ршенно
уверена - а к этому времени она уже доверяла своим инстинктам, ведь  так
долго ей, кроме них, нечем было руководствоваться, - что Дариен все  еще
там.  Его  притягивало  это  место,  удерживало,  а  если  он  находится
поблизости, то мог ее слышать. А если слышал?
   Она не знала, как он поступит. Знала  только,  что  если  кто-нибудь,
где-нибудь  мог  удержать  его  от  путешествия  к  отцу,  то  это  была
Дженнифер. С ее бременем и ее горем, с настойчивым убеждением  с  самого
начала, что ее ребенок должен  жить.  Но  его  больше  нельзя  оставлять
одного, сказала себе Ким. Не может же Дженнифер не понять этого? Он идет
в Старкадх, одинокий и неустроенный. Неужели его  мать  не  простит  Ким
этого вмешательства?
   Ким вернулась к остальным. Джаэль тоже встала и стояла очень высокая,
собранная, полностью осознающая то, что только что было сделано.
   - Не следует ли нам ее предупредить? Что она сделает, если он  придет
к ней?
   Ким вдруг почувствовала себя измученной и хрупкой. Она сказала:
   - Не знаю. Не знаю, пойдет ли он туда. Возможно. Думаю, Шарра  права,
он ищет дом. Что касается необходимости ее предупредить..,  я  не  знаю,
как. Простите.
   Джаэль осторожно вздохнула.
   - Я могу перенести нас туда.
   - Как? - спросила Шарра. - Как ты можешь это сделать?
   - При помощи магии и крови, - ответила другим,  более  тихим  голосом
Верховная жрица Даны.
   Ким испытующе посмотрела на нее.
   - Но следует ли это делать? Разве тебе не нужно оставаться в Храме?
   Джаэль покачала головой.
   - Мне там было в последние дни тревожно, чего  никогда  не  случалось
прежде. Думаю, Богиня готовила меня к этому.
   Ким посмотрела на Бальрат на своем пальце, на его ровное,  бессильное
мерцание. От него помощи ждать не приходится. Иногда она ненавидела  это
кольцо с пугающей страстью. Она посмотрела на подруг.
   -  Она  права,  -  спокойно  произнесла  Шарра.  -  Дженнифер   нужно
предупредить, если он идет к ней.
   - И утешить потом, по крайней  мере,  -  к  ее  удивлению,  прибавила
Джаэль. - Ясновидящая, решай быстро! Нам придется ехать обратно в  Храм,
чтобы это проделать, а время - это как раз то единственное, чего  у  нас
нет.
   - У нас нет множества вещей, - поправила ее Ким почти рассеянно.  Но,
произнося эти слова, она уже кивала головой.
 
*** 
 
   Для нее привели еще одну лошадь. Позднее, во второй половине дня, под
куполом Храма, перед алтарем, Джаэль  произнесла  слова  молитвы,  слова
силы. Она пустила себе кровь - много крови, как она и  предупреждала,  -
затем установила связь со жрицами Мормы в Гуин Истрат и  вместе  с  ними
дотянулась до  корней  земли,  к  земному  корню,  чтобы  получить  силу
Матери-богини, достаточную для того, чтобы отправить трех  женщин  очень
далеко, на каменистый берег океана.
   По любым меркам, существующим для подобных вещей, это не заняло много
времени, но даже при этом к тому времени, как они прибыли, надвигающаяся
буря почти настигла их всех, а ветер и волны бушевали с неистовой силой.
***
 
   Даже  обратившись  филином,  Дариен  Венец  не  потерял,  тот  прочно
держался на его голове. Однако ему пришлось нести кинжал в клюве, а  это
было утомительно. Он уронил его в траву у корней  своего  дерева.  Никто
его не возьмет. Все другие животные в этой  роще  боялись  его  к  этому
времени. Он мог убивать глазами.
   Он сам узнал об этом всего две ночи назад,  когда  полевая  мышь,  за
которой он охотился, чуть было не скрылась под гнилым бревном  в  сарае.
Он был голоден и пришел в ярость. Его глаза вспыхнули - он всегда  знал,
когда это происходило, хотя еще не совсем умел ими управлять, -  и  мышь
обуглилась и умерла.
   В ту ночь он проделал это еще три раза, хотя уже не  был  голоден.  В
обладании такой силой было скрыто некое удовольствие и еще  определенная
потребность. Это он не совсем понимал. Он полагал,  что  это  в  нем  от
отца.
