а по имени Дэмьен Райс. И Святительницу, которая  составляет
ему компанию. Вы их видели?
   "Вообще-то,  -  подумал  Рошка,  -  порой  хорошее  заступничество   не
помешает.  Не  столкнуть  колесо  с  места,  так  хотя   бы   смазать.   А
предоставленный  самому  себе   человек   прямехонько   шагает   навстречу
собственной гибели".
   - Нет, - ответил он в конце концов. Становясь лжецом  и  сообщником.  И
понимая, какими могут оказаться результаты. - Нет, я их не видел.
   - Но вы послали за их вещами. Не так ли?
   Капитан пожал плечами:
   - Его преподобие попросил меня об  этом.  Сказав,  что  они,  возможно,
отправятся в путь. Я не стал вдаваться в детали.
   - Так что вы их ожидаете.
   Капитан вновь пожал плечами.
   Он чувствовал, как гнев овладевает регентом, как ярость  поднимается  в
его душе подобно зною на раскаленной солнцем мостовой.
   - Да или нет, капитан Рошка?
   - Лорд-регент! При всем моем почтении к вам, отец  Райс  и  его  друзья
вольны прибывать на борт и убывать, когда и как им  заблагорассудится.  Не
докладывая ни вам, ни мне, ни кому угодно другому. Разве это не так?
   - Да или нет, капитан Рошка?
   Они стояли друг напротив друга, выпятив  грудь  и  пристально  глядя  в
глаза один другому. Бывалый моряк и отчаянный забияка и драчун в  портовых
кабаках, Рошка умел укрощать  противника  одним  взглядом,  и  сейчас  это
искусство пришлось ему как нельзя кстати.
   - Извините, - сухо сказал он. - Ничем не могу вам помочь.
   - Вы допускаете серьезную ошибку, - предостерег его регент.
   - Может, и так. - Рошка переступил с ноги на ногу. - Но  ведь  имею  на
это полное право, не так ли?
   - Я могу обыскать корабль, ясно? И тогда получу ответ на свой вопрос.
   Рошка сплюнул на палубу - не потому, что  во  рту  скопилась  слюна,  а
потому что этот жест показался ему самым уместным.
   - Ну что ж. Этим и займитесь, если вам угодно. Но прежде  чем  начнете,
вручите мне, пожалуйста, копию ордера на обыск, - я ведь правильно называю
этот документ, не так ли? - потому что теперь, получив визу на  въезд,  мы
полностью  подпадаем  под  юрисдикцию  ваших  законов,   правда?   Включая
неприкосновенность частных владений. Так, по  крайней  мере,  я  это  себе
представляю. - Он сделал паузу. - И если я правильно вник  в  текст  вашей
Конституции, даже лорд-регент Пяти Городов не  может  поставить  себя  над
законом. Ясно?
   Глаза регента превратились в две щелочки, из  которых  хлестало  пламя.
Человек послабее отпрянул бы непременно,  но  Рошка  даже  не  шелохнулся.
Правда, мысленно молясь о том, чтобы Дэмьен не ошибся в своих догадках  по
поводу здешней Конституции. А если ошибся... что ж, тогда она все увязли в
дерьме по самые уши. Начиная как раз с него, с капитана.
   В конце концов регент рявкнул:
   - Я еще вернусь!
   И не дожидаясь ответа, перемахнул через  борт  и  начал  спускаться  по
трапу.
   Рошка облегченно вздохнул, глядя сверху вниз на то, как Тошида  садится
в шлюпку. Не то чтобы на этом все закончилось, но по  меньшей  мере  самое
худшее осталось уже позади. Та роль,  играть  которую  ему  было  страшнее
всего.
   Когда шлюпка оказалась на порядочном  расстоянии  от  "Золотой  славы",
капитан решил поискать штурмана и первого боцмана - и  тут  же  обнаружил,
что они уже стоят рядом с ним.
   Сперва он обратился к Тору:
   - Команда на борту?
   Боцман кивнул.
   - Припасы?
   - Имеются. На месяц как минимум, если без пассажиров. Но я проверю.
   -  Проверь.  -  Капитан  повернулся   к   Расе.   -   Выяснила   насчет
территориальных вод?
   - Мерсия претендует на десять миль. А дальше - свободное море.
