иколепие. Лишь переходя из одного мира  в  другой,  видишь  пограничную
линию между ними и хрупкость равновесия, необходимого для того, чтобы  эта
линия не стерлась. Помоги мне  сохранить  это  восхитительное  видение,  о
Господи. Помоги мне послужить роду человеческому еще усердней из-за  того,
что я его обрел.
   У него за спиной  послышался  какой-то  шорох.  Дэмьен  даже  не  сразу
расслышал его, погруженный в свою молитву. Как будто он  воспарил  в  иной
мир, как будто завис где-то между этой планетой и чем-то,  не  поддающимся
человеческому определению. И увидел нечто столь прекрасное  и  мучительное
одновременно, что не осмеливался ни поглядеть прямо, ни отвести  глаза,  а
поэтому и повернуться на звук не мог.
   - Отец?
   Просторы бесконечности выпустили из своей хватки его душу  и  осторожно
вернули ее на Эрну. Священник медленно, не без труда,  поднялся  на  ноги,
потом обернулся; его глаза, привыкшие к тьме, без усилий узнали  человека,
который только что к нему обратился.
   -  Капитан  Рошка,  -  прошептал  он.  Не  слишком  удивленный.  Но   в
значительно большей мере сконфуженный.
   Рошка медленно приблизился к нему, переходя из темных участков  зала  в
залитые цветным светом, а затем вновь во тьму. Здесь, в  храме,  освещение
как бы пульсировало.
   - Я не хотел помешать вам, отец. Если я не вовремя...
   - Отнюдь, - кое-как выдавил  из  себя  Дэмьен.  Лицо  у  капитана  было
натянутое,  словно  тот  изо  всех  сил  старался  скрыть  охватившее  его
смятение. ("Но лучше не заговаривать об этом прямо, -  подумал  Дэмьен.  -
Лучше пусть сам расскажет о том, что его мучает, и когда  сам  сочтет  это
нужным".) - А как вы меня нашли?
   - Я следовал за  вами  из  парка.  Надеюсь,  это  вас  не  обидит.  Мне
показалось... то есть  я  почувствовал...  Одним  словом,  мне  захотелось
поговорить с вами...
   - Вот он, я здесь, - улыбнулся Дэмьен.
   - Когда я увидел... я хочу сказать...  У  нас  ведь  такого  не  умеют,
правда? - Капитан уже подошел поближе:  достаточно  близко,  чтобы  Дэмьен
увидел, как он мучается, не умея найти нужные слова. -  Фейерверк,  я  про
него.
   - Нет. - Дэмьен на мгновение закрыл  глаза,  припоминая.  Ослепительный
блеск. Радость. - Возможно, священники и умеют кое-что в этом роде,  умеют
имитировать что-то такое... но нет, не это. Не в таких масштабах.
   - Вы говорили мне об этом на борту, - напомнил капитан. -  О  том,  что
если вашему Богу начнет поклоняться достаточное количество людей,  то  мир
изменится. Не только в вопросах веры, как вы подчеркнули, или  в  каких-то
там религиозных ритуалах, - изменится весь образ жизни, который мы  ведем.
Я вас по-настоящему  не  понял.  Тогда  не  понял.  Зато  сейчас...  -  Он
обескураженно посмотрел на разноцветное витражное окно. - Здесь я  повидал
вещи, на какие, так мне казалось, никакой бог не способен. И  знаете,  что
меня достало по-настоящему? Что эти сукины дети относятся  ко  всему  так,
словно все само собой разумеется! Для них это всего лишь очередное веселое
представление, еще одна выстрелившая пушка или еще один чертов  пароход...
Они даже не подозревают,  отец,  о  том,  как  им  повезло.  Вы  тоже  это
почувствовали? Или я просто схожу с ума?
   - Нет, вы не сходите с ума.  Вы  правильно  видите  ситуацию,  а  такое
бывает очень редко. И чрезвычайно ценится.
   "Запомните навсегда  это  мгновение,  -  хотелось  сказать  Дэмьену.  -
Возможно, оно никогда не повторится".
   - Все дело в том, что я... ах ты, черт, как же это  трудно!  -  Капитан
повернулся к священнику, стараясь, однако, не встречаться с ним  взглядом.
- Я ведь, знаете ли, не думаю, будто все,  что  мы  тут  увидели,  так  уж
прекрасно. Да и речи говорить я не мастер. Но я сегодня всю ночь продумал,
я думал, пока длился весь этот фейерверк, и... - Он сделал глубокий  вдох,
потому что его начало трясти. - Я хочу, отец,  чтобы  вы  приняли  у  меня
обет.
