забывать  о  той  ночи,  когда  они  с  Таррантом
вступили в схватку.
   Он и сам не знал, много ли и что именно увидела Йенсени  той  ночью.  К
собственному изумлению, Дэмьен обнаружил, что почему-то не может  спросить
ее об этом. Как будто и  его  собственные  воспоминания  о  моменте  Покоя
оказались  хрупкими  и  нематериальными,   как   сновидение,   и   неточно
сформулированная  фраза  способна  лишь  погубить  их  окончательно.  Как,
впрочем, и любая фраза. И все же это воспоминание они делили на двоих -  и
оно никуда и никогда от них не уйдет. Ответы на все ее вопросы. Самая суть
веры всей его жизни.
   Он поглядел на девочку, прильнувшую к теплому  мохнатому  телу  Хессет,
подобно тому, как - у него на глазах - приникали к  телу  матери  детеныши
ракхов, и его душу  обдало  волной  непривычного  тепла.  Возникшая  между
ракханкой и девочкой связь удивляла его. Разумеется, в отношении к нему со
стороны Йенсени какой-то смысл имелся:  одинокая  и  запуганная,  лишенная
отчего крова и какой бы то ни было надежды, она естественно  потянулась  в
ту сторону, откуда повеяло  простой  человеческой  заботой.  Но  Хессет?..
Ракханка ведь ненавидит людей и все, что с ними связано, и даже - так ему,
по крайней мере, казалось, - детей. Так что за особые чувства  вступили  в
силу во взаимоотношениях их обеих, откуда взялась и что означает  подобная
близость?  Он  не  осмеливался  задавать  вопросы,   чтобы   не   нарушить
создавшееся хрупкое равновесие.
   Но не переставал удивляться. И восхищаться. И время от времени (правда,
не часто) завидовать.


   Лошадей они решили отпустить. Никому это не нравилось, но все понимали,
что другого выбора нет.  Таррант  одним  легким  Творением  вернул  своего
жеребца к виду, в каком его создала природа, затем расседлал его, выпряг и
выпустил на волю. Подверг он Заговору  и  кобылу  Хессет  -  что  явно  не
понравилось самой  ракханке,  -  и  в  конце  концов-удовлетворился  своей
работой и в  этом  случае.  Он  даже  попытался  внедрить  обоим  животным
непреодолимое отвращение к смертоносным  колючкам,  выращенным  Терата,  в
надежде  на  то,  что  лошадям  удастся  избежать  участи,  которая  может
привидеться только в самом кошмарном сне.
   После чего отпустил их.
   "Тем самым мы изменяем здешнюю экосистему", - подумал Дэмьен, следя  за
тем, как уносятся вдаль лошади, сперва откровенно неохотно, а потом со все
возрастающей уверенностью в собственных силах. В последний раз он  заметил
жеребца, когда тот поднял голову к ветру и его черная грива взметнулась  в
воздух.  А  в  душе  у  священника  прозвучало  одно-единственное   слово:
"Навсегда". Если бы подобное решение подсказал кто-нибудь  другой,  Дэмьен
отнесся бы к этому с явным предубеждением по поводу возможных последствий,
но Владетелю, как знатоку в этой области, он полностью доверял. Лес самого
Охотника представлял собой, конечно, страшное место, но экосистема  в  нем
была сбалансирована безукоризненно. И если Таррант решил  выпустить  здесь
на волю двух способных к размножению  лошадей,  значит,  окружающая  среда
обитания с этим справится. На сей счет у Дэмьена не было никаких сомнений.
   Со спуском в долину предстояло подождать до рассвета. С  того  момента,
как села Кора, естественного света просто не хватило  бы  для  безопасного
нисхождения, а Таррант был категорически против того, чтобы зажечь фонари.
Не стоит извещать о своем появлении всю долину, предостерег он,  иначе  из
какого-нибудь  города  наверняка   пришлют   гвардейцев   для   проведения
торжественной встречи. И Дэмьен согласился. Так что они дождались, пока  в
небе не начало светать и тени гор и скалистых островков не прочертили воду
озера длинными стрелами в сторону запада, а уж потом  разобрали  лагерь  и
снялись с места, как раз когда Таррант покинул их  в  поисках  безопасного
убежища.
   - А как быть с седлами? - озадачилась Хессет.
