оре с ними обоими, с Галаданом и Метраном. - Брендель  опять
умолк, точно не решаясь продолжать. На этот раз его потемневшие от  горя
глаза были устремлены на Кевина.  -  То  был  черный  лебедь,  проклятая
Авайя, - сказал он, и в зале воцарилась мертвая тишина. - И Авайя унесла
твою подругу, золотую Дженнифер. Не знаю, почему,  но  все  они  явились
именно за ней. А нас было слишком мало, чтобы  противостоять  Повелителю
волков! И теперь все мои братья пали в неравном бою, а ее нет... И  силы
Тьмы снова на свободе, снова совсем рядом с нами.
   Кевин, побелев от ужаса, смотрел на израненного альва.
   - Где же она теперь? - выдохнул  он,  и  сам  испугался  собственного
голоса.
   Брендель устало покачал головой.
   - Я не сумел расслышать, о чем они говорили. Авайя  унесла  Дженнифер
куда-то на север. Ах, если б только я мог помешать ей! Я бы  с  радостью
отдал жизнь, но не  позволил  бы  ей  улететь!  Поверь,  -  голос  альва
дрогнул, - твое горе - это и мое горе, и горе это  разрывает  мне  душу.
Двадцать моих братьев погибли, и я сердцем чую,  что  это  не  последняя
жертва. Мы Дети Света, но теперь поднимает голову великая Тьма. Я должен
поскорее вернуться в Данилот. Но я, - и тут голос  Бренделя  зазвучал  с
прежней силой, - клянусь тебе всем, что для меня свято: я найду ее,  ибо
она доверилась моим заботам! Найду  ее  или  страшно  отомщу,  если  она
погибла; я готов умереть ради этого. - И Брендель воскликнул так звонко,
что по всему притихшему залу разнеслось эхо:
   - Мы выйдем на бой с ними, как то бывало и прежде!  Как  выходили  на
бой с ними всегда!
   Его слова были подобны тревожному звону колокола,  это  был  отважный
вызов, и в сердце Кевина Лэйна слова эти зажгли такое пламя, какого он в
себе и не подозревал.
   - Вы будете не одни! - крикнул он, и голос его сорвался от  волнения.
- Как вы готовы разделить со мной мое горе, так и я  готов  разделить  с
вами вашу беду. И остальные, мне кажется, поступят так же.
   - О да! - прогудел рядом с ним Мэтт Сорин.
   - Все мы готовы к войне с ними! - крикнул Дьярмуд, принц Бреннина.  -
Когда  в  Бреннине  убивают  светлых  альвов,  все  великое  королевство
поднимается на борьбу с силами Зла.
   Оглушительный рев разнесся по залу после этих слов. Он все  нарастал,
вздымаясь яростной волной к витражам Делевана и разносясь по залу гулким
эхом.
   И в этом реве совершенно потонул слабый голос короля Айлиля:
   - О Морнир, - почти  прошептал  он,  в  отчаянии  стискивая  руки  на
коленях. - Что же я наделал? Где мой Лорин? Боги, что я наделал?
 
*** 
 
   Сперва вокруг него был свет;  теперь  его  не  было  совсем.  Значит,
миновала некая единица времени. Правда, в небесах над деревьями  светили
звезды, но луна еще не взошла. Он еще помнил, что  в  последние  дни  на
небе  появлялся  лишь  тоненький  серпик,  а  завтра  должно   наступить
новолуние.
   И завтрашняя ночь будет  последней  -  если  он,  конечно,  переживет
сегодняшнюю.
   Теперь Древо стало как бы частью его  самого,  его  вторым  "я",  его
вторым  именем  -  такими  именами  пользуются,   произнося   магические
заклятия.  Он  почти  понимал,  ЧТО   шепчет   лес   вокруг   него,   но
перенапряженный мозг воспринимал происходящее плохо, и он никак  не  мог
докопаться до тайного смысла этого разговора  деревьев  друг  с  другом;
сейчас у него хватало сил только терпеть и  сдерживать  яростный  натиск
воспоминаний.
   Сегодняшняя ночь и еще одна. И  потом  не  будет  больше  ни  музыки,
которая обнажает душу, ни мокрого шоссе, которое так хочется забыть,  ни
сплошной пелены дождя, ни сирены "Скорой помощи" - ничего; и Рэчел  тоже
не будет. Итак, остается дожить до рассвета, потому что он совсем не был
уверен, что сможет пережить хотя бы еще один такой день,  как  тот,  что
уже миновал.
