рядом.  Оглянувшись,  проверил,   соблюдают   ли   Потерянные
дистанцию - те не двинулись с места, - потом потянулся  к  мечу  и  крепко
ухватил рукоять.
   ...И боль взорвалась в руке, когда ледяные острия внезапно вонзились  в
тело. Словно все тепло его плоти устремилось к ладони, вытекая через  нее,
пожираемое жадной сталью.  Он  стиснул  зубы  и  поднял  меч.  Пальцы  его
онемели, обожженные холодом, но он не разжимал их, терпя  боль,  сдерживая
страх, что поднимался в душе. "Охотник питается  страхом,  -  напомнил  он
себе. - Его оружие Действует так, чтобы вызвать страх". Он поборол  панику
и заставил себя крепче сжать обтянутую кожей  рукоять,  пока  смертоносная
мощь  поражала  его  тело,  его  внутренности,  его  сердце.  Однажды   он
подчинился холодному огню Тарранта - здесь было то же самое, в  сотни  раз
сильнее, в тысячи раз ужаснее, но то же самое. Он зажмурился и вспомнил то
испытание, стараясь хоть так укрепить себя,  пока  жуткая  мощь  подавляла
его, изменяла его... и испытывала его, сверяясь с неким темным и  страшным
образцом, и вдруг отошла, и боль  стала  утихать,  стала  почти  терпимой,
ледяные острия еще кололи его, но уже не грозились уничтожить.
   Он повернулся к Потерянным, все  еще  крепко  стискивая  рукоять.  Рука
онемела от холода,  но  лезвие,  казалось,  ожило.  Дэмьен  не  сомневался
теперь, что сможет владеть им.
   "И он будет пить жизнь, как делал его хозяин. Он будет пить  ужас  тех,
кого ранит..."
   Утыканный заговорил. В его тоне прозвучал вызов.
   - Он говорит, эта вещь убила многих.
   "Действительно. - Священник видел, что меч обмотан веревкой, за которую
его и вытащили из норы. - И он не убил меня только потому, что я связан  с
Таррантом. Меч почуял родство".
   - Это принадлежит моему родичу, - повторил Дэмьен. Меч в его  руке  был
тяжел, как кусок льда, но священник подавил желание положить его на землю.
   Утыканный опять что-то просипел.
   - Он говорит, это ест души.
   Дэмьен глубоко вздохнул, пытаясь обдумать ответ.
   - Скажи ему... Мы пришли убить  пожирателя  душ.  Того,  кто  ест  души
ракхене. Скажи ему... иногда убийцу приходится убивать его же оружием.
   Когда Хессет переводила, он наблюдал за их  реакцией.  И  ждал.  Темная
власть пульсировала в его руке, ползла вверх, проникала в его мозг. "Убей,
- шептала она. - Убей, покончи с ними".
   Он крепче стиснул рукоять и постарался не слышать. Тонкие ручейки чужой
злобной воли еще струились в его мозгу, но он отказался понимать.
   - Здесь есть только один пожиратель душ, - переводила Хессет. - В...  -
Она запнулась. - Думаю, он имеет в виду Дом Гроз.
   - Что он говорит, как можно точнее!
   - Я не уверена. Язык совсем другой...
   - Не пытайся перевести понятия - просто повтори эти слова.
   Ее брови сошлись к переносице, пока она силилась передать смысл.
   - Место... голубого сияния?
   - Голубого сияния?
   - Я не уверена. Я...
   - Голубого?
   - Я только думаю, что так это переводится. А что, это так важно?
   Он  припомнил  небо  над  Джаггернаутом,   когда   сотрясалась   земля.
Ослепительные стрелы, вырвавшиеся из-под земли, озарившие  светом  небеса.
То был почти дневной свет, только в сто раз ярче. И голубой -  земное  Фэа
голубое - в противоположность белому свету дня.
   И еще то, что  описывала  Хессет  там,  в  своем  селении.  "Сияние,  -
говорила она, - небо светилось месяцами.  И  гремел  гром,  такой,  что  и
говорить было невозможно".
   Вот что это такое. Вот что за грозы это  были.  Не  было  там  никакого
света. Это энергия; связанная энергия.
   "Боже мой, вот оно что..."
   - Расскажи им, что нам нужно, - приказал  он,  пытаясь  придать  голосу
твердость. Этому народу следует демонстрировать силу, от этого  так  много
зависит. - Спроси его, может ли он помочь нам.
   "Избыток энергии, вот что там горит. Но откуда  избыток?  Землетрясений
здесь не бывает. А земные потоки очень слабые..."