   - Тогда отойдем  на  одиннадцать  миль  от  берега,  причем  как  можно
быстрее. Прежде чем он выпишет ордер и вернется с ним на борт.  Поняла?  -
Рася кивнула. - Ты  ведь  понимаешь,  что  тут  происходит?  -  Она  снова
кивнула. - Что ж, хорошо. Мы поплывем так, как будто у нас на  борту  двое
пассажиров, которых  нужно  доставить  на  юг,  быстро  и  по  возможности
незаметно. Договорились? - Рася хмыкнула. - Вот и хорошо.
   Первый боцман проворчал:
   - Так я примусь за дело, сэр?
   Капитан жестом отослал их обоих. Мысль о том, чтобы вновь выйти в море,
радовала в какой-то мере всех троих; правда, капитан не возражал бы,  если
бы отплытие протекало в не столь прискорбных обстоятельствах.
   Со вздохом он облокотился на поручни и посмотрел на берег.
   - Ладно, Райс, - буркнул он себе под нос. - Так-то  вот.  Как  раз  то,
чего ты и хотел. - И вновь глубоко вздохнул. - Надеюсь,  ты  хотя  бы  сам
понимаешь, что за авантюру затеял.


   Мелс Лестер не был особенно храбрым человеком. Если  бы  его  попросили
дать себе самооценку, он, должно быть, прибег бы  к  таким  эпитетам,  как
"нервозный", "нерешительный" и даже "в глубине души  боязливый".  Но  если
друг обращается к тебе с просьбой, утверждая при этом,  что  речь  идет  о
жизни или о смерти, и если собственная сестра грозит запереть личный бар и
перебить до последней все бутылки, которые ты  принесешь  домой,  попробуй
только не выполнить просьбу друга, - что ж, тогда тебе не остается  ничего
иного. И ты делаешь то, что нужно, стараясь не задумываться  о  неизбежных
последствиях.
   Вот почему он вдвоем с  сестрой  пригнал  к  городским  воротам  восемь
лошадей, предъявил стражнику документы и вознес молитву о том, чтобы никто
особо не заинтересовался ни лошадьми, ни их поклажей. Не то чтобы  местные
жители были способны что-нибудь  заподозрить.  Вьючные  животные  в  самой
Мерсии были слишком низкорослы, чтобы на них можно было ездить, так откуда
ж им знать, что тяжелые кожаные седла, навьюченные  на  одну  из  лошадей,
были вовсе не просто - как могло показаться - поклажей? И тем более им  не
должно было броситься в глаза, что  ветровка  на  плечах  у  самого  Мелса
натянута поверх куда более теплой куртки,  а  под  куртку  поддет  толстый
свитер. (Разумеется, если его не выдаст обильно струящийся по  лицу  пот.)
Что касается его сестры Тирии, то за спиной  у  нее  был  тюк,  в  котором
нашлось место не только для всей необходимой ей одежды, но и для месячного
запаса провизии. Прибавьте к этому посох,  охотничий  нож,  -  и  то,  что
стража так и не задержала их, следовало признать  своего  рода  чудом.  Но
преподобный Райс посулил им именно это, а поскольку он был  священником...
что ж, возможно, речь и впрямь шла о чуде.
   - Видишь, - шепнула Тирия, когда городские ворота  остались  позади.  -
Все у нас получилось.
   "До поры до времени", - мрачно подумал купец. В конце концов регент так
и не появился. Хотя он послушно послал Тошиде приглашение поприсутствовать
при том,  как  лошади  опробуют  все  аллюры  в  местных  условиях.  И  не
сомневался в том, что регент непременно прибудет, хотя  Дэмьен  и  заверил
его в том, что у лорда Тошиды "и  без  того  дел  полно".  Так  что,  хотя
Дэмьену, наверное, и удалось бы сыграть  необходимую  роль  в  присутствии
столь могущественного человека, сам Мелс, конечно, выдал бы себя робостью.
Так что, слава Богу, что регента отвлекли дела.
   Они разбили временный лагерь  неподалеку  от  городских  ворот,  но  на
достаточном расстоянии от главной дороги, чтобы поменьше путников обратили
на них внимание. Здесь Мелс наконец смог снять с себя  тяжелые  одеяния  и
присоединил их к багажу Тирии  -  к  ее  собственным  вещам  и  их  общему
походному снаряжению. Здесь они разделились  -  и  попеременно  то  гоняли
лошадей,  то  сторожили  лагерь.  Животные  по-прежнему  чувствовали  себя
несколько  скованно  после  морского  плавания  -  и  понадобилось  немало
времени, прежде чем к ним вернулись былые грация и легконогость. На взгляд
Мелса, к более суровым испытаниям их еще надлежало  готовить  и  готовить.
