час к самому северному из лагерей и, увидев вышедшего ему
навстречу Тальгера из Восьмого племени, своего старого  друга,  помахал  ему
приветственно рукой, но не остановился,  чтобы  поболтать  с  ним:  ему  еще
слишком многое нужно было обдумать.
   Табор и Гиринт.
   Вчера, после возвращения, он особенно был внимателен  к  своему  младшему
сыну. Табор улыбался и радостно обнял его, и сказал все, что  и  должен  был
сказать сын отцу после  долгой  разлуки.  Но  у  Айвора  болезненно  сжалось
сердце, когда он увидел, как неестественно бледен мальчик, какой  прозрачной
кажется его кожа. Даже если  иметь  в  виду,  что  зима  действительно  была
чересчур долгой и тяжелой... Нет, зима здесь ни при чем! Айвор  все  пытался
убедить себя, что это ему просто  кажется,  что  он,  как  всегда,  чересчур
беспокоится о своих детях и это вводит его  в  заблуждение,  но  потом,  уже
ночью, когда они лежали в постели, Лит вдруг сказала, что очень  беспокоится
из-за Табора, и Айвор снова почувствовал мучительный укол в сердце.
   Он хорошо знал характер своей жены: Лит скорее откусила бы себе язык, чем
стала бы тревожить его без причины.
   А потому с утра пораньше он отправился  прогуляться  по  берегу  реки  со
своим  младшим  сыном,  наслаждаясь  свежим  весенним  воздухом  и  зелеными
просторами родной Равнины. В течение одной  лишь  ночи  сошел  лед  на  реке
Латам, и она свободно несла теперь свои воды с гор, сверкающая и холодная. В
солнечном  свете  Латам  казалась  ярко-синей.   Айвор   почувствовал,   как
настроение у него поднимается, несмотря на все печали и заботы,  стоило  ему
лишь увидеть, как возвращается в эти места жизнь, вновь  почувствовать  себя
неотъемлемой частью Равнины...
   - Отец, - сказал Табор, прежде чем Айвор успел его о чем-либо спросить, -
я ничего не могу с этим поделать!
   Вся радость утра мгновенно  улетучилась.  Айвор  повернулся  к  мальчику.
Пятнадцать. Табору всего  пятнадцать.  Всего,  и  он  такой  хрупкий,  такой
бледный, что кажется еще моложе. Айвор ничего ему не ответил. Он выжидал.
   - Она уносит меня с собой, - продолжал Табор. - Когда мы  летаем,  я  обо
всем забываю. Особенно в прошлый раз,  когда  мы  убивали.  Там  все  совсем
по-другому, отец, в небе. Я не знаю, сколько раз я еще смогу... возвращаться
назад.
   - Значит, ты должен постараться не улетать на  ней...  так  далеко!  -  с
трудом выговорил Айвор, вспоминая ту  ночь  на  опушке  Пендаранского  леса,
когда видел, как Табор и это крылатое создание,  порождение  снов,  взлетели
прямо к звездам, что сияли над Равниной.
   - Я знаю, - сказал Табор. - Но  ведь  у  нас  война,  отец.  Как  же  мне
обойтись без ее помощи? Айвор ответил ему довольно резко:
   - Да, у нас война! И я - авен народа дальри. А ты - всего  лишь  один  из
Всадников, которыми я командую. И уж  позволь  мне  решать,  как  нам  лучше
распорядиться теми силами, что у нас имеются.
   - Да, отец, конечно, - только и сказал тогда ему Табор.
 
*** 
 
   Обоюдоострые дары великой Богини - эти его собственные слова  вспомнились
Айвору, когда он снова повернул на юг и  поехал  по  западному  берегу  реки
Латам к лагерю Четвертого племени, вождем которого был Каллион. Да, все дары
этой Богини были обоюдоострыми. Он попытался, хотя  и  не  слишком  успешно,
заглушить  горькое  чувство,  поднявшееся  в  душе  при   мысли   об   этом.
Великолепный серебряный  рог  этого  крылатого  существа  представлял  собой
отличное оружие, годившееся для войны ничуть не  хуже  любого  другого.  Вот
только заплатить за использование этого оружия, как он теперь  понимал,  ему
придется потерей своего младшего сына.
   Каллион, человек с резкими чертами лица и ласковыми глазами,  уже  мчался
верхом ему наперерез, и Айвор был вынужден остановиться и подождать. Каллион
был, пожалуй, слишком молод для вождя племени, но он  славился  своим  умом,
уравновешенным характером и одновременно быстротой реакции, и Айвор  доверял
ему больше, чем многим другим.
