь не так уж плох, преподобный, он  выживет.  А  кобыла  Хессет
наверняка не отстанет от него, таким образом и у нее появится шанс.
   - Ну и каковы же эти шансы?
   -  Древние  ксанди  по  самый  край  жизни  сохраняли   способность   к
воспроизводству. И у их потомков хоть в какой-то мере  сохранились  те  же
самые инстинкты. Я уверен, что, совместив наши умения, нам с вами  удастся
восстановить эти инстинкты.
   Дэмьен изумленно уставился на посвященного:
   - А вы ни о чем не забыли? - И, поскольку Охотник промолчал, он пояснил
свою мысль: - Ведь для воспроизводства кое-что нужно? Или, по-вашему,  это
не имеет значения?
   - Мой конь не кастрирован, - хмыкнул Таррант.
   - Это понятно. Но и неукротимым жеребцом его тоже не  назовешь.  Потому
что в противоположном случае само присутствие кобылы...
   - Я ведь не  говорил,  что  не  преобразил  его,  преподобный  Райс.  Я
остановил  выработку  определенных  гормонов  с  тем,  чтобы  он  держался
джентльменом в смешанном обществе. Но это легко  повернуть  и  в  обратную
сторону. И через пару месяцев нормальной гормональной активности...  -  Он
пожал плечами. - Мне кажется, прежние  привычки  восстановятся  достаточно
быстро.
   - Но в этом случае... - Дэмьен поглядел  на  лошадей.  -  У  них  будет
приплод.
   Охотник улыбнулся:
   - Вполне вероятно.
   - И насколько удачный?
   - Генетическое сочетание далеко от идеального, но определенный  шанс  у
них есть. В любом случае больший, чем если мы возьмем их с собою.
   Дикие лошади. Не ксанди. И не какой-нибудь иной прирученный эквивалент.
Дикая, по-настоящему дикая порода, да еще в здешних суровых условиях.  Что
ж, результат может получиться  достаточно  интригующим,  решил  священник.
Богу ведомо, свежая кровь будет в этой стране далеко не лишней.
   И тут ему в голову пришла несколько иная мысль. Он резко  посмотрел  на
Тарранта:
   - Это вы о них так заботитесь или о себе?
   Тот пожал плечами:
   - Некогда они были дикими животными и вновь могут стать дикими. В какой
мере сохранился инстинкт выживания  после  стольких  веков  насильственной
эволюции? Я бы не сказал, что этот эксперимент оставляет  меня  совершенно
безразличным.
   "В том-то все и дело, - подумал  Дэмьен.  -  Стоит  тебе  приняться  за
проект, и ты уже не можешь отвлечься от него. Вся эта планета представляет
собой  для  тебя  всего  лишь  огромную   экспериментальную   лабораторию,
испытательную площадку для твоих  любимых  теорий.  А  ничто  другое  тебя
по-настоящему не  волнует,  не  правда  ли?  Десять  тысяч  человек  могут
погибнуть у  тебя  на  глазах,  а  ты  и  бровью  не  поведешь,  но  стоит
кому-нибудь поставить  под  угрозу  судьбу  одного  из  твоих  драгоценных
экспериментов, и ты готов обрушить небо ему  на  голову".  Что  за  темное
тщеславие могло выпестовать столь утонченные и вместе  с  тем  извращенные
чувства? Это было превыше понимания  самого  Дэмьена  -  или  же  ему  так
казалось.
   - Ну, - подтолкнул его Охотник, - так как вы решите? Раз уж я предложил
вам выбор, - сухо добавил он.
   Дэмьен устоял перед искушением смерить его презрительным взглядом.
   - А вам не кажется, что на этот счет следовало бы  посоветоваться  и  с
Хессет? Нас ведь все-таки трое.
   И тут же он вспомнил, что на самом деле их теперь не трое,  а  четверо.
Сколько еще времени останется девочка в их компании? Он подумывал о том, а
не отдать ли ее на  попечение  кому-нибудь  из  здешних  жителей,  но  как
отнесется  к  этому  она  сама?  И  как  быть  с  намеками  на   обладание
определенными сведениями, хотя она так ничего и не рассказала?
   - Надо посоветоваться с Хессет, - закончил он. Имея в  виду  не  только
судьбу лошадей.


   "Почему ты решил стать священником?" - спросила у него девочка.
   На этот вопрос было  так  трудно  найти  ответ.  Так  трудно  подыскать
надлежащие слова. Так трудно объяснить этому  ребенку,  что  означает  для
него Истинная Церковь - и что означает Бог, - и это было тем труднее,  что
она конечно же ни на мгновение не забывала о жестокостях,  творимых  здесь
Святошами. Всю свою короткую жизнь Йенсени провела взаперти  -  из  страха
перед Господом и его слугами.
   И все же она задала ему этот вопрос. Глядя на  него  широко  раскрытыми
сияющими глазами, лишь в самой глубине  которых  плясали  искорки  темного
страха. Задала вопрос и ждала ответа.
   "Почему ты решил стать священником?"
   Как донести до ее сознания тот  единственный  миг  откровения,  который
заставил его отвернуться от мирской  жизни  и,  ликуя,  ступить  на  самую
трудную из мыслимых троп? Сейчас ему уже казалось, будто он всю свою жизнь
был священником, будто ему от рождения хотелось стать священником. Но ведь
когда-то же ему пришлось принять решение,  не  так  ли?  Не  с  самого  же
детства готовил он себя к духовному званию.
