снова  вознесся  ввысь,  завершенный,  и  замигал  зелеными
огнями, все затмевающая сила  среди  льдов,  Галадан  остановился  перед
мощными дверями, хотя они были для него открыты. Одного раза достаточно.
В любом другом месте его разум принадлежал ему самому. Хотя, быть может,
это сопротивление было лишено смысла, так как Могрим в  то  единственное
мгновение тысячу лет назад узнал все о  Галадане,  что  ему  нужно  было
знать.
   Он остановился у входа и там получил свою награду: ему была  показана
картинка, которую он раньше никогда не видел, никогда не знал,  картинка
мести  Могрима  светлым  альвам  за  то,  что  они  такие,  какие  есть:
изображение Пожирателя Душ в море. Подстерегающего альвов,  плывущих  на
запад в поисках обещанного мира, и уничтожающего их поодиночке и парами,
чтобы использовать их голоса и их песни в качестве приманки для плывущих
следом. Для всех плывущих следом.
   Идеальная месть. Выше  всякого  совершенства.  Злоба,  использовавшая
саму сущность Детей Света, чтобы их погубить.  Он  никогда  бы  не  смог
поставить себе на службу столь мощное создание, понял Галадан.  Он  даже
не смог бы придумать, несмотря  на  все  свое  коварство,  ничего  столь
всеобъемлющего. Эта картинка была, кроме всего прочего, напоминанием ему
о том, чем был Ракот, снова свободный, и что он мог совершить.
   Но это еще была и награда,  которая  не  имела  отношения  к  светлым
альвам.
   Изображение перед его  мысленным  взором  было  очень  четким.  Ракот
сделал его четким. Галадан  ясно  видел  Пожирателя  Душ:  его  огромные
размеры и окраску, плоскую, уродливую голову. Слышал пение. Видел  глаза
без век. И посох, белый посох, бесполезно торчащий между этими глазами.
   Посох Амаргина Белой Ветви.
   И вот так, впервые, он узнал, как тот погиб. Радости он  не  испытал.
Никогда  больше  ему  не  испытать  радости,  подобные  вещи  для   него
недоступны. Но в тот день, у открытых дверей Старкадха, на мгновение  на
него снизошло облегчение, нечто вроде покоя, самое большее, что ему было
суждено когда-либо ощутить.
 
*** 
 
   Теперь, оставшись один на Равнине, он пытался снова вызвать в  памяти
эту картинку, но она расплывалась и была нечеткой. Он  покачал  головой.
Слишком много всего происходит. Последствия возвращения  Оуина  с  Дикой
Охотой были огромны. Ему надо найти способ  справиться  с  ними.  Однако
сперва ему надо было заняться другим, тем ощущением, исходящим от  леса.
Вот почему он остановился. Чтобы обрести тишину, которая позволит  этому
чувству, чем бы оно ни было, переместиться с края сознания в его  центр.
Некоторое время ему  казалось,  что  это  его  отец,  и  это  многое  бы
объясняло. Он никогда не рисковал приближаться к  Кернану,  а  его  отец
никогда после одной ночи задолго до  Баэль  Рангат,  не  пытался  с  ним
связаться.  Но  ощущения  этого  утра  были   достаточно   интенсивными,
настолько полными обертонов и оттенков  давно  забытых  чувств,  что  он
подумал: наверное,  его  зовет  Кернан.  Лес  каким-то  образом  в  этом
участвовал. Он...
   И в то же мгновение он понял,  кто  это.  Все  же  не  его  отец.  Но
интенсивность внезапно нашла объяснение, и  даже  более  того.  С  таким
выражением, которого ни одному живому существу не позволено было  видеть
на его лице, Галадан спрыгнул со спины слога. Он приложил руку к груди и
сделал некий жест. Затем, секунду спустя, в обличье волка, быстрее,  чем
мог бы слог, он со всех ног пустился бежать на запад,  почти  позабыв  о
битве, о войне.
   На запад, туда, где горели огни и некто стоял на Башне  Анор,  в  той
комнате, которая когда-то принадлежала Лизен.
 
Глава 3 
 
   Они поднимались в гору все утро, и трудный подъем  для  Ким  был  еще
тяжелее из-за боли в боку, куда ударил  ее  Кериог.  Но  она  молчала  и
продолжала идти вперед, опустив голову, глядя перед собой на тропу и  на
длинные ноги Фейбура. Их вел Дальридан. Брок, который  страдал  от  боли
гораздо сильнее, чем она, замыкал шествие. Все молчали. И так идти  было
сложно, даже не тратя дыхания на слова, да и говорить, в общем-то,  было
не о чем.
