на Востоке,  сберегли
ее духовное наследие".
   Что ж, впечатляюще. Подобно всему в здешних местах. Впечатляюще - и  на
редкость чужеродно.
   Их привели в обширный парк в самом центре города. С одной стороны  парк
граничил с дворцом регента, а с другой -  с  комплексом  правительственных
зданий. Сам по  себе  парк  казался  бесконечным:  многие  и  многие  акры
тщательно ухоженных растений. "Живой символ, - подумал Дэмьен, - того, как
эти люди умеют распоряжаться своей землей. Ни одного случайно выросшего  в
неположенном месте куста. Ни одной сорной травинки. Розовые  цветы  цветут
именно там, где им  положено  цвести,  ряды  высоких  деревьев  в  строгом
порядке  обрамляют  газоны,  и  все  это  представляет   собой   наглядное
свидетельство торжества человека над  природой  в  одном  отдельно  взятом
уголке одной из планет  во  вселенной.  -  Дэмьен  подумал:  -  Интересно,
понимают  ли  это  резвящиеся  сейчас  на  лужайках  дети  -  или  же  они
воспринимают доставшееся им по наследству от отцов  так  же,  как  некогда
ребятишки на Земле, что и испортило в конце концов ее обитателей".
   На центральной площади собралось уже  столько  народу,  что  количество
публики нельзя было ни  сосчитать,  ни  определить  хотя  бы  на  глаз,  а
неискушенному в этом смысле Дэмьену показалось, что здесь уже толпится все
население города, да к тому же кое-кто  из  пришлых.  Многие  явно  пришли
заранее,  чтобы  полюбоваться  фейерверком.  Они  расстелили   одеяла   на
искусственных пригорках, с которых все лучше всего видно. Их  дети  весело
резвились на лужайках, обрадованные и взволнованные не только  предстоящим
зрелищем, но и самой возможностью отправиться сегодня  в  кровать  гораздо
позже обычного. Другие явно пришли поглазеть на пришельцев с Запада -  эти
стояли, сбившись так плотно, что их дети использовали это для того, чтобы,
играя в прятки, прятаться друг от дружки за родителями. Время  от  времени
кто-нибудь из взрослых  хватал  сорванца  за  ворот  и  строго  отчитывал,
объясняя важность намеченного на нынешнюю ночь события. Дэмьен  с  улыбкой
наблюдал за этим, понимая, что любая нотация запомнится минут на пять,  не
больше. Он и сам был когда-то мальчишкой. И не забыл этого.
   Солнце село уже три часа назад, но Кора последовала  его  примеру  лишь
только что. Небо стало странно синего цвета, в котором не чувствовалось ни
холодного золота солнца, ни  тепла  Коры,  а  нечто  промежуточное,  нечто
сумеречное. Тонкий туман навис над городом, намекая  на  возможный  дождь.
Тошида тем не менее заверил, что  не  о  чем  беспокоиться  и  что  туман,
напротив,  придаст  фейерверку  дополнительное  очарование.   Дэмьен   был
бессилен объяснить ему, что человеку с Запада подобных резонов ни  за  что
не понять. Если  бы  то  же  самое  произошло  в  Джаггернауте,  нервозная
растерянность десятков тысяч  зевак  заставила  бы  любого  отказаться  от
задуманного или, по меньшей мере, сделала бы праздник смертельно  опасным.
Страх имеет обыкновение питаться самим собой и  тем  самым  изменять  Фэа,
которая в свою очередь способна преобразить или исказить любое  физическое
явление. Или здешние люди настолько доверяют своему руководству, что им  и
в голову не приходит оспаривать принятые  властью  решения?  Или  столетия
веры настолько ослабили связь между страхом и существованием - как  это  и
было задумано изначально, к чему, собственно, и стремился пророк?  Но  эта
мысль внушала слишком серьезный трепет, чтобы задерживаться на ней.
   "Сегодня у них фейерверк,  -  размышлял  заинтригованный  Дэмьен.  -  А
завтра звезды".