   - Авен, - сразу,  безо  всякой  преамбулы,  начал  Каллион,  -  когда  мы
выступаем? Мне следует объявить охоту или нет?
   - Пока подожди. Хотя бы до конца сегодняшнего  дня.  Кектар  вчера  очень
удачно поохотился, так что милости просим к нам, если тебе нужно мясо.
   - Непременно заеду. А как насчет...
   - Я скоро пошлю к тебе  гонцов-обри  с  вестями  о  результатах  Большого
Совета и, возможно, попрошу тебя прибыть к нам в лагерь уже сегодня ночью. Я
специально отложил нашу встречу на столь поздний  час,  надеясь,  что  Ливон
успеет вернуться с новостями из Парас Дерваля.
   - Это хорошо, авен, а то я ведь принялся теребить своего шамана еще с тех
пор, как снег начал таять...
   - Ну так не тереби его сильнее, - машинально откликнулся Айвор.
   - ... но он мне ничего путного так и не сказал. А как там Гиринт?
   - Никак, - сказал Айвор и поехал дальше.
 
*** 
 
   Он не был так уж молод, когда его ослепили. Он был  вторым  в  очереди  и
долгие годы ждал в Селидоне, пока обри не принесли ему весть о том, что умер
Колинас, шаман Третьего племени.
   Теперь Гиринт, конечно, был уже  совсем  стар,  и  этот  страшный  ритуал
свершился много лет назад, но он помнил его с удивительной ясностью. Да  это
и понятно: факелы, звезды и круг мужчин - вот то последнее, что он увидел.
   И все-таки жизнь у  меня  была  богатая,  думал  он;  более  полная,  чем
когда-то можно было себе представить. И если бы  его  жизнь  закончилась  до
того, как огнем взорвалась вершина Рангат, он сказал бы, что  жил  хорошо  и
умер счастливым человеком.
   С тех пор как он был отмечен  Старейшим  в  Селидоне,  где  Первое  племя
проживало  постоянно,  судьба  Гиринта  стала  сильно  отличаться  от  судеб
остальных юношей, только что призванных поститься.
   Во-первых, Селидон ему пришлось покинуть. Он стал неплохим охотником, ибо
шаману полагается непременно уметь охотиться и знать  привычки  элторов.  Он
много путешествовал, переезжая из одного племени в другое и проводя в каждом
примерно по одному сезону, ибо шаману полагается хорошо  знать  обычаи  всех
племен. И он никогда заранее не знал, в какое племя отправится  в  следующий
раз и какому вождю будет служить. Он делил ложе со многими женщинами из всех
девяти племен, стараясь рассеять свое, отмеченное  Старейшим  семя  по  всей
Равнине, и понятия не имел, скольким детям стал отцом за эти годы ожидания и
учебы. Но некоторые ночи он очень хорошо помнил и до сих пор. Так  проходили
годы  -  в  странствиях  и  работе  над   древними   пергаментами,   которые
рассказывали ему о Великом Законе и о многом другом, что не имело  отношения
к Великому Закону, но что шаману знать было необходимо.
   Он полагал, что времени впереди у него более чем достаточно, больше,  чем
у других шаманов, ведь его обучение началось еще тогда, когда он  увидел  во
сне птицу кейю, свой тотем, и эта смелая  ночная  охотница  наложила  особый
отпечаток на его душу, так что он выделялся даже среди тех, что  были  точно
так же, как и он, отмечены Старейшим.
   Он думал, что совершенно готов  к  тому,  чтобы  его  ослепили.  Готов  к
перемене в своей жизни, хотя и не к боли. К боли  невозможно  быть  готовым:
шаман вступал в силу именно после пережитой агонии. Разве  для  этого  может
существовать какая-то подготовка?
   Ему удалось быстро приспособиться к тому, что  последовало  потом,  и  он
даже  приветствовал  свое  новое  внутреннее   видение,   как   приветствуют
долгожданную любовь. Он хорошо послужил Банору. Более двадцати лет он был  у
него шаманом, хотя они никогда не были особенно близки.
   А вот с Айвором у него сразу установились очень близкие отношения. Сперва
это была дружба,  основанная  на  взаимном  уважении,  а  потом  к  уважению
прибавилось и нечто более  глубокое.  И  подвести  вождя  Третьего  племени,
теперь ставшего авеном, было  для  Гиринта  все  равно  что  разорвать  себя
пополам.
   А теперь как раз это и происходило: он буквально разрывался пополам.
