чтобы  даже  этот  гордый  король,
вызванный ею из царства мертвых, так молил ее?
   - Имя! - грозно выкрикнула Кимберли, и ветер с воем ударил ей в  лицо,  и
тогда она подняла над головой руку с  кольцом,  чтобы  показать,  кто  здесь
хозяин.
   И Утер Пендрагон подчинился; и назвал ей заветное имя; и  ей  показалось,
будто с небес дождем посыпались звезды, и это она заставила их  беспорядочно
падать - заставила благодаря той невероятной силе, что была заключена в  ней
и в Бальрате.
   Лицо ее пылало; дикая неукротимая сила владела ею, и она чувствовала, что
может прямо сейчас подняться в небеса и сойти на землю красным лунным светом
- но только не здесь. В другом месте.
   Холм был высок. Достаточно высок, чтобы представить себе, как когда-то он
был островом посреди большого  озера  с  водой  как  стекло.  А  потом  воды
отступили, и повсюду в окрестностях Сомерсета теперь была просто долина, над
которой высилась гряда  из  семи  холмов.  Но  еще  с  тех  пор,  когда  эта
семиверхая гряда была островом, сохранилась там память о большой  воде  и  о
магии воды, и не важно было, далеко ли теперь отсюда море и  как  давно  оно
отступило из этих мест.
   Вот что произошло с островом Гластонбери-Тор,  который  впоследствии  был
назван  Авалоном  <Авалон  (Аваллон)  -  в   кельтской   мифологии   "остров
блаженных", потусторонний мир, чаще всего помещавшийся на далеких  "западных
островах". По преданию, на  остров  Авалон  был  переправлен  феей  Морганой
смертельно раненный король Артур. А в XII в.  монастырские  легенды  связали
Авалон с английским монастырем  Гластонбери,  находившимся  вблизи  уэльской
границы, где якобы была обнаружена могила Артура.> и видел, как три королевы
приплыли на веслах с телом умирающего короля к его берегам.
   Итак, многие из дошедших до нас древних легенд оказались весьма близки  к
истине, зато остальные были ох как от нее далеки,  и  с  этим  была  связана
совсем иная печаль. Ким, стоя на вершине холма и  озираясь  вокруг,  увидела
тонкий серпик  месяца,  поднявшийся  на  востоке  над  широко  раскинувшейся
равниной. Свет Бальрата уже начинал меркнуть, и  вместе  с  ним  уходила  та
сила, благодаря которой Ким сумела попасть сюда.
   Нужно было успеть сделать и еще кое-что, пока камень не погас  совсем,  и
она, подняла руку с кольцом - маячком в кромешной ночи, - вновь  повернулась
лицом к Стоунхенджу, находившемуся сейчас за столько миль от этого  острова,
и протянула к нему руки, как уже делала однажды; только теперь это оказалось
значительно легче, ибо сегодня ночью она  была  очень  сильна,  и  ей  сразу
удалось найти всех четверых и собрать их вместе - Кевина и Пола, Дженнифер и
Дейва, - и, прежде чем успел  окончательно  померкнуть  свет  Бальрата,  она
отправила их во Фьонавар с тем последним проблеском  необузданного  красного
пламени, которое пробудил в Камне Войны Стоунхендж.
   А потом погас и тот свет, что горел у нее в душе,  осталось  лишь  тонкое
кольцо с магическим камнем у  нее  на  пальце,  и  тогда  продуваемую  всеми
ветрами вершину холма окутала тьма.
   Впрочем, ей вполне хватило света луны, чтобы  определить,  где  находится
часовня, которую воздвигли здесь около семи веков назад. Ее била дрожь, и не
только от холода. Вспыхнувший  столь  ярко  Бальрат  вдохнул  в  нее  сил  и
решимости куда больше, чем обычно было ей свойственно. А  сейчас  она  вновь
стала всего лишь Кимберли Форд, во всяком случае, ей так  казалось,  и  было
немного страшновато здесь, на этом древнем холме,  от  которого  по-прежнему
пахло морем и соленым морским ветром, хотя находился он  посреди  герцогства
Сомерсет.
   От отчаяния Ким уже почти  готова  была  сделать  все  что  угодно,  даже
что-нибудь ужасное, например, снова пустить в ход заклятия,  такие  древние,
что по сравнению с ними даже ветер над этим холмом казался юным.