Впрочем, так или иначе, хорошо было видеть их на земле  -  они  откровенно
радовались твердой опоре под ногами и сам Мелс радовался  вместе  с  ними.
Скоро их сила полностью восстановится, и пока он любовался скакунами, лишь
мысль о регенте заставляла его то морщиться, то трепетать.
   Он во второй раз вернулся с выездки, когда Тирия сказала ему:
   - Все. Пора.
   И она кивнула на запад, где стремительно клонилось к закату солнце.
   Они навьючили всю поклажу на  трех  лошадей:  на  изящного  вороного  с
подковами в форме полумесяца, которого отчаянно хотелось заполучить самому
Мелсу (но которого Джеральд Таррант  наотрез  отказывался  продавать),  на
гнедую кобылу с экзотически длинной гривой и на могучего жеребца, серого в
яблоках, неподкованного и поросшего густой шерстью.
   От города к расположенным на уступах гор фермам вилась узкая дорога,  и
они следовали ее изгибам в южном направлении, пока не очутились  в  месте,
где деревья совершенно скрывали из виду оставшийся внизу город. Здесь  они
устроили  привал  и  напоили  лошадей  из  узкого  оросительного   канала,
тянущегося вдоль дороги.
   - Может, они и не придут? - встревоженно проговорил Мелс.
   - Тише.
   Вокруг быстро темнело, все длиннее и длиннее  становились  тени.  Скоро
проснутся ночные создания. Скоро запрут на  ночь  городские  ворота.  Черт
побери, так где же их носит?
   И тут за спиной у них послышался шорох, и на лужайку вышла  Хессет.  Но
это была не та Хессет, которую они видели в Мерсии, - закутанная с  головы
до ног и во многих  отношениях  подражающая  человеку.  Но  та  Хессет,  с
которой они плыли по морю, - одетая во что-то, казавшееся ее второй кожей,
землистого цвета. Глаза ее были  черны  и  широко  распахнуты,  прощупывая
наступающую ночь, уши  стояли  торчком.  Увидев  лошадей,  она  произнесла
только одно слово:
   - Забираю!
   И взяла поводья трех навьюченных лошадей - вороного, гнедой и серого  в
яблоках.
   - Привезли, что сумели, - пояснила Тирия. - Дэмьен наказал не подходить
к вашим собственным вещам и ни у кого  ничего  не  просить,  так  что  нам
пришлось поломать голову...
   - Вы пригнали лошадей, а это главное. Мы бы  не  сумели  подобраться  к
ним, оставшись незамеченными.
   - А почему вам вдруг приходится скрываться? - спросил Мелс. -  Что  тут
вообще происходит?
   Ракханка посмотрела на него, потом покачала головой.
   - Чем меньше вы знаете, тем лучше для вас.
   - Так и Дэмьен говорит, - согласилась Тирия.
   - А где он сам? - поинтересовался Мелс.
   - Проверяет потоки, - несколько загадочно ответила Хессет. - Он  к  нам
скоро присоединится.
   Что было ложью во спасение. Она не хотела говорить, как потрясен Дэмьен
всеми последними событиями. Нет, у него, конечно, хватило силы воли на то,
чтобы Творением отыскать Хессет и  обеспечить  им  обоим  Затемнение,  под
покровом которого они перелезли через городскую  стену.  Но  потом...  Как
будто на него опустилась кромешная туча. Не  исключено,  он  горюет  из-за
того, что подверглась порче его вера. Или  терзается  угрызениями  совести
из-за того, что настолько замешкался с побегом. "А может, и  то  и  другое
сразу, - подумала она, - с людьми такое бывает".
   Красти поглядела через  плечо  на  оставшиеся  далеко  позади  и  внизу
городские ворота.
   - Сейчас стражу уже сменили. Никто не заметит, что  вы  привели  меньше
лошадей, чем вывели, и что  поклажа  куда-то  подевалась.  -  Она  сделала
паузу. - Мы вам бесконечно благодарны.
   - Мы здесь, похоже, разбогатеем, - отозвалась Тирия. -  А  это  заслуга
Дэмьена. Так что поблагодарите его от нас.
   - И удачи вам,  -  добавил  Мелс.  -  Куда  бы  вы  на  самом  деле  ни
отправились.
   Если в этом  и  наличествовал  намек  на  необходимость  дополнительных
пояснений, то Хессет оставила его без внимания.
   - Спасибо, - кивнула она, не вдаваясь в дальнейшие разговоры: так  было
лучше для них самих.
