Затем его голос стал еще ниже, в него  вплелась  новая  нота,  и  Ким
увидела,  что  в  круг  вошел  один  великан,  выше  ростом  любого   из
присутствующих великанов, и глаза его, даже за гранью этого мира,  сияли
ярче других глаз. Из песни Руаны она узнала, что  это  был  сам  Коннла,
который совершил грех, когда связал заклятием Оуина, и  еще  раз,  когда
создал Котел. Коннла, который один ушел из Кат Миголя, от своего  народа
в добровольное изгнание  -  и  его  снова  призвали  этой  ночью,  когда
призывали каждого из них, чтобы заново оплакать.
   Ким увидела Кевина, занимавшего почетное место среди  собравшихся.  И
увидела Исанну, бесплотную даже среди призраков, так как она ушла дальше
любого из них, ушла так далеко, принеся свою жертву, что  Ким  не  могла
понять, как Руане удалось вернуть сюда ее тень.
   И, наконец, настал момент, когда новые фигуры  перестали  вплывать  в
круг. Ким посмотрела на Руану: он медленно раскачивался взад-вперед, его
глаза были закрыты под тяжестью бремени, которое он нес. Она видела, как
его руки  крепко  сжались  на  коленях,  когда  его  голос  изменился  в
последний раз и спустился еще глубже, нашел доступ к  еще  более  чистой
печали.
   Одного за другим,  в  непостижимую  широту  своей  души,  он  вызывал
мертвых цвергов и ургахов, которые взяли в плен его народ, и убивали их,
и поедали мертвых.
   Ким не знала, что могло сравниться по величию  с  поступком,  который
Руана  совершал  в  тот  момент.  Это  было  утверждение,  абсолютное  и
неопровержимое, сущности его народа. Чистый  звук  в  просторной  ночной
тьме, провозглашающий, что параико по-прежнему не знают  ненависти,  что
они способны подняться над самым худшим из того, на что  способен  Ракот
Могрим.
   В тот момент Ким почувствовала себя очищенной, преображенной тем, что
создавал Руана, и, когда увидела, что он открыл глаза и смотрит на  нее,
продолжая петь, она поняла, что последует дальше. Но в  его  присутствии
она ничего не боялась: смотрела, как он поднял палец и, пользуясь им как
лезвием, разрезал кожу на своем  лице  и  предплечьях,  нанес  глубокие,
длинные раны.
   Кровь не потекла. Совсем, ни капли, хотя кожа разошлась по краям ран,
и она видела внутри обнаженные нервы и артерии.
   Он посмотрел на нее. Не испытывая  страха,  совершенно  не  страшась,
охваченная стремлением оплакивать и искупить, Ким подняла руки и провела
ногтями по щекам, а потом вдоль вен на руках, чувствуя,  как  расходится
кожа под ее ногтями. Она была врачом и знала, что так можно убить.
   Но этого не случилось. Из ее ран тоже не потекла  кровь,  хотя  слезы
продолжали литься из глаз. Слезы печали и благодарности за то, что Руана
предложил ей это, что у него хватило сил сотворить магию такой  глубины,
что даже она, которая не принадлежала к народу параико и которая несла в
себе столь  глубокое  горе  и  чувство  вины,  могла  найти  прощение  в
бескровных обрядах в присутствии мертвых.
   Когда  голос  Руаны  взлетел  на   последних   нотах   Каниора,   Ким
почувствовала, что раны  ее  закрываются,  и  опустив  взгляд  на  руки,
увидела, что раны срослись, не оставив шрамов, и из самой глубины своего
существа поблагодарила его за то, что он ей подарил. И тут  она  увидела
огонь Бальрата. Хуже с ней еще  ничего  не  случалось,  даже  когда  она
подняла Артура с его места успокоения в  Авалоне,  среди  летних  звезд.
Воин был обречен волей Ткача на свою долгую судьбу,  обречен  восставать
из мертвых и страдать во все времена и во  всех  мирах,  в  расплату  за
убитых детей. Она нарушила его покой ужасным именем, брошенным с вершины
холма, и ее собственное сердце едва не разорвалось от боли.  Но  не  она
определила его судьбу,  это  произошло  давным-давно.  Они  с  Бальратом
ничего не создали, ничего не изменили. Она  всего  лишь  принудила  его,
испытывая сожаление, делать то, чему он был предназначен.
   Сейчас все было иначе, невообразимо хуже, так как вспыхнувшее  кольцо
сделало реальным образ из ее сна, и Ким наконец поняла, зачем она здесь.