   На следующую ночь, когда он уже засыпал в собственном обличье, или  в
обличье, которое выбрал для себя неделю назад, и уже почти погрузился  в
сон, его настигло воспоминание. Он вспомнил  минувшую  зиму,  голоса  из
бурана,  которые  звали  его  каждую  ночь.  Тогда  он  ощущал   ту   же
настоятельную  потребность,  вспомнил  он.  Желание  выйти  на  холод  и
поиграть с дикими голосами среди снежных вихрей.
   Больше он не слышал тех голосов. Они его не звали. Он спросил себя  -
это была трудная мысль, - не перестали ли они его звать потому,  что  он
уже пришел к ним. Маленьким мальчиком, совсем недавно, когда  его  звали
те голоса, он пытался с ними  бороться.  Ему  помогал  Финн.  Он  обычно
шлепал босиком по холодному полу и забирался в постель к Финну, и  тогда
все было в порядке. Теперь рядом не было никого, кто мог бы все привести
в порядок. Он умел убивать глазами, а Финн ушел.
   С этой мыслью он уснул в пещере,  высоко  в  горах  к  северу  от  их
домика. А утром увидел седую женщину, которая спустилась по  тропинке  и
стояла у озера. Затем, когда она снова вернулась в дом, он пошел за ней,
и она позвала его, и он спустился по лестнице, о  существовании  которой
никогда не подозревал.
   Она его тоже боялась. Все боялись. Он умел убивать  глазами.  Но  она
говорила с ним тихо и улыбнулась один раз. Он уже давно не видел,  чтобы
кто-то ему улыбался. С тех пор, как покинул поляну Древа Жизни  в  своем
новом, более взрослом теле, к которому никак не мог привыкнуть.
   И он знал свою мать, настоящую мать. Ту, о которой Финн говорил,  что
она была похожа на королеву и любила его, несмотря на то что ей пришлось
уехать. Она сделала его особенным,  сказал  Финн,  и  он  сказал  что-то
еще.., насчет того, что Дариен должен быть хорошим, чтобы заслужить  эту
свою  особенность.  Что-то  в  этом  роде.  Вспоминать  становилось  все
труднее. Он, однако, удивлялся, почему она сделала его способным убивать
так легко, а иногда и желающим убивать.
   Он думал спросить об этом седую женщину, но теперь  ему  было  не  по
себе в замкнутом пространстве домика, и он побоялся рассказать ей насчет
убийств. Он испугался, что она возненавидит его и уйдет.
   Потом она показала ему Свет и сказала, что он предназначен для  него.
Не смея в это поверить, потому что эта вещь была  такой  прекрасной,  он
позволил ей надеть ее себе на голову. Свет против Тьмы, назвала она  ее,
и, когда она это говорила,  Дариен  вспомнил  еще  одно,  сказанное  ему
Финном: он должен ненавидеть Тьму и голоса пурги, которые  доносятся  из
Тьмы. А теперь, как ни поразительно, несмотря на то, что он - сын Ракота
Могрима, ему дают драгоценный камень Света.
   А потом он погас.
   Только уход Финна причинил ему такую же боль. Он почувствовал  ту  же
пустоту, ту же сокрушительную потерю. А потом, среди всех этих ощущений,
из-за них, он почувствовал, что его глаза сейчас станут красными, и  они
стали красными. Он ее не убил. Мог бы, легко, но только сбил ее с ног  и
пошел за еще одним сияющим предметом, который увидел в той  комнате.  Он
не знал, зачем взял его и что это такое. Он просто его взял.
   Только когда он собрался уходить и она попыталась его остановить,  он
понял, как он может причинить ей такую же боль, какую она причинила ему,
и поэтому в тот момент он решил, что отнесет этот  кинжал  своему  отцу.
Его голос ему самому казался  холодным  и  сильным,  и  он  увидел,  как
побледнело ее лицо, когда он покидал комнату. Он вышел из дома  и  снова
превратился в филина.
   Позже в тот день приехали другие люди,  и  он  наблюдал  за  ними  со
своего дерева в лесу к западу от домика. Он видел,  как  беседовали  три
женщины у озера, хотя и не мог слышать, о чем они  говорили,  и  слишком
боялся приблизиться к ним в обличье филина.
   Но  затем  одна  из  них,  та,  что  с  черными  волосами,  встала  и
воскликнула так громко, что он услышал: "Бедный  ребенок!  Никто,  ни  в
одном из миров, не может быть  таким  одиноким!"  -  и  понял,  что  она
говорит о нем. Тогда ему захотелось спуститься, но он все еще боялся. Он
боялся, что его глаза захотят стать красными, а он не будет  знать,  как
их  остановить.  Или  как  прекратить  то,  что  он  делал,  когда   они
становились такими.