   Когда Мелс и Тирия повели пять оставшихся у  них  лошадей  к  городским
воротам, Хессет, чуть-чуть задержавшись,  еще  раз  продумала  сложившуюся
ситуацию. Городские архивы стали для  них  теперь  недоступными.  В  любую
минуту Мать может разоблачить их не особенно серьезный обман  и  снарядить
полномасштабную погоню, к которой вполне могут подключиться другие  города
и даже южные протектораты. У  них  -  спасибо  Мелсу  и  Тирии  -  имеются
кое-какие припасы, но большая часть того, что  Дэмьен  заранее  приготовил
для осуществления их миссии,  осталась  где-то  между  дворцом  регента  и
"Золотой славой". Священник на грани нервного  срыва.  Таррант  тоже  явно
взвинчен. И, по всей вероятности, их врагу известно о том, что они здесь.
   - Удачи... - прошептала она с легким смешком.  -  Да  уж!  Она  нам  не
помешает!



        13

   Йенсени бежала. Сперва на юг, потому  что  решила,  что  они  не  сразу
сообразят разыскивать ее именно там. На севере остались  хутора,  равнина,
хорошие дороги и мелководные реки - это были места,  гораздо  более  легко
проходимые,  чем  те,  куда  устремилась  она.  Девочка  решила,  что   ее
непременно сначала начнут искать  на  севере,  вообразив,  будто  ребенок,
подобно воде, устремится в сторону наименьшего сопротивления.  На  юге  же
поднимались горы, склоны которых поросли дремучими лесами; утесы и деревья
чуть ли не сплошь покрывали плющ и дикий  виноград,  вследствие  чего  там
господствовал вечный полумрак. И в тамошних лесах водились порождения Фэа,
собиравшиеся поближе к городам в надежде  поймать  врасплох  зазевавшегося
путника  или  перескочить  через  городскую   стену,   осилив   ее   своей
многочисленностью, - но она и сама боялась солнечного света, поэтому южные
леса пришлись ей как раз впору. По крайней мере, до поры до времени.
   На юге имелись и другие протектораты, и ей было известно об этом;  они,
подобно маякам, были разбросаны по всему скалистому берегу  на  одинаковом
расстоянии друг от друга.  Сначала  девочка  подумала,  что  сможет  найти
убежище в одном из них, но одна мысль о том, что ей придется иметь дело  с
чужаками - с чужаками любого рода, пугала ее до мозга костей. В  состоянии
внезапно свалившегося на нее ужаса, в котором она теперь пребывала,  такие
люди казались ей не личностями, а лишь фрагментами некоего целого, которое
отвергло ее самое, прокляло, а теперь обрекло  ее  отца  на  чудовищную  и
позорную смерть за то, что он осмелился предоставить ей защиту.  Они  были
Другими, а она сама...
   Была одинокой.
   Бесконечно одинокой.
   Отец снился ей. Иногда это были светлые сны: фрагменты их беспечального
совместного существования оживали перед Йенсени во всей  своей  полноте  и
яркости. Но пробуждение от такого сна отчасти  напоминало  смерть,  потому
что оно означало вспомнить о том, что отца нет  и  не  будет,  больше  уже
никогда не будет. Чаще скверными или страшными оказывались сами сны. Порой
это были самые настоящие кошмары: чудовищные воспоминания о ее  встрече  с
оборотнем, искаженные образы  обстоятельств  отцовской  смерти.  Бывали  и
другие сны - пожалуй, еще более пугающие, - в которых ее  отец  представал
самим собой, тогда как она сама была на себя не похожа, - сны,  в  которых
она кричала на него, обвиняя в том, что он покинул ее, что его нет  с  нею
рядом, что он посмел умереть как раз когда так  отчаянно  ей  понадобился,
так позарез понадобился... Эти сны приводили  ее  в  наибольшее  смятение,
после них  она  лежала  на  сырой  земле,  содрогаясь  от  раскаяния;  она
чувствовала, что каким-то образом ухитрилась предать их любовь, хотя и  не
понимала сама, как именно.
   Иногда порождения ночи приходили по ее душу. Она, как правило, замечала
их приближение, прежде чем видела их воочию, хотя и сама не понимала,  как
это ей дается. Может быть, все дело  было  в  Сиянии.  Подлинную  сущность
тварей ей при этом распознать не удавалось, -  в  отличие  от  ситуации  с
убийцей ее отца, - но иногда, если в воздухе возникало  воистину  радужное
сияние, у нее по спине начинали бежать мурашки, и она понимала, что что-то
вот-вот должно случиться. И тогда она пускалась бежать и на бегу  молилась
(богам здешнего мира, что, как объяснил ей отец, было надежной  молитвой),
чтобы ночные  порождения  подыскали  себе  какую-нибудь  другую  добычу  и
позабыли о ней и не заметили ее, когда она остановится  и  спрячется...  и
так оно всегда и случалось. Может быть, помогало все то же Сияние. Для нее
оно никогда не  было  чем-то  большим,  чем  некая  перемена  освещения  и
звучания, заставляющая голоса звучать четче, а краски - быть ярче,  но  не
исключено,  здесь,  в  ее  новом  мире,  Сияние  превратилось  в   активно
действующую силу.