   Прошлой ночью она снова видела сон, в лагере  разбойников  неподалеку
от плато, на котором их взяли  в  плен.  На  протяжении  всего  сна  Ким
слышала, как пел Руана своим низким голосом. Песнь была прекрасна, но ее
красота не принесла ей утешения - слишком сильная боль  звучала  в  ней.
Боль пронизывала ее, и, что было еще хуже, часть этой боли  исходила  от
нее самой. Снова во сне она видела дым и пещеры.  Снова  она  видела  на
своих руках рваные раны, но из них не сочилась кровь.  Никакой  крови  в
Кат Миголе. Дым плыл сквозь ночь, освещаемую  светом  звезд  и  костров.
Потом появился другой свет, это ожил и вспыхнул Бальрат. Она ощутила его
как ожог, как вину и боль, и среди этого пламени увидела себя,  глядящую
в небо над горами, и снова увидела красную луну и услышала имя.
   Утром, в глубокой задумчивости, Ким предоставила Броку  и  Дальридану
заниматься приготовлениями к путешествию, а потом все утро и  весь  день
молча шагала вверх, на восток, к солнцу.
   К солнцу.
   Ким внезапно  остановилась.  Брок  чуть  не  налетел  на  нее  сзади.
Заслонив глаза рукой, Ким посмотрела за горы, стараясь проникнуть взором
как  можно  дальше,  и  у  нее  вырвался  радостный  возглас.  Дальридан
обернулся, и Фейбур тоже.  Она  молча  показала  рукой.  Они  посмотрели
назад.
   - О, мой король! - воскликнул Брок из Банир Тала. - Я знал, что ты не
подведешь!
   Дождевые тучи над Эриду исчезли.  Солнечный  свет  струился  с  неба,
покрытого лишь тонкими, приветливыми перистыми облаками летнего дня.
   Далеко на западе, внутри  вращающегося  острова  Кадер  Седат,  лежал
разбитый на тысячу кусков Котел Кат Миголя, а Метран был мертв.
   Ким почувствовала, как тени ее сна расплываются, как в ней вспыхивает
надежда, подобно блистающему солнцу. В это  мгновение  она  вспомнила  о
Кевине. В воспоминании таилась печаль, и всегда будет таиться, но теперь
в нем также была радость и крепнущая гордость. Лето было его подарком  -
зеленая трава, пение птиц, спокойное море, по которому "Придуин"  смогла
доплыть, чтобы люди на ее борту сделали свое дело.
   Лицо Дальридана светилось, когда он повернулся к ней.
   - Прости меня, - произнес он. - Я сомневался.
   Она покачала головой.
   - И я тоже. Мне снились ужасные сны о том  месте,  куда  им  пришлось
отправиться. Во всем этом  есть  какое-то  чудо.  Я  не  знаю,  как  это
произошло.
   Подошел Брок и остановился рядом с ней на узкой тропинке.  Он  ничего
не сказал, но глаза его сияли под повязкой, наложенной Ким на  рану.  Но
Фейбур по-прежнему стоял к ним спиной,  глядя  на  восток.  Взглянув  на
него, Ким быстро протрезвела.
   Наконец он тоже обернулся к ней, и  она  увидела  у  него  на  глазах
слезы.
   - Скажи мне, Ясновидящая, - произнес он, и голос его  звучал,  как  у
человека, гораздо  старшего.  -  Если  все  родные  изгнанного  человека
умерли, кончается ли на этом его изгнание, или оно продолжается вечно?
   Ким попыталась сформулировать ответ, но не нашла слов. За нее ответил
Дальридан.
   - Мы не можем отменить выпавший дождь или  продлить  оборванные  нити
жизни умерших, - мягко сказал он. - Но я  сердцем  чувствую,  что  перед
лицом того, что сделал Могрим,  ни  один  человек  не  может  продолжать
считаться изгнанником. Сегодня утром все живые существа по  эту  сторону
гор получили в дар жизнь. Мы  должны  использовать  этот  дар,  пока  не
наступит час, когда назовут наше имя, чтобы нанести Тьме те удары, какие
в наших силах. В твоем колчане лежат стрелы, Фейбур. Пусть они  поют  на
лету имена любимых  тобой  людей.  Возможно,  это  не  кажется  истинной
расплатой, но больше мы ничего не можем сделать.
   - Именно это мы обязаны сделать, - тихо сказал Брок.
   - Гному легко говорить! - бросил ему Фейбур. Брок покачал головой.
