-  спросила  Сиани.  -  Ты  можешь  использовать
Огонь?
   Охотник взглянул на нее; краснота уже проходила, но вид был ужасен.
   - Я не могу никаким способом,  ни  в  какой  форме,  ни  в  каком  виде
использовать Огонь. Но мы сейчас  определили  направление  поисков.  -  Он
посмотрел на восток, откуда дул насыщенный  Огнем  ветер.  -  У  нас  есть
направление и есть чутье Хессет. Мы можем напасть на след. - Он  обернулся
к ракханке, та кивнула. - Только одно тревожит меня...
   - Ветер не случайно дует, - предположил Дэмьен.
   Охотник остро взглянул на него.
   - Ты чувствуешь?
   Дэмьен показал головой:
   - Можешь считать, что я догадался.
   - В погоду явно вмешалась чужая  рука.  Отпечаток  еле  заметный...  но
Огонь светит слишком ярко. Я не могу определить  его  источник.  Но  держу
пари, что кто-то - или что-то - хочет, чтобы мы пошли за ним.
   Священник отошел туда, где была привязана его лошадь, и потрепал ее  по
холке. Натянул тетиву арбалета, наложил стрелу.
   - Теперь мы вооружены, - сказал он. - И будем чертовски осторожны. Так?
   На этот раз все согласились.


   Они нашли его на небольшой полянке примерно в миле  от  лагеря.  Хессет
уловила запах смерти и повела группу, так что они уже  знали,  что  именно
найдут. И все равно  испытали  настоящий  шок,  когда  увидели  его  тело,
безжизненное,  безнадежно  безжизненное.  Какое-то  время  никто  не   мог
произнести ни слова, только стояли и в молчаливом ужасе смотрели  на  труп
своего товарища, пока значение потери медленно доходило до них.
   Сензи был мертв. И смерть его была нелегкой; это было более  чем  ясно,
стоило  увидеть  труп.  Рот  его  был  открыт,  словно  в  крике.   Широко
распахнутые глаза выкачены, так что суженные в точки зрачки прятались  под
самыми веками - их едва можно было  разглядеть.  Каждый  мускул  его  тела
окостенел,  как  будто  смерть  моментально  заморозила  его,   запечатлев
страдание; на шее, на запястьях, на  лице  узловатыми  веревками  вздулись
жилы, сделав его похожим на мумию. Его тело выгнулось дугой,  словно  труп
высох на солнце, и пальцы были растопырены - тщетная уродливая пародия  на
знак Творения.
   - Он умер в страхе, - заметил Охотник. - А может быть, от страха.
   Дэмьен шагнул вперед. За спиной услышал легкий  шелест  травы  -  Сиани
последовала за ним. Она подошла к телу. Священник же сдвинулся в  сторону,
туда, где в лунном свете поблескивало  серебро,  свидетельство  еще  одной
ужасной потери.
   Он лежал там,  на  подстилке  из  опавшей  листвы.  Серебряный  флакон.
Откупоренный. Пустой. Там, где он упал, еще улавливалось  слабое  мерцание
над землей, но свет этот был таким тусклым в сравнении с Огнем, что  стало
совершенно ясно: выжженная земля впитала влагу в себя, в  глубину,  откуда
никакими  стараниями  человеку  ее  не  вернуть.  То  немногое,  что   еще
оставалось в воздухе (и заявило о себе, принесенное к ним ветром),  сейчас
рассеялось. Огня больше не было.
   Священник подобрал пустой сосуд. Металл был холоден на ощупь. Почти так
же холоден, как его рука. Внутри осталась  лишь  черная,  жуткая  пустота,
словно все привычное тепло его души покинуло его. Печаль заняла его место.
А за ней пришел стыд.
   Он вернулся к телу. Там на коленях стояла Сиани, сжимая  руку  Сензи  в
своих ладонях, будто надеялась вернуть его к жизни. Но во  взгляде  ее  не
было надежды.
   - Его нет, - прошептала она. Прерывающийся голос был  еле  слышен.  Она
обхватила  Сензи  руками.  -  Я...  Я  не  могу...  -  Она  посмотрела  на
священника; ее глаза застилали слезы. - За меня, -  выдохнула  она.  -  Он
умер из-за меня.
   - Он сделал то,  что  посчитал  должным.  -  Слова  утешения  приходили
автоматически, всплывая издалека, из хранилища священнической мудрости.  -
Только это мы и можем делать. Тебе не за что винить себя.
   - Огня больше нет? - осведомился Охотник.