   Но у него, собственно, никакого выбора и не было. Два дня  назад  в  Гуин
Истрат эта девочка, Ясновидящая Бреннина, сказала  ему,  чтобы  он  мысленно
следил не за ней, а за экспедицией Лорина. Смотри на запад, сказала она  ему
и открыла свои мысли, чтобы показать, во-первых, для чего сама  отправляется
в путешествие, а во-вторых, какой исход предвидит для похода Лорина.  И  он,
узнав, зачем она отправляется  на  восток,  испытал  такую  боль,  какой  не
испытывал с тех пор, как его  ослепили.  А  затем  он  узнал,  в  чем  будет
заключаться его собственная тяжкая роль, и понял, насколько не соответствует
этой роли; и это стало для него совершенной неожиданностью.
   Долгие годы провел Гиринт, будучи еще зрячим, в  поисках  самого  верного
зрения. Долгие  годы  он  странствовал  по  Равнине,  рассматривая  предметы
видимого мира и познавая  их  природу.  Ему  казалось,  что  эту  задачу  он
выполнил хорошо, и ничто до сих пор не давало ему оснований думать иначе. До
сих пор. Но только теперь, увы, он понял, где допустил серьезный просчет.
   Гиринт никогда в жизни не видел моря.
   Как мог дальри, каким бы мудрым он ни был, представить себе, что именно в
этой  стихии  обитает  тот,   кто   способен   бросить   вызов   одному   из
могущественнейших Богов? Гиринт, как и  все  дальри,  хорошо  знал  Кернана,
повелителя зверей, и  Зеленую  Кинуин,  Богиню-охотницу,  что  была  сестрой
Кернана, он тоже знал. Эти Боги часто покидали свою обитель  в  Пендаранском
лесу и бегали вместе с элторами по просторам Равнины. Но что могли  Всадники
дальри знать о рожденном в море Лиранане?
   Да, корабль Лорина поплывет на запад - Ким показала  ему  это,  -  и  он,
прочитав ее мысли, понял  еще  одну  вещь,  не  известную  даже  Ясновидящей
Бреннина: он, никогда в жизни не  видевший  моря,  должен  будет  непременно
отыскать этот корабль среди волн морских и следить за  ним,  где  бы  он  ни
оказался.
   Это было очень трудно, и Гиринт закрыл свою душу  для  всего  остального,
оставив авена без помощи и поддержки. Это было очень плохо, несправедливо по
отношению к Айвору, но у него действительно не было выбора. И он,  рассказав
Айвору в общих чертах, что собирается сделать, не объяснил ему,  как  именно
это будет происходить  и  почему  это  так  необходимо.  Он  собрал  всю  ту
жизненную силу, что  пока  еще  поддерживала  его  старое  бренное  тело,  и
заставил ее превратиться в некую искру, освещавшую его душу, а  затем,  сидя
на циновке в своей излюбленной позе, скрестив  ноги,  послал  эту  искру  из
хижины на берегу реки Латам в далекое путешествие, в заморские края.
   И когда в лагерях дальри в ту  ночь  начались  поспешные  сборы,  причины
этого он так и не узнал. Его куда-то переносили - он успел  сказать  Айвору,
что это делать можно, - но уже не сознавал, что происходит вокруг него,  ибо
к этому времени душа его улетела уже далеко за пределы Пендаранского леса.
   Этот лес  он  когда-то  видел  и  смог  сориентироваться  и  понять,  где
находится - по памяти, а также благодаря  тому  пространственному  ощущению,
которое возникало в нем из-за исходивших от  волшебного  леса  эманации.  Он
всегда чувствовал темную, непримиримую враждебность  Пендаранского  леса,  а
также и еще кое-что. Когда  он  мысленно  пролетал  над  башней  Лизен,  то,
разумеется, не осознал того, что в окне башни  светится  огонек.  Он  только
почувствовал там чье-то присутствие и удивился, но лишь на мгновение.
   Да, лишь на мгновение, ибо уже приближался к  границам  знакомых  земель,
уже летел над краем моря и уже познал тот беспомощный,  пронзительный  ужас,
который вызывала в нем эта стихия. Он не имел  формы,  чтобы  выразить  этот
ужас, не имел и памяти, и вряд ли мог бы дать какое-то название тому, что им
сейчас овладело. Это было невозможно, немыслимо, но  звезды  светили  как  в
небесах, так и внизу, под ногами! И Гиринт, старый,  хрупкий,  слепой  и  со
всех сторон окруженный  ночью,  все  же  велел  своей  душе  покинуть  такую
знакомую  землю  и  устремиться  в   бескрайние   просторы   невиданного   и
невообразимого - в темное ревущее море.