   Трибуна для публики была воздвигнута возле одного из  больших  газонов,
примыкающих к  дворцу  регента.  "И  никакой  суеты",  -  отметил  Дэмьен,
наблюдая за тем, как регент со свитой проследовали на уготованные для  них
места. Поглядев на самого сановника,  Дэмьен  увидел,  что  тот  оживленно
беседует с Расей. Штурман "Золотой славы", судя по всему, вызвала у Тошиды
искреннее восхищение, хотя трудно было сказать, идет ли речь  об  истинном
чувстве или о напускном. Дэмьен подумал, уж не  оттолкнет  ли  она  Тошиду
своим откровенным  безразличием  к  его  всемогуществу...  или,  наоборот,
предпочтет не отталкивать. Наверняка здесь присутствовала по меньшей  мере
сотня  роскошных  и  явно  высокопоставленных  женщин,  взгляды   которых,
прикованные к регенту, красноречиво свидетельствовали о том, что любая  из
этих дам отдастся ему по первому же знаку.
   "Но, может, ему хочется отдохнуть как раз от такого обожания",  -  чуть
ли не равнодушно подумал Дэмьен.
   Но вот в одном из концов трибуны поднялась  волна  шепота,  а  затем  и
волна движения, и  толпа  заволновалась,  уступая  кому-то  путь.  Дэмьену
удалось  разглядеть  женщину  средних  лет,  в   песочного   цвета   рясе,
окутывающей ее с головы до ног, причем настолько свободной, что  никто  не
взялся бы судить о достоинствах или о недостатках ее фигуры.  Он  вспомнил
мужчин и женщин с корабля Тошиды, которые были одеты  в  сходные  рясы;  и
странную реакцию Тошиды на присутствие Хессет на борту "Золотой славы".  И
впрямь, когда эта женщина приблизилась к Тошиде, регент  низко  поклонился
ей,  и  в  этом  жесте  сквозило  подлинное  уважение,  может  быть,  даже
почитание. И это вовсе не было данью обычаю. Да и сам Дэмьен  почувствовал
исходящую от этой женщины мощь.
   - Мать выражает сожаление, - объявила меж  тем  женщина,  обращаясь  ко
всем присутствующим. Из-под шапочки  выбивались  прядки  белокурых  волос,
придавая  ее  лицу  несколько  призрачное  сияние.   -   Она   не   сможет
присутствовать на празднестве.
   И вновь регент низко поклонился, на этот  раз  давая  понять,  что  все
услышал и понял.
   - А вы окажете  нам  честь?  -  спросил  он,  указывая  на  подиум  для
ораторов, воздвигнутый в одном из концов трибуны.
   - Ее именем, - согласилась женщина и проследовала на подиум.
   Наступила полная тишина, как только все  присутствующие  осознали,  что
сейчас произойдет что-то истинно важное. По  всему  парку  широкой  волной
прокатилась трепетная тишина, все головы повернулись в одну  сторону,  все
голоса умолкли, все приготовились стать  свидетелями  события.  Женщина  в
рясе раскинула руки, приветствуя собравшихся, и замерла. В  конце  концов,
когда молчание стало абсолютным, а атмосфера  ожидания  -  почти  ощутимой
физически, она заговорила:
   -  Славься,  Единый  Бог,  Творец  Земли  и   Эрны.   Славься,   Святой
Основоположник рода человеческого, воля которого даровала нам жизнь и вера
в которого дарует нам силу. Руки которого оберегают нас от порождений Фэа.
Славься, Господь, наш единственный защитник, который в  своей  бесконечной
мудрости уберегает нас от проклятых! Славься, его Завет, дарованный  нашим
предкам, который пребудет  с  нами,  пока  мы  исполняем  Его  волю,  пока
соблюдаем Его закон, вручивший нам эту сушу, и эти моря,  и  это  небо,  и
все, что обитает и произрастает в них и меж ними. Как это  было  с  нашими
предками на Земле, так будет во веки веков и с нашими потомками  на  Эрне.
Аминь.
   - Аминь, - откликнулась толпа.
   "Очень мило, - подумал Дэмьен. Презирая себя за цинизм и вместе  с  тем
самым  тщательным  образом  анализируя  факты.  -  Другими  словами,   это
представление угодно Господу и, значит,  ничему  на  свете,  включая  ваши
собственные страхи и питающуюся ими  Фэа,  не  дано  сорвать  его.  Хорошо
продуманная адресация  воли  плебса  на  решение  конкретной  задачи".  Он
вспомнил фигуры в рясах на корабле Тошиды и вдруг понял, ради чего они там
находились. Чтобы в урочный час благословить каждую пушку, каждую закладку
пороха, каждый поднесенный  фитиль...  так  чтобы  солдаты  поверили  -  с
воистину религиозным рвением и на каждом из уровней собственного  сознания
- в то, что пушка произведет залп точь-в-точь как это и запланировано. Да,
эти люди прониклись теориями Пророка, ничего не скажешь. И сумели  поднять
их на новую ступень даже применительно к нему  самому.  Дэмьен  подумал  о
том, способны ли такие молитвы предотвратить случайный и  естественный,  а
вовсе  не  спровоцированный  Фэа  взрыв.  А  впрочем,  что  в  этом   мире
естественно? И что случайно?..