   Но теперь Дэмьен ясно смог припомнить только один случай, о котором  ей
и поведал. Тогда он был юн, совсем юн,  и  они  изучали  в  школе  историю
планеты Земля. Он вспомнил о том, как учитель, связуя воедино разрозненные
факты, вдохновенно повествовал им о жизни на материнской  планете,  и  как
это отличалось от его обычной  сдержанной  манеры  преподавания.  И  ночью
после этого урока Дэмьену приснился сон. Фантастический сон, полный  самых
ужасных видений. Видений,  связанных  с  тем,  чем  могла  на  самом  деле
оказаться планета Земля, - подлинным хаосом,  в  котором  кипели  энергии,
амбиции и надежды,  слишком  яркие  и  изменчивые,  чтобы  их  можно  было
воспринять. Он вспомнил блестящие  металлические  капсулы,  скользящие  по
поверхности Земли отнюдь не на конной тяге,  вспомнил  и  другие  капсулы,
стремительно  и  бесшумно  пролетающие  по  небу,  вспомнил  о  словах   и
зрительных образах, передающихся из города  в  город  и  с  континента  на
континент за какие-то доли секунды.  И,  разумеется,  главное  изобретение
человечества: космический  Корабль.  Огромный,  как  океан,  могучий,  как
землетрясение,  он  стоял,  готовый  покорить  межгалактические  просторы,
готовый распространить человеческое семя по всей  вселенной.  Эти  видения
были такими яркими, такими материальными, что, когда он проснулся, в горле
у него пересохло, а сердце бешено колотилось в груди.
   И тут он наконец понял кое-что про планету Эрна.  Понял  по-настоящему.
Не той долей мозга, которая запоминает факты из истории планеты Земля лишь
затем, чтобы выдержать стандартный тест и тут же напрочь позабыть, -  нет,
он понял душою и сердцем. Понял, какова была Земля и какою могла бы  стать
Эрна, получившая по праву рождения - пусть и совершившегося  в  чудовищных
муках - истинное наследие человечества. И он понял также, впервые в  своей
юной жизни, как распорядилось здешнее  Фэа  людским  племенем.  И  будущим
людского племени.
   Жизнь бессмысленна, вот что осознал он в те минуты.  Единственное,  чем
человечество занимается на планете Эрна,  -  это  борьба  за  выживание  в
условиях изо дня в день нарастающих могущества и свирепости самой планеты.
Человечество  здесь  обречено  -  и  под  знаком  этой  обреченности   его
собственная  жизнь,  его  мечты,  даже  его  немногочисленные   достижения
становились лишенными всякого смысла. Так чего  ради  продолжать?  За  что
бороться?
   Это было ужасающее откровение, оно едва ли не превысило возможности его
неокрепшего  разума.  На  протяжении  нескольких  месяцев  он  боролся  со
всеобъемлющей депрессией, да  и  многих  его  ровесников  ожидала  сходная
участь. В результате четверо его одноклассников были вынуждены  обратиться
к психиатру, тогда как пятый - он сам узнал об этом лишь много лет  спустя
- предпринял попытку  самоубийства.  Остальные  постарались  заблокировать
соответствующие участки собственного сознания, или  же  просто  отказались
понимать, в чем тут вообще заключается проблема,  или  нашли  какие-нибудь
другие способы спрятать голову в песок. Со  временем  большинству  из  них
предстояло адаптироваться к происходящему, нарожать собственных  детей  на
этой  проклятой  -  и  отвечающей  проклятиями  на  проклятия  -  планете.
Возможно, со временем кто-нибудь из их детей даже захочет стать колдуном.
   Так почему же он стал священником? Потому что Единый Бог является живым
выражением человеческого оптимизма. Потому что Святая Церковь представляет
собой величайшую надежду человечества, а может быть,  и  единственную  его
надежду на этой дикой и враждебной планете. Потому что,  лишь  обратившись
всей силой и страстью к Господу, Дэмьен смог  оправдать  свое  собственное
существование. Любая другая профессия лишь подчеркивала бы утилитарность и
вместе с тем бренность всего сущего.
   Он не рассказал Йенсени всего этого прямыми словами.  Ему  не  хотелось
нагонять на нее такое отчаяние, в какое ему самому довелось погрузиться  в
юности. И главным, что священник  утаил  от  нее,  стало  учение  Пророка,
блестящее видение которым ситуации придало его собственной жизни  если  не
смысл, то цель. Потому что это могло бы породить другие вопросы,  а  тогда
пришлось бы давать на них вполне  конкретные  ответы...  А  ему  вовсе  не
хотелось объяснять ей, что смертоносный  демон,  путешествующий  вместе  с
ними, это все, что осталось от некогда  ослепительной  фигуры.  Время  для
этого еще не настало. С этой истиной было не так-то просто  примириться  и
ему самому, а ведь он бок о бок сражается  вместе  с  этим  человеком  уже
около года. И неужели так уж необходимо подвергать такому риску ее  только
что наметившееся понимание - еще такое тонкое, такое хрупкое.
   К тому же не следует