за подпрыгиванием стоящих торчком ушей, и со всей силой бросил топор. Просто
расколоть череп  нелюдю  ему  показалось  мало;  хотелось  сделать  это  как
следует, чтобы раскроить похожую на дыню голову  точно  пополам,  на  уровне
носа.
   Нелюдь рухнул на землю. Оставшиеся двое  бросились  на  Боринсона  разом,
выставив копья. Не обладай он дарами зрения, ни за что бы ему не ускользнуть
от этих черных копий.
   Когда нелюди  напали,  Боринсон  одним  ударом  сшиб  кончики  их  копий,
рванулся вперед между ними, выхватил копье, круто развернулся и  насадил  на
него обоих нелюдей.
   Пригвожденные нелюди застыли, потрясение глядя на него.  Боринсон  сделал
шаг назад и посмотрел на них. Они знали, что умрут - от  такой  раны  им  не
исцелиться. Одна из тварей зашаталась и рухнула, потащив  за  собой  другую,
которая упала на колени.
   Боринсон продолжил  путь,  вспоминая  то,  как  протекало  это  сражение,
точность собственных движений.
   И громко рассмеялся. Вот такой  и  должна  быть  война  -  когда  человек
сражается, защищая свою жизнь, дом и семью.
   Эта схватка оказалась более  сильнодействующим  болеутоляющим  средством,
чем дождь. Боринсон убрал на место топор и вернулся к коню.
   Не буду смывать кровь с рук, сказал он себе. Не буду смывать кровь с лица
- до тех пор, пока не предстану перед моим принцем  и  моим  королем.  Пусть
полюбуются на дела рук своих.
   Боринсон сел на коня и поскакал сквозь мрак. Отъехав от города на  четыре
мили, он нашел мертвого рыцаря Ордина и взял себе его копье.
   Его конь был не чета превосходному жеребцу Габорна. Однако, учитывая, что
дорогу размыло не сильно, а дождь нес прохладу,  конь  Боринсона,  казалось,
мог скакать вечно.
   Вскоре дождь прекратился, облака разошлись, и над головой засияли звезды.
   Он собирался отправиться в Лонгмот, но, оказавшись у развилки и  все  еще
находясь во власти мрачного настроения,  неожиданно  свернул  на  восток,  в
сторону Баннисфера.
   Рассвет застал его посреди виноградников, где не было  никаких  признаков
войны. Здесь, в двадцати  милях  от  Баннисфера,  молодые  женщины  собирали
спелые гроздья и складывали их в корзины.
   Остановившись, он наелся  винограда,  покрытого  каплями  ночного  дождя.
Ягоды показались  ему  такими  сочными,  точно  он  в  первый  раз  в  жизни
попробовал их.
   Невдалеке за зелеными полями  широкой  серебряной  лентой  мерцала  река.
Ночью у Боринсона возникло желание не смывать с себя кровь,  но  сейчас  ему
меньше всего хотелось предстать в таком виде  перед  Мирримой  и  тем  самым
навести ее на мысль, чем он занимался.
   Дойдя до реки, он разделся и поплыл, забыв и думать о том, что его  могут
увидеть крестьяне, пригнавшие свиней на водопой.
   Обсохнув на солнце, Боринсон оделся, однако окровавленный плащ  бросил  в
воду; ткань,  украшенная  изображением  зеленого  рыцаря  на  голубом  фоне,
медленно поплыла прочь.
   Сейчас, думал он, армия Радж Ахтена уже наверняка в Лонгмоте.  Я  слишком
далеко забрался и, даже если поскачу туда, не мешкая,  все  равно  не  успею
принять участие в битве. По правде говоря, его это больше не волновало.
   Независимо от того, как обернутся дела  в  Лонгмоте,  он  принял  решение
оставить службу.
   Убив ни в чем не повинных Посвященных, мужчин и женщин, все  преступление
которых состояло  в  преданности  своему  доброму  королю,  Боринсон  сделал
больше, чем любой господин был вправе требовать от своего слуги. Все, с него
хватит. Он имеет все основания считать данные Ордину  клятвы  расторгнутыми,
станет Рыцарем Справедливости и будет сам решать, с кем и как сражаться.