   Но она хорошо помнила, что  на  севере  Фьонавара  есть  одна  гора,  под
которой некогда  томился  в  темнице  плененный  Бог.  И  однажды  эта  гора
задрожала, вершина ее раскололась, и раздался такой грохот, что все  поняли:
Ракот Расплетающий Основу разорвал свои прочные цепи и теперь на свободе.  И
столько черной магии  вырвалось  вместе  с  ним  на  волю  и  обрушилось  на
Фьонавар, что миру этому стало грозить разрушение. А  если  будет  уничтожен
этот мир, то и все остальные  миры  падут  перед  Могримом,  и  тогда  будет
разорван Гобелен Жизни, разорван в клочья прямо на Станке Великого Ткача,  и
невозможно будет восстановить его.
   Ким вспомнила о Дженнифер - о ее страшных днях в Старкадхе.
   Она вспомнила об Исанне.
   Бальрат пока  что  пребывал  в  полном  покое,  и  в  себе  она  тоже  не
чувствовала пробуждения магической силы, но она  помнила  то  имя,  ужасное,
безжалостное, и заставила себя, помня о всеобщей нужде, вытащить это имя  из
своей памяти и на этом темном высоком холме своим собственным голосом громко
произнести  то  единственное  заветное  слово,   на   которое   должен   был
откликнуться Великий Воин.
   - ДЕТОУБИЙЦА!
   И тут же зажмурилась, ибо и холм, и вся  равнина,  казалось,  закачались,
затряслись в смертельных конвульсиях. И  послышались  звуки:  легкий  шелест
ветерка, печальная, давно забытая музыка... Он действительно был тогда очень
молод и испытывал страх - так сказал его мертвый  отец,  а  мертвые  говорят
только правду или хранят молчание  -  перед  пророчеством  Мерлина,  которое
сбылось и похоронным звоном отзвонило по сияющему сну, потому что  детей  он
приказал убить. Ах, можно ли не  плакать?  Всех  детей  -  чтобы,  как  было
предсказано, его кровосмесительное, дурное семя не могло выжить  и  нарушить
этот светлый сон. Он и сам тогда был почти ребенком, однако эта ниточка  уже
вплетена была в его имя, а потому и этот мир оказался связан с нею, а  потом
уж, когда погибли дети...
   Когда погибли дети, Великий Ткач отметил  его  бесконечной  и  неизменной
судьбой. Повторяющимися войнами и искуплением своей вины под множеством имен
во множестве миров, чтобы как-то восполнить тот невосполнимый ущерб, который
был нанесен убийством детей и убийством любви.
   Ким открыла глаза и увидела низко висевший  над  горизонтом  тонкий  серп
месяца и яркие весенние звезды над головой. И она не  ошиблась,  решив,  что
звезды светят ярче, чем прежде.
   И, обернувшись, при свете  звезд  увидела,  что  стоит  на  этом  высоком
заколдованном холме не одна.
   Теперь он уже не был  так  юн.  Разве  можно  сохранить  молодость  после
участия в стольких войнах?!  Борода  его  была  еще  темна,  хотя  в  ней  и
посверкивала седина, а глаза, еще не привыкшие к переносу  в  другую  эпоху,
смотрели растерянно. И Ким показалось, что в  глазах  этих  светятся  летние
звезды. Он опирался на меч, так крепко сжимая  рукоять  руками,  словно  это
была для него единственная реальная вещь  во  всей  бескрайней  ночи;  после
долгого молчания он сказал так тихо и усталым голосом, что голос его  проник
ей в самое сердце:
   - Я, кажется, звался здесь Артуром, госпожа моя, верно?
   - О да, - прошептала она.
   - А в других местах меня звали иначе.
   - Я знаю. - Она судорожно сглотнула. - Но это твое настоящее  имя,  самое
первое.
   - А не то, другое? АХ, КТО ОНА ТАКАЯ?
   - Нет, не то. И я никогда больше не произнесу его и никогда никому его не
скажу. Клянусь тебе в этом. Он медленно выпрямился.
   - Ну так другие произнесут его, и не раз, как делали это и прежде.
   - С этим я ничего не могу поделать. Но я призвала тебя этим именем только
потому, что ты очень нам нужен.
   Он кивнул:
   - Здесь идет война?
   - Да, во Фьонаваре...
   При этих словах он как-то весь подобрался; он не был так высок,  как  его
отец, и все же царственность окутывала его, точно плащ, и он величаво поднял
голову навстречу поднимавшемуся ветру,  словно  заслышав  далекий  призывный
рог.
   - Так, значит, это последняя битва?
   - Если мы проиграем, то для нас она станет последней.
