согласно церковной иерархии, должны и обязаны, - то вам  было  бы  в  этой
просьбе отказано. И боялись вы совершенно справедливо. - Взгляд  Патриарха
двумя молниями впился в лицо священника. - Или, возможно, вы боялись того,
что я дам согласие на экспедицию... но потребую, чтобы вы нашли себе более
подобающих союзников.
   Дэмьен, сделав  глубокий  вдох,  подумал:  "Вот  оно.  Вот  где  собака
зарыта". Дело не в том, что он решил не возвращаться в Джаггернаут,  не  в
том, что его донесение оказалось неубедительным, даже не  в  том,  что  он
предпринял   самостоятельные   действия,   не   санкционированные   высшим
руководством... а в том, что он предпринял совместное путешествие с  одним
из главных воплощений величайшего  Зла,  признанного  таковым  в  мире,  в
котором он обитает. Причем Зла столь хитроумного и  изощренного,  что  оно
может навести порчу даже на душу священника, даже  на  сны  священника.  А
воспользовавшись душой этого священника, и на всю Церковь.
   Да ведь и впрямь такое вполне возможно. И как  знать,  не  началось  ли
гниение в глубинах его собственной души, - в тех глубинах,  в  которые  он
отказывается заглянуть? Мысленным взглядом Дэмьен увидел,  как  ухмыляется
Охотник, а в уголках его рта дрожат капли  свежей  крови.  И  содрогнулся,
вспомнив  об  этой  заблудшей  и  извращенной  душе,  о  прикосновении  ее
злонамеренных порывов к его собственному  существу.  Но  Джеральд  Таррант
олицетворял также и мощь, грубую и однозначную силу, - а именно такая сила
сейчас и потребовалась. И заручиться ее поддержкой следовало любой  ценой,
решил он. Даже ценой риска погубить собственную душу.
   Да и как иначе?
   "Эта мощь должна была оказаться на нашей стороне, - мысленно убеждал он
себя. - Иначе нами всеми овладело бы куда более грозное Зло. Неужели  союз
с меньшим злом оказывается в таких условиях  неправомочным?"  Но  внезапно
эти доводы перестали казаться ему убедительными. Внезапно священник понял,
что уже вовсе не уверен в чем бы то ни было.  Одно  дело  -  отказаться  и
отмахнуться от подобного существа на словах, особенно если учесть, что  он
не видел Джеральда Тарранта уже несколько  месяцев.  Но  слова  Патриарха,
усиленные изменившейся структурой Фэа, пробудили в его  душе  воспоминания
куда более живые и куда  более  страшные.  Душа  Охотника,  ласкающая  его
собственную душу. Подлость  Охотника,  проникающая  в  самую  глубину  его
собственного  сердца,  его  души,  его  веры.  И,  проникая,   оставляющая
незаживающую рану, воспринимающуюся как своего рода паразит  и  остающуюся
вечным напоминанием о существовании объединяющего их двоих канала. Что  бы
сказал Патриарх, узнай он об этом? Узнай он о том, что  Дэмьен  вынужденно
пошел на духовную связь с Охотником и что связь эта не прервется до полной
и подлинной смерти их обоих?
   - Вот чего вы боялись на самом деле, - продолжил Патриарх. - Не так ли?
Боялись того, что я распознаю вашу ложь в ее истинном качестве...
   - Это не ложь!
   - Хорошо, согласен, полуправда. Умолчания. Недоговорки. Но  это,  Райс,
ничем не отличается от прямой лжи! - Он вновь грохнул  кулаком  по  стопке
бумаг. - Вы написали о том, что Сензи Рис  погиб,  но  даже  не  коснулись
обстоятельств, при которых это произошло! Не упомянули о том, что  в  свои
последние мгновения он уничтожил священную  реликвию,  которую  я  доверил
вам. О том, что  это  бесценное  сокровище  из  далекого  прошлого  отныне
безвозвратно пропало. Безвозвратно -  и  попусту!  И  тут  мы  подходим  к
разговору об Охотнике...
   - Я могу объяснить...
   - Что именно вы можете объяснить? То, что судьба свела вас двоих друг с
другом? То, что он, желая сохранить вас в союзниках, не совершал  в  вашем
присутствии новых злодеяний?  -  Холодные  синие  глаза  горели  такой  же
яростью, как взор самого Охотника. - Вы  спасли  ему  жизнь,  -  обвиняюще
процедил Патриарх. - Когда враги взяли его в плен, и связали, и обрекли на
уничтожение, вы освободили его. Вы, именно вы! Неужели вы полагаете, будто
такое долго могло оставаться для меня тайной? Поэтому-то вы и прислали мне
эту... эту... - Он замешкался, подыскивая подходящее слово, наконец  нашел
и произнес, как выплюнул: - Эту пародию на донесение! В тщетной надежде на
то, что я так и не узнаю истины!