   Найдя рядом с покинутой фермой грушевое дерево, Боринсон залез на него  и
нарвал наверху самых сочных груш - для себя и для Мирримы с семьей.
   С вершины дерева он заметил кое-что, заинтересовавшее его: рощицу  ивовых
деревьев и глубокое озеро, поблескивающее между  ними  небесной  голубизной.
Его  поверхность  была  усыпана  желтыми  ивовыми  листьями.  Но   вот   что
удивительно - на воде покачивались розы, белые и красные.
   Здесь живет чародей, мелькнула у Боринсона смутная мысль. Чародей вод,  и
люди, испрашивая у него благословения, бросают в озеро розы.
   Он быстро слез с дерева и побежал в сторону озера, но, оказавшись  рядом,
замедлил шаг и  подошел  с  торжественным  видом.  В  душе  его  затеплилась
надежда, хотя у него не было ни роз, ни других цветов, чтобы  предложить  их
чародею. Зато были груши, которые тот мог съесть.
   Подойдя к озеру, он уселся на  один  из  широких  темных  ивовых  корней,
извивающихся  на  усыпанном  гравием  берегу.  Жесткие  листья  над  головой
шелестели под напором легкого ветра. Помолчав, Боринсон позвал:
   - О, чародей вод, возлюбленный моря! О, чародей вод, услышь мою мольбу!
   Но поверхность озера оставалась неподвижной. В мерцающей глубине Боринсон
не видел ничего, кроме водяных струй,  от  которых  еле  заметно  колыхалась
гладь озера, и коричневых тритонов, всплывших наверх  и  разглядывающих  его
золотистыми глазами.
   Отчаявшись, Боринсон подумал, что, может быть, чародея  уже  давным-давно
нет в живых, а люди бросают в озеро цветы в  надежде,  что  здесь  поселится
новый.
   Или в этом озере кто-то утонул, и местные девушки бросают  в  него  розы,
чтобы задобрить дух утопленника.
   Безрезультатно воззвав к чародею еще несколько раз, Боринсон, полулежа на
корне ивы, смежил веки, просто вдыхая аромат свежей воды и думая о  доме,  о
Мистаррии, о целительных водах озера Дерра, купанье в которых  уносит  прочь
тревоги и тягостные воспоминания даже безумцев.
   Внезапно  он  почувствовал,  как  что-то  холодное  -  корень,  так   ему
показалось - заскользило по его лодыжке.
   Боринсон хотел было убрать ногу, но тут корень обхватил ее и нежно сжал.
   Он посмотрел вниз. И увидел на краю озера, чуть глубже поверхности  воды,
девочку лет десяти, с  чистой  бледно-голубой,  словно  фарфоровой  кожей  и
серебряными волосами. Она смотрела на  него  из  воды  взглядом  немигающих,
огромных зеленых глаз,  оставаясь  совершенно  неподвижной.  Только  в  такт
дыханию пульсировали на шее темно-красные жаберные щели.
   Отдернув руку от его ноги, она протянула ее под  водой  и  ухватилась  за
корень.
   Ундина. Слишком юная, чтобы обладать большой силой.
   - Я принес тебе грушу, милая, если не откажешься, - сказал Боринсон.
   Не отвечая, ундина продолжала пристально глядеть на него - сквозь него  -
своими огромными глазами, в которых не было души; эти создания лишены ее.
   Сегодня ночью я убил девочку твоих лет, хотелось сказать Боринсону;  нет,
хотелось прокричать эти слова. Знаю, ответил ее взгляд.
   Теперь мне никогда не будет покоя, мысленно произнес Боринсон.
   Я могу дать тебе покой, заверил его взгляд ундины.
   Но Боринсон понимал, что она лжет. Она может лишь утащить его под воду  и
подарить ему свою любовь, и пока она будет любить его, он останется жив даже
в глубине озера. Но пройдет время, она забудет о нем,  и  тогда  он  утонет.