Чтобы освободить параико, да, но не только  для  этого.  Как  это  могло
произойти во время войны, и именно с ней?  Ее  привело  сюда  кольцо,  а
Бальрат обладал призывающей силой. Силой дикой, не допускающей сожалений
и  жалости,  признающей  лишь  требования  войны,   веления   абсолютной
необходимости.
   Она пришла в Кат Миголь, чтобы заставить выступить великанов. В самый
необычайный  момент  их  долгой  истории,  в  час  самого  триумфального
утверждения их сущности, она явилась, чтобы их изменить. Чтобы лишить их
собственной природы и защиты,  ей  сопутствующей;  чтобы  их  совратить;
чтобы вывести их на битву. Несмотря на то, что мир вплетен  в  их  душу.
Несмотря на величие того, что только что сделал Руана, на  тот  бальзам,
который он пролил на ее душу, на честь которой он удостоил двух  любимых
ею людей из числа умерших.
   Несмотря ни на что. Она была тем, чем была, а камень безумствовал, он
требовал от нее погубить параико, чтобы  они  могли  принять  участие  в
войне против Могрима.  Что  они  могли  сделать,  Ким  не  знала.  Такой
целительной ясности ей не было даровано. Ведь это чересчур облегчило  бы
ей задачу, не так ли? - с едкой горечью подумала она.
   Ничто не должно облегчить ей задачу, и всем им  тоже,  поправила  она
себя. Она подумала об Артуре. О Поле на Древе Жизни. Об Исанне. О Кевине
в снегу перед Дан Морой. О Финне  и  о  Таборе,  стоящем  сейчас  за  ее
спиной. Потом подумала о Дженнифер в Старкадхе и о Дариене и заговорила:
   - Руана, только Ткач и еще, возможно, Боги знают, смогу ли я получить
прощение за то, что обязана сейчас сделать. - После звучного Каниора  ее
голос казался слишком слабым  и  хриплым.  Он  осквернял  тишину.  Руана
смотрел на нее сверху и ничего не говорил, ждал. Он очень  ослабел:  Ким
видела на его лице усталость.
   Они все измучены слабостью и голодом, она это знала.  Легкая  добыча,
прибавил с горечью ее внутренний голос.  Она  покачала  головой,  словно
желая прогнать эти мысли. Она попыталась  глотнуть,  но  во  рту  у  нее
пересохло. Она видела, что Руана смотрит  на  Бальрат.  Камень  жил,  он
принуждал ее.
   - Возможно, ты еще пожалеешь, что пел ту  спасительную  песнь,  чтобы
позвать меня сюда. Но могло случиться и так, что Камень Войны привел  бы
меня сюда, даже если бы ты хранил молчание. Я не знаю. Знаю только,  что
пришла не только для того, чтобы освободить вас, но и  для  того,  чтобы
заставить вас спуститься с гор, данной мне властью кольца, и вступить  в
войну против Ракота Могрима.
   Среди стоящих  вокруг  них  параико  раздался  тихий  ропот,  но  Ким
смотрела только на Руану и видела, что выражение его серьезных  глаз  не
изменилось. Он ответил очень тихо:
   - Мы не можем идти воевать, Ясновидящая. Мы не умеем сражаться  и  не
умеем ненавидеть.
   - Тогда я должна вас научить! - воскликнула она, горе охватило ее,  а
Камень Войны на руке вспыхнул так ярко, как никогда прежде.
   Боль была настоящей. Глядя на свою руку, она увидела ее  в  окружении
колеблющихся языков пламени, более яркого, чем пламя  костров,  на  него
почти невозможно было  смотреть.  Почти.  Она  должна  была  смотреть  и
смотрела. Бальрат был ее силой, дикой и безжалостной, но воля  и  знания
принадлежали ей самой, и еще мудрость Ясновидящей, необходимая для того,
чтобы заставить эту силу действовать. Могло показаться,  что  камень  ее
принуждает, но она знала, что  это  не  совсем  так.  Он  реагировал  на
необходимость, на войну,  на  смутные  образы  из  ее  снов,  но,  чтобы
освободить его могущество, нужна была ее воля. Поэтому она  взвалила  на
плечи эту тяжесть, приняла цену могущества и, глядя в самое сердце огня,
окутавшего ее руку, послала в  него  мысленный  образ  и  смотрела,  как
Бальрат отразил его и сделал зримым  в  воздухе  внутри  круга  параико.
Образ, который должен был научить великанов ненавидеть и, таким образом,
лишить их безгрешности.