   - Гораздо труднее, чем тебе кажется. Каждый мой вдох сковывает  мысль
о том, что сделал мой народ. Дождь не прольется у подножия наших гор, но
он пролился в моем сердце и все  еще  продолжает  идти  в  нем.  Фейбур,
позволишь ли ты моему топору петь вместе с  твоими  стрелами,  оплакивая
народ Льва из Эриду?
   Слезы высохли на лице Фейбура. Губы  его  сжались  в  твердую  прямую
линию. Он повзрослел, подумала Ким. За день, меньше,  чем  за  день.  Он
стоял неподвижно очень долго, а затем медленно протянул гному руку. Брок
сжал ее обеими ладонями.
   Она ощутила на себе взгляд Дальридана.
   - Мы идем дальше? - серьезно спросил он.
   - Мы идем дальше, -  ответила  Ким  и,  произнося  эти  слова,  снова
увидела наяву тот же сон: пение, и дым, и имя, написанное на  лике  луны
Даны.
 
*** 
 
   На юге, далеко внизу, в ущелье, река Карн сверкала в вечернем  свете.
Они находились так высоко, что парящий над рекой орел был ниже их, и его
крылья сияли на солнце, посылающем косые лучи в ущелье с запада.  Вокруг
них раскинулись горы хребта Карневон,  белеющие  снегом  вершин  даже  в
середине лета. На  такой  высоте  к  концу  дня  стало  холодно,  и  Ким
порадовалась свитеру, который ей дали в Гуин Истрат. Легкий и необычайно
теплый, он свидетельствовал о том значении,  которое  придавали  всякому
искусству создания тканей в этом первом из миров Ткача.
   Даже в этом свитере она дрожала.
   - Сейчас? - спросил Дальридан нарочито равнодушным голосом. - Или  вы
хотите разбить здесь лагерь до утра?
   Все трое смотрели на нее и ждали. Ей предстояло принять решение.  Они
довели ее до этого места, помогали  преодолеть  самые  трудные  участки,
устраивали отдых, когда она в нем нуждалась, но теперь они пришли на  то
место, где все решения должна была принимать она.
   Ким посмотрела мимо своих спутников на восток. В пятидесяти шагах  от
них скалы выглядели точно так же, как там, где она сейчас  стояла.  Свет
так же падал на них, смягченный приходом  вечера  в  горы.  Она  ожидала
каких-то  отличий,  перемен:  дрожания   воздуха,   теней,   возрастания
напряжения. Но ничего подобного не замечала и все же знала, как  и  трое
ее спутников, что скалы в пятидесяти шагах к востоку уже находятся в Кат
Миголе.
   Теперь, оказавшись  здесь,  она  всем  сердцем  стремилась  очутиться
где-нибудь в другом месте. Чтобы у нее выросли крылья, как у орла внизу,
и она могла улететь прочь с вечерним ветром.  Не  из  Фьонавара,  не  от
войны, а от одиночества этого места и от сна, который  привел  ее  сюда.
Ким нашла внутри себя молчаливое присутствие той, которая была  Исанной.
Это ее утешило. Она никогда не оставалась совсем в одиночестве: две души
жили в ней, сейчас и всегда. У ее спутников не было подобного  утешения,
их не посещали сны и видения,  которые  могли  бы  ими  руководить.  Они
находились здесь только из-за нее  и  теперь  смотрели  на  нее,  ожидая
указаний. Пока она  стояла,  колеблясь,  тени  медленно  поднимались  по
склонам ущелья.
   Ким набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула. Она здесь для того,
чтобы вернуть долг, и не только свой долг. И еще она здесь  потому,  что
носит Бальрат в годину войны, и нет больше никого в  мире,  кто  мог  бы
подтвердить наяву тот вещий сон, который приснился Ясновидящей, каким бы
темным он ни был.
   Каким бы темным он ни был. Во сне она видела  ночь  и  горящие  перед
пещерами костры. Она опустила взгляд и увидела, что камень  на  ее  руке
мерцает, словно язык пламени.
   - Сейчас, - сказала Ким остальным. - В темноте идти плохо, я знаю, но
утром будет не намного лучше, и мне кажется, нам не следует ждать.
   Они  были  очень  смелыми,  все  трое.  Не  говоря  ни   слова,   они
подвинулись, чтобы она заняла свое место в цепочке  позади  Фейбура.  За
ней встал Брок, и Дальридан повел их в Кат Миголь.
