лько хуже. Наш враг научилась читать наши страхи и  обращать  их  против
нас - возможно, она даже питается ими, - поэтому я и решил, что  лучше  не
таить от вас причин, заставивших меня принять ваше предложение.  Не  таить
того, что я поставил на кон, пустившись на такую  авантюру.  Мне  кажется,
правда куда целесообразней,  чем  призывы  к  доверию  или  же  клятвы  на
верность.
   Дэмьен чувствовал мощь, исходящую из бледных глаз, уставившихся на него
в попытке разгадать его подлинную реакцию. И  на  мгновение  -  только  на
мгновение - ему почудилось, будто в глубине серебряных глаз  таится  некая
неуверенность, некая  чудовищная  уязвимость,  столь  неожиданная  в  этом
человеке. Потому что после таких  признаний  сам  Охотник  уже  не  сможет
извлечь из их союза такой пользы, как раньше,  и  он  понимал  это.  Такая
мысль подействовала на священника отрезвляюще.
   - Я понимаю, - тихо отозвался он.
   "Я клянусь, что убью его. И он знает,  что,  когда  все  это  останется
позади, я попытаюсь убить его. Насколько же  хрупка  нить,  связующая  нас
друг с другом. Более того: насколько хрупкой воспринимает ее он сам?"
   С поразительным изяществом Владетель перебросил тело  через  поручни  и
начал спускаться в шлюпку по веревочной лестнице.  "Естественная  ловкость
хищника", - отметил Дэмьен. Зрелище столь  же  отталкивало  его,  сколь  и
восхищало. Уже из шлюпки Таррант поглядел на Дэмьена.
   - Откройте мою каюту,  -  распорядился  он.  -  Разрушьте  перегородки,
которые я построил. Вынесите все  мои  вещи  на  свет  дневной,  чтобы  на
корабле не осталось и следа моего присутствия.
   - Как мне представляется, после высадки на берег  мы  так  поступим  со
всем кораблем.
   - Но это, священник,  нужно  сделать  немедленно!  Прежде  чем  местные
жители вступят в контакт с нами.  Нашим  врагам  также  страшен  солнечный
свет, не забывайте об этом! Нечего привлекать их тьмой! - На губах у  него
появилась едва заметная улыбка. - Можете мне в этом отношении доверять.
   - А ведь когда-то вы сами говорили, чтобы я  никогда  и  ни  в  чем  не
доверял вам, - напомнил Дэмьен. - Но на этот раз я поступлю по-вашему.
   - Едва рассветет.
   Дэмьен сделал контрпредложение:
   - Не дожидаясь рассвета. Обещаю.
   Таррант хмыкнул:
   - Вот и отлично.
   Он собирался уже отбыть, но Дэмьен внезапно задержал отплытие шлюпки.
   - Таррант!
   Охотник посмотрел на него снизу вверх. И на мгновение Дэмьен  увидел  в
нем не хладнокровного и безжалостного убийцу, каким тот являлся  на  самом
деле, а человека, которым тот был некогда. Человека бесконечной  мудрости.
Человека веры.
   "И все это по-прежнему хранится  в  нем.  Должно  храниться...  Но  как
извлечь на поверхность спрятанное под спудом?"
   - Спасибо, - в конце концов поблагодарил  он.  -  Спасибо  за  то,  что
рассказали. Это мне поможет.
   Охотник кивнул. Но лицо его оставалось суровым.
   - Остается надеяться, что этого хватит.


   Рася. Она приснилась ему, и, проснувшись, он почувствовал, что изнывает
от желания. Как славно проводили они время в самом начале плавания,  когда
у него было полно энергии, у нее - чувств,  и  они  торопились  щегольнуть
друг  перед  дружкой  разнообразием  сексуальной  техники.  Казалось,  они
образуют идеальную пару. И он надеялся на то, что так оно и останется.  Но
потом, когда навигационные приборы  один  за  другим  начали  выходить  из
строя, у нее заметно испортилось настроение. Как штурман, она пребывала  в
постоянном напряжении и не могла расслабиться. И он ошибочно  предположил,
будто причина и впрямь заключается в трудности судовождения. А когда понял
подлинную причину ее волнений, было уже слишком  поздно  для  того,  чтобы
спасти былые чувства.
   "Я принимаю кое-какие меры, чтобы  не  забеременеть,  -  объяснила  ему
девушка. - Но что, если этих мер окажется недостаточно? Тебе  не  кажется,
что ни время, ни место никак не  подходят  для  того,  чтобы  обзаводиться
детьми?"