   То был образ Дженнифер Лоуэлл, которая была, как  они  теперь  знали,
Джиневрой, обнаженной и одинокой в Старкадхе перед Могримом. Они увидели
Разрушителя, огромного в своем плаще с  капюшоном,  лишенного  лица,  не
считая глаз. Они увидели его изувеченную руку и как он держал  эту  руку
над ее телом, чтобы капли черной крови обжигали ее там, куда  падали,  и
жгучая боль самой Кимберли казалась ничтожной по сравнению  с  тем,  что
она видела. Они услышали слова Дженнифер, столь ослепительно  вызывающие
в этом ужасном месте, что сердце разрывалось слушая их, и  грязный  смех
Могрима и увидели, как он упал на нее.  Увидели,  как  он  начал  менять
облики и услышали, что  он  говорил,  и  поняли,  что  он  разрушает  ее
рассудок, чтобы найти новые способы пыток.
   Это продолжалось очень долго. На Ким одна за другой накатывали  волны
тошноты, но  она  заставляла  себя  смотреть.  Дженнифер  побывала  там,
пережила это и уцелела, а теперь ужас  этой  картины  лишал  параико  их
общей души. Они не могли отвести взгляды, власть Бальрата  вынуждала  их
смотреть, поэтому Ким тоже должна была смотреть. Кара в самом обычном из
известных ей смыслов этого слова. Поиск искупления там, где его не могло
быть. Но она смотрела. Увидела Блода, гнома, когда он появился на сцене,
и страдала за Брока, который  вынужден  был  увидеть  это  окончательное
предательство.
   Она увидела все, до самого конца.
   Потом в Кат Миголе воцарилась абсолютная тишина. Ким даже не  слышала
дыхания параико. Ее собственная онемевшая, истерзанная душа жаждала хоть
какого-то звука. Пение птиц, шум воды,  смех  детей.  Ей  необходим  был
свет. Более теплый и добрый, чем красный огонь костров,  или  звезд  над
горами, или луны.
   Но ничего из этого ей не было дано. Вместо этого она  осознала  нечто
иное. С того мгновения, когда они вступили в пределы Кат  Миголя,  здесь
присутствовал страх: осознание присутствия мертвых во всей их  нерушимой
безгрешности,  охраняющих  это  место  при   помощи   проклятия   крови,
подаренного им.
   Это проклятие исчезло.
   Ким не заплакала. Это выходило далеко за пределы печали.  Затрагивало
саму ткань Гобелена на Станке Ткача. Она крепко прижимала правую руку  к
груди: рука была обожжена,  и  к  ней  было  больно  прикасаться.  Огонь
Бальрата еще теплился; казалось, в самой его глубине тлеют угли.
   - Кто ты? - спросил Руана, и голос его дрогнул. - Кто ты такая, чтобы
сделать это с нами? Лучше бы мы умерли в пещерах.
   Это было так больно. Ким открыла рот, но не нашла слов.
   - Это не так, - ответил за нее  другой  голос.  Это  заговорил  Брок,
верный, упорный Брок из Банир Тала - Это не так, народ параико. -  Когда
он начал, голос его был слабым, но с каждым словом набирал  силу.  -  Вы
знаете, кто она такая, и знаете природу того, что она носит  на  пальце.
Мы ведем войну, и Камень Войны Махи и Немаин призывает тех, в  ком  есть
нужда. Неужели вы так высоко цените свое миролюбие,  что  готовы  отдать
власть Могриму? Как долго вы проживете, если мы уйдем отсюда и  погибнем
на войне? Кто вспомнит о вашей безгрешности,  когда  все  вы  и  все  мы
погибнем или станем рабами?
   - Ткач вспомнит, - мягко ответил Руана. Это остановило Брока, но лишь
на мгновение.
   - И Ракот тоже, - возразил он. - А вы слышали его смех,  Руана.  Если
бы Ткач определил вашу судьбу неприкосновенной и неизменной, могли бы вы
измениться после того, что мы сегодня увидели?  Могли  бы  возненавидеть
Тьму, как ненавидите теперь? Могли бы встать в  ряды  армии  Света,  как
теперь? Несомненно, в этом и заключается ваша судьба, народ Кат  Миголя.
Судьба, которая позволяет вам вырасти, когда нужда велика, как бы сильна
ни была боль. Выйти из укрытий этих пещер и стать одним целым с нами, со
всеми мирами Ткача, которым угрожает Тьма.
   Его последние слова звенели в воздухе. Снова воцарилась тишина. Потом
раздался голос из круга великанов:
   - Мы погибли.
   - Мы потеряли проклятие крови.
   - И Каниор. -  Вопли  разрастались,  сердца  разрывались  от  горя  и
утраты.