   Так трудно было собраться с мыслями, когда  власть  меча  Охотника  еще
леденила мозг. Несмотря  на  это,  он  чувствовал,  что  у  него  в  руках
недостающий элемент головоломки. Последний. Только надо  понять,  куда,  в
какое место общей  картины  его  пристроить.  И  они  узнают,  куда  можно
ударить...
   "Таррант должен был понять это. - Но тут же он хмуро поправил  себя:  -
Таррант может понять".
   - Он отведет  нас.  -  Хессет  наконец  закончила  переговоры.  -  В...
"место-нет", так он сказал.
   - Запретная зона? - предположила Сиани.
   - Не знаю. То, что он говорит... в нашем языке нет таких понятий.
   - Можем мы подобраться оттуда к  Дому  Гроз?  -  спросил  Дэмьен.  -  К
туннелям под ним? Больше ничего не нужно.
   - Он говорит... это место смерти.  Проходы  под  Домом  Гроз  наполнены
смертью. Там место... "место-нет". - Она мотнула головой. - Прости.
   - Табу, - догадался Дэмьен. - Как любое место, где поселились демоны. -
Он посмотрел на утыканного. - Скажи ему, что мы согласны. Скажи,  чего  мы
хотим. Что нам нужно.
   Он вгляделся в грязную стену за спиной  Потерянных,  в  устье  туннеля,
который ждал их. Где-то на другом его конце был их враг. Тот, кто напал на
Сиани. И - почти наверняка - на Тарранта.
   - Вот он, вход, - тихо промолвил он.



        39

   Над восточными  равнинами  бушевал  зимний  ветер,  с  воем  и  свистом
бросался на все и вся, слепил, засыпал снегом. Он нес с собой  арктический
холод и влагу, которые  впитал,  пронесшись  над  Триозерьем  и  Змеей,  и
ледяная сырость его пронизывала до костей. При таком  ветре  всякая  тварь
прячется в укрытия, пережидая ненастье, и почти все  обитатели  восточного
Лема так и сделали. Местные ракхи позалезали в  палатки,  тесно  скучились
вокруг костров и выжидали, пока кончится шторм. Звери забрались в пещеры и
норы и улеглись там, их потихоньку  баюкало  завывание  ветра,  и  сладкая
дрема - предвестие зимней спячки - затмевала сознание. Даже зимние хищники
вынуждены были искать убежище и в  тесноте  потаенных  укрытий  без  конца
сновали из угла в угол, с нетерпением ожидая, пока  стихнет  ветер  и  они
смогут выбраться наружу и по свежим следам на  гладком  снегу  побегут  за
добычей.
   Но сейчас надо было прятаться, и это понимали  все  жители  Лема.  Все,
кроме троих.
   Они  двигались  как  люди,  хотя   тела   их   были   телами   ракхене.
Противоестественное сочетание, как будто в них  вселился  чуждый  дух.  Их
покрывал мех, они кутались в  накидки,  но  ветер,  что  несся  над  голой
землей, пронизывал толстую ткань, как если б  ее  вовсе  не  было.  И  под
жидким мехом тепло живой плоти уже оледенила смертельная белизна.  Сначала
то, что было снаружи: пальцы на руках и ногах, потом - носы, губы, щеки...
ледяное дыхание первой зимней бури врывалось в их рты, и влага,  выходящая
из легких вместе с воздухом, смерзалась на губах.
   Их ноги погружались в сугробы до колен, а  они  даже  не  знали,  зачем
идут. Их вело вперед, их тащила сила,  которой  они  не  могли  постичь  и
которой не могли сопротивляться. Она отобрала у  них  память,  эта  чуждая
сила, она подменила их сознание. Теперь в  из  разумах  мелькали  странные
картинки и невнятные слова; там звучали  чужие  имена  и  помнились  чужие
селения, и жажда, и голод, и все чужие чувства были столь сильны,  что  их
собственные казались  лишь  тенями  на  задворках  сознания.  Тенями,  что
стирались по мере того, как день сменялся ночью, и  снова  день,  и  снова
бесконечный путь, а впереди - недостижимая цель, да и существовала ли  она
вообще?..
   Внезапный порыв ветра. Один из путников упал. Это была  женщина,  самая
младшая из троих,  только-только  достигшая  совершеннолетия.  Измученная,
обессиленная, она лежала на снегу, кожа на обмороженном лице потрескалась,
и кровь сочилась из ран. Дыхание ее с трудом  вырывалось  наружу,  вот-вот
собираясь прерваться.
