му
единственному дару,  который  он  жаждал  получить  от  Нее,  и  вылил  свою
дымящуюся кровь прямо в черную дыру в полу, призывая Дану, умоляя ее выйти к
нему из чрева земли во имя Майдаладана.
   В зале за спиной совершенно померк тот  оранжевый  свет.  И  он,  стоя  в
кромешной темноте, уверенно ждал, ощущая  в  себе  столько  силы  и  столько
желания, словно вся его жизнь собралась в одну точку и  готова  была  упасть
туда, в эту расщелину Дан Мора. Майдаладан. Заветное желание.  Белый  кабан.
Его собственная кровь. Серый пес на снегу у входа в пещеру. Полная луна. Все
его ночи любви и восхождения по бесконечным виткам страсти. И теперь  только
одно.
   И она пришла. И это было больше всего на свете.
   Она пришла, она была здесь ради него, парила во тьме над расщелиной.
   - Лиадон, - прошептала она, и ее чуть хрипловатый от сдерживаемой страсти
голос зажег в его душе настоящий пожар. И она, как бы придавая этой  страсти
окончательную форму, ибо она любила его прежде и еще долго будет любить его,
снова прошептала:
   - Кевин! О, иди же ко мне, дорогой!
   И он бросился к ней.
   И она действительно оказалась там, и ее руки обнимали его  в  темноте,  и
она говорила, что он принадлежит только ей, только ей одной, и  на  какое-то
мгновение ему показалось, что они плывут в воздухе, а затем началось  долгое
падение - вместе. Ее ноги были переплетены с его ногами, он ласкал ее грудь,
целовал ее губы, ее живот, ее бедра, чувствуя, что  под  его  поцелуями  она
раскрывается, точно чашечка  цветка;  чувствовал  себя  диким,  неистовым  и
проник в нее, и они упали куда-то, где не было света, не было  стен.  Из  ее
уст вылетали какие-то слабые страстные стоны, когда она целовала его.  А  он
входил в нее и слышал ее страстную  песнь  любви,  слышал  свое  собственное
отрывистое дыхание, чувствовал, как над ними собирается гроза, и  знал,  что
это и есть главное его предназначение в жизни, и слышал, как Дана произносит
его Истинное Имя и все прочие его имена, известные во всех других  мирах,  и
сладострастно взрывался, проникнув в самые ее глубины огнем своего семени. И
она сгорала в пламени страсти, она вся светилась, она была раскалена добела,
и все это сделал с ней он, и в отблесках этой пламенеющей любви он  заметил,
как земля понемногу приподнимается, чтобы забрать его, и понял,  что  пришел
домой, что наступил  конец  его  странствиям,  конец  страстным  неутоленным
желаниям - и тогда земля бросилась ему навстречу, и каменные стены  растаяли
вокруг них, источая слезы, но в сердце у него  не  было  никаких  сожалений,
только очень много любви,  ощущение  собственной  силы  и  светлой  надежды,
ощущение исполненного желания  -  и  лишь  одна  печаль,  лишь  одна  забота
омрачила те последние  полсекунды,  когда  земля  наконец  встретила  его  и
приняла в свои объятия.
   "Ах, абба!" - совершенно некстати подумал он в этот миг. И  встретился  с
Нею.
 