   И тут, без какого-либо предварительного оповещения, начался  фейерверк.
Взрыв за взрывом, стремительно сменяя друг друга, сотрясали небо, не давая
залюбовавшимся  зрителям  и  секунды   на   то,   чтобы   перевести   дух.
Искусственные звезды в пламени родились в  темном  небе,  расцвели  цветы,
заструились потоки, изогнулись спирали, круги, мириадами алмазов  брызнули
водопады звезд, озарив небо светом, который был ничуть  не  слабее  сияния
Коры. И как будто самого этого представления было еще недостаточно,  туман
поймал разбросанный по всему небу свет, отразил его и  распространил  надо
всем городом, озаряя  собравшиеся  толпы  все  новыми  и  новыми  порциями
призрачного  мерцания,  так  напоминающего  солнечное.  И  при  всем  этом
неистовстве небесного пламени наземь не упала ни единая искра. Ни  наземь,
ни, скажем, на обнаженную руку кого-нибудь из зевак. Да,  судя  по  всему,
никто в толпе и  не  задумывался  над  тем,  что  такое  вполне  могло  бы
случиться. Исполнялась великая симфония Творения, включающего  в  себя  не
только свет, но и веру. Дэмьен почувствовал, что все это произвело на него
чрезвычайное впечатление. Не зрелище само по себе - каким бы чудесным  оно
ни  казалось,  -  а  люди,  собравшиеся  полюбоваться  им.  Их  предельная
уверенность в собственном господстве над технологией. Мужчины  и  женщины,
которые глядят в небо, не испытывая при этом страха, не испытывая трепета,
а  только  любуясь  ночным  спектаклем.  И  если  время  от  времени   они
разражались аплодисментами, то это были овации пиротехникам,  а  вовсе  не
собственной вере, сделавшей подобное чудо возможным.
   "И все это они считают само собой разумеющимся,  -  подумал  Дэмьен.  И
подобное представление о сути мироздания показалось ему столь  чужеродным,
что у него даже разболелась голова. - На девяти десятых суши, имеющейся на
данной  планете,  такая  демонстрация  собственного  могущества  была   бы
просто-напросто  невозможна,  а  им  это   кажется   всего   лишь   ночным
представлением!" Мог ли он  когда-нибудь  раньше  представить  себе  нечто
подобное? Да не только он, но и кто угодно?  Его  предки  мечтали  о  том,
чтобы перестроить здешний мир, придав  ему  параметры  планеты  Земля,  но
понимали ли они сами, что это значит на самом деле? Понимали не в  большей
степени, чем до сих пор сам Дэмьен, а  он  как-никак  посвятил  всю  жизнь
размышлениям на данную тему. Но  вот  оно,  здесь  и  сейчас,  самая  суть
иновоплощения планеты  Земля:  и  это  не  только  наука,  это  не  просто
технология,  -  это  жизнь,  проживаемая  в  безмятежной  уверенности,   в
абсолютной ясности и непреложности окружающего мира и  самого  человека  -
вера в физический детерминизм пустила здесь такие глубокие корни, что  это
не требует никаких  дополнительных  размышлений.  Это  воспринимается  как
нечто само собой разумеющееся.
   Дэмьен закрыл глаза, его затрясло. Вот  в  чем  суть  его  веры.  Не  в
хитроумном планировании мира, не в умелом обращении с  паровыми  машинами,
не в заранее задуманной неточности полудюжины предупредительных  выстрелов
с одного борта по другому. А в уверенности всей человеческой общины. В  ее
радости - и в воздействии, оказываемом этой радостью. В невинности -  и  в
свободе, которую подразумевает такая невинность...
   "К этому я стремился всю свою  жизнь...  и  не  пожалел  бы  и  десятка
жизней, будь этот срок мне отпущен, и  радостно  принял  бы  тысячекратную
смерть, позволь это Эрне хоть на шаг приблизиться к такому единству".