   На мгновение Дэмьен онемел. Слова были в  создавшейся  ситуации  чем-то
посторонним  и  ненужным;  обычные  в  сходном  положении,   уста   сейчас
просто-напросто отказывались их произнести. И  все  же  он  заставил  себя
заговорить. Это были не те слова, произнести которые ему хотелось, но  те,
произнести которые он был обязан. Потому что подлинная честность входила в
число его прямых обязанностей. И, возможно, была самой главной из них.
   - То, что вы здесь увидели, произвело на вас огромное впечатление, и  я
понимаю это. Но  когда  наши  дела  здесь  закончатся,  вы  отправитесь  в
обратный  путь  и  нынешняя  ночь  останется  для   вас   не   более   чем
воспоминанием.  Будет  ли  мире,  из  которого  мы  сюда  прибыли,   этого
достаточно? Ведь моя вера не так проста, капитан, и далеко  не  популярна.
Вы уверены, что вам хочется стать именно ее адептом?
   - Отец,  -  настаивал  капитан,  -  как  мне  кажется,  жизнь  человека
распадается на несколько стадий. Сперва  ты  молод  и  честолюбив  и  тебе
кажется, будто любые препятствия тебе нипочем, да и будут всегда  нипочем.
Затем доходишь до точки, в которой понимаешь,  что  наш  мир  -  чертовски
неприспособленное для жизни место, а порой так и просто отвратительное,  и
что крайне трудно все время высовывать голову из воды, оставаясь на плаву,
не говоря уж о том, чтобы доплыть, куда хочется. В этой точке ты  думаешь:
а что,  если  какой-нибудь  бог  может  сделать  для  тебя  часть  грязной
работенки и благодаря ему удастся завладеть тем, чего желаешь? Но потом, -
продолжил он, - когда ты становишься старше, то начинаешь понимать  и  что
тебе хочется  чего-то  иного.  Чего-то,  чему  трудно  подыскать  хотя  бы
название. Чего-то, что получает или  испытывает  человек,  написав  песню,
которую будут петь и после его смерти, или написав картину, которую  будут
держать на стене даже его  праправнуки...  или  помогая  измениться  миру.
Понимаете, отец? Есть множество обличий, которые может принять наш мир, но
до нынешней ночи я над этим не задумывался.  Моего  крошечного  настоящего
мне вполне хватало, а до остального не было никакого дела. Но сейчас...  Я
понял, отец, каким может стать наше будущее. И я хочу помочь  тому,  чтобы
оно стало именно таким. Даже если мне удастся сделать лишь самую  малость.
Все равно это  станет  моей  личной  лептой.  -  Он  замешкался.  А  когда
заговорил вновь, в его голосе прозвучало подлинное унижение, а ведь  этого
чувства не в состоянии подделать ни один мужчина. - Так вы примете у  меня
обет?
   Дэмьен кивнул.
   Капитан опустился перед ним на колени; было ясно, что такая поза ему  в
диковинку. Еще какое-то время помешкав, он поднял руки, прижав их ладонями
друг к другу. Дэмьен наложил на его руки свои, почувствовав  жаркий  пульс
под задубелыми запястьями капитана.  И  произнес  те  же  самые  слова,  с
которыми обращались и к нему самому, хотя было  это  давным-давно,  в  тот
самый день и час, когда родилась на свет его душа.
   - Таков путь Господа нашего  Единого  Бога,  создателя  Земли  и  Эрны,
пославшего нас в звездный путь и даровавшего через веру  в  Него  спасение
роду человеческому...
   И произнося слова, которыми будет обращена в  веру  Святой  Церкви  еще
одна душа, он в то же самое время думал: "Слава тебе, Господи. За то,  что
Ты даровал мне это мгновение. За то, что Ты показал мне,  что  я  нынешней
ночью не одинок. За то, что ты показал мне: никто из нас не одинок,  никто
никогда не будет одинок. Никто из тех, кто служит Тебе.
   И слава Тебе за то, что Ты прикоснулся к душе этого  человека.  За  то,
что позволил ему вкусить от нашей мечты. Ибо нет дара более ценного".
   - Добро пожаловать в ряды служителей  Святой  Церкви,  -  прошептал  он
напоследок.



        9

   Беспримерный образец молчания, зубчатый пик Сторожевой горы,  гранитный
и неподвижный. На здешних крутых и суровых склонах не заводится жизнь, нет
здесь и ничего, что  могло  бы  привлечь  ее  сюда.  Ласковые  ветерки  не
обдувают голые скалы, хотя сильный  и  злобный  ветер  выл  всего  полчаса
назад. Буря, устремившаяся было сюда, вильнула в  сторону,  потому  что  у
того,  кому  хватает  силы  заставить  ее  повернуть,   иссякло   терпение
переносить бури. Вершина горы была безжизненна, как сама Смерть,  повторяя
тем самым настроение того, кто стоял на ее  вершине.  Создавая  тем  самым
зеркальный образ его души.