   А потом они шли мимо вулканов Новой Атлантиды, огибали могучие  течения
у Восточных Ворот, - и у них  просто  не  хватало  времени  на  то,  чтобы
прибегнуть к самым проверенным и элементарным средствам. Да  и  не  думали
они,  честно  говоря,   об   этом.   Они   успели   достаточно   испортить
взаимоотношения в спорах по самым пустячным поводам,  прежде  чем  выплыла
наружу подлинная причина ее  дурного  настроения  и  страхов.  А  к  этому
времени любить друг друга им  расхотелось  почти  что  напрочь.  Глупость,
конечно, но именно так устроены женщины.
   "Скверно, - подумал он. - Но как хорошо было, пока длился их  роман.  И
что же, тебе больше ничего не требуется, не правда ли?"
   Он повернулся на бок, решив вновь уснуть и втайне надеясь  на  то,  что
сновидение возобновится в той самой точке, в которой  оно  прервалось.  Но
тут  слабый  стук  в  дверцу  каюты  напомнил  ему  о  причине   недавнего
пробуждения.
   Он на ощупь нашел лампу и ухитрился зажечь ее, не опалив себе  пальцев.
Затем, кое-как закутавшись в одеяло, спросил:
   - В чем дело? Кто там?
   Дверь тихо скрипнула.  Стройная  -  это  было  видно  даже  под  грубой
штормовкой - фигура скользнула в каюту. Мелькнули голые ноги. "В шортах  в
такую погоду, - подумал он. - Что ж, это на нее похоже".
   - Не спишь? - поинтересовалась Рася.
   Слава Господу, у него достало ума не брякнуть чего-нибудь лишнего.
   - Таррант уплыл?
   Она кивнула:
   - Растворился в ночи, как выразились  бы  поэты.  Зрелище  было  весьма
впечатляющим.
   - Да уж. Он и сам человек впечатляющий.
   Голубые глаза  смотрели  на  него  в  упор.  И  в  их  глубине  плясали
насмешливые искорки. Насмешливые - и вместе с тем осторожные.  О  Господи,
как же он ее желал!
   - Не хочешь отдохнуть в женском обществе? - невинно осведомилась она.
   - Что такое? Что-нибудь случилось?
   - Еще  нет.  -  Она  не  без  напряжения  улыбнулась.  -  Но,  полагаю,
что-нибудь произойдет непременно.
   Она подошла к кровати и подсела на край. Рядом с ним. Так  близко,  что
он даже сквозь одеяло почувствовал жар ее тела.
   - А как же твои тревоги?
   Она ухмыльнулась:
   - Владетель избавил меня от них, едва мы ступили на  берег.  Да  и  как
иначе? Почему, по-твоему, я напросилась  к  нему  в  гребцы?  -  Пока  она
говорила, штормовка соскользнула с ее плеча. Под штормовкой  почти  ничего
не было. Можно сказать, вообще ничего. - Как мне представляется, мы только
что завершили  если  не  самое  опасное  путешествие,  возможное  на  этой
планете, то такое, которое бесспорно занимает второе место. И мне кажется,
что это можно  и  нужно  отпраздновать.  Верно?  -  Наклонив  голову,  она
посмотрела на него. - Разумеется, если это тебя не интересует, то...
   "Женщины. Никогда не пытайся  понять  их.  Никаких  мозгов  на  это  не
хватит".
   - Черта с два это меня не интересует,  -  пробормотал  он,  прежде  чем
наброситься на нее.


   И только позже, глубокой ночью,  значительно  позже  и  уже  совершенно
обессилев, он додумался выяснить:
   - А какое же путешествие, по-твоему, является самым опасным?
   В темноте он не увидел, а только почувствовал, как Рася улыбнулась.
   - Возвращение домой, - прошептала она.



        3

   Это был первый выход Сары в свет.
   У нее за спиной, над ней и вокруг нее суровые  служители  Единого  Бога
несли стражу, предохраняя ее от опасностей, связанных с  земной  Фэа.  Они
осторожно вели ее  вперед,  при  необходимости  подталкивая  и  вполголоса
чертыхаясь из-за ее упрямства. Чертыхались  они  теми  же  самыми  устами,
которыми практически одновременно с руганью шептали  слова  молитв  Охоты.
Она была так напугана, что фактически не могла сдвинуться с  места,  страх
сковал ее члены, ей и дышалось-то с трудом... но она понимала, что так оно
и должно быть. Именно ее страх и привлечет исчадия ночи. Именно  ее  страх
заставит  заявить  о  себе  демонов,  которые  иначе  так  и  остались  бы
невидимыми. Именно страх позволит Святой Церкви осуществить свою миссию...