   Впрочем, если честно, он  непременно  попытается  это  сделать:  ради
старого короля, и того крестьянина,  убитого  стрелой,  и  тех  людей  с
измученными лицами, которых они  встречали  на  дорогах.  Куда  лучше  и
достойнее умереть, принеся пользу людям и к тому  же  сохранив  хотя  бы
крупицу собственного достоинства. Хотя он вряд ли смог бы объяснить, чем
это, собственно, так уж лучше.
   "А теперь я отдаю тебя Морниру" - так сказал Айлиль. Значит, он, Пол,
был всего лишь подарком, подношением, жертвой - напрасной жертвой,  если
он умрет слишком быстро. Так что нужно цепляться за жизнь, цепляться  за
эти  воспоминания,  цепляться  за  этого  их  Бога  -  ведь  теперь   он
принадлежит этому Богу  по  праву...  И  это  подтверждают  неумолкающие
раскаты грома. Порой ему казалось, что раскаты эти  доносятся  откуда-то
ИЗНУТРИ, из самого  дерева,  то  есть  практически  из  его  собственной
души... Ах, если б только дождь пошел до того, как он  умрет!  Тогда  он
хотя бы под конец сумел обрести душевный покой. А вот когда ОНА  умерла,
дождь шел и шел, он шел тогда всю ночь...
   Глаза у него жгло как огнем, и он  закрыл  их,  но  это  не  помогло,
потому что там ждала она - со своей музыкой. Один раз, несколько раньше,
он хотел произнести ее имя вслух, выкрикнуть его на весь лес -  он  ведь
так и не смог сделать это у ее могилы - и снова  ощутить  на  губах  его
вкус, его сладость, которой не ощущал с  того  страшного  дня,  и  сжечь
дотла свою пересохшую душу в его пламени. Сжечь - потому что плакать  он
не мог.
   Ну и, конечно, хранил  молчание.  Ничего  сделать  нельзя.  Ты  и  не
делаешь, а просто открываешь глаза, по-прежнему распятый на Древе  Жизни
в глубине рощи Морнира, и видишь, как  к  тебе  между  деревьями  кто-то
идет...
   Было очень темно, лица он разглядеть не мог, но слабый звездный  свет
отражался от серебряных волос, и он решил...
   - Лорин? - хотел он окликнуть идущего к нему человека, но ни звука не
сумели произнести его пересохшие уста. Он попытался смочить губы языком,
но и язык тоже пересох, во всем его теле почти не осталось влаги.  Затем
человек подошел ближе и остановился в пятне звездного  света  прямо  под
ним, и Пол увидел, что ошибся. Глаза, которые смотрели прямо на него, не
были глазами мага Лорина, и, заглянув в них, Пол познал истинный  страх.
Нет, это не должно было кончиться так! Нет! Но тот  человек  по-прежнему
стоял  у  его  ног,  завернувшись  в  свое  могущество,  как   в   плащ,
несокрушимый даже здесь, у священного дерева Морнира,  и  в  его  темных
глазах Пол отчетливо видел свою смерть.
   Потом человек заговорил:
   - Я не могу этого позволить!  -  сказал  он  решительно.  -  У  тебя,
безусловно, есть мужество и еще кое-что, насколько я могу судить. Ты уже
почти стал одним  из  нас,  и  мы  с  тобой,  вероятно,  могли  бы  даже
сотрудничать. Но не теперь. Ибо ЭТОГО  я  позволить  не  могу.  Ведь  ты
призываешь на помощь силу,  слишком  могущественную  для  тех,  кто  это
понимает! Ее нельзя будить. Тем более когда я совсем рядом. Поверишь ли,
- голос звучал тихо и убедительно, - мне даже жаль, что я вынужден убить
тебя!
   Пол шевельнул губами.
   - Кто ты? - спросил он, ощущая в горле саднящую боль.
   Его собеседник улыбнулся в ответ.
   - Разве имена для тебя что-нибудь значат? А впрочем, должны  значить.
Это Галадан пришел к тебе. И с ним, боюсь, твоя смерть.
   Связанный, распятый, совершенно  беспомощный  Пол  увидел,  что  этот
элегантный господин вытаскивает из ножен кинжал.
   - Все будет чисто, обещаю тебе, - сказал Галадан. - Ты ведь, кажется,
пришел сюда, чтобы обрести свободу? Я дам ее тебе. -  Их  взгляды  снова
встретились. Нет, все-таки это  был  какой-то  сон;  во  всяком  случае,
слишком похоже на сон - мрачный, непонятный, туманный. Пол закрыл глаза;
глаза ведь всегда закрыты, когда видишь сны. И сразу, разумеется, увидел
ее, но только все уже кончалось, ну и ладно, и прекрасно,  и  пусть  все
так и закончится - на ней.