*** 
 
   А в Храме проснулась Джаэль. И резко села в постели и замерла в ожидании.
Еще через мгновение тот же звук повторился, и на этот раз  ошибки  не  было,
потому что она уже совсем проснулась. Нет, она не могла ошибиться. Тем более
этой ночью. Она все-таки была Верховной жрицей Даны, она носила белые одежды
и оставалась непорочной, она всегда должна  быть  одна,  чтобы  поддерживать
связь с Богиней-матерью, чтобы вовремя услышать этот крик, если он донесется
из глубин Дан Моры. И он был ею услышан. И она снова услышала его, тот крик,
которого, как ей казалось, не услышит никогда, любовный стон, который  земля
не исторгала дольше, чем это мог бы себе представить любой из людей. О, этот
ритуал отправлялся всегда! И каждое утро после Майдаладана он  возобновлялся
вновь с тех пор, как в Гуин Истрат был построен первый Храм. Однако жалобное
пение жриц на рассвете - это нечто совсем другое; это,  в  общем-то,  просто
символ, просто память, а  тот  голос,  что  она  услышала  -  душой?  -  был
совершенно иным. И голос этот оплакивал не некую  символическую  утрату,  но
Возлюбленного  Сына.  Джаэль  встала,  прекрасно  понимая,  что  дрожит  как
осиновый лист, и все еще не до конца поверив в то, что действительно слышала
это.  Но  звуки  все  лились,  пронзительные,  всепроникающие,   исполненные
безвременного горя, и она оставалась Верховной жрицей и прекрасно  понимала,
ЧТО должно свершиться сейчас.
   В ее гостиной спали трое мужчин. Ни один из них даже не шелохнулся, когда
она прошла через эту комнату и, не выходя  в  коридор,  отворила  в  дальнем
конце гостиной маленькую дверцу и - босиком по  ледяному  каменному  полу  -
быстро пробежала по  тайному  узкому  проходу  и  отперла  еще  одну  дверь,
находившуюся в его конце.
   Она вышла прямо под купол, за алтарем, на  котором  возвышался  священный
топор. Здесь она остановилась было в нерешительности, но тот голос в ее душе
звучал очень громко, настойчиво,  ликующе  и  одновременно  печально,  и  он
увлекал ее за собой...
   О да, она была Верховной жрицей!  И  это  была  ночь  Майдаладана,  и  то
невозможное жертвоприношение уже было совершено. Она взялась  обеими  руками
за рукоять топора, который имела право поднимать только Верховная  жрица,  и
слегка приподняла его с колоды, на которой он покоился. Она несильно качнула
им и тяжело уронила его на алтарь. Возникло  гулкое  мощное  эхо.  И  только
когда эхо умолкло, Джаэль возвысила свой голос, дабы  произнести  те  слова,
что звучали у нее прямо в сердце.
   - Лиадон снова умер! - выкрикнула Джаэль. - Слава Лиадону, ибо он умер! -
И она заплакала. И горе ее было искренним, и она знала, что каждая жрица  во
Фьонаваре  слышала  ее  сейчас.  Эта  власть  была  ей  дана:  она  все-таки
оставалась Верховной жрицей великой Богини.
   Постепенно просыпались все те, кто сейчас находился в ее  Храме.  И  они,
только расставшись со сном, бежали в святилище и видели там  ее,  Джаэль,  в
разорванных одеждах, с окровавленным лицом. И видели,  что  топор  вынут  из
своего гнезда.
   - Лиадон снова умер! - опять  закричала  Джаэль,  чувствуя,  как  горе  и
торжество поднимаются у нее в душе, требуя  выхода.  Теперь  уже  все  жрицы
Мормы собрались вокруг нее; она видела, что и они тоже начали рвать на  себе
одежды, лица их искажает дикое горе,  и  слышала,  как  они  возвышают  свои
голоса, чтобы оплакать ЕГО, как это от всего сердца делала и она сама.
   Рядом она заметила плачущую послушницу. Девушка принесла плащ Джаэль и ее
башмаки. Верховная жрица быстро накинула плащ, обулась  и  двинулась  прочь,
ведя всех служительниц Мормы за собой, и все они шли  на  восток,  откуда  и
доносился слышимый ею зов. В святилище остались  мужчины  -  два  мага,  три
короля, - и в глазах у  них  был  страх.  Мужчины  почтительно  отступили  в
стороны, давая ей пройти. Но одна женщина ей дороги не уступила.
   - Джаэль, - спросила бледная Ким, - кто это был?
   Она почти не замедлила шагов и резко ответила:
   - Я не знаю. Идем! - И вышла наружу. По всему  Морврану  горели  огни,  и
вдоль длинной улицы, что вела из города, к  ней  со  всех  сторон  сбегались
серые жрицы. Привели ее лошадь. Она уселась в  седло  и,  не  оглядываясь  и
никого не ожидая, поехала в Дан Мору.
 
*** 
 
   Все двинулись за ней следом. И частенько по двое на одной  лошади:  воины
сажали жриц перед собой в седло, а те никак не могли  усидеть  и  падали,  и
плакали, потому что их только что подняли из постели. Это был Майдаладан,  и
близился ранний рассвет, и в серых, светлеющих с каждой минутой сумерках они
добрались до пещеры и... увидели пса.
   Артур спешился и подошел к Каваллу. Несколько мгновений он смотрел своему
верному псу в глаза, потом выпрямился и посмотрел в сторону пещеры. У  входа
в нее Джаэль преклонила колена; вокруг нее  прямо  на  снегу  цвели  красные
цветы; по лицу жрицы ручьем текли слезы.
   Взошло солнце.
   - Кто? - спросил Лорин Серебряный Плащ, нарушив долгое  молчание.  -  Кто
это был?
   Теперь  у  пещеры  собралось  уже  очень  много  людей.  Все  встревожено
озирались, оглядывали друг друга, Щурились в ярких лучах утреннего солнца.
   Ким Форд зажмурилась, словно от боли.
   И тут все стоявшие вокруг жрицы богини Даны запели -  сперва  неуверенно,
но все более и более слаженно - плач по мертвому Лиадону.
   - Смотрите! - сказал Шальхассан Катальский. - Снег тает!
   И все посмотрели - кроме Ким. И все увидели.
   "О, мой дорогой!" - думала Ким и слышала, как шепот вокруг перерастает  в
рев. Священный трепет. Неверие. Первый всплеск  буйной,  отчаянной  радости.
Жрицы завывали от горя и восторга. Солнце сияло над тающими снегами.
   - А где Кевин? - вдруг резко  спросил  Дьярмуд.  "Где,  ах  где?  О,  мой
дорогой!"
 