   Поэтому он ждал, и через несколько  мгновений  седая  женщина  прошла
немного вперед, к нему, и позвала его по имени.
   Та его часть, которая была филином, так испугалась, что он  несколько
раз взмахнул крыльями и взлетел чисто рефлекторно, но потом справился  с
собой. А потом он услышал, что она говорит ему, где находится его мать.
   Это было все. Через несколько секунд они  уехали.  Он  снова  остался
один. Сидел на дереве, в обличье филина, пытаясь решить, что ему делать.
   Она была похожа на королеву, сказал тогда Финн.
   Она любила его.
   Он слетел с дерева, снова взял в клюв кинжал и полетел. Та его часть,
которая была филином, не хотела лететь  днем,  но  он  был  больше,  чем
филин, гораздо больше. Нести кинжал было тяжело, но он справлялся.
   Он летел на север,  но  недолго.  К  западу  от  Пендаранского  леса,
сказала седовласая. Он знал, где это, хотя и не  знал,  откуда  ему  это
известно. Он постепенно начал отклоняться к северо-западу.
   Он летел очень быстро. Надвигалась буря.
 
Глава 5 
 
   В том месте, куда они все стремились, - все они:  повелитель  волков,
мчащийся в обличье волка, Дариен, летящий филином с клинком в клюве, три
женщины, отправленные из Храма властью Даны, - на  балконе  Башни  Лизен
стояла Дженнифер, глядя в морскую даль.  Волосы  ее  развевал  крепнущий
ветер.
   Она стояла так неподвижно, что,  если  бы  не  ее  глаза,  беспокойно
скользящие  по  белым  шапочкам  волн,  ее  можно  было  бы  принять  за
скульптуру на носу корабля, а не за живую  женщину,  ожидающую  на  краю
земли  возвращения  этого  корабля.  Они  находились  намного   севернее
Тарлиндела, как она знала, и отчасти ее это удивляло.  Но  именно  здесь
Лизен ждала возвращения корабля  от  Кадер  Седата,  и  в  глубине  души
Дженнифер жила уверенность, что здесь ей и следует находиться. Но сквозь
эту уверенность, словно сорная трава в саду,  пробивалось,  разрасталось
дурное предчувствие.
   Ветер дул с юго-запада, и с тех пор, как время перевалило за полдень,
он дул все сильнее. Не отрывая глаз  от  моря,  она  отошла  от  низкого
парапета и села в кресло, которое вынесли для  нее  на  балкон.  Провела
пальцами по полированному дереву. Его  сделали,  как  сказала  Брендель,
мастера из Данилота, задолго до того,  как  была  построена  сама  Башня
Анор.
   Брендель находился здесь с ней, и Флидис тоже, знакомые духи, никогда
не отходящие далеко и не заговаривающие с ней, если она сама  к  ним  не
обращалась.  Та  часть  ее  существа,  которая  оставалась   по-прежнему
Джениифер Лоуэлл,  смешливой,  остроумной,  изобретательной,  восставала
против этой обременительной серьезности. Но  год  назад  после  прогулки
верхом ее похитили, Ким теперь стала Ясновидящей, она несла  собственное
бремя, а Кевин умер.
   А она сама стала Джиневрой, и Артур был здесь,  снова  призванный  на
войну против Тьмы, и он был все таким  же,  как  когда-то.  Он  пробился
сквозь стены,  которые  она  возвела  вокруг  себя  после  Старкадха,  и
освободил ее однажды в ясный полдень, а потом уплыл к острову смерти.
   Она слишком много знала о его судьбе и о собственной горькой  роли  в
ней, чтобы когда-либо снова стать веселой и беззаботной. Она  была  леди
печалей и орудием наказания и, по-видимому, ничего  не  могла  поделать,
чтобы изменить это. Дурное предчувствие  нарастало,  и  молчание  начало
угнетать ее. Она повернулась к Флидису. А в этот момент ее сын  как  раз
летел через реку Уит Лльюин в самом сердце леса, направляясь к ней.
   - Расскажи мне какую-нибудь историю, - попросила она. - Пока  я  буду
смотреть в море.
   Тот, кого она знала при дворе  Артура  под  именем  Талиесина  и  кто
находился сейчас рядом с ней в своем истинном,  древнем  обличье,  вынул
изо рта изогнутую трубку, выпустил колечко дыма на ветер и улыбнулся.