   Прошло несколько секунд. Удара клинком не последовало, новой боли  он
тоже не почувствовал. Потом  вдруг  снова  услышал  голос  Галадана,  но
теперь тот говорил не с ним, и голос его сильно изменился.
   - Это ТЫ? - спросил Галадан. - Здесь? Теперь я понимаю...
   В ответ послышалось глубокое раскатистое ворчание зверя. Сердце  Пола
бешено забилось, и он открыл глаза. На поляне лицом к Галадану стоял тот
огромный серый пес, которого он видел на дворцовой стене.
   Не сводя глаз с собаки, Галадан продолжал:
   - Давным-давно письменами ветра  и  пламени  записано  было,  что  мы
непременно должны встретиться. Что  ж,  это  место  подходит  для  нашей
встречи ничуть не хуже любого другого. Так ты, значит, жертву сторожишь?
И придется пролить твою кровь, чтобы исполнилось  мое  желание?  Хорошо,
иди сюда, и я напьюсь твоей крови!
   Он приложил руку к левой стороне своей  груди,  к  сердцу,  и  сделал
такой  жест,  словно  что-то  поворачивает.  На  мгновение  силуэт   его
расплылся, а потом там, где он только что стоял,  возник  силуэт  волка,
настоящего великана, и большой серый пес  рядом  с  ним  показался  Полу
просто карликом. Между ушами у чудовищного волка было яркое  серебристое
пятно.
   Всего лишь несколько мгновений, показавшихся  Полу  вечностью,  звери
смотрели друг на друга, и в  Священной  роще  воцарилась  вдруг  мертвая
тишина. Затем Галадан взвыл - от  его  воя  кровь  стыла  в  жилах  -  и
бросился на врага.
   И началась битва, еще в самом начале  времен  предсказанная  Богинями
войны, близнецами Махой и Немаин, которые во всех мирах носят именно эти
имена. И битва эта должна была  стать  предвестницей  самой  великой  из
войн. И бились в ночи волк, который одновременно был и человеком,  но  с
душой, стремившейся лишь к разрушению, и серый пес, имевший много имен и
прозвищ, но чаще всего называвшийся просто Другом.
   То была битва, о которой обе Богини знали заранее  -  ибо  их  уделом
была война - не ведая, впрочем, чем эта битва закончится. А стало  быть,
сражение пса и волка было всего лишь прелюдией к Большой войне, самым ее
началом.
   И вот черный волк и серый пес встретились у подножия Древа  Жизни  во
Фьонаваре, самом первом  из  миров,  и  они  с  такой  силой  и  яростью
набросились друг на друга, что вскоре  земля  на  поляне  была  насквозь
пропитана темной кровью, и звезды с ужасом взирали с небес  на  то,  что
творилось в Священной роще.
   Снова и снова бросались они друг  на  друга  и  катились  клубком  по
земле, оставляя на ней клоки серо-черной  шерсти,  и  Пол,  стараясь  не
пропустить ни единого мгновения этой схватки, всей душой  своей  был  на
стороне пса,  всеми  силами  стремился  помочь  ему.  Он  вспомнил,  как
поразило его в ту их первую встречу горькое, трагическое выражение  глаз
серого зверя, и с ужасом видел теперь, несмотря на густую тень, царившую
под деревьями на поляне, где противники продолжали с  рычанием  кататься
по земле, терзая друг друга в слепой и какой-то  отчаянной  ярости,  что
волк слишком велик и слишком силен.
   Теперь пес  и  волк  казались  одинаково  черными,  ибо  светло-серая
собачья шерсть потемнела от крови. И все же  пес  мужественно  продолжал
сражаться, уходя от атак и  нападая  сам  с  таким  изяществом  и  таким
презрением к более сильному противнику, что на это больно было  смотреть
- ибо то было благородство безнадежно приговоренного к смерти.
   Правда, и волк был страшно изранен и истекал кровью, но все же он был
намного  крупнее,  намного  сильнее  пса.  Мало  того,  Галадан  обладал
волшебным  могуществом,  которое  значительно  превосходило  мощь  любых
клыков и когтей.
   Пол  почувствовал   вдруг,   что   его   связанные   руки   покрылись
кровоточащими ссадинами. Видимо, он невольно пытался освободиться от пут
и броситься на помощь псу, который погибал, защищая его, но веревки,  до
крови врезавшиеся  в  его  плоть,  оказались  слишком  крепки.  Так  что
предсказание Богинь осталось неизменным: волк и пес должны  были  биться
один на один.