Часть IV 
КДДЕР СЕДАТ 
 
Глава 12 
 
   Будучи старшим из трех братьев, Пол Шафер, в общем, имел представление  о
том, как следует обращаться с детьми. Однако  подобные  общие  представления
здесь не очень-то годились: ребенок был слишком  необычен.  И  первое  утро,
проведенное с Дари, было для него особенно  тяжелым,  потому  что  Ваэ  было
совершенно не до него, ей и так горя хватало. Она оплакивала утрату сына и в
ужасе думала о том, как бы ей - это казалось почти невозможным!  -  написать
письмо в Северную твердыню с просьбой отпустить мужа домой.
   Пол пообещал ей, что письмо непременно будет туда доставлено, и  вышел  с
Дари на улицу. Он рассчитывал поиграть с малышом, однако  ничего  не  вышло:
Дари - теперь на  вид  ему  можно  было  дать  лет  семь-восемь  -  оказался
совершенно не в настроении, играть не захотел и к  Полу  все  еще  относился
весьма настороженно.
   Вспомнив, какими были его младшие братья лет десять-пятнадцать назад, Пол
попытался просто поговорить с ним, не заставляя его отвечать на вопросы,  не
подталкивая к какому бы то ни было  решению  и  не  выказывая  ни  малейшего
намерения потискать его или хотя бы понести на плече. Он просто  рассказывал
ему о разных вещах и совсем не так, как обычно разговаривают с ребенком.
   Он рассказал Дари о своем мире и о Лорине, великом маге, который способен
перемещаться из одного мира в другой. Рассказал  об  этой  войне  и  о  том,
почему Шахар, отец Дари,  вынужден  находиться  так  далеко  о  дома;  и  об
ответственности мужчин, о том, в скольких еще семьях отцам пришлось пойти на
войну, затеянную силами Тьмы.
   - А Финн все равно мужчиной еще не был!  -  заявил  Дари.  Это  были  его
первые слова за все утро.
   Они шли по лесу,  по  извилистой  тропинке.  Вдали  слева  Пол  видел  за
деревьями воду озера; видимо, это  было  единственное  озеро  во  Фьонаваре,
которое не замерзло. Он  внимательно  посмотрел  на  Дари,  точно  взвешивая
собственные слова, и спокойно сказал:
   - Некоторые мальчики становятся настоящими  мужчинами  раньше  других.  И
ведут себя тоже как настоящие мужчины. Вот и наш Финн был такой.
   Дари - очень красивый в своей ярко-синей куртке и  шарфе,  в  варежках  и
теплых сапожках - мрачно на него воззрился. Глаза у него  тоже  были  совсем
синими. Потом, точно придя к какому-то решению, он сообщил Полу:
   - А я могу нарисовать цветок!
   - Я знаю, - улыбнулся Пол. - Палочкой. Твоя мама  мне  рассказывала,  что
вчера ты нарисовал на снегу замечательный цветок.
   - Мне не нужна палка! - возмутился Дари. И, отвернувшись от Пола,  сделал
рукой какой-то неопределенный жест. Смотрел он  при  этом  туда,  где  вдоль
тропинки снег был совершенно  нетронутым  и  очень  белым.  И  движение  его
пальцев как бы тут же повтори-лось на этом белом снегу. И  Пол  увидел,  как
там возникают очертания цветка.
   Увидел он и еще кое-что.
   - Это... это же просто здорово! -  восхитился  он,  тая  в  душе  неясную
тревогу и стараясь говорить как обычно. Но Дариен  в  его  сторону  даже  не
повернулся. Еще одним движением -  на  этот  раз  он  ничего  не  рисовал  в
воздухе, просто чуть шевельнул пальцем, - он раскрасил созданный им рисунок:
лепестки были цвета морской волны, а сердцевинка - ярко-красная.
   Того же красного цвета, что глаза Дариена, когда  он,  дорисовав  цветок,
посмотрел на Пола.
   - Прекрасно! - умудрился выговорить Пол и, поперхнувшись,  закашлялся.  -
Ну что, теперь обедать пойдем?
   Оказалось, что зашли они довольно далеко, и на обратном пути Дариен устал
и даже согласился, чтобы Пол немного поднес его на закорках.  Пол  чуть-чуть
даже пробежал по узкой тропинке, подпрыгивая и  изображая  лошадку,  и  Дари
впервые за все это время засмеялся. Весело, хорошим детским смехом.
   Ваэ, накормив их обедом,  уложила  Дари  поспать,  и  он  довольно  долго
проспал, а вечером был очень спокойным и тихим. Когда настало  время  ужина,
Ваэ, ни о чем не спрашивая, поставила на стол три тарелки. Она тоже говорила
крайне мало; глаза у нее были красные, но Пол не видел, чтобы  она  плакала.
Некоторое время спустя, когда солнце скрылось за лесом, она зажгла  свечи  и
растопила камин. Пол уложил малыша спать,  перед  сном  снова  заставив  его
смеяться, показывая на стене всякие смешные тени. А потом  опустил  полог  у
его кроватки и подсел к Ваэ.
   Он  сообщил  ей  о  принятом  решении,  и  она,  немного  помолчав,  тоже
заговорила, тихим голосом рассказывая ему о Финне.  Он  молча  слушал  ее  и
вскоре кое-что понял - для понимания  таких  вещей  ему  всегда  требовалось
слишком много времени, - и тогда он молча придвинулся к ней совсем близко  и
обнял ее. И она наконец умолкла, опустила  голову  ему  на  плечо  и  просто
заплакала.
   Спать он снова лег в постель Финна. На этот раз  Дари  не  вставал  среди
ночи и к нему не приходил. А Пол долго лежал без сна,  слушая,  как  свистит
над долиной северный ветер.
 