   Даже находясь под защитой камня веллин,  она  почувствовала  действие
магии, когда они вступили в страну великанов, и эта магия была  облечена
в форму страха. Они не призраки, снова и снова убеждала  себя  Ким.  Они
живы. Они спасли мне жизнь. Но все равно, даже нося на себе веллин,  она
чувствовала, как ужас трепещет в ее мозгу, словно крылья ночных бабочек.
Идущие с ней двое мужчин и гном не имели браслетов с  зеленым  веллином,
который охранял бы их, их не подбадривали внутренние голоса, и все же ни
один из них не произнес ни  слова  и  не  замедлил  шаг.  Покоренная  их
мужеством, она почувствовала, как в ее сердце вспыхнула решимость, и при
этом Бальрат у нее на пальце разгорелся ярче.
   Она ускорила шаги и обогнала Дальридана. Она привела их в  то  место,
куда ни одному из людей не следовало приходить.  Теперь  ее  очередь  их
вести, так как Камень Войны знал, куда идти.
   Почти два часа они шагали в сгущающейся  темноте.  Ночь  под  летними
звездами была в самом разгаре, когда Ким  увидела  дым  и  далекие  огни
костров и услышала хриплый смех цвергов. И, услышав  грубую  насмешку  в
этих звуках, она неожиданно обнаружила, что все одолевавшие  ее  до  сих
пор страхи исчезли. Она пришла на место, перед ней  был  враг,  которого
она знала и  ненавидела,  а  в  пещерах  за  этими  скалами  томились  в
заключении великаны, и они умирали.
   Ким обернулась и увидела при свете звезд и сияния камня в кольце, что
лица ее спутников стали мрачными, но не от страха,  а  от  предчувствия.
Брок молча отстегнул  топор,  а  Фейбур  приложил  стрелу  к  луку.  Она
повернулась к Дальридану. Он пока не вынул меч и не достал свой лук.
   - Еще успею, - шепнул  он,  отвечая  на  ее  молчаливый  вопрос  едва
слышным в ночном воздухе шепотом. - Мне найти место,  откуда  мы  сможем
все видеть?
   Ким  кивнула.  Хладнокровно,  молча  он  снова  обогнал  ее  и  начал
пробираться  среди  частых  валунов  и  скальных  осыпей  к  кострам   и
доносящемуся оттуда смеху. Через несколько минут  они  вчетвером  лежали
над плато. Под прикрытием острых выступов скал  они  с  ужасом  смотрели
вниз, на сцену, освещенную огнем костров.
   В склоне горы виднелись две пещеры с высокими  сводчатыми  входами  и
рунами, вырезанными над арками. В пещерах  было  темно,  и  им  не  было
видно, что внутри. Но если напрячь слух  и  не  слушать  пения  цвергов,
можно было услышать доносящийся из одной пещеры звук одинокого,  низкого
голоса, тянущего медленную мелодию.
   Свет исходил от двух громадных костров на  плато,  разведенных  прямо
перед входом в каждую из пещер таким образом, что дым от  них  втягивало
внутрь. Прямо над хребтом к востоку от них горел еще один костер, и  Ким
различила свет и поднимающийся вверх дым четвертого  костра  примерно  в
четверти мили от них, на северо-востоке. Других не было  видно.  Значит,
четыре пещеры, четыре группы заключенных, умирающих от голода и дыма.
   И четыре банды цвергов. Вокруг каждого из костров собралось  примерно
по тридцать цвергов, а с ними горстка кошмарных ургахов.  Значит,  всего
примерно сто пятьдесят противников, если у костра за хребтом их  столько
же.  Не  слишком  большое  количество  на  самом  деле,  но  более   чем
достаточно, чтобы принудить к повиновению и удержать  в  плену  параико,
миролюбие которых составляло самую сущность их души. Все, что нужно было
цвергам под руководством ургахов, - это поддерживать огонь и не  пролить
кровь параико. И они могли получить свое вознаграждение.
   Что они сейчас и делали прямо у нее на глазах. На каждом  из  костров
внизу лежало громадное тело параико, почерневшее  и  обугленное.  Каждые
несколько секунд один из цвергов подбегал  к  бушующему  пламени,  совал
туда меч и отрезал себе кусок поджаренной плоти.
   Их награда. Ким затошнило от отвращения, и она вынуждена была закрыть
глаза. Это была чудовищная сцена,  осквернение  в  самом  худшем,  самом
глубоком смысле этого слова. Она слышала, как  тихо  сыплет  проклятиями
лежащий рядом с ней  Брок,  словно  читает  горькую  и  прочувствованную
молитву.