Да, она понимала это, понимала значение происходящего; просто ей хотелось,
чтобы в центре событий оказалась не она, а  кто-нибудь  другой,  хотелось,
чтобы не она шла сейчас в самой сердцевине гротескной процессии, тогда как
исчадия Фэа толпятся во тьме, начинающейся там, куда не  достает  свет  их
факелов, - толпятся, готовясь наброситься на добычу.
   То есть на нее.
   Не переставая  твердить  заклинания,  охотники  именем  Церкви  шли  по
извилистой тропе в самую гущу дикого и дремучего леса. Ветви еле-еле - и с
откровенной неохотой - размыкались перед пламенем факелов и тут  же  жадно
смыкались за спинами людей. В такой тьме ей еще не доводилось побывать - в
тяжкой тьме, обволакивающей деревья густым  сиропом,  капающей  с  ветвей,
лужицами расплывающейся под ногами. От  одного  прикосновения  собственных
ступней к политой ночной тьмой земле ее била дрожь отвращения.  Отвращения
и страха. Страх, этот вечный страх...
   В  конце  концов  мужчина,  шедший  во  главе   колонны,   дал   сигнал
остановиться. Так  она  и  сделала,  задрожав  теперь  уже  и  от  холода.
Шерстяная накидка,  в  которой  ее  отправили  на  Охоту,  оказалась  явно
недостаточным средством защиты от здешнего холода. Может быть, ее и  одели
бы потеплее, если бы она догадалась попросить об этом, но откуда  ей  было
знать заранее, какая одежда понадобится? Она еще  никогда  не  выходила  в
свет, если не считать прогулок по  крытым  угодьям  самой  Святой  Церкви.
Откуда ей было знать, как надо экипироваться на Охоту,  если  она  провела
все двенадцать лет своей жизни за высокими  стенами  Церкви  и  ничего  не
знала о ночных опасностях, кроме россказней - да  и  то  с  чужих  слов  -
кафедральных матрон, россказней, которыми они пугали юных послушниц?
   "Да и какое это имеет значение? - в отчаянии подумала она. - Какое  все
это имеет значение? Мне ведь все равно не выбраться отсюда..." Конечно, ей
объяснили, что на самом деле это вовсе не так. И она знала, что  некоторые
дети  и  впрямь  возвращаются  с  Охоты  живыми,  потому  что  видела   их
собственными глазами. Конечно, они возвращались пустоглазыми. И души у них
кровоточили.  Кричали  в  невыносимом  ужасе,  оставаясь   за   стеклянной
оболочкой, утратившей малейшее сходство с человеческим телом.  И  все  эти
люди вокруг рассчитывали на то, что и она сама когда-нибудь  станет  точно
такою же. В этом и заключалась их подлинная цель.  Понятно,  если  бы  она
задала им такой вопрос, они принялись бы  все  отрицать,  -  если  бы  она
осмелилась задать им такой вопрос, - но она все равно знала это,  знала  с
неколебимой уверенностью, присущей только совсем юным людям.  И  мысль  об
этом страшила  ее  куда  сильнее,  чем  вся  ночная  нечисть,  собравшаяся
поохотиться на нее.
   - Здесь! - объявил шедший во главе колонны.
   Остальные взволнованно зашептались, в их  голосах  девочке  послышалась
жажда - жажда убийства и жажда вкусить ее страдания. И  это  заставило  ее
рвануться вперед, на поляну, самой природой предназначенную стать для  нее
роковою.  И  вдруг  люди,  окружавшие  ее,  показались  ей  гораздо  более
страшными, чем все чудовища, которые порождает или может породить ночь,  и
во внезапной панике она бросилась прочь от них. Но сильные  холодные  руки
опустились ей на плечи, не успела она сделать  и  пары  шагов,  и  мерзкий
голос предостерег ее:
   -  Не  сейчас,  малышка.  Тебе  надо  подождать.  Мы  еще   не   успели
подготовиться.
   Ее отвели на самую середину поляны.  Низкий  гранитный  блок.  Стальной
круг, врезанный в него. Цепь...
   - Пожалуйста... - взмолилась она. - Пожалуйста, отведите меня домой. Ну
пожалуйста...
   Но занятые молитвами люди ее  не  слышали.  Они  молились  за  живущих,
молились за магическое обретение  мудрости,  молились  за  успешный  исход
Охоты. На ее ногах  сомкнулись  затворы  тяжелой  цепи.  Затворы  пришлись
впору, как приходились они впору тысяче девочек, побывавших на этом  месте
и в том же положении до нее, потому что законы Избранничества предписывают
весьма строгие внешние параметры.