*** 
 
   Утром после завтрака он спустился с Дари к озеру, и они долго  стояли  на
берегу, а потом он стал учить мальчика "печь блины", плоско пуская  по  воде
камешки. Собственно, он просто тянул время, но сомнения все еще не  покидали
его, и он совсем не был так уж уверен в правильности принятого прошлой ночью
решения. А под утро, когда он  наконец  уснул,  ему  приснился  нарисованный
Дариеном цветок, и красная сердцевина цветка была похожа на чей-то  страшный
глаз, в который просто невозможно было заглянуть.
   Теперь, у воды, глаза мальчика снова были синими; он  казался  совершенно
спокойным и был полностью поглощен наукой пускания камешков по  воде.  Можно
было бы легко убедить себя, что  это  самый  обыкновенный  ребенок,  который
скорее всего таковым и останется. А  если  нет?  Пол  наклонился  к  нему  и
сказал, взяв его руку в свою и замахиваясь вместе с ним:
   - Вот так! - И заставил камешек сделать сразу пять  "блинов"  на  гладкой
поверхности озера. А потом, выпрямившись, долго  и  задумчиво  смотрел,  как
мальчик бегает по берегу и с энтузиазмом ищет подходящие  камешки.  И  вдруг
заметил, как из-за поворота тропы, ведущей в Парас Дерваль, вылетел всадник,
серебристые волосы которого развевались на ветру.
   -  Приветствую  тебя,  -  сказал  Брендель,  спешиваясь   возле   них   и
присаживаясь на корточки рядом с Дариеном. - Здравствуй и ты, малыш. Смотри,
вот, по-моему, очень даже подходящий камешек.
   Потом он поднялся и посмотрел Полу в глаза; взгляд у него был  суровым  и
понимающим.
   - Тебе Кевин сказал? - спросил Пол. Брендель кивнул.
   - Он сказал, что ты, должно быть, рассердишься, но не слишком.
   Пол чуть усмехнулся:
   - Он слишком хорошо меня знает. Брендель  улыбнулся,  но  его  загадочные
глаза были тревожного темно-фиолетового цвета.
   - Он и еще кое-что сказал. Он сказал, что, видимо,  нам  предстоит  выбор
между Светом и Тьмой. И что светлым альвам, возможно, лучше быть здесь.
   Некоторое время Пол молчал. Потом сказал:
   Знаешь, он ведь самый умный из нас. Только я никогда особенно об этом  не
задумывался...
   А на востоке, в Гуин Истрат,  охотники  из  Бреннина  и  Катала  как  раз
входили в Ливанский лес, и белый кабан уже просыпался после своего  долгого,
слишком долгого сна.
   За спиной у Бренделя Дари пытался,  хотя  и  не  слишком  успешно,  "печь
блины", и альв, обернувшись и посмотрев на него, тихо сказал:
   - А что все-таки ты действительно хотел сделать?
   - Отвести его к Древу Жизни, - тоже тихо ответил Пол.
   Брендель так и замер.
   - Чтобы проверить, куда будет направлено его могущество, да? -  прошептал
он.
   Дари удалось сделать три "блина" подряд, и он радостно засмеялся.
   - Отлично! - крикнул ему Пол, а потом, тоже  перейдя  на  шепот,  ответил
Бренделю:
   - Он еще ребенок и сам выбирать пока не может. А  я  боюсь,  что  он  уже
обладает достаточным могуществом. - И он рассказал Бренделю  о  том  цветке,
пока Дари носился по берегу в поисках очередного подходящего камешка.
   Среди этих снегов светлый альв казался Полу язычком серебристого пламени.