   Бессмысленные слова, если бы они приносили облегчение!  А  проклятиям
самих параико, которые могли бы начать действовать, если бы хоть  одного
из них убили оружием, заранее преградили путь. Ракот был  слишком  умен,
слишком опытен в деяниях зла, его слуги слишком  хорошо  обучены,  чтобы
выпустить на свободу проклятие крови.
   А это значило, что придется вызвать силу другого рода. И поэтому  она
здесь, призванная звуками песни спасения и бременем вещего сна, и что ей
делать во имя Ткача? С ней три человека, только три человека, какими  бы
храбрыми они ни были.  С  того  момента  когда  они  с  Броком  покинули
Морвран, все ее усилия сосредоточились на том, чтобы добраться до  этого
плато. Она знала, что должна это сделать, но ни разу до этой  минуты  не
подумала, что она сможет предпринять, добравшись сюда.
   Дальридан прикоснулся к ее локтю.
   - Смотри, - прошептал он.
   Ким открыла глаза. Он смотрел не на пещеры, и не на костры, и  не  на
хребет за ними, где  тоже  поднимался  дым.  Как  всегда,  неохотно  она
проследила за его взглядом и увидела кольцо  на  своем  пальце.  Бальрат
горел ярким огнем. С подлинным огорчением Ким заметила, что по  цвету  и
форме огонь в  сердце  Камня  Войны  был  точной  копией  отвратительных
костров внизу.
   Это ее глубоко опечалило, но разве кольцо на ее  пальце  когда-нибудь
приносило утешение  или  облегчение?  Во  всех  действиях,  которые  она
предпринимала с помощью Бальрата, скрывалась боль.  В  его  глубине  она
увидела Дженнифер в Старкадхе и унесла ее,  кричащую,  в  Переход  между
мирами. Она разбудила мертвого короля в Стоунхендже против его воли. Она
призвала Артура на вершине Гластонбери Тора на войну, где ему предстояло
снова пережить самое горькое горе. Она  освободила  Спящих  в  ту  ночь,
когда Финн ушел по Самому Долгому Пути. Она была зовом,  военным  кличем
во Тьме, буревестником, воистину буревестником на крыльях  надвигающейся
бури. Она была собирающей силы, призывающей. Она...
   Она была призывающей.
   Внизу раздался вопль, а за  ним  взрыв  хриплого  смеха.  Ургах  ради
развлечения  толкнул   цверга,   одного   из   менее   крупной   зеленой
разновидности, в пылающий огонь. Ким это видела, но почти  не  замечала.
Ее взгляд вернулся к камню, к пламени, свернувшемуся в  его  глубине,  и
там она прочла имя, то самое имя, которое виделa на лике  луны  во  сне.
Прочитав его, она кое-что вспомнила: как Бальрат вспыхнул ответным огнем
в ту ночь, когда красная луна плыла по небу над Парас-Дервалем.
   Она была призывающей, и теперь она знала, что ей надо делать. Так как
вместе с именем, написанным в камне, пришло знание, которого не было  во
сне. Она знала, кто это, и знала также, какова цена ее зова.  Но  в  Кат
Миголе шла война, и параико умирали в пещерах. Она не смогла  ожесточить
свое сердце, в нем было слишком много жалости, но она  могла  собрать  в
кулак волю и сделать то, что надо сделать, и взвалить на плечи еще и это
горе, среди многих прочих.
   Ким снова закрыла глаза. В темноте было  легче,  это  почти  помогало
спрятаться. Почти, но не совсем. Она вздохнула, потом не  вслух,  а  про
себя произнесла:
   - Нимфа Имрат!
   Затем она повела своих спутников  обратно  вниз,  прочь  от  костров,
чтобы подождать, зная, что долго ждать не придется.
 
*** 
 
   Дежурить Табору предстояло только в конце ночи, и поэтому он спал. Но
потом проснулся. Она была в небе над лагерем и звала  его  по  имени,  и
впервые он услышал страх в голосе существа, явившегося к нему  во  время
поста.
   Он  окончательно  проснулся  и  начал  одеваться  со  всей  доступной
быстротой.
   "Подожди, - мысленно сказал он ей. - Я не хочу их пугать.  Встретимся
на Равнине".
   "Нет, - услышал он в ответ.  Она  действительно  боялась.  -  Приходи
сейчас. Нет времени!"
   Она уже спускалась, когда он вышел наружу. Он был озадачен и  немного
сам боялся, так как не вызывал ее, но все равно сердце его возрадовалось
при виде ее красоты, пока она спускалась вниз: рог ее сиял, как  звезда,
крылья грациозно сложил