   Конца этой ночной схватке  не  было  видно.  До  предела  измученный,
израненный пес все же не сдавался, хотя его атаки волк теперь отбивал  с
куда меньшим напряжением, а попытки пса защититься  от  нападений  волка
или избежать их стали менее успешными, и порой он с трудом  уворачивался
от страшных клыков, готовых в последний раз сомкнуться у него на  горле.
Пол понимал, что исход  битвы  предрешен,  что  это  всего  лишь  вопрос
времени, и, будучи вынужденным свидетелем этой трагедии, изнывал от горя
и печали. Так больно было видеть, так больно...
   - НЕ СДАВАЙСЯ! БЕЙ ЕГО! - воскликнул он вдруг в полный голос, и горло
обожгла резкая боль. - Я продержусь - если ты  не  отступишь!  Я  обещаю
тебе, что выдержу и завтрашнюю ночь. Клянусь именем вашего Бога Морнира!
Помоги же мне дожить до завтра, и я принесу вам дождь!
   На мгновение звери застыли, потрясенные силой чувства, заключенной  в
этом крике, а затем Пол, совершенно обессилев, увидел в ужасе, что  волк
поднял голову и смотрит прямо на него, обнажив клыки в страшной  улыбке.
Потом Галадан снова повернулся к противнику, готовясь уничтожить  его  в
последнем яростном броске. Да, Галадан вновь  вернулся  в  этот  мир!  И
сейчас он был похож на сгусток энергии, выпущенный из  некой  магической
пращи. Полу казалось, что от  такого  "снаряда"  невозможно  увернуться,
невозможно перед ним устоять...
   Однако он ошибался: пес выстоял.
   Пес тоже слышал крик Пола; не имея сил хотя бы поднять голову в  знак
того, что слышал его, он все же сумел обрести поддержку в его словах,  с
таким трудом произнесенных потрескавшимися устами, ибо в отчаянном  этом
призыве заключалась та же чистая светлая сила, что жила и в душе  самого
пса. И, оглянувшись назад, вспомнив свое  давнее  прошлое,  всю  историю
своих бесконечных побед и поражений, серый пес  в  последний  раз  вышел
навстречу волку с таким твердым  намерением  выстоять  и  победить,  что
земля содрогнулась, когда они с налету попытались сокрушить друг друга.
   Снова и снова катился по пропитанной кровью  земле  клубок  их  тесно
сплетенных  тел,   неразделимых   и   словно   воплощающих   бесконечное
соперничество Света и Тьмы.
   И вот наконец земля повернулась еще немного, и над  деревьями  взошла
луна.
   От нее остался  всего  лишь  тоненький  серпик,  едва  различимый  на
светлеющих уже предрассветных небесах. И все же она еще была в  небесах,
поражая своей красотой, она все еще служила  источником  Света.  И  Пол,
подняв к ней глаза, понял вдруг - и понимание этого поднялось  из  самых
потаенных глубин его души, - что как Древо  Жизни  принадлежит  Морниру,
так и луна - Богине-матери. И  когда  тонкий  светлый  месяц  воссиял  в
небесах над священным могучим дубом, он словно вновь воочию увидел знамя
Бреннина и понял смысл, заключенный в его символике.
   Молча, испытывая священный трепет и ощущая себя жалким  ничтожеством,
наблюдал  он,  как  израненные,  окровавленные  звери  наконец  ослабили
хватку, расцепили свои смертельные объятия, и  один  из  них,  хромая  и
опустив хвост, побрел через поляну к лесу. Когда же он в  последний  раз
обернулся, Пол заметил, что между ушами проигравшего  схватку  сверкнула
серебристая отметина. А потом, - взвыв  от  бессильной  ярости,  Галадан
скрылся в лесу.
   Пес едва держался на ногах, дышал хрипло, со свистом, и  было  больно
смотреть, как тяжело вздымаются и опадают его окровавленные бока.  Жизнь
едва теплилась в нем; кровь из бесчисленных ран так густо покрывала  его
тело, что невозможно было найти ни клочка незапятнанной серой шерсти.
   И все-таки он был жив! И даже сумел  подойти  -  правда,  с  огромным
трудом, то и дело останавливаясь, - и посмотреть на  Пола,  подняв  свою
истерзанную морду  навстречу  светлой  своей  помощнице-луне,  появления
которой он так ждал. И в этот  миг,  глядя  на  серого  пса,  Пол  Шафер
почувствовал, что его собственная,  растрескавшаяся  от  давней  боли  и
будто высохшая душа вновь приоткрывается навстречу любви.
