- Но ведь и мы там будем?
   И тут Серебряный Плащ улыбнулся:
   - Ах,  друг  мой,  уж  мы-то  свою  битву  не  пропустим,  можешь  не
беспокоиться!   Но   мы   должны   уступить   молодым   основное   бремя
ответственности. Впрочем, вполне возможно, перед самым концом войны  нам
с тобой выпадет на долю трудное сражение.
   - Нам с тобой, - эхом откликнулся гном, и в его  ворчливом  басовитом
голосе маг услышал  множество  разных  чувств,  не  самым  последним  из
которых была любовь.
 
*** 
 
   Принц  выпил  немыслимое  количество  пива.  Для  каждой  из   кружек
находился особый повод, и все неплохие.
   В тот день он был официально назван наследником Айлерона.
   - Это уже становится доброй традицией, -  заметил  он  тогда.  И  был
совершенно прав. Об этом немало говорили в "Черном кабане", и  по  этому
случаю он осушил еще одну кружку. О да, поводов выпить у него хватало!
   Наконец он все же оказался в своих  покоях.  Совершенно  один.  Принц
Дьярмуд, наследник королевского престола. Вот уж действительно!
   Было уже слишком поздно, чтобы затруднять себя раздеванием и ложиться
в постель. И по внешней стене,  хотя  и  не  без  некоторых  трудностей,
связанных с ранением, он пробрался на балкон Шарры.
   Но ее комната оказалась пуста.
   Томимый дурными предчувствиями, Дьярмуд перелез на  соседний  балкон,
куда выходила спальня Ким Форд. Для этого ему  пришлось  воспользоваться
веткой  растущего  рядом  старого  дерева,  что  с  раненой  рукой  было
непросто. Уже перемахнув через перила, он заглянул в спальню  и  тут  же
был встречен ледяной водой - сразу из двух  кувшинов!  -  и  насмешливым
хохотом дочери Шальхассана  и  новой  ясновидящей  Бреннина.  Интересно,
когда это они успели так  спеться?  Чуть  ли  не  закадычными  подругами
стали, ошалело думал мокрый Дьярмуд.
   Оплакивая в душе свою печальную участь и  оставляя  на  полу  грязные
следы, наследник престола направился в комнату леди Рэвы.
   В такие моменты ищешь утешения где можешь.
   И потом ему даже  удалось  немного  поспать.  Самодовольно  глядя  на
спящего Дьярмуда, Рэва слышала, как он, видимо,  во  сне,  шепчет:  "Оба
они..." Она не совсем поняла, о чем это он, но он только что так  хвалил
красоту ее грудей, называя их "дивными холмами", что она с удовольствием
решила, что они-то и снятся принцу.
 
*** 
 
   Кевин Лэйн, который легко мог бы объяснить леди Рэве смысл этих  слов
Дьярмуда, тоже в эту минуту не спал; он  слушал  длинную  и  мучительную
исповедь  Пола  Шафера,  который,  кажется,  наконец  обрел  способность
говорить и очень хотел выговориться. А когда Пол  умолк,  заговорил  сам
Кевин и тоже говорил очень долго.
   А потом они посмотрели друг другу в глаза. Занимался рассвет.  И  оба
не выдержали и  улыбнулись  -  несмотря  на  Рэчел,  несмотря  на  Джен,
несмотря ни на что.
 
Глава 16 
 
   Он пришел за ней утром.
   Ей казалось, что она уже изведала все глубины отчаяния прошлой ночью,
когда черный лебедь опустился перед железными  воротами  Старкадха.  Она
увидела крепость еще издали - чудовищную черную  твердыню,  доминирующую
над белоснежным, покрытым вечными льдами плато. А  когда  они  подлетели
ближе, она почувствовала, что эта чудовищная крепость подавляет ее почти
физически. Один ее вид чего стоил:  стены  из  огромных  каменных  глыб,
лишенные окон и не пропускающие внутрь не  только  света,  но  и  вообще
ничего. Несокрушимые. Крепость Бога Тьмы.
   Мрак и холод царили там, когда его слуги отвязали ее, сняли со  спины
Авайи, схватили своими жадными руками и потащили  -  сама  она  идти  не
могла, так затекли  ноги,  -  куда-то  во  чрево  Старкадха,  где  стоял
тошнотворный смрад разложения, гниющей плоти,  где  царил  пронизывающий
холод, а немногочисленные зажженные огни зловеще отливали  зеленым.  Ее,
совершенно измученную, швырнули в  какую-то  комнату  и  оставили  одну;
здесь тоже нечем было дышать от кошмарной вони, но  она  все  же  легла,
нет, рухнула на валявшуюся на ледяном полу грязную циновку,  от  которой
так и несло мерзким запахом цвергов.