   Представление закончилось. Он даже не  смог  бы  сказать,  сколько  оно
длилось. Священник смотрел на мир глазами, на которые нахлынули  слезы,  -
слезы радости, слезы истинной веры, слезы умиления. Только  что  все  небо
было заполнено звездами, совокупный свет которых над городом казался  ярче
солнечного... и вот все пропало. На лету замерли  последние  искры.  Туман
восстановил свой изначальный цвет и  окутал  небо,  повиснув  своего  рода
прозрачным пологом между миром и звездами. И Дэмьен  наконец  начал  более
или менее ровно дышать.
   - Ну как? - Из-за спины до его слуха донесся голос  регента,  ровный  и
сдержанный, но не без некоторого внутреннего напряжения. - Что скажете?
   Встретившись с Тошидой взглядом, Дэмьен подумал: "Этот вопрос задан  не
случайно, точно так же не случайно организовано  и  все  празднество.  Тем
самым ему хотелось сообщить мне нечто, и он в этом преуспел".
   - Мало что производило на  меня  подобное  впечатление,  -  сообщил  он
Тошиде.
   И голосом и тоном он дал понять, что произносит эти слова вовсе  не  из
простой вежливости. Более того, что в его ответе содержится тот  же  самый
подтекст, который он уловил в вопросе. Эта ночь и впрямь потрясла  его  до
глубины  души.  Тошида  одобрительно  кивнул  и  собрался,  должно   быть,
продолжить разговор с Дэмьеном, не отвлеки его  капитан  "Золотой  славы",
выбравший именно этот момент  для  того,  чтобы  подойти,  пожать  руку  и
заявить, что за все годы, проведенные в  плаваниях,  -  а  лет  этих  было
много, да и плавания где только  не  проходили,  -  он  никогда  не  видел
публичного  представления,  которое  могло  бы  сравниться  с  только  что
состоявшимся. И тут же капитана оттер от регента один из пассажиров, затем
пришла очередь Раси (и глаза ее  при  этом  горели  разве  что  не  прямым
призывом), а Дэмьен стоял в сторонке, осознавая, что,  прежде  чем  регент
управится со всеобщим восхищением, пройдет не меньше часа.
   Никем не замеченный, священник прошел в дальний конец трибуны, а  затем
спустился с нее по лестнице. У него за спиной высился  дворец  регента;  в
лунном свете Домины он всмотрелся в тщательно ухоженные газоны  в  поисках
тропы, которая привела бы его к желанной цели без опасности столкнуться  с
кем-нибудь из тысяч ночных гуляк. Наконец  он  нашел  ее  -  узкую  тропу,
начало которой было замаскировано живой изгородью. И отправился по ней  на
север, пытаясь  вспомнить  план  города.  Навстречу  ему  попадались  лишь
немногие прохожие - парочка подростков разного пола,  идущих  взявшись  за
руки, небольшая группа горластых спорщиков, семья из пяти человек, включая
троих детей, один из которых, младшенький,  гордо  восседал  на  отцовском
плече, - однако по большей  части  тропа,  а  затем  и  узкая  улица  были
пустынны, что выглядело по меньшей мере странно с учетом того,  что  целые
толпы зевак  должны  были  сейчас  разбредаться  по  домам  после  ночного
фейерверка.
   И наконец он подошел к строению, которое искал.  Оно  стояло  в  центре
обширной, совершенно круглой лужайки, подстриженная трава  и  аккуратнейше
выровненные деревья которой поневоле привлекали внимание и к самому дворцу
во всей его роскоши эпохи Возрождения. По карте Дэмьен помнил,  что  стоит
теперь в геометрическом центре города Мерсия. И  хотя  другие  дома  могли
ничуть не уступать  этому  в  своем  великолепии,  само  его  расположение
однозначно указывало на то, что здесь воистину находится сердце города.
   Медленно и богобоязненно он приближался к кафедральному  собору  города
Мерсия.
   Он ожидал увидеть у ворот  стража.  Однако  такового  не  обнаружилось.
Дэмьен предположил, что в  храме  издалека  заметили  его  приближение  и,
опознав в нем по одежде священника, предпочли скромно удалиться. За что он
был только благодарен. Сейчас ему было бы трудно говорить с кем бы  то  ни
было, кроме Единого Бога, к которому ему не  терпелось  обратиться.  Кроме
Бога, присутствие которого  ощутимо  проистекает  из  стен  этого  здания,
подобно живой эссенции, завлекая в свой поток и самого Дэмьена.
   С молитвой на устах и с колотящимся сердцем он открыл тяжелые  врата  и
вошел в храм.