   Двое тупо смотрели на нее. Это  были  ее  отец  и  сестра,  кровная  ее
родня... но они только смотрели, и в их глазах  не  шевельнулось  ни  тени
родственного  чувства.  Ни  тени  сопротивления  той   силе,   что   столь
бессмысленно тащила их на север.
   На минуту воцарилась тишина. Тишина в них  и  вокруг  них;  драгоценное
мгновение небытия, когда утихает чуждый зов и в опустелом мозгу ни  единой
мысли;  единственный  миг  за  все  их  кошмарное  странствие,  когда   на
измученные души нисходит мир.
   Но вот опять зазвучал шепот. И вновь покорились тела и души.
   "Достаточно двоих, - шептал голос. - Вперед. Оставьте ее умирать".
   Женщина, поколебавшись, отвернулась. Мужчина  чуть  дольше  смотрел  на
свою дочь. Что-то скользнуло по краю его  сознания,  память  памяти,  тень
родства... и пропало, смытое волной чужих образов.  Человеческих  образов.
Какое-то мгновение он пытался бороться с ними,  но  сила,  овладевшая  им,
оказалась сильнее - и он уступил, и память умерла.
   Еле-еле он двинулся в путь. И все  также  медленно  они  пошли  вдвоем,
утопая по колено в сугробах. Вдвоем. Но  двоих  достаточно.  Так  говорила
сила, связывавшая их.
   А позади них, в неглубокой могиле из снега и льда, подделка - их родная
кровь - испустила последний вздох.



        40

   Они отпустили на волю лошадь и ксанди. Вряд ли удалось бы  затащить  их
под землю, а поблизости не было надежного убежища, где животные  могли  бы
подождать, пока они не вернутся.  Если  они  вернутся.  Так  что  животных
отпустили. Ксанди были рождены дикими и могли легко одичать вновь. Что  до
лесного коня... Дэмьен  подумывал  убить  его,  чтобы  избавить  от  более
жестокой смерти от холода или голода. Но лошадь  столько  времени  провела
рядом с ксанди, что, когда их освободили, она поскакала вслед за ними, как
будто считала себя одной из них. "Ну и ладно, - подумал Дэмьен. -  Это,  в
конце  концов,  животное  Охотника,  а  уж  он-то  наверняка  научил   его
защищаться".
   Другой проблемой был меч. Нет, его-то  надлежало  взять  с  собой,  тут
споров не было. Но даже завернутый во многочисленные одеяла, он прямо-таки
излучал  власть,  и  ее  зловещий  ореол  был  столь  мощен,  что   Дэмьен
сомневался, сможет ли он вообще нести его. От самой  мысли  о  том,  чтобы
прикоснуться к заговоренной стали, кровь его стыла  в  жилах  и  в  памяти
оживал голос - и лицо, - которые Дэмьен,  будь  его  воля,  постарался  бы
поскорей забыть.
   "Он верен себе. Даже смерть  его  действует  нам  во  зло.  -  И  хмуро
поправился: - Или его пленение".
   Навьючив  на  себя  самое  необходимое  из  вещей  -  остальное  частью
закопали, частью отдали Потерянным, - они вошли в узкий  туннель,  который
открывался в задней части  ямы-ловушки.  Земля  сомкнулась  вокруг  них  -
слишком близко стены, слишком низко потолок, и  все  это  сочится  влагой,
смердит плесенью и  гнильем.  Дэмьен  видел,  что  Хессет  вздрагивает  от
отвращения, спускаясь под землю  в  густую  враждебную  вонь,  и  мысленно
просил  ее   сдержаться.   Ее   обоняние   было   стократ   чувствительнее
человеческого, и запах пробуждал в ней первобытные инстинкты  -  сражаться
или бежать. Священник мог только надеяться, что она сумеет - и  захочет  -
оказаться сильнее своих инстинктов. Ко всеобщему благу.
   Свет лун угас позади, и здесь не было другого света,  достаточного  для
человеческих глаз. Утыканный, казалось, определял дорогу при свете  земной
Фэа, бледные глаза его широко  раскрылись,  блестели  зрачки  величиной  с
Дэмьенову ладонь. Если туннели уходят  очень  глубоко,  думал  Дэмьен,  из
освещения останется только темное Фэа.  Ему  очень  хотелось  использовать
остаток  Огня  или  зажечь  хоть  маленькую  лампу.  Наконец  он  попросту
задействовал Видение и наконец-то  смог  смотреть,  подобно  туземцам.  Он
повернулся к Сиани, желая помочь ей сделать то же, и, к удивлению  своему,
обнаружил, что в этом нет необходимости. Она тоже  задействовала  Видение,
применив приемы, которым научил ее Таррант.
