ослала
его прочь. Послала его сюда. А здесь он стал  сильнее,  чем  мог  прежде
себе вообразить. Он поднимался вверх без  устали,  карабкался  по  одной
изогнутой лестнице за другой. Ему хотелось бежать, но он  заставил  себя
идти медленно, чтобы прийти с  достоинством  и  принести  свой  подарок,
предложить все, чем владел.  Даже  зеленые  огни  на  стенах  больше  не
казались такими холодными и чужими.
   Он был Дариен дан Ракот, он возвращался домой. Он  точно  знал,  куда
идет. По мере того, как он поднимался  все  выше,  аура  мощи  его  отца
становилась сильнее с каждым шагом. Затем Дариен остановился у  поворота
лестницы, почти что последнего.
   Рокочущая дрожь пробежала по земле в направлении на  север,  потрясая
фундамент  Старкадха.  А  через  мгновение   наверху   раздался   вопль,
бессловесный рык неосуществленного желания  и  пожирающей  душу  ярости.
Этот звук был слишком громким, слишком грубым.  Он  был  хуже,  чем  тот
смех. Зародившаяся было в Дариене надежда дрогнула.
   Он стоял неподвижно, задыхаясь,  борясь  с  ужасом,  который  волнами
накатывал на него.  Его  могущество  оставалось  с  ним;  он  знал,  что
случилось. Дракон погиб. Ничье другое падение во Фьонаваре не могло  так
потрясти землю. Стены крепости дрожали очень долго.
   Потом все кончилось, и снова воцарилась тишина, но уже совсем другая.
Дариен застыл на месте, на котором стоял, и в его мозгу расцвела  мысль,
рожденная одиночеством: "Теперь я еще больше ему нужен! Дракон погиб!"
   Он сделал шаг по последнему пролету лестницы и тут почувствовал,  как
молот Бога обрушился на его мозг. А вместе с молотом пришел его голос.
   "Иди сюда! - услышал Дариен. Этот звук стал его вселенной. Он  затмил
все остальное. Весь  Старкадх  эхом  отражал  его.  -  Я  чувствую  твое
присутствие. Хочу увидеть твое лицо".
   Он хотел пойти  туда,  он  уже  шел  туда,  но  теперь  его  ноги  не
подчинялись его воле. Он не мог  сопротивляться,  как  бы  ни  старался,
несмотря  на  свою  растущую  силу.  С  горькой  иронией   он   вспомнил
собственное самомнение, посетившее его несколько секунд назад:  он  счел
себя равным Могриму. Не было равных Ракоту Могриму. И с этим  осознанием
он поднялся по последней лестнице Старкадха и вошел в просторную палату,
по всему периметру которой тянулись стены из стекла, хотя  оно  казалось
таким же темным, как и  все  другие  стены,  если  смотреть  снаружи.  У
Дариена закружилась  голова,  все  закачалось  и  завертелось  при  виде
открывающейся из этого  окна  перспективы.  Он  смотрел  на  сражение  у
Андарьен. За этими высокими  окнами  Старкадха  равнина  битвы,  лежащая
далеко на юге, оказалась прямо у него под ногами. Словно  он  летел  над
ней; а секунду спустя Дариен понял, что именно так и было. Окна -  силой
магии, которую он даже вообразить себе не  мог,  -  показывали  картину,
увиденную глазами лебедей, кружащихся над Андарьен. Лебеди были  глазами
Могрима. Который находился здесь.
   И теперь наконец  обернулся,  огромный,  невыразимо  могучий  в  этом
месте, где была сосредоточена его  власть.  Ракот  Могрим,  Расплетающий
Основу, который  пришел  в  миры  из-за  стен  времени,  из-за  пределов
Чертогов Ткача, и ни одна нить в Гобелене не была связана с его  именем.