   Дэмьен  зажмурился,  чувствуя  неизъяснимый  стыд.  "Будь  ты  проклят,
Таррант. Будь ты проклят".
   - Нет, - тихо проговорил он. - Огня  нет.  -  Он  покосился  на  Сиани,
чувствуя, что плачет, как и она. - Мы похороним его.
   На что Охотник заметил:
   - Здесь больше нет души, которой надо оказывать почтение.  Мы  все  это
знаем. Тратить время, отправляя обряд над пустой оболочкой...
   - Похороны - не для мертвеца. - Дэмьен взглянул  на  Тарранта,  увидел,
что его  глаза  и  кожа  уже  исцелились.  Подумал,  смогут  ли  раны  его
собственной души залечиться так же быстро. - Это делается для  живых.  Это
часть Исцеления.
   - Пусть так, но мы не можем...
   - Охотник! - Дэмьен почувствовал, как его  взгляд  наполняется  холодом
льда, как леденит его голос. - Ты не понимаешь. Ты не можешь  понять.  Эта
часть тебя умерла так давно, что ты не можешь вспомнить,  даже  если  б  и
пытался. Но ты не пытаешься. - Он почти шипел. - Ты  хотел  убить  в  себе
это. Тебе удалось. У жизни - свои нужды. У тебя - свои. Так  что  уходи  и
оставь нас одних. Стань на страже,  если  хочешь,  или  пойди  кого-нибудь
убей, если это доставит тебе удовольствие. Делай что хочешь. Только  уйди.
Тебе нет места здесь.
   Лицо Тарранта было непроницаемо - и на этот раз Дэмьен не имел  желания
разбираться в его тайнах. Охотник повернулся и в вихре своей накидки исчез
в густой тени. Скрылся из виду в глубине леса.
   Тихое сопение Хессет заставило священника посмотреть на  нее.  Ракханка
достала откуда-то маленькую лопатку - часть их лагерного  снаряжения  -  и
протянула ему. Он молча взял ее. И стал копать.
   И молился: "Прости меня, Господи. Прости за мою человеческую  слабость.
Прости за неумение возвыситься над суетой повседневной жизни, направь  мой
дух на Твои идеалы. Прости, что в миг потрясения я забыл Твой самый важный
урок: потерянную  вещь  можно  найти,  испорченную  работу  переделать,  к
проигранной битве вернуться...  но  человеческую  жизнь,  раз  утраченную,
никогда не восстановить. Прости, что я забыл самое главное. Прости за  то,
что, когда я пришел сюда, первая мысль моя была об Огне - простой вещи!  -
а не о потерянной человеческой жизни, не о горе живущих".
   Он глубоко вонзал лопату в холодеющую землю, изо  всех  сил  надавливая
башмаком, чтоб лезвие резало глубже.
   "И помоги мне самому простить себя".



        35

   "Это должно быть где-то здесь. Близко", - думал Джеральд Таррант.
   Огромное пространство восточного  удела  под  его  крыльями  рябило  от
потоков,  разливавшихся  вокруг  скал,  -  сверкающее  синью  земное  Фэа,
радужное мерцание приливных сил, пряди трепещущего пурпура, что шевелились
над самыми густыми тенями, как будто проверяя, есть ли  снаружи  солнечный
свет. На востоке от него небо уже  светлело,  чернота  полночи  и  мрачная
синева  уступали  гнетуще-серому  цвету  сумерек,   первому   предвестнику
рассвета. Он уже должен быть в укрытии. Он  уже  должен  был  найти  место
глубоко под землей и обосноваться в нем. Чтобы энергия,  недостижимая  для
света, могла окутать его своим успокаивающим холодом  и  восстановить  его
растраченные силы.
   "Еще немного. Еще пару минут, еще пару миль.  Это  должно  быть  где-то
рядом..."
   Темно-серый    цвет    неба    на     востоке     медленно     сменялся
болезненно-зеленоватым; он вздрогнул, когда  свет  опалил  его  перья,  но
удержался на лету. Он с  умыслом  выбрал  белую  форму,  и  это  ненадолго
спасало; случайный прямой луч солнца отразился бы от защитной оболочки.  И
все же глаза его ощутили жар и  болезненное  прикосновение,  и  его  когти
раздраженно сжимались и разжимались с каждым взмахом  крыльев.  Пора  было
снижаться, и поскорей. Следовало искать укрытие. Сколько минут осталось до
восхода? Вот-вот рассветет.
   "Рискуешь, Охотник?  Не  в  твоем  стиле.  Дьявол!  Все  это  проклятое
путешествие не в твоем стиле".