   "Вот и хорошо", - подумал он. Но душа его протестовала,  ибо  он  знал,
чем платят за такое Творение. Тьма медленно пускала корни в ее душе.
   "Она никогда не будет такой, как прежде".
   Но даже не поэтому он хмурился. Не  потому,  что  это  происходило,  не
потому, что он не знал, как это остановить. А потому, что это ничуть ее не
беспокоило. Она даже не понимала, в чем дело.
   "Все это для нее - та же  самая  власть.  Охотник  -  просто  еще  один
посвященный. Более странный, чем другие, но потому и более притягательный.
Плата же... не значит ничего".
   Так они и спускались в свете темной Фэа, они уже были так глубоко,  что
лишь редкие завитки земной Фэа тянулись за ними; Дэмьену даже  почудилось,
будто  его  раздели  догола,  отрезав  от   этой   вездесущей   мощи.   Он
осматривался, осторожно Творя, пытаясь перехватить малейшую угрозу, прежде
чем она заденет отряд. Но обнаружил, что не  способен  толком  Творить  на
такой глубине, и слова Тарранта,  когда-то  так  задевшие  его,  оказались
правдой. "Сила исходит не изнутри нас,  а  собирается  извне".  А  значит,
здесь, где так скудно земное Фэа, плодотворное Творение просто невозможно.
Временно. Все, что они могут, - это поддерживать свое измененное Зрение, и
кто знает, надолго ли? Если способность Творить изменит им, они окажутся в
ловушке  в  кромешной  тьме,  в  сотнях  футов   под   землей.   Абсолютно
беспомощные. Он инстинктивно потянулся к рукояти своего  меча,  успокаивая
себя тем, что уж его-то удержит в руках при любых превратностях судьбы. Но
неожиданно  его  пальцы  сомкнулись  на  рукояти  меча  Тарранта.   Дэмьен
приторочил его к той  же  перевязи,  чтобы  не  беспокоиться  лишний  раз.
Оглушающая, леденящая мощь пробила его руку. Он  попытался  высвободиться,
но рука  не  подчинялась.  Ледяная  энергия  захлестнула  его,  и  туннель
внезапно осветился фиолетовыми  переливами.  Переплетающиеся  струи  света
пронизывали воздух окрест, такие яркие, что  больно  было  смотреть.  Нити
обвивали его ноги, присасывались к одежде, будто пытаясь добраться до кожи
под нею. И вспыхивали ослепительным пурпуром.  Он  заставил  себя  разжать
хватку, и через мгновение - очень  и  очень  долгое  мгновение  -  энергия
успокоилась.  И  вместе  с  тем  подчинилось  Зрение.  Он  обнаружил,  что
медленно, глубоко вздыхает.
   "Темное Фэа". Эта сила внушала благоговейный  ужас,  она  была  так  не
похожа на все, что он когда-либо видел. "А как  она  выглядит  для  него?"
Невероятно, чтобы человек, которому так по душе тьма, жил бы  в  окружении
такого света. И ведь загасить эту иллюминацию он не может  -  его  Видение
всегда в действии.
   "Вот, что нужно Сиани. Это именно то, что она потеряла". И  ладони  его
сжались в кулаки при мысли о том, что  сделала  с  ней  эта  потеря.  "Это
именно то, что мы собираемся ей вернуть".
   Утыканный   ракх   без   единого   слова   вел   их    вперед,    через
головокружительный подземный лабиринт. Естественные  туннели  сходились  и
расходились, пересекаясь с проходами, выдолбленными руками ракхов, которые
двоились и вновь сливались, и выходили в  нерукотворные  залы  с  тысячами
закоулков и расщелин, в  которых  таилось  темное  Фэа...  Дэмьен  пытался
запомнить путь, но это было невозможно. А значит,  нечего  надеяться,  что
они смогут вернуться тем же  путем  или  найдут  выход  сами,  без  помощи
утыканного. От такой беспомощности он злился, еще более  раздражаясь  тем,
что не мог ничего изменить.