И хотя лицо Бренделя было встревоженным и суровым, на нем не было заметно ни
малейших следов возраста, и  оно  было  поистине  прекрасно.  И  он  сказал,
выслушав Пола до конца:
   - Не знаю, имеем ли мы право играть с судьбой, подвергая страшному  риску
Великий Станок и самого Ткача?
   И Пол ответил ему:
   - Я не знаю, какова в точности причина, но Ракот очень  не  хотел,  чтобы
этот ребенок родился на свет.
   Дженнифер уверена, что Дариен остался жив совершенно случайно.
   Брендель в сомнении покачал головой:
   - И что это означает? Нет, я боюсь, Пуйл, я очень боюсь!
   Было слышно, как Дари смеется и что-то приговаривает, бегая по  берегу  у
самой воды.
   - Я уверен, да это и несомненно, что никто еще никогда не был  и  не  мог
быть так тесно связан со Светом и Тьмою одновременно, как  этот  ребенок,  -
сказал Пол. И, поскольку Брендель ничего ему не ответил, повторил,  слыша  в
собственном голосе сомнение и надежду:
   - Ракот не хотел, чтобы он жил!
   - Какова бы ни была причина этого, - эхом откликнулся Брендель.
   У озера мороз был  не  так  силен.  Вода  была  почти  спокойной  -  так,
небольшая рябь. Дари наконец удалось сделать сразу пять "блинов" на воде,  и
он обернулся, гордо сияя, чтобы убедиться, что Пол на него  смотрит.  Но  на
него смотрел не только Пол, но и тот всадник с серебристыми волосами.
   - Даруй нам свет, о Ткач! - молвил Брендель.
   - Отлично, малыш! - похвалил Дариена Пол. - Хочешь, покажем Бренделю нашу
тропу через лес?
   - Не нашу. Это тропа Финна! - поправил его Дари и пошел впереди,  как  бы
ведя их за собой.
   Ваэ, наблюдавшая за ними из окна,  видела,  как  они  двинулись  к  лесу.
Темноволосая голова Пола отчетливо выделялась на снегу,  серебристые  волосы
альва сверкали,  как  серебро,  а  светловолосый  голубоглазый  Дариен  весь
показался ей вдруг совершенно золотым.
   Пол давно собирался вернуться сюда и задать только  один  вопрос,  однако
судьбе, похоже, угодно было распорядиться иначе.
   Когда они по "тропе Финна" зашли так далеко, что деревья с более  светлой
корой, которые Дариен чаще  всего  видел  в  роще  на  берегу  озера,  стали
сменяться более темными и мрачными  лесными  деревьями,  мальчик  неуверенно
замедлил шаг и остановился. И тогда Брендель скользнул вперед,  легко  обнял
его за плечи, и дальше они пошли уже вместе, рядом. Пол, не говоря ни слова,
последовал  за  ними,  как  некогда   ночью   следовал   за   тремя   своими
сопровождающими. И,  гордо  подняв  голову  и  уже  чувствуя  в  своей  душе
пробуждение дарованной ему здесь силы, он во второй раз  вошел  в  Священный
лес.
   Сейчас было около полудня, и  все  вокруг  покрывал  чистый  белый  снег,
однако в лесу Морнира, среди древних деревьев с темной грубой корой  и  днем
было почти темно. Пол почувствовал, что внутри у  него  точно  звучит  некий
камертон, настраивая его на новый лад. Здесь на каждом шагу его подстерегали
воспоминания. Он слышал, как Брендель о чем-то разговаривает с мальчиком, но
эти звуки казались Полу очень далекими  и  не  очень  существенными.  А  вот
образы прошлого как раз оказались совсем  рядом:  Айли