   Он словно бы еще больше воспрянул духом, словно, поняв ее,  завершил  тем
самым переход оттуда, где находился прежде. В глубине  его  глаз  больше  не
отражались звезды; глаза у него были темно-карие и очень добрые.
   - Ну что ж, хорошо, - молвил Артур.
   И его спокойное  согласие  оказалось  именно  той  каплей,  что  все-таки
сломила Кимберли. И она, упав на колени и спрятав лицо в ладони, заплакала.
   А вскоре почувствовала, что ее без малейших усилий приподнимают с земли и
баюкают, прижимая к себе, как ребенка, и ей вдруг стало хорошо  и  спокойно,
она почувствовала себя окруженной такой надежной заботой на  этом  безлюдном
холме, словно вернулась наконец домой после  долгих-долгих  странствий.  Она
положила голову на его широкую грудь, услышала мощные  удары  его  сердца  и
понемногу начала успокаиваться, и лишь печаль по-прежнему жила в ее сердце.
   Через некоторое время он поставил ее  на  землю  и  отступил  назад.  Ким
вытерла слезы и заметила - ничуть не удивившись, - что  Бальрат  снова  ярко
сияет у нее на пальце. Она ужасно устала и была совершенно измучена, еще бы:
столько магических сил прошло сквозь нее! Однако Ким лишь покачала  головой:
не время сейчас, совсем не время быть слабой. Она посмотрела на него.
   - Ты меня простил?
   - Тебе никогда и не требовалось мое прощение, - возразил  Артур.  -  Даже
сравнивать нельзя с тем, насколько мне требовалось прощение всех вас.
   - Ты же был тогда так молод!
   - Но это же были дети! - тихо сказал он. И прибавил, помолчав:
   - А они все еще там, эти двое?
   И боль в его голосе впервые обнажила перед ней суть наложенного  на  него
проклятья. Ей бы  следовало  понять  это  раньше;  это  же  было  совершенно
очевидно. За погибших детей и за погубленную любовь.
   - Я не знаю, - ответила она с трудом.
   - Они всегда там, - сказал он, - потому что  тогда  я  велел  убить  этих
детей.
   Ей нечего было ему ответить, да она  и  не  была  уверена,  что  способна
сейчас произнести хоть что-то разумное. Вместо ответа она взяла его за  руку
и уже из последних сил, снова высоко подняв Бальрат,  совершила  Переход  во
Фьонавар вместе с Артуром Пендрагоном - навстречу войне.
 
Часть II 
ОУИН 
 
Глава 4 
 
   Руана пел совсем тихо, ибо только Ирайма могла поддержать его.  И  весьма
слаба была надежда, что пение это услышат там, где нужно, но ничего  другого
не оставалось. И он лежал в темноте, слушая,  как  медленно  умирают  вокруг
него все остальные, и пел Предупредительную песню и  песню  Спасительную,  -
повторяя их одну за другой снова и снова. Ирайма помогала ему, когда  могла,
но и у нее сил почти не осталось.
   Утром их пленители обнаружили, что Тайири уже мертв, вытащили его  наружу
и сожрали. А кости его сожгли как дрова, надеясь согреться, ибо  стужа  была
ужасная.  Руана  чуть  не  задохнулся  от  дыма,  которым  тянуло  от  этого
"погребального" костра. Негодяи разожгли его точно напротив входа в пещеру -
чтобы им там совсем нечем стало дышать. Он слышал, как кашляла Ирайма.  Нет,
они не станут их убивать, тратить силы, это он понимал; к тому же они боятся
страшного кровавого проклятия; но  Руана  и  все  остальные  уже  так  давно
находятся в этой пещере без воды и пищи, дышат дымом от костров, на  которых
сожжены останки их братьев и сестер...  Руана  подумал  -  хотя  и  довольно
равнодушно, - каково это было бы: ощутить ненависть или гнев? Закрыв  глаза,
он один раз спел Каниор, Прощальную песнь, для Тайири, понимая,  что  делает
это совершенно не по правилам, соблюдения которых требует старинный  обычай,
и  попросив  за  это  прощения.  Затем  он  снова  запел   те   две   песни,
Предупредительную и Спасительную, возобновляя некий бесконечный цикл.  Через
некоторое время к нему присоединилась Ирайма, а потом - Икатере, но  большую
часть времени Руана пел один.