   Дэмьен отчаянно пытался найти необходимый ответ - будь это протест  или
мольба, все, что угодно, - но как и чем было ему  возразить  на  обвинение
такой силы? Когда он составлял свое донесение (мучаясь над каждым  словом,
буквально над каждым, тысячу раз анализируя и уточняя каждый смысловой или
стилистический оттенок), он действительно был уверен в том, что  Патриарху
ни за что не удастся дознаться всей правды. Ни за что и никогда. Но сейчас
он  понял,  что  просто  недооценил  духовного   владыку.   Патриарх   был
посвященным от рождения, хотя и отказывался признаться в  этом.  Следовало
считаться с тем, что Фэа, переструктурируя теорию вероятности в  ответ  на
его волевой посыл, могла открыть ему доступ к любым источникам информации.
Дэмьену  следовало  предвидеть  это  заранее.  И  соответствующим  образом
подготовиться...
   -  Вы  спасли  ему  жизнь,  -  повторил  Патриарх.  К  естественному  в
сложившихся обстоятельствах  осуждению  здесь,  несомненно,  добавилась  и
личная злоба. - Ради него вы отреклись от своего обета и от своего народа.
И от самого Господа! От  Верховного  Судии!  И  теперь  все  зло,  которое
совершит Охотник вплоть до своего окончательного  исчезновения,  падет  на
вашу голову. Каждая рана, которую нанесет он Церкви  своим  могущественным
влиянием, будет нанесена лишь потому, что  вы  освободили  и  спасли  его.
Потому что вы вдохновили его тем самым на дальнейшие злодеяния.
   Патриарх подался вперед  с  неприкрытой  агрессией.  Изумленный  Дэмьен
отступил на шаг. Толстая белая шерсть ритуальной рясы запуталась полами на
уровне щиколоток, создав незнакомое и  раздражающее  препятствие.  Тяжелый
золотой обруч Ордена впился, словно выпустив огненные жала, ему в шею. Для
чего он явился сюда, разодевшись подобным образом? Неужели он  решил,  что
регалиям Ордена удастся оградить его от патриаршего гнева? Какою глупостью
было о таком даже помыслить!
   - Именем Единого Бога, - начал Патриарх, - мне дарована духовная власть
над всеми этими землями и, соответственно, над вами.  -  Он  на  мгновение
смолк, давая священнику  возможность  полностью  проникнуться  могуществом
церковного авторитета. - И именем Господа я употреблю сейчас  эту  власть.
Именем тысяч мучеников, не пожалевших живота своего ради  спасения  нашего
мира, выбравших смерть, лишь бы не подвергнуться порче.  Именем  мучеников
нашего вероучения, служивших Святой Церкви в самые темные ее часы -  и  ни
разу не дрогнувших, не усомнившихся, хотя испытания, выпавшие на их  долю,
были куда ужасней всего, что мы с вами в силах хотя бы представить. Именем
этих святых людей, преподобный Дэмьен Райс, именем и светлой памятью их  я
отрешаю вас от сана...
   Распознавшего ритуал отрешения Дэмьена поразил удар страха.
   - Ваше Святейшество, нет...
   - Их именем я изгоняю вас из касты священников и из Ордена, даровавшего
вам...
   - Не надо!..
   Патриарх стремительно шагнул вперед и, прежде  чем  Дэмьен  успел  хоть
как-то отреагировать, схватил золотой обруч Ордена.
   - Дэмьен Килканнон Райс, я отлучаю вас от Церкви и изгоняю изо всех  ее
Орденов отныне и навсегда. - Он резко потянул на себя золотой  обруч  -  с
силой, которую могла вызвать лишь ярость. Драгоценный  металл  врезался  в
затылок Дэмьена, декоративные звенья  начали  разрываться;  там,  где  они
вспарывали кожу,  сразу  же  проступала  кровь.  Наконец  Патриарх  сорвал
массивный обруч  со  священника.  -  Ты  не  достоин  находиться  в  нашем
обществе. - Он швырнул регалию на пол и наступил на нее. - А может быть, и
в человеческом обществе...