   Она долго лежала без сна, вся  дрожа  от  холода,  но  потом  все  же
уснула, и снилось ей одно и то  же:  сквозь  все  ее  сны  летел  черный
лебедь, испуская торжествующие, леденящие душу крики.
   Проснувшись, она сразу поняла, что пережитые ужасы - это  еще  только
самое начало страшного пути, ведущего в пропасть, и дно  пропасти,  пока
еще невидимое во мраке,  существует  и  ждет  ее.  И  ей  придется  туда
спуститься.
   Впрочем, в комнате уже не было так темно. У дальней стены горел яркий
огонь, а посреди комнаты возникло  широкое  ложе.  У  Дженнифер  сжалось
сердце: она узнала кровать,  на  которой  спали  ее  родители.  Страшное
предчувствие охватило  ее,  и  она  совершенно  отчетливо  осознала:  ее
доставили сюда, чтобы сломать, уничтожить, и милости ждать здесь  не  от
кого. Здесь правит иной Бог.
   И он, этот Бог, как оказалось, давно уже вошел и ждет, и она, к ужасу
своему, почувствовала, что ее  душу  взрезают,  точно  спелый  фрукт,  и
выворачивают наизнанку.  Несколько  мгновений  она  еще  пыталась  этому
сопротивляться, бороться с ним, но тогда ее попросту связали по рукам  и
ногам с той же легкостью, с какой только что выворачивали наизнанку. Она
была полностью в его власти. Она принадлежала ему, и  это  ей  отчетливо
дали понять. И теперь он расплющит ее на наковальне своей ненависти.
   Пытка закончилась столь же неожиданно, как и  началась.  К  Дженнифер
медленно вернулась способность видеть, хотя и не  совсем  ясно.  Все  ее
тело сотрясала неудержимая дрожь. Она повернула голову и  посмотрела  на
Ракота.
   Она поклялась себе, что кричать ни за что не будет,  но  что  значили
какие-то клятвы перед лицом этого чудовища!
   Ракот явился откуда-то из безвременья, извне дворцов великого  Ткача,
и вплел в Гобелен Жизни свою страшную нить.  Он  мог  присутствовать  во
всех мирах одновременно,  но  настоящее  его  воплощение  находилось  во
Фьонаваре, самом первом из миров и самом для него важном.
   Здесь зазубренные стены его Старкадха попирали вечные льды; здесь, на
севере, он властвовал безраздельно. А  когда  возведение  крепости  было
завершено и она острым когтем, раковой опухолью  впилась  в  заснеженные
вершины, Ракот поднялся на самую высокую башню Старкадха и  пронзительно
выкрикнул свое имя, чтобы ветер отнес его  на  юг,  к  этим  прирученным
Богам, которых Ракот ничуть не боялся, ибо чувствовал себя куда  сильнее
любого из них.
   Он, Ракот Могрим, Расплетающий Основу!
   Но Кернан, лесной Бог с оленьими рогами, заставил деревья  насмешливо
шептаться, услышав это заявление Ракота,  и  Боги  в  насмешку  прозвали
Ракота иначе: Сатаин, Скрывающий Лицо,  а  этот  Громовник  Морнир  даже
послал в него свою молнию, желая заставить его сойти с этой башни вниз.
   И все это время светлые альвы, вновь пробудившись  к  жизни,  пели  у
себя в Данилоте о Свете, и Свет был в их глазах и в самом  их  имени,  и
Ракот ненавидел их незатухающей ненавистью.
   Слишком  рано  пошел  он  тогда  в  наступление,  хотя  для  простого
смертного тысяча лет может показаться вечностью. А  во  Фьонаваре  тогда
действительно было немало достойных людей, ибо Йорвет уже  явился  из-за
моря в ответ на посланный ему Морниром с разрешения Богини-матери сон, в
котором ему, Йорвету, предписывалось основать в Бреннине Парас-Дерваль и
посадить там Древо Жизни. Затем там правил сын Йорвета,  затем  сын  его
сына, а затем трон перешел к Конари...
   Как раз тогда-то ярость и взяла над Ракотом верх, и он  спустился  со
своего ледника.