   Надо  было  спросить  об  этом  у  отца,  пока  у  нее  имелась   такая
возможность.
   Надо было спросить у него о многом...
   Днем  она  спала,  понимая,  что  это  безопаснее  всего.  Перед   сном
подыскивала себе какую-нибудь пещерку или другое убежище. Однажды девочка,
набрав веток, попыталась смастерить из своего одеяла нечто  вроде  палатки
(отец научил ее этому), но солнечный свет "шумел" и сквозь этот полог  так
сильно, что она не смогла уснуть, даже замотав курткой голову.  Почему  он
не предупредил ее об этом? Ведь отец предпринимал такие отчаянные усилия к
тому, чтобы, если ей когда-нибудь случится выйти во внешний мир, она  была
бы к этому подготовлена, так почему же  он  не  объяснил  ей,  что  солнце
восходит на заре с таким грохотом, как будто бьют сразу в  тысячу  бубнов,
почему не объяснил, что полуденные лучи, достигая земли, взрываются на ней
с такой силой, что сама Йенсени, лежа на траве, чувствует, как  вся  почва
ходит под нею ходуном? Неужели он сам  не  воспринимал  ничего  подобного?
Подобно тому, как он не слышал многого из того, что было  внятно  ей  и  в
привычном для нее мире?
   "Ах, отец..." Присущую ему ограниченность она оплакивала точно так  же,
как оплакивала его гибель, оплакивала тот факт, что и в  минуты  наивысшей
близости  между  ними  вечно  оставались  непреодолимые  барьеры.   Всегда
существовало  множество  вещей,  которые  он  не  видел,  не  слышал,   не
чувствовал...
   "Но ты любил меня. Ты всегда любил меня. И так сильно...
   Почему же я тебя не спасла?"
   День неторопливо переходил в ночь, ночь - в день, так тянулись  дни  за
днями,  -  изнурительные  и  бесконечные  часы  беспредельного   отчаяния.
Однажды, когда Сияние стало особенно сильным (оно прошлось по лесу,  треща
ударами молний и озаряя ночной мрак всеми цветами радуги), она  осмелилась
задать вопрос, произнести который ей было  невероятно  трудно,  а  именно:
разыскивает  ли  ее  то  самое  чудовище,  убившее   ее   отца?   Как   ей
представлялось, раз уж Сияние позволяло ей видеть и слышать столь  многое,
то, не исключено, оно сумеет ответить ей и на этот вопрос. Девочка затаила
дыхание, дожидаясь ответа. И вдруг ей показалось, что лес вокруг  затих  -
совершенно затих и полностью опустел... как будто здесь  ничего  не  было,
кроме нее самой. И тут Сияние пропало, а Йенсени осталась в недоумении, не
зная, получила она ответ на свой вопрос или нет. Или  же  ей  ответило  ее
собственное одиночество,  в  котором  она  отразилась,  как  в  гигантском
зеркале, только не лицом, а душою.
   Ей нужен был отец.  Или  кто-то  другой.  Кто  угодно.  Лишь  бы  этому
человеку можно было доверять. Но  откуда  такому  взяться?  Адепты  Церкви
убьют ее, как только увидят, а  у  чудовища,  которое  расправилось  с  ее
отцом, наверняка имеются союзники... Со внезапно  нахлынувшим  ужасом  она
осознала, что если чудовище оказалось в силах сожрать ее  отца  и  принять
его образ, то точно так же оно может поступить с каждым, а  это  означает,
что каждый может оказаться этим чудовищем или одним из ему подобных.  Даже
ее старая нянюшка. Даже другие  протекторы.  Все  съедены  и  подменены...
этими тварями.
   Задрожав, девочка упала наземь и обхватила руками колени. Ее штаны были
изорваны в клочья терновником и  грубой  корой  деревьев,  ее  блузка  так
извалялась в грязи и запылилась, что по цвету почти не отличалась от кожи.
И вдруг всего этого:  грязи,  царап