Безликий, он повернулся от окна к тому, кто пришел, кто посмел прийти, и
тогда Дариен задрожал всеми членами и упал  бы,  если  бы  его  тело  не
держал красный взор Могрима.
   Он видел черную, дымящуюся кровь,  капающую  из  обрубка  руки  отца.
Затем прежний молот превратился в ничто, в полное ничто, когда его разум
подвергся сокрушительному проникновению Разрушителя. Он не мог двигаться
и говорить. Ужас когтями раздирал его горло. Воля Ракота  окружала  его;
она была повсюду, требовательная, молотом стучащая в двери его существа.
Требующая, чтобы он уступил, снова  и  снова  повторяя  один  и  тот  же
вопрос, пока Дариену не показалось, что он сейчас сойдет с ума.
   "Кто ты?" - беззвучно кричал его отец, непрерывно стуча во все  входы
души Дариена. Дариен совсем ничего не мог поделать.
   Только не пускать его.
   И он не пускал. Неподвижный,  практически  парализованный,  он  стоял
перед самым темным Богом во всех  мирах  и  сопротивлялся  Могриму.  Его
собственная сила исчезла: он не мог ничего сделать,  ничего  утверждать.
Он был все равно что ничто в этом  месте.  Однако  у  него  хватало  сил
сохранить свою тайну.
   Он слышал, как этот вопрос криком обрушивался на него.  Это  был  тот
вопрос, на который он принес сюда ответ, чтобы предложить свое знание  в
качестве дара. Но поскольку ответа требовали  таким  образом,  поскольку
Могрим старался вырвать у него этот  ответ,  словно  сорвать  повязку  с
раны, оставив под  ней  открытую,  кровоточащую  плоть,  Дариен  в  душе
ответил "нет".
   Точно так же, как когда-то его мать в этих стенах. Хотя она  не  была
так сильна. Она была всего лишь смертной,  пусть  даже  королевой,  и  в
конце ее сломали.
   Или не совсем. "Ты ничего  от  меня  не  получишь,  кроме  того,  что
сможешь взять силой", - сказала она Ракоту Могриму. И  он  рассмеялся  и
принялся отнимать у нее все. Но не сумел. Она была открытой  перед  ним,
полностью. Могрим обнажил и взял  силой  ее  душу,  а  закончив  с  ней,
оставил ее, сломанную тростинку, чтобы ею воспользовались и убили.
   Но она не была сломлена. Каким-то образом в ее душе остался стержень,
к которому все еще могли прильнуть  воспоминания  о  любви,  и  Кимберли
нашла ее, держась за этот стержень, и вытащила ее отсюда.
   Чтобы она родила ребенка, который  стоял  здесь  сейчас,  отказываясь
открыть свой разум и душу.
   Ракот мог убить его, Дариен это знал, так же легко, как он  сам  убил
ургахов и лебедей. Но было нечто - он не понимал, что  именно,  но  было
нечто, что он спас из обломков своей жизни этим сопротивлением.
   А потом, пока Ткацкий Станок Мира медленно совершал свой  ход  вокруг
оси этой комнаты и все было подвешено, словно на весах, Могрим прекратил
свою стремительную атаку, и Дариен обнаружил, что может двигаться,  если
захочет, и может говорить.
   Ракот Могрим произнес вслух:
   - Даже Галадан, повелитель андаинов, не смог закрыть  свой  разум  от
моей воли в этом месте. Ты мне  ничего  не  можешь  сделать.  А  я  могу
закончить твою жизнь десятью тысячами различных способов.  Говори,  пока
жив. Кто ты? Зачем пришел?
   Значит, подумал Дариен, словно в  тумане,  остался  еще  выход,  один
шанс. Ему послышалось некоторое уважение. Он утвердил себя.
   Он был очень, очень молод, и некому было его научить здесь, и  вообще
никто его не учил с тех пор, как ушел Финн. Его отвергли все и всё, даже
Свет, который он носил на голове.  Кернан,  повелитель  зверей,  спросил
тогда, почему ему позволили остаться в живых.