 
*** 
 
   - Послушай, - задыхаясь, проговорил Мабон Роденский, нагоняя их, - нельзя
же гнать пятьсот человек целый день без отдыха!
   Тон у него, впрочем, был совсем не злой. Айлерон достаточно ясно дал всем
понять, что этим отрядом командует Ливон, и Мабон нисколько против этого  не
возражал. Но Дейв заметил, что  Ливон  смутился  и  с  какой-то  застенчивой
улыбкой ответил герцогу:
   - Я знаю. Я как раз и хотел объявить  привал.  Просто  думал,  что  лучше
сперва подойти поближе... Герцог Родена тоже улыбнулся.
   - Я понимаю. Я тоже всегда испытываю нечто  подобное,  когда  возвращаюсь
домой. - А этот Мабон,  решил  про  себя  Дейв,  парень  что  надо!  Герцог,
впрочем, был не так уж и молод, да и веса лишнего в нем  было  порядочно,  и
тем не менее с ним было очень  легко:  он  ничего  особенного  для  себя  не
требовал, даже спал прямо на траве, как и все они, подстелив  лишь  походное
одеяло. Настоящий старый вояка!
   Дейв искоса посмотрел на Ливона:  тот  качал  головой,  очень  сам  собой
недовольный; и как только  они  добрались  до  подходящего  местечка,  сразу
поднял руку, приказывая отряду остановиться. И Дейв услышал самые, что ни на
есть искренние вздохи облегчения среди измученных долгим переходом воинов.
   Он и сам был благодарен Мабону за эту  долгожданную  передышку.  Он  ведь
все-таки не родился в седле, как Ливон или Торк.  Да  и  воины  из  северных
областей Бреннина могли ему сто очков вперед дать. А в  последние  несколько
дней ему пришлось черт знает сколько времени провести в седле.
   Дейв соскочил на землю и старательно размял затекшие ноги. Несколько  раз
как следует присел, сделал с  десяток  наклонов,  легко  доставая  кончиками
пальцев до земли, и несколько вращений плечами. Заметив, что Торк насмешливо
на него смотрит, он только улыбнулся, но ничего не сказал. Он давно привык к
постоянным подтруниваниям темноволосого дальри. Торк был ему братом, и шутки
у него никогда не были злыми. Дейв несколько раз отжался от  земли  -  прямо
рядом со скатертью, на которую Торк уже ставил еду, -  и  услышал,  как  тот
фыркнул, пытаясь подавить смех.
   Перевернувшись на спину, он подумал было,  что  неплохо  бы  сделать  еще
несколько приседаний, но решил уступить своему измученному желудку и  сперва
все-таки поесть. Он взял тонкую полоску  вяленого  мяса  элтора  и  булочку,
какие пекут в Бреннине. Все это
   Дальри, снова лег на спину и с наслаждением принялся жевать.
   Кругом цвела  весна.  Над  головой  порхали  птицы,  с  юго-востока  веял
приятный, легкий ветерок. Молодая трава щекотала нос, и Дейв сел и  взял  со
скатерти еще и изрядный кусок сыра. Торк  лежал  рядом,  и  глаза  его  были
закрыты. Он умудрялся  засыпать  буквально  в  течение  двадцати  секунд.  И
сейчас, догадался Дейв, он тоже успел уже погрузиться в сон.
   Было почти невозможно поверить, что все это зеленое пространство каких-то
пять дней назад было покрыто снегом и насквозь продувалось ледяными ветрами.
И Дейв, конечно, тут же вспомнил о  Кевине,  и  его  безмятежное  настроение
улетучилось, точно унесенное ветром. Он больше не мог думать  о  безоблачном
небе и широких степных просторах; перед  ним  вставали  куда  более  мрачные
картины. То страшное место, куда ушел Кевин Лэйн, - пещера в Гуин Истрат,  у
входа в которую сразу тогда начал таять снег, и на этом снегу цвели  красные
цветы... И того серого пса он тоже никогда не забудет!  А  вой  жриц  будет,
кажется, слышать и на смертном одре.
   Дейв резко сел. Торк шевельнулся  было  во  сне,  но  не  проснулся.  Над
головой сияло теплое солнце. Денек был все-таки  прекрасный,  и  так  хорошо
было  быть  живым,  и  Дейв  просто  заставил  себя  думать  о  другом,   по
собственному горькому опыту, связанному с отношениями  в  его  семье,  зная,
каким уязвимым  и  неуравновешенным  становится,  когда  чересчур  поддается
эмоциям, особенно таким, какие владели им сейчас.