Все, что она могла дать ему,  это  несколько  мимолетных  дней  удовольствия
перед неизбежной кончиной.
   Мне хотелось бы, как ты, жить в мире  и  покос  один  на  один  с  водой,
подумал Боринсон.
   Ему припомнилось море на родине, глубокое, отливающее зеленью, как старая
медь, и белые буруны на волнах.
   Это воспоминание заставило ундину еще шире распахнуть глаза; на ее  губах
заиграла улыбка, словно она благодарила его за это видение.
   Взяв одну из налитых, золотистых груш, он опустил ее  в  воду,  предлагая
ундине.
   Она протянула к  ней  влажную,  тонкую  бледно-голубую  руку  с  длинными
серебристыми ногтями, но внезапно ухватила Боринсона за запястье и подтащила
себя вверх, достаточно высоко, чтобы поцеловать его в губы.
   Это движение было неожиданным и быстрым, -  словно  рыбка  выпрыгнула  из
воды - и Боринсон почувствовал лишь мгновенное прикосновение ее губ.
   Он вложил грушу ей в руку, и потом на долгий час впал в такое  состояние,
что не мог даже  вспомнить,  какая  боль  привела  его  к  этому  озеру,  на
поверхности которого среди золотых листьев плавали алые и белые розы.
   Потом, подозвав коня, он не спеша поскакал дальше, не мешая  коню  щипать
траву по дороге, и вскоре добрался до небольшой лужайки рядом с Баннисфером,
где среди диких маргариток стоял коттедж Мирримы.
   Над костром, где готовилась еда, курился голубой дымок, и одна из  сестер
Мирримы - Инетта, так ее звали, вспомнил  он  -  стоя  на  крыльце,  кормила
зерном костлявых цыплят.
   При виде него на обезображенном лице Инетты появилась улыбка.  И  тут  же
угасла.
   - С вами все в порядке? - спросила она.
   - Нет, - ответил Боринсон. - Где Миррима?
   -  По  городу  проехал  гонец,  -  объяснила  Инетта.  -  призывая   всех
присоединиться к воинам лорда Ордина в Лонгмоте. Она... Миррима  отправилась
туда этой ночью. Многие  городские  парни  ушли  в  Лонгмот,  чтобы  принять
участие в сражении.
   Как легко было у Боринсона на сердце весь этот  последний  час!  Внезапно
тяжесть с новой силой навалилась на него.
   - В Лонгмот! - закричал Боринсон. - Зачем?
   - Ей хотелось быть там же, где и вы! - ответила Инетта.
   - Это... Это не пикник и не прогулка  на  ярмарку!  -  продолжал  кричать
Боринсон.
   - Она знает, - еле слышно произнесла Инетта.  -  Но  вы  помолвлены.  Она
хочет жить, если и вы уцелеете в этом сражении. Если же нет...
   Боринсон повесил голову, прикидывая так и эдак.  Шестьдесят  миль.  Почти
шестьдесят  миль  до  Лонгмота.  Она  никак  не  смогла  бы  дойти  туда  на
собственных ногах за одну ночь. Да что там - даже за пару ночей!
   - Она отправилась пешком? Инетта оцепенело покачала головой.
   - Поехала вместе с нашими ребятами, на повозке... Слишком поздно. Слишком
поздно. Боринсон развернул коня и поскакал во всю  прыть,  чтобы  попытаться
перехватить Мирриму.

Глава 35

В надежных руках

   В какой-то момент на пути в Лонгмот Габорн услышал, как Иом вскрикнула.
   Сначала он испугался, что в нее попала стрела. Они  находились  в  дороге
уже несколько часов, останавливаясь совсем ненадолго лишь  для  того,  чтобы
сменить лошадей, и Иом ни разу не пожаловалась на усталость. Габорн замедлил
движение и повернулся в седле, чтобы посмотреть, что произошло.
   Сначала ему бросилось в глаза, что король  Сильварреста  сидит  в  седле,
кивая головой и вцепившись обеими руками в переднюю луку.  Он  тихо  плакал,
ловя ртом воздух, слезы потоками струились по его щекам.