   И в той страшной войне потерпел поражение. Но его победили не Боги  -
ибо Ткач успел сказать свое слово, сделав это в  первый  и  единственный
раз. И Ткач сказал, что  миры  эти  не  предназначены  для  того,  чтобы
служить полем брани для вечных, вневременных сил, и уж если  на  Могрима
должна найтись управа, то сделают это не сами Боги, а дети  Богов.  Боги
же могут оказать им лишь самую незначительную помощь. Так  и  случилось,
что он был закован в цепи и на веки вечные брошен в подземелье под горой
Рангат, поскольку умереть он не мог. А  потом  люди  создали  Сторожевые
Камни, которые сразу должны были вспыхнуть красным светом,  если  бы  он
только попытался освободиться.
   Нет, на сей раз все будет иначе! Теперь он  научился  терпению,  гнев
его созрел и уже не поддастся  разрушительной  силе  внезапных  порывов.
Даже когда ему удалось прорвать круг своих Стражей, он еще долго  лежал,
затаившись, под горой, по-прежнему страдая в своих оковах и  наслаждаясь
этими страданиями, ибо они делали предвкушение грядущей мести еще  более
сладостным. И только лишь когда ему удалось вновь поднять из  руин  свой
Старкадх,  он  решился  выйти  из-под  горы  и  торжествующим   грохотом
огненного взрыва над ее  вершиной  возвестил  всех  о  том,  что  он  на
свободе.
   О нет, на сей раз он  спешить  не  станет!  Он  будет  уничтожать  их
постепенно, одного за другим! Он сотрет их в порошок своей  единственной
рукой, ибо вторую его руку  уже  едят  черви  -  она,  черная,  гниющая,
осталась там, под горой, вместе с цепью Гинсерата, которую ему так и  не
удалось ни снять, ни сломать и которая  все  еще  обвивала  его  вторую,
отрубленную руку. И  за  это  тоже  они  заплатят  ему!  Сполна,  сполна
заплатят ему за все, прежде чем он позволит им умереть!
   А начнет он вот с этой, которая - он это прекрасно видел - ничего  не
знает и не понимает, а потому будет  просто  забавой,  игрушкой,  первым
лакомым кусочком, которым он лишь немного утолит свой ненасытный  голод,
и уничтожение ее, прекрасной, как альвы, послужит отличным  началом  для
воплощения его застарелой мечты о мести  этому  светлому  народу.  И  он
проник в ее душу - о, это было так легко сделать в Старкадхе! - и познал
ее всю, и начал свое дело.
   Она оказалась права. Пропасть была невероятно глубока.  Ее  знаний  и
воображения не хватало, чтобы постигнуть подлинные глубины  этой  черной
ночи, этой ненависти, этого тупого Несокрушимого всевластия. Дженнифер с
ужасом видела, как огромен Ракот, ибо  он  возвышался  над  ней  подобно
башне, и у него была только одна рука, страшная, когтистая, серая, точно
гниль, точно неизлечимая болезнь, а вместо второй руки  торчала  мерзкая
культя, из которой постоянно сочилась и капала на пол  черная  кровь.  А
одежды его были чернее ночи и словно поглощали свет,  а  под  надвинутым
низко капюшоном плаща - вот что самое страшное! - совсем не  было  лица.
Только горевшие красным дьявольским огнем глаза, ледяной взгляд  которых
прожигал насквозь, точно прикосновение "сухого льда". О, за какие грехи,
скажите, предана она такой страшной казни?!
   Гордость? Да, она всегда была гордой и знала это; ее  так  воспитали.
Что ж, если так, то она и останется гордой - до самого конца,  пусть  на
нее набросятся хоть все силы Тьмы  разом!  Когда-то  она  была  хорошим,
милым ребенком,  сильная,  ловкая,  добрая.  Правда,  доброта  ее  часто
пряталась за осторожностью, и она не так-то легко  открывала  свою  душу
чужим, ибо доверяла только себе и самым близким людям.  Только  в  этом,
собственно, и заключалась ее "гордость". И только Кевин Лэйн, первый  из
всех мужчин, сумел разглядеть это, понял, что на самом деле представляют
собой ее неприступность и гордость, и объяснил ей, а  потом  отступил  в
сторону, давая Дженнифер возможность самой осознать все - и повзрослеть.
Великий дар,  оказавшийся  довольно  болезненным.  А  теперь  Кевин  так
далеко, и какое значение все это имеет сейчас?  В  этом  ужасном  месте?
Какая теперь разница, почему все это с ней случилось!  Теперь  ей  стало
окончательно ясно, что  каждый  действительно  встречает  свой  конец  в
одиночку. И Дженнифер поднялась с грязной циновки; в волосах у  нее  был
колтун, порванная одежда провоняла смрадом Авайи, лицо и тело  покрывали
синяки и порезы, но она совладала со  своим  голосом  и  сказала  Ракоту
твердо:
   - Ты ничего от меня не получишь; можешь только взять силой.