   И во второй раз взгляды их встретились, и на этот  раз  Пол  глаз  не
отвел и всей душой своей воспринял ту боль, что издавна таилась в глазах
серого пса, и те страдания, которые пес вытерпел ради  него,  и  теперь,
отчасти напитанный уже могуществом Древа, чувствуя его силу, Пол  принял
боль серого пса как свою собственную.
   - Ах ты, храбрец! - сказал он, обнаружив, что вполне может  говорить.
- Другого такого храбреца нет и не может быть  в  целом  свете!  Что  ж,
теперь ступай, отдохни. Теперь моя очередь держать данное слово, и я его
сдержу. Теперь уж я непременно дотяну до завтрашней ночи - хотя бы  ради
тебя!
   Пес все смотрел  на  него,  и  в  глазах  его,  затуманенных  пеленой
страдания, по-прежнему светился ясный ум, и Пол твердо знал, что пес его
понял.
   - Прощай, - с нежностью прошептал он.
   И в ответ серый пес закинул назад свою гордую голову и завыл: то была
песнь торжества и прощания, и звучала она так  громко  и  ясно,  что  ее
слышала Священная роща,  а  эхо  этой  песни  разнеслось  далеко  за  ее
пределы, за пределы даже  этого  мира,  проникнув  в  извивы  времени  и
пространства, и ее услышали и узнали Богини войны Маха и Немаин.
 
*** 
 
   В тавернах Парас-Дерваля слух о  грядущей  войне  распространялся  со
скоростью пожара, пожирающего сухую траву. Говорили о  том,  что  видели
цвергов, и гигантских волков, и светлых альвов, которые теперь  запросто
ходили по городу,  и  о  том,  что  множество  альвов  было  убито  близ
Парас-Дерваля в сражении с силами  Тьмы.  Говорили,  что  принц  Дьярмуд
поклялся отомстить. И повсюду  в  столице  Бреннина  люди  доставали  из
тайников  и  подвалов  свои  мечи  и  копья,  долгие  годы  ржавевшие  в
бездействии. И Анвил-лейн каждое утро  просыпалась  от  стука  кузнечных
молотов - это жители Парас-Дерваля спешили подготовиться к скорой войне.
   Впрочем, дубильщика Карша куда больше тревожили сейчас совсем  другие
новости, затмевавшие для него даже  слухи  о  войне.  Он  был  настолько
поглощен своими переживаниями, что каждый день напивался до  бесчувствия
и с невероятной щедростью, совершенно для него нехарактерной, готов  был
угостить каждого, кто попадался ему на глаза.
   И все, разумеется, соглашались с тем, что причина напиваться  у  него
была  действительно  серьезная.  Ведь  не  каждый  день  дочь   простого
дубильщика посвящают Богине-матери и приглашают в Храм! Не говоря  уж  о
том, что дочь Карша  призвала  служить  Богине  сама  Джаэль,  Верховная
жрица!
   Это была великая честь, и собутыльники хором поздравляли Карша, вновь
и вновь, впрочем, сбиваясь на разговоры о войне. А сам Карш, отвечая  на
поздравления, говорил так: для человека, у которого целых четыре дочери,
посвящение  одной  из  них  Богине  -  настоящее  благо.  Вот   Боги   и
благословили его девочку. Точнее, Богиня, тут  же  поспешно  поправлялся
он. И, насупясь, как филин, он снова и снова угощал всех на  те  деньги,
которые до сих пор бережно откладывал дочери на приданое.
 
*** 
 
   А в святилище Богини-матери самая юная из послушниц буквально  с  ног
валилась от неимоверной усталости. За все свои четырнадцать лет  она  ни
разу не испытывала такого напряжения, как в тот день. Слезы и  гордость,
внезапный ужас и неожиданное веселье - все это сегодня она  пережила,  и
не раз.
   А еще она участвовала  в  церемонии,  смысл  которой  едва  понимала,
потому что ей дали какое-то питье, и купол Храма сразу начал  потихоньку
вращаться у нее над головой, хотя  ощущение  это  и  оказалось  довольно
приятным. Она помнила также топор, пение жриц в серых одеяниях, чьи ряды
она вскоре пополнит, и холодный властный голос Верховной жрицы, с головы
до ног одетой в белое.
   Она, правда, так и не  смогла  вспомнить,  когда  именно  ей  сделали
надрез на запястье, но ранка, прикрытая  чистой  повязкой,  была  там  и
болела, и ей объяснили, что сделать это было необходимо:  клятву  Богине
связывают собственной кровью.
   Это Лила прекрасно знала и без их объя