   И тут рядом обозначилось некое движение.  Для  большинства  людей  оно,
конечно, осталось бы невидимым, но только не для него. Дрожь  земной  Фэа,
шепоток запретного. Мощь, витавшая до сих пор  рядом  с  ним,  сгустилась,
сфокусировалась,  начала  приобретать   материальные   очертания.   Начала
обрастать плотью. Женским телом сначала, а потом - когда плоть  еще  более
сгустилась  -  мужским:  это  было  тело  мужчины  в  подобающем  одеянии.
Бархатный плащ, драгоценные  камни,  меховой  воротник,  трепетавший  так,
словно здесь по-прежнему дул ветер... И поскольку он изменил свой  внешний
образ, точно так же  повела  себя  и  окружающая  среда.  Ледяная  вершина
исчезла, а на смену ей пришли внутренние покои дворца. Роскошные  шелковые
гобелены, фрески на стенах... Рожденный Фэа подождал какой-нибудь  реакции
от человека, стоявшего на вершине, затем, не дождавшись, равнодушно  пожал
плечами.  На  смену  гобеленам  пришли  деревья,   на   смену   стенам   -
ослепительное сияние Коры. И по-прежнему никакой реакции. Тогда  рожденный
Фэа превратил окружающее во внутреннее пространство собора. А  когда  даже
этот образ не вызвал интереса у человека, стоявшего на вершине, разрушил и
собор, явив вместо него реальность  кошмарного  сновидения.  Поле,  сплошь
устланное человеческими черепами, простиралось вокруг них на много миль, а
в самой середине его - прямо у ног стоявшего на вершине - появилась  чаша,
полная крови. По золотой  кромке  чаши  вилось  стихотворение,  написанное
древним  алфавитом  планеты  Земля.  Рожденный  Фэа  увидел,  что  человек
склонился к чаше, чтобы прочитать стихотворение, а затем медленно повернул
голову в его сторону. И по его лицу было видно, что стихотворение  ему  не
понравилось.
   - Ты и впрямь лишен чувства юмора, - усмехнулся Кэррил.
   - Я Призвал тебя еще пять ночей назад, - подчеркнул Джеральд Таррант.
   - Ну, Призвал. И когда-нибудь, когда будешь в нормальном настроении,  я
расскажу тебе, чего мне стоило перебраться в  Новую  Атлантиду.  Я  и  мои
сородичи умеем обращаться только с земными потоками, не забывай  об  этом.
Знаешь, каково мне пришлось в океане? Если бы твоя лошадь обошлась с тобой
так, как со мной - Фэа, ты бы отшиб себе все  печенки.  -  Быстрым  жестом
демон смахнул реальность кошмарного сновидения. Вместо нее явились  черные
стены, покрытые красными шторами с золотой бахромой, -  это  был  интерьер
дворца самого Охотника. - Ты сам поведаешь мне о том, что тебя гложет, или
заставишь блуждать в потемках?
   - Мне казалось, что ты умеешь читать мою душу.
   - Боль я читать не умею. И тебе прекрасно известно об этом.
   - Так вот в чем дело, - пробормотал Таррант. - Значит, это уже она?
   - Сам расскажешь. - А поскольку Охотник промолчал, демон  продолжил:  -
Не зря же ты меня Призвал.
   - Я Призвал тебя, чтобы узнать, могу ли я Творением  прорваться  отсюда
на Запад.
   - Ну? - Демон развел руками. - Я тебя услышал. И прибыл.
   -  Действительно,  -  спокойно  подтвердил  Таррант.  -  С  тобой   это
сработало.
   Какое-то  мгновение  демон  просто  всматривался  ему  в  лицо.  Затем,
осторожно подбирая слова, предположил:
   - Наверняка я ведь не первый, к кому ты обратился, не так ли?  Конечно,
ты предпринимал и другие попытки, только они остались безрезультатными. Ты
пытался почерпнуть силу из своего западного резервуара - и у  тебя  ничего
не получалось. Так оно и было?
   Таррант неохотно кивнул.
   - Что ж, мне кажется, в этом имеется известный смысл. Призвать  демона,
наделенного свободой выбора, - и тогда появится шанс на то, что он выберет
морское путешествие.  А  если  обратишься  к  силам  Леса,  не  обладающим
свободной и независимой волей...