 
*** 
 
   Они взобрались на самую вершину Атронеля,  покрытого  зеленой  травой,  и
теперь все три марки были у Ра-Тенниэля как на ладони. Только  Брендель  был
где-то на юге, в Парас  Дервале,  так  что  Кестрельскую  марку  представлял
Хейлин. Близнецы Галин и Лидан прибыли  с  Брейнмарки,  а  прекрасная  Лейзе
представляла марку Лебедя, вся в белом, как и подобало в память  о  погибшей
Лориэль. Энрот, который был Старейшим с тех пор, как Лаин Копьеносец ушел на
Запад за своей песней, тоже был там - он не имел своей марки, но представлял
их все одновременно, как подобает только Старейшим и королю.
   Ра-Тенниэль сделал так, чтобы его трон светился  ярко-голубым  светом,  и
отважная Галин улыбнулась, хотя осторожный брат ее нахмурился.
   Лейзе преподнесла королю цветок.
   - Это из рощи Селин, -  шепнула  она.  -  Там  есть  Дивная  поляна,  вся
заросшая серебристыми и красными сильваинами.
   - Я бы с удовольствием побывал там вместе с  тобой  и  полюбовался  этими
цветами, - тихонько ответил Ра-Тенниэль.
   Лейзе лишь улыбнулась загадочно.
   - Откроем ли мы небо сегодня, о Светлейший? Он понял ее уклончивый ответ.
И заметил, что на этот раз, услышав их, улыбнулся Лидан.
   - Откроем, - сказал Ра-Тенниэль. - А ты что скажешь, На-Энрот?
   - Да, эта нить уже вплетена в Гобелен, - подтвердил Старейший. -  И  надо
попытаться сделать так, чтобы свет разливался как можно  шире  и  непременно
был виден из Старкадха.
   - А если нам это удастся? - спросил Лидан.
   - Тогда нам ничего больше не останется, как вступить в войну,  -  ответил
Ра-Тенниэль. - Если же мы будем ждать или  же  если  Повелитель  Тьмы  решит
подождать еще, для чего у него, кажется,  есть  все  основания,  тогда  наши
союзники просто умрут из-за зимней стужи и нехватки пищи  задолго  до  того,
как Могрим доберется до нас.
   Впервые подал голос Хейлин с Кестрельской марки:
   - Так это он устроил зиму среди лета? Это уже известно?
   - Известно, - ответил Энрот. - И еще кое-что  тоже  стало  известно:  две
ночи назад ярко светился Бальрат. В ином мире, не во Фьонаваре. В нем  горит
огонь войны!
   При этих словах альвы зашевелились.
   - Это Ясновидящая? - осмелилась предположить Лейзе. - В том, своем мире?
   - Похоже, что так, -  кивнул  Энрот.  -  На  Станке  появляется  какой-то
совершенно новый рисунок.
   - Или очень старый, - предположил Ра-Тенниэль, и Старейший склонил голову
в знак согласия.
   - Тогда чего же мы ждем? - вскричала Галин. Ее богатый  голос  прекрасной
певицы разнесся по всему холму Атронель, и ответный шепот остальных  альвов,
расположившихся по его склонам, тихой музыкой прозвучал  для  тех  шестерых,
что собрались у трона короля.
   - А  мы  и  не  ждем;  мы  ведь  уже  обо  всем  договорились,  -  сказал
Ра-Тенниэль. - Разве не самая  горькая  ирония  заключена  в  том,  что  мы,
названные Светлыми во имя Света, вынуждены целое  тысячелетие  прятать  свою
землю в тени? Разве нам хотелось,  чтобы  Данилот  называли  Страной  Теней?
Разве не мечтаем мы увидеть яркие звезды над Атронелем и послать в ответ  им
свой собственный свет?
   Громкая  музыка  всеобщего  согласия  и  всеобщего  страстного   желания,
разнесшаяся по склонам холма, была ему ответом. Эта дивная  мелодия  увлекла
даже осторожного Лидана, и он тоже позволил своим глазам  стать  прозрачными
как хрусталь, когда Ра-Тенниэль велел своему трону сиять еще ярче. А  потом,
произнеся необходимую магическую формулу, развязал  то  заклятие,  что  было
соткано еще Латеном Плетущим Туманы после Баэль  Рангат.  И  светлые  альвы,
дети Света, в один голос запели тогда хвалебную песнь, ибо наконец им  снова
дано было увидеть ничем не замутненный свет звезд над головой и узнать,  что
повсюду над северными землями Фьонавара сияние светлого  Данилота  разгоняет
ночную тьму - впервые за целую тысячу лет.
   Разумеется, альвы, поступив так,  обнаружили  себя  и  подвергли  Данилот
ужасной опасности, но такова,  собственно,  и  была  цель  их  мужественного
поступка.