   После короткого обсуждения решили закопать  их  где-нибудь  в  укромном
уголке. Да ведь и впрямь едва ли стоило рисковать возможностью  того,  что
какой-нибудь бродяга, поднявшись по склону, обнаружит на вершине  походное
снаряжение. И лишь  тщательно  закопав  все,  что  оставалось  лишнего,  и
заровняв  землю  на  вскопанном  месте,  Хессет  достала  свой  диковинный
головной убор и нахлобучила его по самые  глаза,  скрыв  заодно  и  уши...
"Опять время маскироваться", - подумал Дэмьен. Сейчас он даже  порадовался
тому, что с ними нет Тарранта, - одним маскарадным костюмом меньше. Что же
касается Йенсени... с девочкой им все-таки придется расстаться.  Где-то  в
одном из этих городов. Они подыщут ей кров или, по меньшей мере, обеспечат
ее средствами к существованию,  чтобы  она  осталась  здесь  в  целости  и
сохранности, когда им самим придется  отправиться  в  поход  на  вражескую
территорию...
   "А что, если у нее все-таки есть необходимые нам сведения? Или вдруг ее
сила способна помочь нам?" Дэмьен покачал головой, отгоняя подобные мысли.
Слишком много "если".  Слишком  много  неопределенности  и  неизвестности.
Стены, которыми окружен ее травмированный разум, высоки и крепки,  и  если
бы у них был в запасе хотя бы месяц хотя бы относительной безопасности  на
то, чтобы потрудиться над разрушением этих стен, тогда девочка,  возможно,
и  открылась  бы,  тогда,  возможно,  и  поделилась  бы  с   ними   своими
драгоценными знаниями... но не в недельный срок и не под гнетом постоянной
угрозы преследования. А так и речи быть не могло о том,  чтобы  ломать  ее
через колено - ни властью Тарранта,  ни  хитроумно  продуманной  ложью  со
стороны самого Дэмьена.
   Связавшись веревками, они  начали  спуск.  Путь  оказался  трудным,  но
вполне преодолимым; однажды, правда, Йенсени оступилась и проскользила  на
спине целый ярд, но ему удалось удержать  ее  на  страховке.  И  это  было
единственной неприятностью. Ветерок время от  времени  бросал  им  в  лица
морось брызг недалекого водопада, окрашенных рассветом в  розоватые  тона,
руки легко находили надежные выступы камней, и к тому времени, когда  Кора
поднялась над восточными горами,  они  уже  стояли  на  плодородной  земле
долины, а перед ними простиралось возделанное поле. Золотые лучи  заиграли
на склонах, и, пока они упаковывали снаряжение, их  то  и  дело  окатывало
бодрящим дождиком речной воды. И как же трудно было связать красоту  этого
мирного пейзажа с суровостью и неприглядностью мест, которыми  они  совсем
недавно пробирались, совместить нынешний покой  с  памятью  о  только  что
перенесенных тяготах. "Да нет, не так уж  и  трудно",  -  подумал  Дэмьен,
взглянув  на  Йенсени,  по-прежнему  окруженную  пеленой   одиночества   и
покинутости. Потому что, на взгляд девочки, они  принесли  в  этот  рай  с
собой частицу ужасов, оставшихся позади. И предстояли им не меньшие ужасы.
И между двумя безднами цветущий дол выглядел всего лишь тонкой перемычкой.
   "Господи, сделай так, чтобы мы никогда не забыли  об  этом",  -  мрачно
подумал Дэмьен. Свернул в  клубок  и  сунул  в  сумку  Тарранта  последнюю
веревку. Потом перекинул ремень сумки через плечо, собравшись в дальнейший
путь.
   - Вперед, - прошептал он своим спутницам. - Пошли.


   Йенсени изо всех сил старалась не испугаться.
   Возможно, будь дело ночью, ей и удалось бы совладать  со  страхом.  Она
постепенно привыкла к ночным переходам.  Когда  всходила  Кора,  весь  мир
заливали мягкие золотые лучи, как будто в небе зажигали гигантскую  лампу,
все тени сразу же как будто теплели и  добрели.  От  Коры,  в  отличие  от
солнца,  не  исходило  никакого  шума,  и  ее  свет  был  вовсе  не  таким
пронзительным; зажмурившись и хорошенько постаравшись, девочка даже  могла
вообразить, будто она вернулась домой. К себе в покои, в отцовский  замок,
где единственным источником освещения служит  масляная  лампада.  А  когда
Кора садилась, Йенсени становилось еще  лучше.  Ночь  окутывала  ее  своею
тьмой, давая ей возможность представить себе, будто она находится вовсе не
в чистом поле, а в маленькой закрытой комнатке,  уютной  и  безопасной.  А
когда чередой всходили  луны,  звуча  каждая  на  свой  лад:  Домина  тихо
постукивала, Прима глухо гудела, а Каска едва слышно шептала,  -  их  свет
также, в отличие  от  солнечного,  не  наполнял  собою  небес,  и  девочка
по-прежнему чувствовала себя в безопасности.