   Какое-то мгновение Дэмьен молча глядел на Патриарха, будучи не способен
хоть как-то ответить на его слова и поступки. Отчаяние овладело им  наряду
с ощущением беспредельной беспомощности. Да и что мог бы он сейчас сказать
- что, способное  изменить  уже  объявленный  приговор?  Власть  Патриарха
абсолютна. Даже Ее Святейшество, Матриарша Запада, поймет такое решение  и
согласится с ним. Что означает лишь одно: сам Дэмьен отныне перестает быть
священником. А это в свою  очередь  означает,  что  он  превращается  в...
ничтожество, если не в полное ничто. Потому что, как  он  внезапно  понял,
сама его личность связана с Церковью, у него нет и крупицы  души,  которая
была бы не вовлечена в иерархию, дарованную Пророком.
   Что ему теперь делать? Кем ему теперь быть? Казалось, будто вокруг него
сомкнулись глухие стены; ему сразу же стало трудно  дышать.  Шею  обагряла
кровь из ран, оставленных обручем; она разливалась  по  плечам,  окрашивая
белоснежную рясу в алый цвет; на шее у него теперь словно красовался новый
обруч - только не золотой,  а  кровавый.  Чего  ради  он,  направляясь  на
аудиенцию, нацепил эту регалию, значащую для него  на  самом  деле  совсем
немного? Что побудило его сделать этот жест?  Обычно  он  посмеивался  над
всей этой ерундой...
   Обычно...
   В водовороте мыслей Дэмьен попробовал отыскать спасительную ясность.
   "Все не так. Почему-то. Не так..." Он попытался  вспомнить  хотя  бы  о
том, почему он вообще явился на встречу с Патриархом,  -  попытался  и  не
смог. Его прошлое выглядело полною пустотой. Настоящее -  морем  отчаяния.
Он не мог сосредоточиться ни на чем.
   "Да как я вообще сюда попал? И чего ради?"
   Перед его взором все  начало  расплываться.  Золотой  обруч.  Патриарх.
Тяжкая белая ряса, которую он ни разу в жизни не надевал. И  еще  какое-то
обстоятельство, запрятанное в глубине происходящего; нечто такое,  что  он
чувствовал, но не мог подыскать своему чувству определения...
   "Все не так, - снова подумал он. - Все не так".
   И комната  тоже  начала  исчезать.  Сперва  задрожала,  задрожала  едва
заметно, подобно тому, как идет  бахромою  край  старого  ковра.  Потом  с
нарастающей скоростью. Золотой обруч затрепетал на полу, а затем  и  вовсе
исчез. Цвета слоновой кости ряса Патриарха превратилась в  столб  света  и
вдруг растаяла. А сама комната...
   ...превратилась в каюту корабля.  Его  собственного  корабля.  "Золотой
славы".
   - О Господи, - прошептал священник.
   Его сердце  бешено  колотилось,  горло  стягивала  удавка  смертельного
страха. Какое-то время  он  пролежал  в  полной  тишине,  его  трясло,  он
дожидался минуты, когда реальный мир восстановится или, вернее, просочится
в его поры, а только что пережитый ужас исчезнет. Он вслушивался,  надеясь
расслышать звуки, которые восстановили бы его связь с действительностью, -
будь то скрип деревянного корпуса, плеск океанских  волн,  свист  ветра  в
парусах. Все это были знакомые - и поэтому сулящие утешение -  звуки.  Они
помогали ему преодолеть точно такие же кошмары в  другие  точно  такие  же
ночи. Только на этот раз все это почему-то оказалось бессильно помочь.  На
этот раз страх, объявший его душу, не исчезал. Его трясло  -  и  дрожь  не
желала кончаться.
   "Потому что на этот раз все было слишком похоже на  правду,  -  подумал
Дэмьен. - Потому что этот кошмар вполне может обернуться явью". Да ведь  и
впрямь: что должен был  подумать  Патриарх,  получив  подобное  донесение?
Поверил ли он своему священнику на слово  или  же  заподозрил  и  разгадал
тайный подтекст, вложенный в каждое слово? И так ли уж радушно и  радостно
встретят Дэмьена, когда он в конце концов вернется в Джаггернаут?
   "Не следовало мне идти на такой риск. Не следовало идти на раскол. Если
он когда-нибудь узнает..."
   Страх вновь навалился ему на грудь черной тяжкой подушкой. Ему хотелось
стряхнуть этот страх - ведь такое удавалось уже столько раз, едва ли не  в
каждую ночь этого бесконечного мореплавания, - но сейчас доводов  здравого
смысла явно не хватало.  Потому  что  у  страха  имелась  вполне  реальная
подоплека. И кошмар мог начаться заново в любое мгновение.