   А сейчас он не мог себе позволить стать уязвимым. Может быть - а может ли
еще быть такое? - у него еще выдастся спокойный денек, когда можно будет все
без помех обдумать. Тогда-то он и постарается наконец понять  -  пусть  даже
просидит над этим целый день или два,  -  почему  он  так  горько  оплакивал
Кевина Лэйна. Он никого другого так не оплакивал с самого раннего детства.
   Нет, сейчас об этом думать нельзя! Только не сейчас. Это слишком  опасная
территория. И Дейв не без грусти отложил мысли о Кевине - точно так же,  как
откладывал и печальные мысли о своем отце; он не собирался забывать  о  них,
нет, но ему очень хотелось, чтобы эти мысли сами не лезли ему  в  голову.  А
потом он встал и решительно направился  туда,  где  сидели  Ливон  и  герцог
Роденский.
   - Не спится? - спросил Ливон, поглядев на него с улыбкой.
   Дейв присел рядом с ними на корточки.
   - Зато Торку спится отлично,  -  сказал  он,  мотнув  головой  в  сторону
спящего друга. Мабон добродушно рассмеялся.
   - Хорошо, что хоть один из вас ведет себя, как полагается в походе. Я  уж
решил, что вы намерены скакать без остановки до самой Латам.
   Ливон покачал головой и довольно наивно возразил:
   - Нет, я бы не смог. Мне бы отдых все  равно  потребовался.  А  вот  Торк
вполне мог бы туда доскакать и за один день. Он ведь  спит  не  потому,  что
устал; просто он разумнее ведет себя, чем мы.
   - А знаешь, - сказал Мабон, - ведь ты, пожалуй, прав. Нам тоже неплохо бы
вздремнуть. - И, рухнув  навзничь,  набросил  на  лицо  кружевной  платок  и
буквально через минуту захрапел.
   Ливон улыбнулся и молча поманил Дейва в сторону. Они отошли подальше  ото
всех, и Дейв спросил:
   - Далеко  нам  еще?  -  Куда  ни  глянь,  всюду  расстилалась  совершенно
безлюдная Равнина.
   - К вечеру доберемся, - сказал Ливон.  -  А  дальних  сторожевых  постов,
возможно, достигнем еще засветло. Вчера  мы  потеряли  много  времени  из-за
того, что Мабону пришлось решать  какие-то  неотложные  вопросы  в  Северной
твердыне. Наверное, поэтому я всех так и торопил.
   Герцогу  пришлось  задержать  выезд,  чтобы  передать  некоторые  приказы
Айлерона,  присланные  с  гонцом,  гарнизону  Северной  твердыни,  а   также
отправить кое-какие собственные распоряжения в  Роден.  На  Дейва  четкая  и
рациональная распорядительность Мабона произвела большое впечатление -  этим
качеством, как ему объяснили, очень гордились все  уроженцы  Родена.  А  вот
уроженцы Сереша, подумал он, этим качеством, пожалуй,  совсем  не  обладают;
там народ куда более эмоциональный и взбалмошный.
   - Я ведь тоже задержал отправку, - сказал он. - Ты уж меня извини.
   - Ничего. Я, между прочим, как раз собирался тебя об этом  спросить.  Там
что-то случилось?
   - Да нет, просто надо было кое-что сделать - для Пола. Айлерон  приказал.
Помнишь того мальчика, что явился, когда мы вызвали Оуина?
   Ливон кивнул:
   - И вряд ли забуду!
   - Пол просил, чтобы его отца перевели служить  в  Парас  Дерваль.  И  еще
передал письмо... Я пообещал его найти - вот время и  понадобилось.  -  Дейв
вспомнил, как стоял, неуклюжий и растерянный, рядом с Шахаром,  оплакивавшим
своего сына.  Ему  очень  хотелось  как-то  его  утешить,  но  нужных  слов,
естественно, найти не удалось.  Существуют  такие  вещи  -  в  этом  он  был
совершенно уверен, - которые он, видно, никогда так и не научится делать как
следует!
   - А он не показался тебе похожим на нашего Табора? - спросил вдруг Ливон.
- Тот мальчик?
   - Немного, - сказал Дейв, подумав. Ливон покачал головой.
   - А мне кажется - очень даже похож.  Пора,  наверное,  поднимать  всех  и
двигаться дальше.
   Стоило им повернуть назад, и Дейв сразу увидел, что Торк  уже  на  ногах.
Ливон махнул ему рукой, и он, сунув пальцы в рот, оглушительно свистнул. Все
сразу зашевелилис