   Иом тоже сидела, странно согнувшись.
   - Габорн, остановись. Нам нужно сделать  остановку!  -  воскликнула  она,
схватив поводья коня, на котором скакал ее отец, - Что случилось? -  спросил
Габорн.
   - Ох! - вырвалось у Сильварреста.
   - Наши Посвященные умирают, - ответила Иом. - Он... Не знаю, хватит ли  у
отца сил продолжить путь.
   Габорн почувствовал, как на душу ему легла безмерная тяжесть.
   - Боринсон. Мне следовало догадаться, -  ошеломленно  пробормотал  он.  -
Прости меня, Иом.
   Он подскакал к королю и взял его за подбородок.
   - Вы можете скакать? Можете оставаться на коне? Вы должны!  Держитесь!  -
он обхватил ладонями руки короля, прижимая их к передней луке.  -  Держитесь
крепче!
   Вот так!
   Король Сильварреста смотрел на него, вцепившись в переднюю луку.
   - У тебя хватит сил скакать? - спросил Габорн Иом. Она кивнула с  мрачным
видом, устремив взгляд во тьму. Габорн пустил коня легким  галопом,  держась
рядом с остальными. Король Сильварреста то  смотрел  на  звезды,  то  следил
взглядом за огоньками селений, мимо которых они проезжали.
   Спустя пять миль на повороте король выпал из седла. Ударившись бедром, он
соскользнул с дороги в грязную траву и остался лежать, тихо всхлипывая.
   Габорн подошел, прошептал ему слова утешения и помог снова сесть на коня.
   Обхватил за плечи и весь дальнейший путь скакал сзади,  придерживая  его.
Теперь король был в надежных руках.

Глава 36

Змеиное кольцо

   Всю эту бесконечную ночь король Ордин нетерпеливо  ждал  появления  сына.
Это было нелегко - вот так ждать; труднее он не знал ничего.
   Люди Ордина забрали из арсенала все  двести  тысяч  стрел  и  отнесли  на
стены.
   С западной стороны на одном из переходов развели огромный костер - сигнал
бедствия, взывавший к помощи всякого, кто заметит огонь или дым. Вплотную  к
костру поставили большие котлы с  маслом,  отчего  замок  вскоре  заполнился
едкой вонью.
   Пятерым своим людям Ордин приказал отойти к  северу  на  три  мили  и  на
вершине горы Тор-Ломан  развести  огонь,  такой,  чтобы  его  было  видно  с
расстояния в двадцать лиг. Герцог Гроверман не откликнулся  на  зов  Ордина.
Может, хотя бы вид этих тревожных костров пристыдит его.
   Незадолго до рассвета в  замок  и  впрямь  прибыли  две  тысячи  рыцарей,
посланные Гроверманом, и  объяснили,  почему  задержались.  Когда  Гроверман
узнал о падении Лонгмота, у него тут же возникла мысль попытаться отбить его
снова, но сначала он послал гонцов к Сильварреста. Те, по-видимому, так и не
добрались до короля. Выждав день, Гроверман отправил  к  Сильварреста  сотню
следопытов, которые рассказали, что замок пал.
   Интересно, подумал Ордин, какой дорогой скакали эти  следопыты,  что  его
люди не заметили их? Скорее всего, напрямик через лес.
   Получив плохие известия  о  Сильварреста  и  дождавшись  подкрепления  из
отдаленных замков, Гроверман послал, наконец, помощь в Лонгмот.
   Его рыцари были хорошими, надежными воинами. И все же Ордин сомневался  в
том, что готов к бою. Он понимал, каким испытанием станет  для  него  и  его
людей это сражение, и знал, что подготовиться как положено невозможно.
   Появление эрла Дрейса тоже не принесло королю Ордину успокоения. Толку от
этого человека немного, думал он, зато хлопот с ним не оберешься.  Пробыв  в
замке меньше часа, Дрейс тут же начал раздавать приказы, пытаясь перехватить
командование. Например, велел артиллеристам оттащить  катапульты  обратно  в
укрытия на башнях, сведя на нет всю работу по пристрелке.