   И ее чистая красота сверкнула в этом страшном месте, точно не знающий
преград луч света, ибо  исполнена  была  светлого  мужества  и  яростной
решимости.
   Но здесь была твердыня Тьмы, самое средоточие  власти  Ракота,  и  он
сказал:
   - Что ж, я возьму все! - И прямо у нее на глазах он превратился в  ее
отца.
   И она упала в бездонную пропасть ужаса.
   "Не думай ни о чем, отключи свой разум, - вспомнила  она  прочитанный
где-то совет. - Когда тебя  пытают  или  насилуют,  постарайся  мысленно
перенестись в другое место, далеко, как  можно  дальше  от  своей  боли.
Отошли свой разум так далеко, как только сможешь. Вспомни о былой любви,
ибо это единственная искорка, способная спасти тебя".
   Но она не могла последовать этому совету: куда бы ни устремлялись  ее
мысли, всюду был он, Ракот. И она не находила спасения ни в былой любви,
ни даже в детстве, потому что... рядом с ней - в постели  ее  матери!  -
был сейчас ее отец, обнаженный, что-то страстно шепчущий ей, и  нигде  в
ее душе не осталось ни одного чистого уголка, ни одной чистой мысли! "Ты
же хотела стать принцессой, всегда быть первой, - нежно шептал ей Джеймс
Лоуэлл. - Ну вот, теперь ты настоящая принцесса! И я сделаю с тобой  вот
это, и это, и это, все равно у тебя нет  выбора,  ты  ведь  всегда  сама
этого хотела".
   Все. Ракот отнял у нее все. И  всюду,  во  всем,  о  чем  бы  она  ни
подумала, он являлся ей, и всюду у него была только одна  отвратительная
жадная рука, а вместо второй - лишь гниющий обрубок, с  которого  на  ее
тело капала черная кровь, прожигая его насквозь...
   А потом он  принялся  быстро  менять  обличья,  заглядывая  в  каждый
закоулок ее души, куда бы она  ни  пыталась  от  него  спрятаться.  Нет,
спрятаться от него было нельзя! Негде! И теперь ее насиловал преподобный
отец Лофлин; насиловал  всеми  возможными  способами,  терзая  ее  тело,
причиняя ей невыносимую боль - это он-то, чья доброта и нежность  всегда
служили ей спасительным островом в  бурной  и  суровой  жизни!  А  после
преподобного отца - о, она должна была  это  предвидеть,  но,  Пресвятая
Дева, что она сделала такого, какой совершила грех, чтобы  этот  злобный
негодяй имел над нею такую власть?! - рядом  с  ней  оказался  Кевин,  и
Кевин набросился на  нее,  как  изголодавшийся  дикий  зверь,  свирепый,
безжалостный,  и  он  тоже  обжигал  ее  черной  кровью,   капавшей   из
отвратительной культи. И некуда было  бежать,  негде  было  спастись  от
этого кошмара, ибо Ракот настигал ее повсюду! Она была сейчас так далека
ото всех, так одинока, а он был огромен и всесилен,  он  застилал  собой
всю Вселенную, он возникал перед нею везде, и единственное, чего  он  не
мог, это отрастить себе новую руку. Да и чем бы ей-то могло это  помочь,
господи?
   Этот кошмар продолжался так долго, что время словно  заблудилось  меж
приступами боли, чужими и знакомыми  голосами  и  все  новыми  и  новыми
насильственными проникновениями Ракота в  самые  сокровенные  уголки  ее
души - он проникал туда совершенно беспрепятственно, точно штык  садовой
лопаты в мягкую грядку. Один раз он превратился в какого-то неизвестного
ей мужчину, очень высокого, темноволосого, с квадратной нижней челюстью,
с искаженным ненавистью лицом и яростно расширившимися карими глазами  -
она так и не поняла, кто это, и знала, что не поймет. И тогда, внушая ей
невероятный ужас, он стал самим собой. Он был огромен,  он  придавил  ее
своей тушей к постели и отбросил капюшон, и там - ужас, ужас!  -  ничего
не было, только глаза в непроницаемой черноте, только их видела она  все
время, пока он терзал ее, рвал ее тело в клочья,  упиваясь  этим  первым
сладостным плодом своей давно лелеемой мести.