   Он тщательно осматривал землю внизу, ища... что?  Как  могут  выглядеть
пещеры Потерянных, как это отражается в потоках над ними? Каким знаком они
сообщат о себе и откуда он узнает, как его прочитать? Главное - найти этот
знак до того, как солнечный жаркий свет опять прижмет его к  земле,  чтобы
не возвращаться к своим спутникам без проблеска надежды в который уже раз.
   "Будь они прокляты, - мрачно размышлял он. - И  будь  проклята  судьба,
что завела меня сюда".
   Он не мог бы сказать точно, что заставляло его продолжать поиски,  хотя
небо уже совсем посветлело, и все труднее давался  каждый  взмах  крыльев,
все труднее было сосредоточиться на какой-то разумной мысли. Он уже  нашел
две пещеры, что могли послужить подходящим укрытием от  наступающего  дня,
но не спустился ни в одну. Вместо этого он повернул  к  северу  в  поисках
хоть какого-то признака Потерянных, какого-то знака  надежды,  который  он
мог  бы  принести  опечаленному  отряду.  И  даже  во  время  поисков  его
раздражало, что он о них заботится. Он уже достаточно  потрудился,  рискуя
болью  солнечного  ожога.  Это  было  слишком  опасно.  Это  было  слишком
по-человечески. Но одно чувство не давало ему покоя, не давало отмахнуться
от чужого дела. Отнюдь не сочувствие - злость.
   "Я промахнулся", - думал он угрюмо, вспоминая  тело  Сензи.  Не  смерть
человека беспокоила его, эта жизнь так же не имела значения, как  и  любая
другая; и в другом месте, в другое время  он  мог  бы  раздавить  ее  сам,
испытав не больше волнения, чем если бы раздавил комара. Нет - угнетал его
тот простой факт, что  его,  Джеральда  Тарранта,  обвели  вокруг  пальца.
Обманули. Его собственное Творение обернули против него же, а он  даже  не
почувствовал. Вот что жгло  его  больше,  чем  свет  Домины,  больше,  чем
наступающий день.
   "Тебе придется умереть, враг мой, и не самым приятным образом.  Я  тебе
это обещаю".
   Он рыскал по земле глазами посвященного, читая потоки,  текущие  внизу.
Отыскать обычные пещеры было нетрудно; завихрения, что возникали над ними,
делали их видимыми, подобно скалам в бегущей воде, и он легко определял их
свойства -  размер  и  приблизительные  очертания.  Но  на  этот  раз  его
интересовало другое. Может, густые испарения, может, изменчивая  рябь  над
пещерами особого рода, над подземной путаницей ходов, вырытых не природой,
но ракхами.
   И как раз когда нижний край неба окрасился запретным для него  золотом,
как раз когда он понял, что должен укрыться без  промедления,  и  плевать,
достигнута цель или нет, он увидел это. Его внимание привлекла  полость  в
земле. Он снизился и разглядел место вблизи. Да! Вот оно.
   Неповторимый узор земного Фэа отмечал  западный  склон  горы  под  ним,
последовательность кругов  и  завихрений  слишком  напоминала  рукотворную
схему, чтоб быть естественной. Вид у туннелей был  такой,  как  будто  они
совсем одинаковы. Он осмотрелся, увидел и другие склоны с тем же рисунком;
целый район, должно быть, был продырявлен, как  сыр.  Он  переборол  порыв
исследовать дальше и ринулся к земле, высматривая укрытие. Его  мышцы  уже
горели в лучах рассвета;  над  ним  уже  гасли  звезды  Обода.  Он  быстро
проверил землю внизу, выискивая какие-нибудь признаки  присутствия  врага;
нет, ничего такого не было. Наконец, убедившись, что кругом безопасно - по
крайней мере, сейчас, - он дал потоку подхватить  себя.  Дал  своей  плоти
раствориться в нем, так что только  вера  теперь  поддерживала  искру  его
жизни. Это было ужасно, и ужас нисколько не уменьшился за многие годы, что
он практиковался в  этом  искусстве.  И  уж  никак  не  делалось  легче  в
ракханских потоках, где сложно поддерживать даже простое  Творение,  много
более легкое, чем это, смертельно трудное. Но надо делать то, чего требует
выживание. Другого пути нет.