   - Какую историю? - спросил он. - О чем вы хотите послушать, госпожа?
   Она покачала головой. Ей не хотелось думать.
   - Все равно. - Она пожала плечами и после паузы прибавила:
   - Расскажи мне об Охоте. Ким и Дейв видели их на свободе, это я знаю.
Как на них наложили заклятие? Кто они были, Флидис?
   Он снова улыбнулся, и в его голосе прозвучала немалая гордость.
   - Я расскажу вам  все,  о  чем  вы  просите.  И  сомневаюсь,  что  во
Фьонаваре  найдется  хоть  одно  живое  существо  теперь,  после  смерти
параико, превратившихся в призраки Кат Миголя, кто знает правду об  этой
истории.
   Она искоса, насмешливо взглянула на него.
   - Ты и правда  знал  все  истории,  да?  Все  до  единой,  тщеславный
ребенок.
   - Я знаю истории и отгадки всех загадок во всех мирах, кроме... -  Он
внезапно замолчал.
   Брендель, с интересом наблюдавший  эту  сцену,  увидел,  как  андаин,
лесной дух, неожиданно густо покраснел. Когда Флидис снова заговорил, то
уже другим тоном, и, пока  он  говорил,  Дженнифер  смотрела  на  волны,
слушала и наблюдала, опять превратившись в скУльптуру на носу корабля.
   - Я слышал это от Кинуин и Кернана очень давно, - сказал Флидис,  его
низкий голос прорывался  сквозь  вой  ветра.  -  Даже  андаинов  еще  не
существовало во Фьонаваре, когда этот  мир  появился  в  ткани  времени,
первый из миров Ткача. Нитей светлых альвов еще не было на его Станке, и
гномов тоже, и высоких людей из-за моря, и людей к востоку от гор  и  на
выжженных солнцем землях к югу от Катала.
   Боги и Богини  там  были  и  получили  свои  имена  и  свою  силу  из
милостивых рук  Ткача.  В  лесах  водились  звери,  а  леса  тогда  были
обширными; в озерах, в реках и в просторном море плавали рыбы, а  в  еще
более просторном небе летали птицы. И еще в небе летала Дикая Охота, а в
лесах и долинах, по рекам и горным склонам бродили  параико  в  те  годы
юности мира и давали имена всему, что видели.
   Параико бродили днем, а Охота отдыхала, но по ночам,  когда  всходила
луна, Оуин, семь  королей  и  ребенок  поднимались  в  звездное  небо  и
охотились на зверей в лесах и на равнинах  до  рассвета,  наполняя  ночь
дикой, ужасной красотой своих криков и пением охотничьих рожков.
   - Почему? - не смог удержаться от  вопроса  Брендель.  -  Ты  знаешь,
почему, лесной дух? Знаешь, почему Ткач вплел в  Гобелен  их  страсть  к
убийству?
   - Кто может знать замыслы Ткача? - мрачно спросил Флидис.  -  Но  вот
что мне рассказал Кернан, повелитель зверей: Охота была выткана в  ткани
Гобелена для того, чтобы быть дикой,  непредсказуемой  в  полном  смысле
этого слова, чтобы  заложить  неподконтрольную  нить  ради  свободы  тех
Детей, которые придут после. И таким образом Ткач наложил ограничение на
самого себя, чтобы даже он, сидящий у  Ткацкого  Станка  Миров,  не  мог
заранее предсказать и создать в точности то,  чему  суждено  сбыться.  У
нас, тех, кто пришел  позже,  андаинов,  Детей  Богов,  светлых  альвов,
гномов и всех человеческих рас, у нас  есть  какой-то  выбор,  некоторая
свобода строить свою судьбу благодаря этой произвольной нити Оуина и его
охотников, вплетающейся поочередно в основу, а потом и  ткань  Гобелена,
то появляясь, то исчезая. Они здесь именно для того, как однажды  ночью,
очень давно, объяснил мне Кернан,  чтобы  быть  непредсказуемыми,  чтобы
вмешиваться в замыслы Ткача. Чтобы быть произвольным  фактором  и  таким
образом позволить нам существовать.
   Он замолчал, потому что зеленые глаза Джиневры оторвались от  моря  и
снова обратились к нему, и было в них нечто такое, что сковало его язык.
   - Это слово Кернана? - спросила она. - Произвольный?
   Он напряженно вспоминал, так как выражение ее лица требовало подумать
хорошенько, а это было так давно.