   - Пожалуйста... - Ее голос дрожал, а тело  тряслось.  -  Отведите  меня
домой.
   - Утром, - кратко ответил один из мужчин, проверяя  прочность  цепи  по
всей длине. Как будто какой-нибудь незначительный дефект  позволил  бы  ей
убежать и вернуться домой живой и невредимой. - Всему свое время.
   Остальные и вовсе не произнесли ни слова. Им было запрещено утешать ее,
и она сама это знала, но все равно было просто чудовищно видеть,  как  все
эти мужчины,  которых  она  так  хорошо  знала,  внезапно  превратились  в
бесчувственных истуканов. Истуканов, которым жаль пришедшего в  негодность
болта или упущенной добычи, но которые и глазом не моргнут, если ее сейчас
у них на виду разорвут в клочья.
   "Это неправда! - в отчаянии напомнила она себе. - Я им дорога. Мы же  с
ними люди - и я, и они!" Но тут девочка испугалась  еще  больше,  внезапно
осознав,  что  даже  это  уже  не  кажется  ей   наверняка   верным.   Она
почувствовала себя жертвенным  животным,  окруженным  какими-то  страшными
чужаками, собирающимися принести ее в жертву во  имя  каких-то  загадочных
для нее целей.
   Приманка.
   Они притаились в лесной чаще, черные и неприметные, так что никого было
больше не  видно.  Факел,  озарявший  им  дорогу  сюда,  накрыли  железным
колпаком, так что  полную  тьму  рассеивали  лишь  лучи  неярких  звезд  и
отраженный  свет  трех  четвертей  Каски.  При  таком  освещении  едва  ли
что-нибудь разглядишь. И уж подавно его не хватит на то,  чтобы  отпугнуть
чудовищ, обретших пристанище в  ночной  тьме,  чудовищ,  голод  которых  -
девочка чувствовала это - накатывает на нее из глубин мрака.
   - Пожалуйста... - трепеща, просила она. - Пожалуйста. О Господи, только
не это.
   Услышала она их прежде, чем увидела. Услышала,  как  они  крадутся  меж
деревьями, тогда как фигуры их по-прежнему  оставались  в  глубокой  тени.
Услышала  шорох,  когда  они  занимали  позицию,  готовясь  к  прыжку.   А
высоко-высоко надо всеми ними витала в воздухе огромная  тень  с  острыми,
как бритвенные лезвия, крыльями, она еще больше застила свет луны. Девочка
всхлипнула,   дернула   ножкой,   окованной   цепью,   отчаянно   стараясь
освободиться, но массивные ножные кандалы, разумеется, не поддались.
   - Пустите! - вскричала она. Как будто люди, услышав, прислушались бы  к
ее мольбам. - О  Господи,  пожалуйста,  отпустите...  Я  буду  вести  себя
хорошо, клянусь! Я сделаю все, что угодно! Только выпустите меня отсюда.
   Она вновь и вновь дергала цепи, упираясь  обеими  ногами  в  наполовину
промерзшую почву и натягивая цепь до предела, - как будто детских  силенок
могло хватить на то, чтобы разорвать  железные  кольца,  если  только  как
следует постараешься. И молилась - со  страстью,  вызванной  беспредельным
страхом. И даже молясь, понимала, что Господь ее веры никогда  не  поможет
ей. Охота была его служением, его замыслом, его ритуалом - и с какой стати
было ему отказываться от собственного замысла лишь ради нее, с какой стати
нарушать собственные предписания  во  спасение  одной-единственной  жалкой
души?  Но  когда  тебе  страшно,  молитва  является   чисто   рефлекторным
действием, - и вот она шептала слова ритуальной  молитвы,  пока  глаза  ее
метались от одной тени к другой, с  ужасом  ловя  в  их  глубине  малейшее
шевеление.
   И в конце концов она нашла то, что с таким ужасом  искала.  Затрепетала
всем телом, когда затрепетала и сама тьма прямо напротив нее, когда липкая
сиропообразная тьма превратилась в продолговатое  чешуйчатое  тело.  Нечто
подкрадывалось к ней. Продолговатое тело в чешуе, рога прямо над  глазами,
- оно напало на беспомощную жертву  раньше,  чем  она  успела  вскрикнуть.
Когти вонзились в  кожу  девочки,  гнилостное  дыхание  окутало  ее  своим
смрадом...