   - Стойте! - Еще один голос. Не Руаны. Не Брока. -  Народ  параико,  -
произнес Дальридан, - простите мою самонадеянность, но я хочу задать вам
вопрос.
   Вопли  постепенно  стихли.  Руана  наклонил  голову  к  разбойнику  с
Равнины.
   - В том, что вы делали сегодня ночью, - спросил Дальридан, - в каждом
великом деянии сегодняшней ночи разве вы не  почувствовали  прощания?  В
Каниоре, который собрал вместе и оплакал каждого из параико,  когда-либо
существовавшего на свете, разве не увидели вы знака  от  Ткача,  который
вас создал, что чему-то пришел конец?
   Затаив дыхание, прижимая к себе обожженную руку, Ким ждала.  И  тогда
заговорил Руана.
   - Я увидел, - ответил он, и по голому плато пронесся вздох,  подобный
шуму ветра в деревьях. - Я действительно это почувствовал, когда  увидел
Коннлу, увидел, как он великолепен. Единственный из нас,  кто  преступил
границы и действовал в мире за этим перевалом, когда погрузил Охоту в ее
долгий сон. Наш народ назвал это прегрешением, несмотря на то  что  Оуин
сам просил его об этом. А потом он сделал Котел, чтобы вернуть свою дочь
к жизни, а этот поступок был непоправимой ошибкой, и  он  привел  его  к
изгнанию. Когда я увидел его сегодня, самого могущественного среди наших
мертвых, я понял, что настали перемены.
   Ким ахнула, то был вздох облегчения, исторгнутый из ее боли.
   Руана повернулся к ней. Осторожно поднялся и встал во весь  рост  над
ней посреди круга. И сказал:
   - Прости мою резкость. Это для тебя такое же горе, как и для нас.
   Она покачала головой, все еще не в состоянии ответить.
   - Мы спустимся с гор, - сказал он. - Настало время.  Мы  покинем  это
место и сыграем свою роль в том что произойдет. Но вот что  я  скажу,  -
прибавил он, - и знай, что это правда: мы не станем убивать.
   И тут наконец к ней вернулся дар речи. Она тоже встала.
   - Я знаю, что это правда, - ответила Ким, и сейчас ее устами говорила
Ясновидящая Бреннина. - Не думаю, что в  этом  ваше  предназначение.  Вы
изменились, но не настолько, и  не  все  ваши  дары  потеряны,  как  мне
кажется.
   - Не все, - серьезно подтвердил он. - Ясновидящая, куда бы ты хотела,
чтобы мы пошли? В Бреннин? К Андарьен? В Эриду?
   - Эриду больше нет, - впервые заговорил Фейбур.  Руана  повернулся  к
нему. - Дождь смерти шел там три дня, до сегодняшнего  утра.  Никого  не
осталось ни в одном уголке на земле Льва.
   Глядя на Руану, Ким  заметила,  как  в  глубине  его  взгляда  что-то
изменилось.
   - Я знаю о дожде, - сказал он.  -  Мы  все  знаем.  Это  часть  наших
воспоминаний. Именно дождь смерти начал разрушение мира.  Тогда  он  шел
всего несколько часов. Могрим еще не был настолько силен.
   Борясь с усталостью, с видимым усилием он встал очень прямо.
   - Ясновидящая, это первая роль, которую мы сыграем. С дождем приходит
чума, и нет надежды вернуться в  Эриду  до  тех  пор,  пока  мертвые  не
преданы земле. Но никакая чума не может повредить  параико.  -  Ты  была
права: мы потеряли не все то, чем  одарил  нас  Ткач.  Только  проклятие
крови и Каниор, которые порождал покой нашей души. Но у нас  остались  и
другие волшебные дары, и большинство из них  помогают  победить  смерть,
как Котел Коннлы. Утром мы отправимся отсюда на восток, чтобы похоронить
погибших от смертельного дождя в Эриду, и тогда эта земля  снова  сможет
ожить.
   Фейбур поднял на него глаза.
   - Спасибо, - шепнул он. - Если кто-то  из  нас  переживет  Тьму  этих
дней, мы не забудем о вас. - Он заколебался. - Если вы зайдете  в  самый
большой дом на улице Купцов в Аккаизе, вы найдете лежащую  там  девушку,
высокую и стройную, чьи волосы когда-то блестели, как пшеничные поля под
солнцем.., ее звали Арриан. Пожалуйста, обращайтесь с ней бережно,  ради
меня.
   - Хорошо, - ответил Руана с бесконечным состраданием.  -  И  если  мы
снова встретимся, я скажу тебе, где она лежит.