   Но день все-таки наступил.
   И они вошли в город.
   Город оказался страшным, просто-напросто  чудовищным  местом:  здесь  у
Йенсени сразу же закружилась голова, она почувствовала испуг  и  слабость.
Дома были высокие, стены толстые, и они так тесно лепились друг к  дружке,
что, проходя по улице, она поневоле вспоминала о том, как  пробиралась  по
долине демонов, надеясь лишь на то, что земля сама собой  не  разверзнется
под ногами. У домов  тоже,  как  выяснилось,  имеются  голоса  -  и  очень
громкие, - и хотя она старалась не слушать их,  полностью  отключиться  от
этих  стенаний  ей  не  удалось.  Иногда  она   случайно   прикасалась   к
какой-нибудь стене - и тут же до сих пор сочившиеся оттуда по капле голоса
поднимались  до  настоящих  воплей,  как  будто  всю  историю  этого  дома
спрессовали,  втиснув  в   одно-единственное   мгновение.   Противоречивые
обвинения,  мелкие  ссоры,  однажды   даже   ярость   мужчины,   с   мечом
набросившегося на соседей... Все это было страшно, слишком страшно, и  она
не  могла  устоять  под  таким  напором,  не  говоря  уж  о   том,   чтобы
противостоять ему. Один раз проходившие по  улице  горожане  оттиснули  ее
спиной к витрине мясной лавки - и восприятие ничем не прикрытых  страданий
бессловесной  скотины  настолько  поразило  девочку,  что  она,  заплакав,
обессиленно опустилась на колени. Дальше она идти  уже  не  смогла.  Тогда
Дэмьен взял ее на руки и какое-то время пронес  -  и  ей  так  понравилось
лежать у него на груди, окунаясь в исходящее от него тепло... и конечно же
пытаясь закрыться ото всех этих чудовищных голосов, чтобы  не  чувствовать
кроющихся за ними страданий.
   Ради своих спутников Йенсени надо было  продержаться,  и  она  понимала
это. Даже не зная цели их путешествия на юг, она понимала, что прибыли они
сюда осуществить некую судьбоносную миссию, а ее собственное  включение  в
состав отряда явно снижает их шансы на  успех.  И  девочка  изо  всех  сил
старалась не быть обузой. Но толпа!  Но  голоса!  Узкие  улицы,  казалось,
притягивали и впитывали солнечный свет, отражая и усиливая и его  яркость,
и присущий ему грохот,  и  все  это  было  совершенно  невыносимо.  Иногда
Йенсени  просто-напросто  переставали  слушаться   ноги,   она   застывала
посредине улицы, ее начинало трясти, а толпа, подобно реке,  обтекала  ее,
раздваиваясь направо и налево. Тогда к ней подходила Хессет и  шептала  ей
что-нибудь на ухо, какие-то слова  на  родном  наречье,  которых  девочка,
разумеется, не понимала, а понимала она  только  то,  что  такими  словами
утешают детей, утешают маленьких  ракхене,  когда  тем  бывает  грустно  и
одиноко. И  эти  слова  утешали  и  ее  самое.  Иногда  же,  когда  Сияние
становилось  особенно  сильным,  она  останавливалась  лишь  затем,  чтобы
послушать эти слова, и даже не пыталась идти  дальше,  пока  прикосновение
деликатной руки священника не напоминало  ей  о  необходимости  продолжить
путь. И даже тогда, даже после этого, слова Хессет оставались с нею,  -  и
девочке казалось, будто это маленькие ракхи играют в высокой траве. И  это
уменьшало ее страх и  смягчало  одиночество.  Если  бы  только  она  могла
навсегда спрятаться в руках у Хессет, вот это было бы счастье! И чтобы  та
не умолкала... А города со всеми его ужасами, напротив, было бы и не видно
и не слышно.
   В конце концов, дойдя до какого-то  многоэтажного  здания,  путники  по
знаку Дэмьена остановились. Это был  довольно  старый  дом,  и,  хотя  его
жильцы щеголяли в  ярких  праздничных  нарядах,  краска  на  стенах  давно
облупилась, ступени крыльца покосились, а колонны, казалось,  были  готовы
рухнуть в любое мгновение. Девочка поплотнее прильнула к Хессет,  стараясь
не слышать голосов, которые переполняли дом.