   Все закончилось значительно раньше, чем она это осознала. Но глаз она
не раскрыла, хотя дышала и была жива. "Нет!" - сказала она себе;  огонек
ее души едва теплился в крошечном кристаллике света, еще сохраненном  ею
в самом потаенном местечке, и этот единственный источник света  все  еще
принадлежал ей, но был уже так слаб... "НЕТ!" -  снова  сказала  она  и,
открыв глаза,  посмотрела  на  него  в  упор  и  во  второй  раз  с  ним
заговорила:
   - Ты можешь попытаться отнять их у меня силой, -  сказала  Дженнифер,
задыхаясь от боли, - но сама я никого из них тебе не отдам! Ни за что! И
все равно у каждого из них две руки!
   И он засмеялся, ибо ее сопротивление было ему  в  радость,  оно  лишь
усиливало невообразимое наслаждение, которое он испытывал.
   - В таком случае, - сказал он ей, - тебе придется отдать всю себя  до
капли. А твою сломленную волю я в итоге получу просто в подарок.
   Она не поняла, но через несколько мгновений почувствовала присутствие
в комнате кого-то еще и в ужасе решила, что это просто галлюцинация, ибо
перед ней был Мэтт Сорин.
   - Когда я уйду отсюда, -  сказал  Ракот,  -  ты  будешь  принадлежать
Блоду, ибо это он принес мне ту вещь, которая была мне столь необходима.
   Гном - это все-таки оказался не Мэтт - усмехнулся и посмотрел на  нее
голодными глазами. Она понимала, что лежит перед ним голая и  совершенно
беззащитная.
   - И ты будешь отдавать ему все, о чем бы он  ни  попросил,  -  сказал
Ракот. - Ему ничего не придется брать силой - ты сама  будешь  отдавать,
отдавать, отдавать, пока не умрешь. - Он повернулся к гному и спросил:
   - Нравится она тебе?
   Блод лишь молча кивнул, как завороженный глядя  на  Дженнифер  своими
ужасными глазами.
   Ракот снова рассмеялся; по замку разнеслось гулкое эхо
   - Она выполнит все твои желания. Но к полудню тебе все же придется ее
убить. Любым способом, каким захочешь. Но она непременно должна умереть.
Тому есть причина. - Ракот шагнул к ней и коснулся своей здоровой  рукой
ее переносицы.
   О господи! Оказалось, что и это далеко еще не конец! Ибо вдруг  погас
тот кристаллик, тот заветный  огонек,  та  последняя  искорка  ее  души,
последнее ее убежище, где она по-прежнему была  самой  собой,  Дженнифер
Лоуэлл.
   Ракот вышел из комнаты, оставив ее наедине с этим гномом. Точнее,  не
ее, а то, что от нее осталось.
   Блод облизнулся и велел:
   -  Вставай!  -  И  она  послушно  встала.   Она   больше   не   могла
сопротивляться, ведь у нее больше не было в душе ни искорки света.
   - Умоляй меня! - И она - господи, ну  какой  грех  она  совершила?  -
стала беспомощно умолять его, а он грязно оскорблял  ее,  а  потом  стал
мучить по-настоящему,  и  ее  страдания  действовали  на  него  особенно
возбуждающе. Однако она  все  же  успела  кое-что  найти.  Нет,  не  тот
светящийся кристаллик, ибо света в ее душе больше не было, его  затопила
тьма, но в самой глубине ее души вдруг обнаружилась то последнее, что  у
нее еще оставалось: ее гордость. Она ни за что не станет кричать от боли
и не утратит разум, если только он не ПРИКАЖЕТ  ей  сделать  это.  Но  и
тогда ему придется отнять у нее разум силой, потому что сама она его  не
отдаст никогда.
   Но в конце концов и он устал. И, помня о наставлениях  Ракота,  решил
убить ее. Он был чрезвычайно изобретателен, и через какое-то  время  она
поняла, что боль может заставить ее сделать и невозможное, недопустимое.
Гордость способна поддерживать жизнь лишь до  определенного  момента,  а
потом оказывается, что и прекрасные девушки  с  золотыми  волосами  тоже
смертны. И когда боль стала невыносимой, она все-таки закричала. И у нее
не осталось ничего - ни того ясного кристаллика, ни проблеска света,  ни
собственного имени - ничего, кроме Тьмы.
 
*** 
 
   Когда утром послы Катала, прибывшие в Парас-Девраль, вошли в  Большой
зал  дворца,  то,  к  своему  невероятному  удивлению,  обнаружили   там
принцессу Шарру, которая с достоинством их приветствовала.
   Ким Форд с трудом сдерживала смех. Вот  был  бы  позор,  если  б  она
сейчас рассмеялась им в лицо, как глупая девчонка! Но Шарра накануне так
то