   - Этого я не мог, - прошептал Охотник. - Слишком велико  расстояние.  И
потом, Новая Атлантида...
   Демон изобразил ужас.
   - Это-то я понимаю.
   - Ты же понимаешь, что все это означает? - Голос Тарранта звучал  тихо,
однако в нем чувствовалось предельное напряжение; должно быть, пределы его
самообладания подошли к концу. - Я не смогу вернуться. Не смогу  вернуться
тем способом, каким сюда прибыл.
   - А мне-то казалось, что священник, твой друг, с готовностью  поддержит
тебя.
   - Поддержит. Он питал меня своей  кровью  и  своими  ночными  кошмарами
полгода... И я умирал с голоду, Кэррил! Я на самом деле умирал от  голода!
Даже сейчас я по-прежнему чувствую этот голод. Но почему? Ничего подобного
со мной раньше не было. Не было ничего, с чем бы я не  мог  совладать.  До
сих пор.
   - Но, как я понимаю, ты уже подкормился.
   Таррант закрыл глаза, вспоминая:
   - Как только мы высадились,  и  много  раз  с  тех  пор.  Страх,  такой
роскошный, что, когда я вкушаю его, у меня кружится голова.  Кровь,  такая
горячая от ужаса, что, казалось  бы,  способна  насытить  на  десять  дней
вперед. Эта страна созрела для меня, Кэррил, и ее аборигены  лишены  какой
бы то ни было защиты. И все же...  я  вновь  чувствую  пустоту.  Отчаянную
пустоту. Запах жертв заставляет меня дрожать от  голода...  даже  когда  я
знаю, что мои физические потребности удовлетворены. Но почему?  Такого  со
мною не было никогда.
   - И никогда еще тебе не приходилось голодать так долго.
   -  А  какое  это  имеет  значение?  Вампира  можно  морить  голодом  на
протяжении  долгих  веков,  но  в  первую  же  ночь  после  того,  как  он
напьется...
   - Прошли уже долгие столетия с тех пор, как  ты  перестал  быть  просто
вампиром. Или ты забыл об этом?
   - Не улавливаю разницы.
   -  Но  она  имеется!  У  тебя,  дружище,  сложно  организованная  душа.
Человеческая душа - и это главное, со всеми ее  дьявольскими  заморочками.
Такие раны подлежат постепенному  врачеванию.  Да  любая  домашняя  кошка,
поголодав пять месяцев, будет потом с остервенением набрасываться на пищу.
Так что всего-навсего погоди немного.
   - Но у меня нет на это времени, - пробормотал  Таррант.  И  отвернулся.
Его руки, стиснутые в кулаки, все равно заметно дрожали. - Наш  враг  уже,
должно быть, знает о том, что мы здесь, - прошептал он. -  И  у  меня  нет
времени на проявления собственной слабости.
   - Я бы помог тебе, будь это в моих силах, - мягко сказал демон. - И  ты
это знаешь. Но мои возможности не безграничны. - Он описал рукой  круг  по
помещению, в котором они находились, словно желая сказать: вот к чему  они
сводятся. - Я могу вдохнуть в тебя иллюзию. Я могу  усилить  удовольствие,
получаемое тобой от убийства, может  быть,  даже  могу  предоставить  тебе
роскошь мимолетного забвения. Но эскапизм никогда не был тебе свойствен, и
я это знаю. Так чем еще я могу помочь тебе?
   - Ты можешь предоставить мне информацию.
   Демон тихо хмыкнул:
   - Ага, теперь все помаленьку начинает сходиться. Значит, ради этого  ты
меня и Призвал?
   - Я избрал именно тебя из примерно полудюжины духов, которые  могли  бы
откликнуться на мой призыв. При всем своем позерстве, Кэррил, ты  отличный
помощник.  И  мне  известно,  что  я  не  единственный,  кто   не   против
воспользоваться твоими услугами.
   Демон ухмыльнулся:
   - Но ты представляешь, каких усилий это потребует? В мире  посвященного
самым драгоценным предметом является знание. А  мне-то  в  этом  что?  Но,
конечно,  фактик-другой  подраздобыть  никогда  не  помешает.  И,   будучи
существом демонической природы, я обладаю в процессе  раздобывания  фактов
несомненными  преимуществами.  Так  что  расскажи  мне,  что  тебе  нужно,
Охотник. И я помогу тебе, если сумею.
   Охотник повернулся к Кэррилу и посмотрел ему прямо в глаза,  в  глубине
которых пылало черное пламя.