   Охраняя стены своего разума, Дариен прошептал:
   - Я пришел и принес тебе подарок.
   Он протянул кинжал в ножнах, рукоятью вперед.
   И в ту же  секунду  молот  снова  обрушился  невыразимым,  шокирующим
ударом на его рассудок, словно Могрим был хищным зверем, бросающимся  на
хрупкие стены, он колотил в душу Дариена и вопил от ярости, что  его  не
впускают.
   Но его не впустили во второй раз. И во  второй  раз  он  остановился.
Теперь он взял кинжал и вынул его из ножен. Он  приблизился  к  Дариену.
Огромный, без лица. Когти его единственной руки гладили сталь  с  синими
прожилками. Он сказал:
   - Я не нуждаюсь в подарках. Что бы я ни пожелал, с нынешнего дня и до
конца времен и дальше,  я  могу  взять.  Зачем  мне  может  понадобиться
игрушка предателей-гномов? Что для меня кинжал? У тебя  есть  лишь  одна
вещь, которую я хочу, и я ее получу прежде, чем ты умрешь: я хочу  знать
твое имя.
   Дариен пришел, чтобы сказать ему. Чтобы предложить все, чем он был  и
мог бы быть, чтобы  кто-нибудь,  где-нибудь  был  рад  его  присутствию.
Теперь он мог говорить. Мог двигаться и видеть.
   Он смотрел за спину Ракота, из окна этой крепости, и  видел  то,  что
видели черные лебеди далеко на юге. Видел поле битвы с  такой  ясностью,
что мог различать отдельные лица сражающихся там. У  его  отца  не  было
лица. Испытав шок,  он  узнал  Ланселота,  который  бился  окровавленной
рукой, размахивая своим мечом рядом с седобородым человеком, вооруженным
сияющим Копьем.
   За  ними  строй  людей,  частью  верхом,  частью   пеших,   старались
удержаться  против  ошеломляющего  превосходства  сил  Тьмы.  Среди  них
находился человек, которого он знал,  сжимающий  ржавое  копье,  которое
Дариен помнил. Ему пришлось мигнуть, чтобы убедиться, что это именно он:
Шахар, его второй отец.  Который  так  часто  отсутствовал,  но  который
подбрасывал его в воздух и держал на руках, когда приезжал домой. Он  не
был воином, это Дариен видел, но старался изо всех сил не  отставать  от
командиров и бился с отчаянной решимостью.
   Картина сместилась, увиденная глазами другого лебедя, и Дариен увидел
светлых альвов, сражающихся на другом участке поля. Он узнал  одного  из
них, которого видел в то утро под Древом Жизни. В его серебряных волосах
запеклась кровь.
   Еще одна перспектива: на этот раз возвышенность к югу от поля боя.  И
на этом холме стоит его мать. Дариен внезапно почувствовал, что не может
дышать. Он смотрел на нее из невозможной  дали  и  прочел  печаль  в  ее
глазах, осознание надвигающегося рока.
   И он понял, и белый огонь вспыхнул в его сердце: он не  хочет,  чтобы
она умерла.
   Он не хотел смерти никого из них: ни Ланселота, ни Шахара, ни  седого
человека с копьем, ни Ясновидящей с белыми волосами, стоящей позади  его
матери. Он разделял их горе, понял Дариен: это была его  боль,  это  был
огонь, пожирающий его самого. Он был одним из них.
   Он видел бесчисленные ненавистные орды, надвигающиеся на тающую армию
Света: ургахов,  цвергов,  слогов,  все  орудия  Разрушителя.  Они  были
отвратительны. И он их ненавидел.
   Он стоял там, глядя вниз на поле сражения, и думал о Финне.  В  самом
конце, здесь, все вернулось к Финну. Который сказал, что  Дариен  должен
стараться полюбить все, кроме Тьмы.