   Через какое-то  время  он  оставил  дальнейшие  попытки  сопротивляться
страху. И провалился в него, всецело предался ему во власть. И  это  стало
прекрасным подарком его спутнику - ненасытный голод которого, облизываясь,
витал уже где-то  возле  границ  души  Дэмьена  именно  в  эти  мгновения.
Подарком тому, кто наслал  на  него  этот  кошмар  и  сейчас  вознамерился
поживиться его плодами.
   "Будь ты проклят, Таррант!"


   Тихая ночь. Домина ярко сияет над головой, волны мягко бьются о  корму.
Полный покой - повсюду вокруг. И лишь в душе у него нет покоя.
   Дэмьен подошел к умывальнику и  ополоснул  лицо  холодной  обессоленной
водой, смысл с кожи пот - свидетельство недавнего страха. Рубаха  прилипла
к телу, и под ночным ветром он быстро озяб;  из  рундука  возле  мачты  он
извлек шерстяное одеяло и набросил себе на плечо. Его трясло.
   Океанская пена перехлестывала через борт и сверкала на палубе  в  лучах
Домины. Паруса трепетали, несильный ветер выдался попутным. Какое-то время
Дэмьен простоял на палубе, глядя вдаль и глубоко дыша. По  воде  пробегали
черные, как тушь, волны - предсказуемые и потому безопасные. Он  попытался
задействовать Видение  и  -  как  почти  всегда  -  потерпел  неудачу.  На
океанском просторе отсутствовало земное  Фэа  -  и  ему  не  во  что  было
погрузиться.
   "А ведь будь мы сейчас на Земле, -  подумал  он,  -  и  будь  столь  же
бессильными, как сейчас, мы даже не почувствовали бы никакой разницы".  Но
сравнение хромало, и это было понятно ему самому. На Земле они неслись  бы
сейчас по водам  со  скоростью,  обеспеченной  технологиями,  которых  эта
планета просто не выдерживала. Слепая технология и ее  таинственная  мощь.
Здесь, на Эрне, она обрекла бы мореходов на неминуемую гибель  задолго  до
того, как они вышли бы из гавани. Для этого хватило бы сомнений и страхов,
обуревающих   пассажиров,   чтобы    они    совместились    в    замкнутом
водонепроницаемом пространстве и начали проявлять свое пагубное влияние. И
еще задолго до того, как они подняли бы  паруса,  Фэа  совершило  бы  свою
пагубную работу, разрушив одни детали, сточив  изнутри  другие.  На  Земле
подобный  психоделический  мусор  не  обладает  никакой  силой.  Здесь  он
непременно убил бы их еще перед выходом из гавани.
   Поплотнее закутавшись в одеяло, он побрел на нос корабля. Священник  не
сомневался, что найдет там Охотника. Не сомневался также и в том, что  тот
вновь и вновь предпринимает безуспешные  попытки  найти  над  поверхностью
кромешно-черных вод хоть какой-то намек на земное  Фэа.  Канал,  связующий
их, стал уже столь  глубоким,  что  связь  вышла  на  уровень,  близкий  к
телепатии. И хотя Охотник заверил его в том, что оставил на время пути все
дурные помыслы, потому что здесь, в изоляции от материка,  любое  Творение
произвело  бы  тысячекратный  эффект,  -  вопреки  этим  клятвам   Дэмьену
казалось, будто злокозненность этого человека  паразитически  привилась  в
его собственной душе до конца дней.
   "Но ведь я на все пошел добровольно, - напомнил он себе. - Хотя, честно
говоря, у меня не было особого выбора".
   Таррант и впрямь стоял на носу, украшенном гордым и красивым  изваянием
человеческой головы. Даже после пяти  полумесяцев  пути  Охотник  выглядел
столь же свежим и полным сил, как в тот день, когда они вышли из  Фарадея.
Что, с учетом отсутствия Фэа, было далеко не так просто,  подумал  Дэмьен.
Сколькими долями и порциями  своих  сил  пришлось  пожертвовать  Охотнику,
чтобы внешне остаться в такой превосходной форме?  Выйдя  на  нос,  Дэмьен
увидел, что Таррант обнажил  меч  и  одной  ладонью  обхватил  его  острое
ледяное лезвие. Втягивая в себя его  заговоренную  мощь,  поддерживая  тем
самым  свою  противоестественную  жизнь.  Даже  с  порядочного  расстояния
Дэмьену было  видно,  что  злонамеренное  сияние,  некогда  ослепительное,
сейчас уменьшилось до интенсивности слабого свечения, и он почувствовал  у
себя  на  руках  замораживающее  веяние  холодной  мощи  не  раньше,   чем
дистанция, разделяющая его с Таррантом, сократилась до трех  футов.  Какое
бы количество злокозненной энергии  не  вмещал  этот  неестественно  живой
сосуд, сейчас он был почти пуст.