   Но вот туннели ракхене изменились. Своды стали глаже, пол -  ровнее.  А
стены... Потерянные разукрасили их костями своих жертв. Берцовые и лучевые
кости были намертво вцементированы между  выступами  хрупкого  известняка,
точно арматура жуткой скульптурной композиции. По мере продвижения  отряда
кости все гуще покрывали  стены,  щедрое  их  изобилие  придавало  туннелю
сходство с ребристой глоткой неведомого  чудища.  Затем  туннели  уступили
место огромным пещерам,  которые  разукрасила  уже  природа:  колоссальные
сводчатые залы, чьи купола  увешаны  были,  как  сосульками,  каплевидными
натеками известняка; застывшие водопады кальцита, сверкавшего, как снег на
морозе, в свете темной Фэа;  подземные  озера,  глубина  которых  вряд  ли
превышала один-два дюйма, но они казались бездонными - и всюду  колыхалась
пелена колдовской темной Фэа, она раздвигалась перед ними подобно шелковым
занавесям и медленно смыкалась во мгле за их спиной. Видимо, их страхи  не
имели власти в присутствии утыканного, и это было большой удачей для всех.
   Дэмьен изнемогал - и от странствия, и от Творения.  Когда  они  наконец
остановились  передохнуть,  он  зажег  небольшую  коптилку  и  дал   отдых
измученным глазам. Обессиленная Сиани опустилась наземь, и Дэмьен заметил,
как она осторожно потирает глаза, словно обожженные. Он  ласково  коснулся
ее руки, но это было все утешение, которое он мог  предложить.  Разве  что
шепотом сказать, что больше не будет гасить лампу,  -  ее  свет,  конечно,
очень слаб, но Творение им долго не удержать.
   - Но мы все же попытались! - шептала Сиани.  И  несмотря  на  красноту,
глаза ее вспыхнули на миг гордостью, потому что она Творила так же  долго,
так же успешно, как и он.
   Было  ужасно  трудно  вновь  подняться  и  идти  дальше.  Даже  Хессет,
казалось, сгорбилась под тяжестью своего рюкзака, хотя он вдвое полегчал с
начала пути. Утыканный молча оглядел  их.  Он  как  будто  не  нуждался  в
отдыхе; его тело было гораздо лучше приспособлено к  подземным  переходам.
Именно его взгляд и заставил их двинуться в путь: глаза, покрытые  слизью,
упорно выискивали в них признаки слабости. Хотя бы малейшие признаки.
   И лишь спустя многие часы, многие мили - кто знает, сколько они  шли  и
куда забрались? - поблизости повеяло жизнью. Наконец-то.  Сначала  они  ее
учуяли: пахнуло затхлым запахом жилья, запахом Потерянных. Потом откуда-то
потянуло  дымком,  он  раздразнил  обоняние  и  пропал,  едва  только  они
принюхались. Потом в ноздри ударил едкий душок  плесени,  угнездившейся  в
меху ракхов, - теперь они видели, что та покрывает влажные стены пещер так
же плотно, как и шкуры их хозяев. И напоследок в  проход  вырвалась  волна
тепла,  порожденного  настоящим  костром,  благословенного  жара,  который
изгнал последний след зимнего холода из их усталых членов и обещал хотя бы
краткое послабление на столь утомительном пути.
   Коридор повернул и расширился.  И  перед  ними  распахнулось  громадное
пространство, и бесчисленное множество большеглазых  Потерянных  наполняло
его. Они собирались в небольшие группы - семьи?  -  члены  которых,  тесно
сгрудившись, поддерживали небольшие костерки, скребли и полировали  кости,
вырезали украшения, выискивали друг на друге паразитов. Когда появился  их
маленький отряд, головы тех, кто поближе, повернулись,  и  Дэмьен  отметил
отблески огня на украшениях, тонких каменных резцах  и  осколках  раковин,
продетых через щеки, ноздри, даже сквозь веки.  Большей  частью  это  были
мужчины. Сильнейшими, очевидно, были те, на  ком  больше  всего  болталось
таких украшений,  причем  натыканных  в  самые  болезненные  места.  Какая
особенность поведения вызвала такую странную моду? Дэмьен увидел,  что  их
утыканный проводник оглядывает присутствующих с видом  превосходства.  Он,
по-видимому, здесь кто-то вроде вождя. Или священника. Есть  ли  у  ракхов
священство?
   На стенах, богато,  хотя  и  примитивно  разукрашенных,  многочисленные
рисунки  древесным  углем  и  пятна  лишайника  сливались  в  грубый,   но
достаточно сложный узор. И здесь Потерянные укрепляли  стены  каркасом  из
костей  съеденных  животных,  но  тут   они,   казалось,   служили   более
декоративным,  нежели  практическим  целям.  Отполированные   до   сияющей
белизны, кости мерцали, как драгоценные камни, в неверном свете ракханских
костров. Косточки ступней и кистей, тонкие фаланги пальцев  были  выложены
наподобие мозаики и скреплены каким-то природ