   Изменение истощило его последние силы, и поскольку людей здесь не было,
он позволил себе обессилеть, он безрассудно тратил драгоценные секунды, он
потворствовал  себе,  наслаждаясь  блаженством  полного  изнеможения.   Он
страшно  уставал  по  ночам,  вынужденный  поддерживать  силы  с   помощью
примитивных ракхов, а иной раз и еще более примитивных существ. Если бы он
использовал собственную силу, а не собирал  ее  вокруг,  ему  давным-давно
пришлось бы перестать Творить. Люди понятия не имеют, как это  путешествие
изматывает его - и, черт их возьми, не собираются понимать. Разумеется, он
не боится. Уж никак не  этого  наглого,  надутого  дурака-священника.  Это
больше вопрос... гордости. Упрямства. И безусловно, самозащиты.
   "Но все это тебе ничем не поможет, если  ты  останешься  снаружи  после
рассвета".
   Он изучал узор земного Фэа, который показывал что-то вроде входа. Рядом
начинались туннели, так почему бы здесь не быть отверстию? Он искал  целую
минуту, применив все свое искусство и всю силу,  и  наконец  нашел.  Очень
вовремя. Первые жгучие копья  восходящего  солнца  уже  пронзили  небо,  и
западные пики загорелись предупреждающим  огнем.  Даже  этого  отраженного
света  было  достаточно,  чтобы  сжечь  его,  и  он  чувствовал,  что  его
незащищенная кожа краснеет и шелушится,  но  он  уже  раздвигал  спутанные
заросли, что скрывали вход в туннели ракхене. Как нельзя более вовремя  он
прополз внутрь. И  пробрался  туда,  где  за  большой  выступающей  глыбой
начиналась настоящая тьма. Здесь  он  и  отдыхал,  пока  рассвет  медленно
заливал покинутую им долину и устье пещеры за его спиной.
   "Валяешь дурака, Охотник". Он пощупал кожу на  лице,  почувствовал  под
пальцами, как лопается волдырь. "Дьявольски близко".  Над  ним  сомкнулась
прохладная тьма. Совершенно черная,  ласковая  и  освежающая;  целительная
власть  абсолютного  бессветия.  Первый  раз  после  Творения,  вызвавшего
одержимость Сиани, он почувствовал что-то сходное с  оптимизмом.  И  когда
часть его сил вернулась к нему - не вся, что уж там, но достаточно,  -  он
оттолкнулся от скалы и стал пробираться в темный лабиринт.
   И скоро темное Фэа стало собираться вокруг его ног,  подземная  энергия
потрескивала и гудела. Эта песня  была  нежной  симфонией  в  сравнении  с
ревущей какофонией дневного света, и он с облегчением впитывал  изысканную
гармонию потоков. За спиной в трещины и дыры с грохотом ломился  день,  но
свет - и звук - не могли вторгнуться так далеко. Он  облегченно  вздохнул,
зная, что теперь наконец в безопасности. И полез дальше, в древнее  логово
Потерянных.
   Подземные ракхи поселились  в  системе  пересекающихся  ходов,  изменяя
природную схему, только если была необходимость. Крупные пещеры остались в
точности такими, какими изваяла их природа, - сводчатые  храмы,  залы,  за
миллионы  лет  эрозии   покрывшиеся   известняковыми   осадками.   А   вот
пересекавшиеся ходы явно были расширены, и следы зубила остались на камнях
там, где потолок и стены  стесывались  ради  удобства  прохода.  Но  нигде
никаких признаков нынешних  обитателей.  Таррант  нашел  один-единственный
след - тонкое лезвие ножа, сделанного  из  осколка  обсидиана,  -  но  оно
валялось на полу под таким толстым слоем известняковой пыли, что,  похоже,
пролежало здесь несколько веков.
   "Вот  наконец  отличное  место  для  отдыха.  А  он-то  мне  и  нужен".
Отоспаться в безопасном месте - значит получить хороший шанс  восстановить
себя, а ему это было отчаянно необходимо. Когда тьма залечит его  раны,  у
него будет время осмотреться.
   Внезапно позади  него  раздался  шорох.  Слабый  шепот,  словно  шелест
шелкового платья. Но этого было достаточно. Он ведь Видел,  что  здесь,  в
этих пещерах, не было ничего живого, иначе никогда не стал бы искать здесь
убежища. Он напряг силы для Творения, истратил драгоценную  секунду,  чтоб
связать внешнюю энергию своей волей, потом обернулся...
   И замер. Только на миг - но этого хватило. Его сосредоточение разбилось
вдребезги.  Фэа,  которое  он  связал,  вырвалось  из-под  его  власти   и
рассеялось бесформенным  облаком.  В  одно  мгновение,  в  одно  кошмарное
мгновение он понял, как близка, как велика опасность,  и  выхватил  меч  в
последней попытке спастись; холодный огонь вырвался из заговоренной стали,
заливая пещеру ледяным светом.