   Ким повернулась и вышла из круга. Они расступились перед ней,  и  она
подошла к краю плато и остановилась спиной к остальным, глядя на  темные
горы и на звезды. Ее рука, покрытая волдырями, болела, а бок ныл еще  со
вчерашнего дня. Кольцо полностью выдохлось; казалось, оно  спит.  Она  и
сама нуждалась во сне. Мысли обгоняли друг друга в ее  голове,  и  нечто
другое, еще не ставшее ясной мыслью, начинало зарождаться. У нее хватало
мудрости не напрягаться, чтобы добиться Прозрения, которое приближалось,
поэтому она отошла в темноту и стала ждать.
   Она услышала за спиной голоса.  Ким  не  обернулась,  но  они  стояли
близко, и она невольно все слышала.
   - Прости меня, - сказал Дальридан и нервно кашлянул. -  Но  я  слышал
вчера рассказ о том, что женщины и дети дальри остались одни в последнем
лагере у Латам. Это правда?
   - Правда, - ответил Табор. Его голос был  тонким  и  далеким,  но  он
отвечал изгнаннику с учтивостью. - Все всадники Равнины ушли на север, к
Селидону. Три  ночи  назад  видели,  как  армия  Тьмы  промчалась  вдоль
Андарьен. Авен пытался опередить их и первым добраться до Адеин.
   Ким ничего об этом не знала. Она закрыла  глаза,  пытаясь  рассчитать
расстояние и время, но не смогла. И про себя помолилась, глядя  в  ночь.
Если дальри погибли, все,  что  могли  бы  сделать  остальные,  лишалось
смысла.
   - Авен! - тихо воскликнул Дальридан. - У нас есть авен? Кто?
   - Айвор дан Банор, - ответил Табор,  и  Ким  услышала  в  его  голосе
гордость. - Мой отец. - Затем, через секунду,  так  как  его  собеседник
молчал, он спросил:
   - Ты его знаешь?
   - Я его знал, - сказал Дальридан. - Если ты его сын, то ты, наверное,
Ливон.
   - Табор. Ливон - мой старший брат. Откуда ты его знаешь? Из какого ты
племени?
   В наступившем  молчании  Ким  почти  что  слышала  внутреннюю  борьбу
Дальридана с самим собой. Но он ответил.
   - У меня нет племени, - вот и все, что  он  сказал.  Послышались  его
удаляющиеся шаги, и он вернулся к кругу великанов.
   Не одну ее гнетут сегодня печали,  подумала  Ким.  Этот  разговор  ее
взволновал, пробудил еще одну нить тревоги в уголке сознания. Она  снова
углубилась в свои мысли, стремясь к тишине.
   - С вами все в порядке?
   Нимфа Имрат двигалась бесшумно; голос Табора раздался совсем рядом, и
Ким вздрогнула. На этот раз она все же обернулась,  благодарная  ему  за
доброту. Она болезненно сознавала, что она с ним сделала. И ей стало еще
больнее, когда она посмотрела на Табора. Он был смертельно бледен, почти
как призрак Кат Миголя.
   - Кажется, да, - ответила она. - А с тобой?
   Он пожал плечами мальчишеским жестом. Но он был гораздо  больше,  чем
просто мальчишка, ему пришлось стать таким. Она посмотрела на  создание,
верхом на котором он сидел, и увидела, что ее рог снова  стал  чистым  и
мягко светится в темноте. Он проследил за ее взглядом.
   - Во время Каниора, - сказал он с изумлением в голосе, -  пока  Руана
пел, кровь исчезла с рога. Не знаю, каким образом.
   - Он дал вам отпущение, - ответила Ким. - Каниор - это очень  сильная
магия. - Она помолчала. -  Была  сильной,  -  поправилась  она,  осознав
истину. Это она положила ей конец. Она оглянулась на  параико.  Те,  кто
мог ходить, носили воду из-за кряжа - там, наверное, находился ручей или
колодец - для остальных. Ее спутники им помогали. И глядя  на  них,  она
наконец расплакалась.
   И внезапно, к ее изумлению, пока она  плакала,  Имрат  опустила  свою
прекрасную голову, старательно отводя рог в сторону, и нежно толкнула ее
носом. Этот жест,  совершенно  неожиданный,  открыл  последние  шлюзы  в
сердце Ким. Она посмотрела сквозь слезы на  Табора  и  увидела,  как  он
кивнул, давая разрешение. Тогда  она  обвила  руками  шею  великолепного
создания, которое призвала и которому приказала убивать, прижалась своей
головой к голове единорога и позволила себе разрыдаться.
   Никто их не беспокоил, никто не приближался к  ним.  Через  некоторое
время, К