   Он полюбил. Он был одним из воинов той осажденной армии, армии Света.
Свободно, без принуждения, он наконец причислил себя к  ним.  Его  глаза
сияли, и он знал, что они сейчас голубые.
   И вот так в то мгновение, в самом сердце крепости Тьмы, Дариен сделал
свой выбор. И Ракот  Могрим  расхохотался.  Это  был  смех  Бога,  смех,
который прогремел, когда над Рангат взлетела вверх огненная рука. Дариен
об этом не знал. Он тогда еще не родился. Но  он  понял  с  ужасом,  что
выдал себя.
   Окно из комнаты все еще показывало высокий холм над полем боя. И  его
мать, стоящую там. И Ракот наблюдал за ним, когда  Дариен  посмотрел  на
нее.
   Смех  прекратился.  Могрим  подошел  очень  близко.  Дариен  не   мог
пошевелиться. Медленно его отец поднял обрубок  руки  и  занес  его  над
головой Дариена. Черные капли крови падали на лицо  Дариена  и  обжигали
его. Он не мог даже вскрикнуть. Могрим опустил руку и сказал:
   - Теперь тебе ничего не нужно мне говорить. Я знаю все, что нужно. Ты
думал принести мне подарок, игрушку. Ты сделал больше. Ты вернул мне мое
бессмертие. Ты и есть мой подарок!
   Когда-то это должно было быть именно так. Но не таким образом.  И  не
теперь, теперь все должно быть иначе! Но Дариен стоял,  скованный  волей
Могрима, и слушал слова отца:
   - Ты не понимаешь, правда? Они все глупцы,  невозможные  глупцы!  Мне
необходимо было, чтобы она умерла, чтобы не могла родить ребенка.  Я  не
должен иметь ребенка! Разве никто из них не понял? Сын привязывает  меня
ко времени! Он вплетает мое имя в Гобелен, и я могу умереть!
   А затем снова раздался хохот, грубые всплески торжества, накатывающие
на него, как волны. Когда смех стих, Могрим  стоял  всего  в  нескольких
дюймах от Дариена, глядя на него сверху вниз с  подавляющей  высоты,  из
черноты своего капюшона.
   Он произнес голосом, который был холоднее смерти, старше  вращающихся
миров:
   - Ты - этот сын. Я теперь знаю тебя. И я сделаю  больше,  чем  просто
убью тебя. Я вытолкну твою живую душу за стены времени.  Я  сделаю  так,
будто ты никогда не рождался! Ты находишься в Старкадхе, и здесь у  меня
хватит могущества это сделать. Если бы ты умер за пределами этих стен, я
мог бы погибнуть. Но не теперь. Это ты погибнешь. Ты никогда не жил. А я
буду жить вечно, и все миры станут  сегодня  моими.  Все  вещи  во  всех
мирах.
   Дариен  ничего  не  мог  сделать,  совсем  ничего.  Он  даже  не  мог
пошевелиться или заговорить.  Он  мог  только  слушать  и  услышал,  как
Разрушитель повторил:
   - Все вещи во всех мирах, начиная с той  игрушки  альвов,  которая  у
тебя на голове. Я знаю, что это такое. Я возьму ее себе перед  тем,  как
вытолкну твою душу за пределы Гобелена.
   Он мысленно потянулся к Венцу - Дариен  почувствовал,  как  он  снова
прикоснулся к нему, - чтобы забрать его, как забрал  кинжал,  и  сделать
своим.
   И случилось так в тот момент, что дух Лизен Лесной, для которой  этот
сияющий предмет Света был сделан так  давно,  дотянулся  с  той  стороны
Ночи, из-за границ смерти, и совершил  свой  последний  акт  абсолютного
отрицания Тьмы.