   Они сознательно превращали себя в  приманку,  исполненную  непреодолимого
соблазна для Ракота Могрима, желая  вытащить  его  из-за  стен  неприступной
горной твердыни, из черного замка Старкадх.
   Альвы бодрствовали до рассвета, О сне никто и не думал; разве можно  было
спать, когда наконец видны стали звезды и прибывающая луна! Когда границы их
королевства открыты были не только с юга, но и с севера, где, как они  точно
знали, Расплетающий непременно смотрит со своей  сторожевой  башни,  висящей
надо Льдами, и видит соблазнительный немеркнущий свет Данилота.  Они  громко
пели хвалу Свету, чтобы и чистые голоса  их  Ракот  тоже  услышал,  и  самым
чистым и звонким голосом пел Ра-Тенниэль, король светлых альвов.
   А утром они вновь  окутали  свое  королевство  плащом  тумана.  И  альвы,
посланные в  дозор,  доложили,  вернувшись  в  Атронель,  что  на  юге,  над
опустевшей безжизненной Равниной, воет и беснуется страшная пурга.
 
*** 
 
   Свет движется быстрее ветра. Дальри, стоявшие  лагерем  на  южном  берегу
Риенны, сразу увидели разгоравшееся над Данилотом сияние. А пурга у них  еще
начаться не успела.
   Что вовсе не значило, что стоять на страже у ворот  Нейвону  из  Третьего
племени было совсем не холодно. Стать настоящим Всадником считалось у дальри
событием поистине замечательным,  особенно  для  того,  кто  совсем  недавно
увидел свой тотем, однако же  для  четырнадцатилетнего  мальчишки  это  было
сопряжено и с  некоторыми  весьма  неприятными  сторонами  жизни,  и  теперь
Нейвон, дрожа от холода, вглядывался в  белую  от  пурги  ночь,  высматривая
волков, а ветер рвал с его плеч плащ из шкуры элтора и пронизывал до  костей
его худенькое, еще детское тело.
   Когда весть о свете над Данилотом, находящимся далеко  на  северо-западе,
ворвалась в их битком набитый лагерь, Нейвон, чувствуя свою ответственность,
полностью сосредоточился на поставленной перед  ним  задаче.  Да,  во  время
своей первой охоты он потерпел неудачу - его попытка  красиво  убить  элтора
стоила Ливону дан Айвору смертельного риска, когда он,  спасая  честь  своих
охотников, решился нанести Удар Ре-вора. Что ему, к счастью, удалось. И хотя
Ливон, предводитель охотников Третьего племени, и слова в  укор  Нейвону  не
сказал,  тот  с  тех  пор  только  и  делал,  что  тщетно  пытался   стереть
воспоминания о своем тогдашнем глупом поступке.
   И еще он очень старался стать настоящим Всадником - особенно потому,  что
каждый  взрослый  мужчина  Третьего  племени  ощущал  теперь  дополнительную
ответственность за сородичей - особенно после того,  как  в  Селидоне  снега
вдруг повалили  с  небес  среди  лета  и  огромные  волки  принялись  резать
беззащитных элторов. Нейвон хорошо помнил, как  чуть  не  потерял  сознание,
впервые увидев растерзанное  тело  этого  прекрасного  животного  на  берегу
Адеин, причем, словно в насмешку, совсем рядом со  Священными  Камнями,  что
высились средь Равнины в Селидоне.
   Это снег погубил их. Ибо элторы, так быстро бегавшие по Равнине, покрытой
травой, что люди даже говорили  "летит,  как  элтор",  имели  копыта,  плохо
приспособленные к бегу по глубокому рыхлому снегу. Животные просто тонули  в
этом снегу, их летящий  грациозный  аллюр  превращался  в  жалкие  неуклюжие
рывки, и они становились легкой добычей для волков.
   Осенью элторы всегда уходили к югу, подальше от тех  мест,  где  выпадали
обильные снегопады, и всегда дальри следовали за ними туда, где климат более
мягкий, к  северным  границам  тучных  пастбищ  Бреннина.  Но  в  этом  году
снегопады начались слишком рано, да еще такие обильные, и  элторы  попали  в
ловушку на севере Равнины. И туда сразу явились волки.
   Дальри, шепча проклятия, с горькой яростью поглядывали в сторону  севера.
Но проклятиями горю не поможешь, а дальри не смогли остановить и последующие
беды, когда губительные снегопады  стали  выпадать  повсеместно,  вплоть  до
южной границы с Бреннином. И это означало,  что  нигде  на  Равнине  элторам
убежища не найти.
   Так что Дира из Первого племени объ