   - Ты думаешь? - спросила ракханка.
   Священник уныло кивнул:
   - Местечко, конечно, малосимпатичное.
   Затем он поднял руку и быстро  начертал  пальцами  в  воздухе  какой-то
знак; Йенсени содрогнулась так, словно  ей  в  тело  впились  одновременно
тысячи иголок. Хессет встревоженно поглядела на девочку.
   - Болтать они не станут, - пробормотал Дэмьен, после чего вся  компания
все-таки вошла в дом.
   Большой холл, в котором они очутились, был столь же обшарпанным, как  и
фасад здания. На дорожки было больно ступить, но все же  Йенсени  пришлось
пойти на это, лишь бы не отходить  от  Хессет  ни  на  шаг.  Нечаянно  она
наступила на полусмытое бурое пятно - и едва не задохнулась от мучительной
боли в боку; лишь рука  Хессет  удержала  ее  от  того,  чтобы  опуститься
наземь. "Асст", - шепнула загадочное словечко ракханка, и Йенсени сразу же
стало самую малость полегче. Но теперь она шагала медленно и настороженно.
И когда ковровая дорожка закончилась, пол сразу же стал гораздо лучше - он
не так сохранял человеческую боль, как  толстая  ткань.  Девочка  замерла,
сдерживая дрожь, пока Дэмьен договаривался не  то  с  хозяином,  не  то  с
приказчиком.  Наконец  сделка  была  заключена;  священник   расстался   с
пригоршней  монет,  получив  взамен  связку  тяжелых  ключей.  Хозяин  или
приказчик уже собрался было уходить, но тут ему  на  плечо  легла  тяжелая
рука священника.
   -  И  никаких  вопросов,  -  невозмутимо  приказал  Дэмьен,  и  Йенсени
почувствовала, как в ее тело вновь впились  иголки.  На  мгновение  что-то
произошло и с хозяином, затем он утвердительно кивнул.
   "Творение, - подумала девочка. Пробуя на звук новое для себя выражение,
пытаясь всесторонне понять его. - Он применил Творение".
   Они поднялись по лестнице.
   Коридоры здесь были мрачными, узкими и низкими, но для Йенсени они  все
равно обернулись  радостной  переменой  к  лучшему.  Она  застыла  посреди
коридора, пока Дэмьен возился с ключами, примеряя, к какой двери  подходит
какой. В конце концов все  сработало,  и  он  пригласил  своих  спутниц  в
номера.
   Хессет со вздохом сбросила с плеча тяжелую сумку.
   - Как же плохо без лошадей.
   - В самую точку, - согласился Дэмьен, повторив ее движение. - Но тут уж
ничего не поделаешь.
   Йенсени посмотрела на него:
   - А вам самому разве не вредно управлять людьми подобным образом?
   На мгновение наступила тишина.  Девочка  услышала,  как  Дэмьен  сделал
глубокий, медленный вдох. После чего спросил:
   - А что ты, собственно говоря, имеешь в виду?
   Она тщетно попыталась найти слова. Но сама  концепция  его  магического
действия была  ей  совершенно  чужда  и,  соответственно,  не  поддавалась
определению.
   - Вы говорили, что ваш Бог не дозволяет использовать Фэа для подчинения
людей... только для лечения и тому подобное. Но разве того человека  внизу
вы не взяли под свой контроль? - А поскольку священник ничего не  ответил,
она добавила: - Когда приказали ему: "Никаких вопросов".
   И вновь он ничего не ответил. Вслух. Но она услышала его слова столь же
отчетливо, как если бы они и впрямь прозвучали. Они были у него в  глазах,
во всем теле, в дыхании.
   "Как ты об этом узнала?"
   Затем Дэмьен подошел к ней и присел на  корточки,  чтобы  не  подавлять
своим ростом. Взгляд прямо в глаза был очень приятен. Да и  сами  глаза  у
него были хорошие - карие и теплые. Девочка прямо-таки почувствовала,  как
исходящее из них тепло овевает ей лицо.
   - Дело, которое мы  должны  здесь  сделать,  очень  важно,  -  объяснил
священник. Голос его был мягок и спокоен, он тщательно  выбирал  слова.  -
Если мы потерпим неудачу, пострадает множество людей.  Подобно  тому,  как
пострадал  твой  отец.  Ты  ведь  не  забыла?..  Мы  прибыли  сюда,  чтобы
прекратить и предотвратить такие дела. С тем, чтобы от них больше никто не
пострадал. А иногда для достижения этой цели... иногда нам приходится идти
на вещи, которые не нравятся нам самим.  На  вещи,  которые  мы  в  другом
случае никогда не сделали бы.