   А она ступила вперед. Безупречно прекрасная, как была в тот день, когда
он убил ее. Золотисто-рыжие волосы разливались по ее плечам,  как  светлая
заря; теплая кожа и нежный румянец бросали вызов  тусклому  свечению  Фэа.
Алмея... Этого не может быть. Этого нет.  Мертвые  не  возвращаются,  если
Смерть призывает их;  скорее  всего  это  Посланец,  без  памяти  и  души,
принявший ее образ,  чтобы  добраться  до  него.  Или  демон,  с  какой-то
особенно мрачной целью. Он попытался шевельнуться, ударить,  но  было  уже
слишком поздно, он прочитал это в ее глазах. Как только он  сделал  первое
движение, она немедленно среагировала. Нежные руки повернули  и  наклонили
предмет, поверхность  которого  от  этого  легкого  перемещения  вспыхнула
пурпурно-голубым. Зеркало. Как раз когда он поднял меч, оно, приняв нужное
положение, поймало и  удержало  на  месте  тонкий  лучик,  который  как-то
пробился сквозь трещину в скалах...
   Свет. Он ударил его прямо в лицо с такой силой, что отшвырнул спиной на
каменную стену. Охотник зажмурился от жгучей боли,  беспомощные  руки  его
скрутила судорога, меч со звоном стукнулся  о  каменный  пол.  Темное  Фэа
зашипело и задымилось вокруг него, наполняя ноздри густым смрадом  гибели.
Он попытался пошевелиться,  бежать,  найти  хоть  какое-нибудь  укрытие  -
любое! -  но  луч  безжалостно  преследовал  его.  Он  попытался  Творить,
скрежеща зубами от боли, которую вызвала эта попытка, но то ли земное  Фэа
было здесь слишком слабо, то ли он уже просто ничего  не  мог  -  от  боли
невозможно было сосредоточиться... Он нащупал непослушными руками скалу за
спиной и обернул трясущиеся пальцы в  толстые  складки  своей  накидки.  И
поднял руку  так,  чтобы  одежда  прикрыла  глаза.  Хоть  так  он  получил
драгоценную темноту. Но как только он  сделал  это,  свет  ударил  сверху.
Призма, спрятанная глубоко в расщелине,  поймала  луч  и  размножила  его.
Зеркала в камнях отразили его еще и еще раз  -  тысячи  раз,  -  пока  вся
пещера не наполнилась лучами - дикая какофония света,  симфония  огненного
буйства. Свет сплелся вокруг него, как  паутина,  и  пронзал  его  кожу  в
каждой незащищенной точке - буравил одежду, жег тело под ней, так что  его
мышцы отказались подчиняться, и он беспомощно рухнул на  влажный  каменный
пол и не мог больше защищаться.
   Линии  света  пересеклись,  связались,  сплели  страшную  тюрьму  боли,
которая окружила его со всех сторон. Сияющие зеркала отразили смертоносный
свет солнца вниз, прямо на него, призмы разделили  его  на  тысячи  лучей,
тысячи цветов, и каждый звучал отдельной нотой агонии, вонзался  отдельной
вспышкой пламени в его плоть. Постепенно его движения замерли.  Его  тело,
выведенное из  строя  светом,  больше  не  подчинялось  ему;  только  воля
осталась, пойманная, как запертый в клетке зверь. Но даже это истощало его
силы. Свет сиял огромным сверкающим кристаллом,  и  он  был  в  самом  его
центре; и спасения не было. Медленно-медленно тьма сошла на него - горячая
тьма, лишенная утешения, - и запах дымящейся  серы,  что  пришел  за  ней,
почти заставил его вновь сражаться. Почти. Но солнце иссушало  его  плоть,
выжигало жизнь, не оставляя ничего -  только  страх.  Боль.  И  абсолютную
уверенность в том, что ожидает его там, за порогом смерти.
   Последнее, что он услышал, был смех его мертвой жены.



        36

   - Он не вернется.
   Минута молчания. Слова повисли в воздухе меж ними,  как  нож.  Ледяной,
острый нож. Даже в свое отсутствие Охотник имел над ними власть.
   Сиани дрожала, охватив себя руками.
   - Иначе он бы уже появился, - прошептала она, вглядываясь в  ночь,  как
будто та спорила с ней. - Он не вернется, Дэмьен.
   Священник сдержал по крайней мере дюжину  ответов  -  жестокие  ответы,
лишенные надежды, никак не подходили для  нее.  Что-то  холодное  росло  и
сжималось внутри.