   В этой крепости зла Венец вспыхнул. Он загорелся светом солнца,  луны
и звезд, надежды и всемирной любви, светом настолько  чистым,  настолько
ослепительным, настолько абсолютным, что Ракот Могрим ослеп  от  боли  и
закричал. Его власть над Дариеном прервалась на одно мгновение.
   Но этого оказалось достаточно.
   Так как в это  мгновение  Дариен  сделал  то  единственное,  что  мог
сделать, чтобы подтвердить сделанный им выбор. Он шагнул  вперед,  Венец
на его голове победно сиял, он больше не отвергал его.  Он  сделал  свой
последний шаг по Самой Темной Дороге и упал грудью  на  кинжал,  который
держала рука отца.
   На Локдал, подаренный  Сейтром  Колану  тысячу  лет  назад.  И  Ракот
Могрим, ослепленный Светом Лизен, смертный, потому что стал отцом,  убил
своего сына кинжалом гномов, и убил без любви в сердце.
   Умирая, Дариен услышал последний вопль отца и понял, что его слышат в
каждом уголке Фьонавара, во  всех  мирах,  вплетенных  во  время  руками
Ткача: этот звук означал гибель Ракота Могрима.
   Дариен лежал на полу с сердцем, пронзенным ярким  клинком.  Угасающим
взором он посмотрел в высокое окно и увидел,  что  сражение  на  далекой
равнине прекратилось. Становилось все труднее видеть.  Окно  дрожало,  а
перед его глазами все расплывалось. Но Венец все  еще  сиял.  Он  поднял
руку и прикоснулся к нему в  последний  раз.  Окно  начало  дрожать  еще
сильнее, как и пол комнаты. Сверху свалился  камень.  Еще  один.  Вокруг
него начал разрушаться Старкадх. Он распадался в  ничто,  превращался  в
руины.
   Дариен подумал, поймет ли кто-нибудь, что произошло. Он надеялся, что
поймет. Что кто-нибудь придет со временем к его матери и расскажет ей  о
сделанном им выборе. О том, что он выбрал Свет и любовь.
   Это правда, осознал Дариен. Он умирает с  любовью,  убитый  Локдалом.
Флидис рассказал ему, что это означает, о даре,  который  ему  позволено
сделать.
   Но он не пометил ничьего лба узором на рукоятке, и  в  любом  случае,
подумал он, он не захотел  бы  обременять  своей  душой  ни  одно  живое
создание.
   Это была предпоследняя мысль. Самой последней  была  мысль  о  брате,
который валялся с ним в мягких сугробах, когда он еще был Дари,  и  Финн
еще был с ним, и любил его, и успел научить его  любить  так,  чтобы  он
пришел домой, к Свету.
 
Глава 17 
 
   Дейв услышал последний вопль Ракота Могрима,  а  затем  услышал,  как
этот  крик  оборвался.  Воцарилась  тишина  ожидания,  и  затем  на  них
издалека, с севера, накатился рокочущий грохот  обвала.  Он  понял,  что
это. Все это поняли. У него на глазах выступили слезы радости,  полились
по лицу, он не мог их остановить. И не хотел останавливать.
   Вдруг стало  легко.  Он  почувствовал,  что  с  него  спала  тяжесть,
тяжесть, о которой он даже не подозревал, бремя,  которое,  по-видимому,
нес с тех пор, как появился здесь. И он, и все  остальные,  пришедшие  в
мир, который лежал под тенью Тьмы.
   Но Ракот Могрим умер. Дейв не знал, каким образом это  случилось,  но
знал, что это правда. Он взглянул на Торка и увидел, как по  лицу  друга
расплывается широкая, беспомощная улыбка.  Он  никогда  не  видел  Торка
таким. И Дейв вдруг громко рассмеялся на поле боя от одной радости,  что
он жив в это мгновение.