   Святилище было пусто, и удивительная тишина обволокла Дэмьена.  Тишина,
столь абсолютная, что она  объяла  и  заткала  душу  священника,  успокоив
водопад  его  крови  и  вихрь  чувств.  Свет  Домины  просачивался   через
окна-витражи    в    пятикратный    человеческий     рост,     разбрасывая
калейдоскопически-цветные тени по стенам и по каменному полу. Своды собора
были так высоки, что терялись  во  мраке,  непроглядные,  как  сама  ночь.
Простор и циклопичность  внутреннего  соборного  пространства  неотвратимо
воздействовали на человека, заставляя вспомнить о собственном ничтожестве,
да и о ничтожности самого человеческого существования, - но в то же  самое
время эти же факторы влияли и по-другому, заставляя его ощутить свою силу,
заполнить всю эту пустоту пламенем человеческого духа. Находясь  здесь,  в
Бога было не трудно уверовать. Находясь здесь, не трудно было уверовать  и
в то, что человек способен беседовать с Богом.
   Дэмьен  медленно  прошел  по  центральному   нефу   в   глубь   собора,
прислушиваясь  к  звуку  собственных  шагов   в   здешней   тишине.   Вера
обволакивала  его,  как  вечерний  туман,  долгие  столетия  истинной,  не
ведающей и тени сомнения веры наложили свой отпечаток на  каменные  плиты,
по которым он сейчас ступал, на высящийся перед ним алтарь, на сам воздух,
которым он дышал. Земное Фэа: человеком прирученная, несложная в обращении
с нею сила. Она грезилась ему, даже когда он не понимал, что это такое.  А
теперь он это узнал. Теперь он это понял. Дэмьен вытянул руку,  зная,  что
земное Фэа обовьет ее  живым  теплом,  подобно  пламени.  Необходимость  в
Видении отпала, достаточно было одной веры.
   Молча он опустился на колени на мягкий  плюшевый  ковер,  подобрав  под
себя полы рясы. В его глазах все еще  сверкал  недавний  фейерверк,  искры
вырывались из глаз и гасли, упав на великий алтарь города Мерсия. И какими
ничтожными казались ему сейчас все эти ухищрения пиротехников по сравнению
с  триумфом  веры,  благодаря  которому  сами  ухищрения  только  и  стали
возможными! "И здесь понимают это, - подумал он. - Может, простой народ  и
не понимает, а вожди понимают. Они это знают".
   Затрепетав, он преклонил чело. И  попытался  прочитать  вслух  молитву,
голосом, идущим из таких глубин души, что на мгновение дар  речи  и  вовсе
отказал ему. Какое-то время он только и делал, что  окунал  свою  надежду,
радость и любовь к Церкви в бескрайний резервуар истинной  веры,  объявший
его здесь.
   И лишь потом пришли слова:
   - Благодарю тебя, Господи, за то, что Ты даровал мне этот день. Даровал
эту радость. Благодарю Тебя  за  то,  что  дозволил  мне  вкусить  красоту
человеческого духа, являющуюся истинной сутью нашей веры. Благодарю за то,
что  Ты  даровал  мне  мгновение,  в  которое  меня  перестали   волновать
человеческая алчность, неуверенность и злоба, за то, что мечту, каковою  и
является наша вера, явил Ты мне во всем ее устрашающем великолепии. Помоги
же мне навсегда сохранить в сердце это мгновение,  дабы  черпать  из  него
силу во дни испытаний, дабы черпать из него силу во дни  сомнений.  Помоги
мне стать орудием, с помощью  которого  и  другим  открылось  бы  то,  что
открылось мне сейчас, орудием, с  помощью  которого  можно  будет  создать
достойное будущее. Самым святым из твоих имен заклинаю тебя, Бог  Земли  и
Эрны. Самым святым из твоих имен и во веки веков.
   Слезы навернулись ему на глаза, слезы хлынули по щекам. Но он  не  стал
стирать их. Они тоже были своего рода молитвой, они  тоже  были  выплеском
чистых чувств.
   - Странно, но  в  своей  радости  я  ощущаю  себя  чудовищно  одиноким.
Священники у  меня  на  родине  отдают  жизни  за  видения  такой  степени
совершенства, но они знают, что при их жизни эти  видения  ни  за  что  не
станут явью. Здешние жители получают воздаяние на свое единство, но как им
осознать  подлинную  цену  этому,  если  им  не  с  чем   сравнивать   это
вел