   И тут чудовищу нанесли удар, причем ощутимый. Оно издало жалкий звук  -
не то взвизг, не то всхлип - и  отвалилось  от  приманки.  Девочка  смутно
увидела, что из спины у чудовища торчит древко копья и из раны бьет струей
темная кровь. А само страшилище пытается извлечь застрявшее  в  ней  жало.
Еще одно копье вонзилось в спину чудовищу, потом третье. От  ярости  и  от
боли оно отчаянно заревело, отпрянув к самой линии  деревьев.  И  из  тьмы
вырвалось множество мелких тварей - это были паразиты, порожденные  Фэа  и
питающиеся агонизирующей плотью; острыми зубками они впились в чудовище  и
принялись пожирать его, не дожидаясь, пока смолкнет предсмертный рев. Пока
девочка смотрела на чудовище, кровь превратилась в тонкую  струйку,  а  та
бесследно исчезла в почве. Завершилась и отчаянная агония. Лишь  крошечные
паразиты продолжали свое дело, и девочке были слышны булькающие  звуки,  с
которыми они отрывали кусочки порожденной Фэа плоти и проглатывали их.
   Ее трясло. Трясло безудержно. Лицо ее  саднило  и  чесалось  там,  куда
впились когти чудовища, а когда она коснулась щеки  рукою,  пальцы  у  нее
оказались в крови. Эта тварь едва не убила ее. Еще секунда  -  и  чудовище
разодрало бы ей горло, вырвало из груди сердце или сделало что-нибудь  еще
более ужасное, оставив ее в живых, но заставив страдать.  И  вдруг  смерть
сама по себе перестала казаться ей столь ужасной. По крайней мере,  смерть
положит конец страданиям.  По  крайней  мере,  она  перестанет  испытывать
нынешний страх. Сара  поглядела  вверх  -  на  небо,  на  луну  -  и  тихо
всхлипнула. А ведь с тех пор, как ее приковали и оставили  в  одиночестве,
прошло всего несколько минут. А сколько еще предстоит ей  провести  здесь?
Сколько часов муки и страха и беспредельного  отчаяния,  прежде  чем  заря
принесет ей избавление? А если она и переживет эту ночь  -  если  ее  тело
переживет эту ночь, если какая-то доля  ее  сознания  останется  с  нею  и
сохранит способность испытывать страх, - то сколько еще ночей предстоит ей
провести подобным образом, во славу Господа подманивая к  себе  порождения
ночи, с тем чтобы слуги Господни могли уничтожать их?
   И вдруг она  поняла,  что  именно  произошло  с  другими  девочками.  И
позавидовала овладевшей ими безмятежности. Позавидовала их покою.
   "Возьми меня, - взмолилась она к  Господу.  -  Забери  меня  отсюда.  Я
согласна на что угодно..."
   Ответа не воспоследовало. От Него. Но над головой  у  девочки  огромная
тень ненадолго закрыла луну. Девочка вовремя подняла глаза, чтобы  увидеть
контур черных крыльев, высвеченных  сверху  Каской,  -  исполинские  когти
отливали пламенем  рубинов.  И,  словно  в  ответ  на  ее  взгляд,  черная
мерзость, до сих  пор  парившая  над  головою,  начала  снижаться.  Черные
широкие крылья коснулись земли, острые когти напряглись. Девочка  внезапно
поняла, насколько  предательски  безмолвной  стала  ночь  -  даже  демоны,
порожденные Фэа, еще недавно перешептывающиеся в кустах, сейчас замолчали,
как будто спустившаяся с небес тварь способна была внушить ужас  даже  им.
Глаза гадины остановились на девочке - ртутные, бриллиантовые. Голод горел
в этих глазах - и девочка слабо застонала. От ужаса. От беспомощности.  От
желания.
   Она больше не ощущала цепей на ногах.
   Она больше не чувствовала, как горят на лице порезы и  ссадины.  Ничего
не осталось для нее  во  всей  вселенной,  кроме  этих  глаз,  кроме  этих
страшных глаз, кроме глаз...  и  голода,  который  горел  в  них  холодным
пламенем. И когда гигантская птица  вновь  огляделась  по  сторонам  -  на
предмет возможной опасности (так могло показаться), -  девочка  однозначно
поняла, что ее земляки и соплеменники парализованы точно так же, как и она
сама. Загипнотизированы самим явлением этого демона.
   - Заберите меня домой, - прошептала она.
   Но она сама уже не знала, к кому взывает. И не  знала,  чего  на  самом
деле хочет.
   Крылья вновь ударили  воздух,  и  гигантская  птица  не  без  изящества
опуст