   - Да, - наконец ответил он, понимая, что это важно,  но  не  понимая,
почему. - Он сказал именно так, госпожа. Ткач соткал Охоту и отпустил их
на свободу, чтобы мы, в свою очередь, могли  получить  нашу  собственную
свободу благодаря им. Добро и зло, Свет и Тьма, они есть во  всех  мирах
Гобелена, потому что нить Оуина и королей, которые следуют за  ребенком,
тянется через небо.
   Она теперь отвернулась от моря и смотрела на него. Он не мог прочесть
выражения ее глаз; он никогда не умел читать их выражение. Она сказала:
   - И поэтому, из-за Охоты, стало возможным появление Ракота Могрима.
   Это не был вопрос. Она проникла в самую  глубинную,  самую  печальную
часть этой истории. Он ответил теми словами, которые услышал когда-то от
Кинуин и Кернана, единственными словами, которые можно  было  сказать  в
ответ:
   - Он - та цена, которую мы платим.
   Помолчав, немного  громче,  чем  раньше,  из-за  сильного  ветра,  он
прибавил:
   - Он находится вне ткани Гобелена. Из-за того,  что  Охота  свободна,
неподвластна никому, сам Станок потерял священную неприкосновенность; он
перестал быть всем. Поэтому Могрим сумел прийти извне,  из  вневременья,
из-за стен Ночи, которые окружают всех нас,  остальных,  даже  Богов,  и
войти во Фьонавар, а значит - во все миры.  Он  здесь,  но  не  является
частью Гобелена; он никогда не сделал ничего, что  привязало  бы  его  к
Гобелену, и поэтому не может умереть, даже если вся  ткань  Гобелена  на
Станке рассыплется и все нити будут утрачены.
   Эту часть истории Брендель уже знал, хоть и  не  знал,  как  это  все
началось. С болью в сердце он смотрел на сидящую рядом с ними женщину  и
сумел прочесть одну из ее мыслей. Он не был мудрее, чем Флидис, он  даже
не знал ее так давно, как он, но он настроил свою душу на служение ей  с
той самой ночи, когда она находилась под его защитой, а ее похитили.  Он
сказал:
   - Дженнифер, если все это правда, если Ткач установил ограничение  на
собственную власть определять наши судьбы, то отсюда следует - наверняка
должно следовать, - что приговор Воина может быть отменен.
   Эта мысль зародилась у нее самой, как намек, как  зернышко  света  во
тьме, окружавшей ее. Она смотрела на него  без  улыбки,  не  решаясь  на
улыбку, но черты ее лица смягчились, и  голос  дрогнул,  отчего  у  него
защемило сердце.
   - Знаю, - сказала она. - Я думала об этом. О, друг мой,  неужели  это
возможно? Я  почувствовала  разницу,  когда  впервые  увидела  его,  это
правда! Здесь не было никого, кто был Ланселотом,  так  же  как  я  была
Джиневрой, кто бы помнил мою историю. Я ему это говорила.  На  этот  раз
нас здесь только двое.
   Он увидел на ее лице розовый отсвет, намек на румянец, исчезнувший  с
тех пор, как "Придуин" подняла паруса. Он, казалось, вернул ее  обратно,
во всей ее красоте, из мира статуй и икон в мир живых женщин,  способных
любить и смеющих надеяться.
   Было бы лучше, гораздо лучше, думал альв с горечью позже  той  ночью,
когда не мог уснуть, если бы она никогда не позволяла себе так открывать
свою душу.
   - Продолжать? - спросил Флидис с некоторым высокомерием, свойственным
искусному рассказчику.
   - Пожалуйста, - мягко пробормотала она, снова поворачиваясь  к  нему.
Но потом, когда он снова начал рассказ, она опять не  отрывала  глаз  от
моря. И, сидя так, она  слушала  его  повествование  о  том,  как  Охота
потеряла ребенка, всадника Иселен, в  ту  ночь,  когда  они  передвинули
луну. Она пыталась внимательно  слушать  переливы  его  низкого  голоса,
доносящегося с порывами ветра. О  том,  как  Коннла,  самый  могучий  из
параико,  согласился  наложить  заклятие,  которое  заставило  бы  Охоту
отправиться на покой до тех пор,  пока  не  родится  еще  один  ребенок,
который сможет пойти вместе с  ними  по  Самому  Долгому  Пути  -  Пути,
который вьется между мирами и звездами.
   Однако как она ни старалась, но не могла совладать со своими мыслями,
потому что объяснение андаина проникло в ее душу, и не только  так,  как
понял Брендель. Этот вопрос о произвольности, о подаренном Ткачом  своим
детям выборе, привносил