   Таррант обернулся к нему - и на мгновение Дэмьен увидел  его  лицо  без
какого бы то ни  было  напускного  выражения.  В  черных  жестоких  глазах
Охотника горел голодный огонь. Затем он исчез - и вернулась обычная маска.
Кивком дав  понять,  что  согласен  смириться  с  присутствием  попутчика,
Охотник опустил заговоренную сталь в ножны, загасив тем самым и ее свет. В
лунных лучах можно было с особенной остротой разглядеть, чего  стоило  ему
это плавание, какого количества  энергии  он  лишился.  Даже  натурального
цвета кожи. Или нынешний - землистый - и был нормальным  цветом  лица  для
этого полутрупа? Дэмьен обнаружил, что не помнит, как Таррант выглядел  до
начала плавания.
   Встав рядом с Охотником,  он  прислонился  к  идущим  на  уровне  пояса
поручням.  Уставился  в  океанскую  даль,  составив  Тарранту   безмолвную
компанию. Наконец пробормотал:
   - На этот раз было скверно.
   - Вы же знаете, что мне необходим страх.
   - Хуже, чем в любой другой раз.
   Охотник негромко хмыкнул:
   -  Вы  уже  выработали  иммунитет  против  большинства   моих   трюков,
преподобный Райс. В начале было достаточно заронить семя сомнений  в  вашу
голову и дождаться, пока это семя само по себе не разрастется в кошмар.  А
теперь, если мне хочется устрашить вас - и продержать в  сонном  состоянии
достаточно долго для того,  чтобы  насытиться  вашим  страхом,  приходится
проявлять куда больше... творческого дара.
   - Ну да. Это понятно. - Дэмьен глубоко вздохнул. - Мне просто  хотелось
бы, чтобы вы не слишком злоупотребляли собственными наслаждениями.
   Океан за бортом был тих и спокоен, волны исчезли,  по  водам  пробегала
лишь легкая рябь да вздымалась пена там,  куда  устремлялся  нос  "Золотой
славы".  Охотник  вновь  уставился  на  воду  в  надежде   углядеть   хоть
какие-нибудь искорки Фэа.
   - Что-нибудь видите? - в конце концов прервал молчание Дэмьен.
   Таррант самую малость замешкался с ответом.
   - Свет, но настолько слабый, что вполне может  всего  лишь  почудиться.
Или, не исключено, это первый импульс энергии,  идущей  с  противоположной
стороны  или  из  глуби  вод.  С  определенными  оговорками   я   мог   бы
предположить, что мы проплываем  сейчас  над  континентальным  шельфом  и,
следовательно, вышли на мелководье. Но вода не так мелка, чтобы можно было
произвести Творение, - добавил он. - Даже мне это не удается.
   - Но скоро все изменится.
   - Изменится, - согласился Таррант. - И если там окажутся люди...
   Он не договорил до конца, однако своих  зловещих  намерений  скрыть  от
собеседника не смог.
   "То ты получишь подкормку, - подумал Дэмьен. - Мучая и  убивая  здешних
женщин точно так же, как у себя в  Запретном  Лесу.  Сколько  же  невинных
будет загублено в результате того, что я взял тебя с собою?  В  результате
того, что я уговорил тебя поплыть со мной?"
   Но на этот раз самообвинение прозвучало у него  в  голове  без  прежней
убедительности. Потому что, глядя сейчас на Охотника, Дэмьен  видел  перед
собой не только  существо,  питающееся  чужими  страхами,  но  и  колдуна,
рискнувшего собственными  душою  и  телом,  пустившись  в  крайне  опасное
предприятие. Он вспомнил о буре, настигшей их посреди плавания, -  услышал
вой ветра, увидел, как перехлестывают через борт исполинские валы  высотой
в сорок, в пятьдесят, а то и во все шестьдесят футов, - это и впрямь  было
подлинное цунами, - и вспомнил, как сам думал тогда: все пропало, мы пошли
на слишком большой риск, и чудовище экваториальных широт сожрет  нас  всех
еще до полуночи. И тут на палубе появился  Таррант.  Неестественная  тьма,
выз