   - В краю ракхов мы сражались с неким демоном. Позже он  пришел  ко  мне
и... - Таррант резко встряхнул головой, прогоняя ужасные  воспоминания.  -
Короче говоря, он попытался меня уничтожить. И это ему почти удалось. И  я
прибыл сюда, чтобы это не повторилось.
   - Что ж, достойная цель для крестового похода.
   - Я был не в силах Познать его без  того,  чтобы  усилить  нашу  с  ним
связь, а в этом случае он  стал  бы  еще  сильнее.  Это  было  бы  слишком
рискованно. Но мне необходимо выяснить, кто он такой, что он такое, каковы
его силы... ну, и так далее. Ты можешь предоставить мне эту информацию?
   - Если я его знаю. А если нет... -  Демон  хмыкнул.  -  Допустим,  ради
старинного друга я способен провести определенные разыскания.  Есть  ли  у
этого порождения тьмы какое-нибудь имя?
   - Он называет себя Калестой.
   Лицо  демона  побелело.  Буквально  побелело.  Не  телесной  бледностью
человеческого удивления или страха, при которой от  лица  отливает  кровь,
однако остается все  остальное,  а  тою  бесплотной  призрачной  белизной,
которая  может  быть  присуща  только  мороку,  повторяющему  человеческие
настроения на автохтонном уровне.
   - Калеста?
   - Ты о нем слышал?
   Долгая напряженная пауза.
   - Я слышал о нем... Но не знал...
   Демон растерянно замолчал.
   - Мне нужна информация, Кэррил.
   - Знаю. Нужна. - Демон отвернулся. - Но я не могу помочь тебе, Охотник.
На этот раз не могу.
   - Но почему?
   И вновь молчание. Демон покачал головой.
   - И на этот вопрос я не могу ответить, - прошептал он. - Прости меня.
   - Ты меня разыгрываешь!
   - Нет. Клянусь.
   - Тогда помоги! Или объясни, почему  не  можешь  помочь.  Или  то,  или
другое.
   Демон промолчал. Яркие стены вокруг них померкли и истончились;  сквозь
одну из них уже можно было различить огни соседнего города.
   Охотник шагнул к демону, его глаза вспыхнули гневом.
   - Он заманил меня в ловушку, Кэррил! Он пришел по мою душу и чуть  было
не преуспел в этом. И теперь я проехал полмира, чтобы  отомстить  ему,  и,
поверь, отомщу. И ты мне в этом  поможешь.  -  А  когда  демон  ничего  не
ответил и на это, лицо  Тарранта  окончательно  помрачнело.  -  А  если  я
потерплю поражение из-за того, что ты отказываешься помочь мне, то,  видит
Бог, я закую тебя в оковы своего страдания...
   - Но я же не могу, - взмолился  демон.  -  Не  на  этот  раз,  Охотник.
Прости.
   - Но в чем причина? Ты никогда не отказывал мне раньше. Так  почему  же
сейчас ведешь себя по-другому?
   - Дело в том, что... Нет, не могу. - Будь Кэррил человеком,  он  сейчас
наверняка обливался бы обильным потом, а так он  всего  лишь  дергался  из
стороны в сторону, стараясь не смотреть в глаза Тарранту. - Мне  запрещено
вмешиваться. Запрещено участвовать. Понял? Или этого мало?
   Голос Охотника стал ледяным:
   - А кто ж тебе запретил?
   - Никто из тех, кого ты знаешь. И не по любой из причин,  какие  ты  бы
счел справедливыми. Но тем не менее запрет остается запретом.
   - Я могу побороться с этим.
   - Не можешь.
   - Я могу Изгнать...
   - Только не это! Только не на этот раз! Мне очень жаль.
   - И ты полагаешь, что я смирюсь с этим! - взревел Таррант.
   Кэррил не отзывался.
   Таррант схватил его за плечи, развернул лицом к себе:
   - На карту поставлена моя жизнь, демон! Я должен воспользоваться  всеми
доступными мне ресурсами. И ты - один из этих ресурсов. - Он сделал паузу,
давая демону возможность проникнуться услышанным. - Я  всегда  ценил  наши
отношения. С той самой поры, когда ты впервые пришел ко мне,  много  веков
назад, я обращался с тобой честно и откровенно. И ты неизменно платил  мне
той же монетой. До сих пор. - Земное Фэа  начало  собираться  у  его  ног,
накапливаясь для Творения. -  В  последний  раз,  Кэррил.  Ты  добровольно
расскажешь мне все, что знаешь, или  же  мне  придется  наложить  на  тебя
Заклятие?
   Демон долго смотрел на него, ничего не отвечая.