   Цверги перед ними дрогнули и побежали. Ургахи  беспорядочно  метались
вокруг. Слоги сталкивались друг с  другом,  рыча  от  страха.  Они  тоже
повернулись спинами к армии Света и побежали на север. Который больше не
был для них раем. Дейв знал, что на них будут  охотиться  и  найдут.  Их
уничтожат. Уже сейчас дальри и альвы погнались за ними. Впервые за  этот
долгий, ужасный день Дейв  услышал,  как  альвы  запели,  и  сердце  его
наполнилось до краев, так, словно готово было разорваться от красоты  их
пения.
   Только волки некоторое время держались на западном фланге. Но  теперь
они остались одни перед превосходящими  силами,  и  воины  из  Бреннина,
которых  вел  Артур  Пендрагон  на  своем  ратиене,   потрясая   сияющим
королевским Копьем, словно оно само было Светом,  косили  их  ряды,  как
серп косит созревшую пшеницу.
   Дейв и Торк, смеясь и плача, бросились вслед за ургахами и  цвергами.
С ними был Сорча, скачущий рядом с сыном. Слоги бегали быстрее,  чем  их
кони, но сейчас все было наоборот. Шестиногие чудовища казались  слабыми
и растерянными. Они спотыкались, бросались во  все  стороны,  сбрасывали
своих всадников. Теперь биться стало легко. Вокруг пели светлые альвы, а
заходящее солнце светило им с безоблачного летнего неба.
   - Где Айвор? - внезапно крикнул Торк. - И Ливон?
   Сердце Дейва на мгновение сжал страх, но он быстро прошел.  Он  знал,
где они должны быть. Он остановил коня, и  двое  других  сделали  то  же
самое. Они поехали обратно через окровавленную равнину, усыпанную телами
умирающих и мертвых, к холму южнее поля битвы. Еще издалека они  увидели
авена, который стоял на коленях рядом с лежащим на земле младшим сыном.
   Они спешились и пошли вверх по склону под  лучами  вечернего  солнца.
Казалось, это место окружено безмятежной ясностью.
   Ливон увидел их.
   - С ним будет все в порядке, - сказал он, подходя к ним. Дейв кивнул,
протянул руку и крепко обнял Ливона.
   Айвор поднял глаза. Он отпустил руку Табора  и  подошел  к  ним.  Его
глаза ярко блестели, сияли сквозь пелену усталости.
   - С ним все будет в порядке, - повторил он. - Благодаря магу и Артуру
с ним все будет хорошо.
   - И Пуйлу, - тихо произнес Тейрнон. - Это он догадался. Я бы  никогда
не поймал его, если бы Пуйл меня не предупредил.
   Дейв поискал глазами Пола и увидел, что он стоит несколько в  стороне
от остальных, дальше на  гребне.  "Даже  сейчас",  -  подумал  он.  Дейв
собирался подойти к нему, но не захотел нарушать его  одиночества.  Было
что-то очень независимое, очень замкнутое в лице Пола в тот момент.
   - Что случилось? - спросил кто-то. Дейв опустил взгляд.  Это  спросил
Мабон из Родена, который лежал неподалеку на  самодельном  ложе.  Герцог
улыбнулся ему и подмигнул. Потом повторил:
   - Кто-нибудь знает, что именно произошло?
   Дейв заметил приближающуюся к ним Дженнифер. Ее лицо  излучало  тихое
сияние радости, но оно не скрывало глубокой грусти в  ее  глазах.  Никто
еще не успел заговорить, а у Дейва внезапно мелькнул проблеск понимания.
   - Это сделал Дариен, - сказала Ким, приближаясь в свою очередь. -  Но
я не знаю, как. Хотелось бы мне знать.
   - И мне тоже, - сказал Тейрнон. - Но я не смог заглянуть так  далеко,
чтобы понять, что там произошло.
   - Я смог, - произнес третий голос, очень мягко, очень отчетливо.
   Они все повернулись к  Гиринту.  И  старый  слепой  шаман  с  Равнины
высказал вслух предсмертное желание