   - Но это же все равно плохо? - спросила Йенсени.
   Несколько долгих мгновений он молчал. Девочка чувствовала,  что  Хессет
смотрит сейчас на них обоих, длинные уши подались вперед, ловя  неизбежный
ответ. Или в самом ее вопросе  заключалось  нечто  скверное?  Но  ей  ведь
всего-навсего хочется понять.
   - Моя Церковь полагает, что это  плохо,  -  сказал  священник  в  конце
концов. - А я иногда и сам не знаю. - Он медленно поднялся, выпрямился  во
весь рост. - Во имя успеха нашей миссии, Йенсени,  мы  уже  сделали  много
дурного, и я подозреваю, что предстоит еще больше. Так, знаешь ли, устроен
мир. Иногда решение представляет собой всего лишь  выбор  из  двух  зол  -
меньшего и большего.
   - Таррант мог бы гордиться тобой, - фыркнула Хессет.
   Священник бросил на нее жгучий взгляд - и между ними разыгралось нечто,
оставшееся вне разумения  Йенсени,  однако  она  хорошо  ощутила  остроту,
ярость и боль этого столкновения.
   - Мог бы, - пробормотал священник. Потом отвернулся от них обеих. -  Да
и чей же я, по-твоему, ученик?


   Здесь они и решили ее оставить.
   Они не говорили ей этого. Да и не  нужно  было  говорить.  Уже  в  ходе
путешествия стало ясно, что они не собираются брать ее с собой дальше,  на
юг, и, следовательно, оставят где-то здесь, в  каком-нибудь  городке.  Так
что никакого выбора у них не было. Да, конечно, они постараются  обо  всем
позаботиться, может быть, даже попробуют найти дом, куда бы ее  приняли...
но в конечном итоге все сводилось к одному  и  тому  же.  Они  оставят  ее
здесь. В этих городах. Переполненных голосами. Среди  домов,  кричащих  от
боли, среди людей, кричащих от боли, обреченной на  жизнь,  полную  такого
безраздельного страха, о существовании которого они, должно быть, даже  не
подозревают.
   И тогда исчезнут детеныши ракхов. И исчезнет Хессет. И исчезнет Дэмьен,
а вместе с ним и последние кусочки того хрупкого Покоя, который она обрела
в лесу. Покоя столь сладостного и согревающего, что она отдала бы жизнь за
то, чтобы обрести  его  вновь.  Какая-то  часть  этого  Покоя  по-прежнему
оставалась в ней самой - и оставалась в нем. Она чувствовала это, когда он
к ней прикасался. А если он уйдет...  она  лишится  этого  Покоя.  Лишится
навеки.
   И останется в полном одиночестве. А она ведь уже познала одиночество  и
слишком хорошо знает, как это больно. А потом эти люди спасли ее. Она  все
еще оплакивает отцовскую смерть, все  еще  просыпается  ночью,  сотрясаясь
всем телом после ужасных кошмаров, но священнику и ракханке удалось как-то
смягчить ее страдания, и обретенный Покой несколько приглушил ее  горе.  А
теперь она всего этого лишится. И даже думать об этом ей было невыносимо.
   Иногда, вспоминая отца, она неожиданно впадала в  ярость  -  и  это  ее
пугало. "Почему, - спрашивала она у него. -  Почему  ты  меня  покинул?  -
Мысленно произнося эти слова, она стыдилась их, но обвинения вырывались из
глубин сердца слишком страстно и слишком стремительно,  чтобы  этот  поток
можно было остановить. - Почему ты не сумел  оберечь  меня  по-настоящему?
Почему отправился на смерть, и умер, и оставил  меня  одну-одинешеньку?  И
что прикажешь мне делать теперь, когда я осталась  совсем  одна?"  Девочка
чувствовала, что обвиняя отца, она тем самым и предает его, но ее гнев был
слишком искренен и слишком силен, чтобы она могла отказаться от обвинений.
"Где ты? Где ты сейчас, когда я так нуждаюсь в тебе? Или  ты  не  понимал,
что все должно случиться именно так?"
   Слезы лились у нее по щекам, тело дрожало от стыда и от страха; Йенсени
выглядывала в убогое окно, за которым сиял солнечный свет и  слонялись  по
улице отвратительные люди, и отчаянно старалась не думать о будущем.