   Отправившись на поиски Дрейса, Ордин обнаружил его в бывших  апартаментах
герцога. Дрейс сидел развалясь и прихлебывал горячий чай, а  слуга  растирал
ему ноги.
   - Зачем вы приказали отвести артиллерию? - спросил Ордин.
   У графа сделался такой вид, точно он мучительно решал для себя,  ответить
свысока или извиниться.
   - Стратегия, мой дорогой друг,  стратегия.  Вот  так-то.  Если  мы  будем
держать артиллерию  в  укрытии  до  тех  пор,  пока  сражение  не  достигнет
наивысшего накала, а потом внезапно пустим се в ход, это может произвести на
армию Радж Ахтена устрашающее впечатление!
   Король Ордин не знал, смеяться ему или плакать.
   - Что, Радж Ахтен никогда не видел катапульт? - в конце концов, только  и
сказал он. - Лорд Волк взял приступом не одну сотню замков. Его не испугаешь
видом орудий.
   - Да, но...
   - Тем более, что Радж Ахтен уже видел эти катапульты - он был здесь сутки
назад. Для него они не неожиданность.
   - Ах, я и забыл! В самом деле! - Эрл вскочил с кресла, оттолкнув слугу.
   - Нужно вернуть катапульты на  место  и  дать  возможность  артиллеристам
снова пристреляться.
   - Ну... ладно, - проворчал эрл с таким видом, точно обдумывал некий план.
   - И еще, - продолжал король Ордин, - вы приказали своим солдатам защищать
ворота замка, а моим людям занять позиции на стенах. Хотелось  бы  знать,  с
какой целью?
   - Это разумно! - воскликнул Дрейс. - Не забывайте, что мои люди сражаются
за свой дом, за свою страну. Защищать ворота - для них вопрос чести.
   - Ваше лордство, - Ордин изо всех сил старался проявить  терпение,  -  вы
должны понять, что в разгаре этого сражения вес  наши  люди  будут  бороться
прежде всего за свою жизнь. Мои воины сражаются за свои дома и  свою  страну
так же, как и ваши. И я привел сюда своих лучших солдат, многие  из  которых
обладают десятью или даже двадцатью дарами. Они  будут  драться  лучше,  чем
простые воины, впервые в жизни взявшие в руки оружие.
   -  Нет,  ваши  люди,  может  быть,  лучше  владеют  мечом  и  секирой,  -
запротестовал Дрейс, - зато мои вложат в дело всю душу и всю волю!
   - Ваше лордство...
   Дрейс поднял руку, прерывая Ордина.
   - Не забывайтесь, Ордин, - сердито продолжал Дрейс. - Здесь вам  Гередон,
не Мистаррия. До тех пор, пока не объявится тот, кто  имеет  на  это  больше
прав, в этом замке командую я.
   - Несомненно, - сказал Ордин, слегка поклонившись, хотя никогда  еще  ему
не требовалось такого усилия, чтобы склонить голову. - Я не хотел показаться
самонадеянным. Просто надеялся, что  некоторые  из  моих  лучших  гвардейцев
будут сражаться  рядом  с  вашими.  Это  показало  бы  Радж  Ахтену  нашу...
сплоченность.
   - Ах, сплоченность! - Дрейс тут же проглотил приманку. - Прекрасная идея.
   Светлая мысль. Да, да, я немедленно отдам приказ.
   - Благодарю, ваше лордство.
   Поклонившись еще раз, король Ордин повернулся, собираясь уйти. Теперь  он
понимал, каково приходится советникам Дрейса.
   - Нет, не уходите! - остановил его Дрейс. - Могу и я задать вам вопрос?
   Насколько  мне  стало  известно,  вы  подыскиваете  людей  для  "змеиного
кольца"?
   - Да, ваше лордство, -  ответил  Ордин,  заранее  испугавшись  того,  что
сейчас услышит.
   - Я, конечно, присоединюсь к вам. Должен же кто-то стать "головой"?
   - Вы хотите подвергнуть себя такому риску? -  воскликнул  Ордин.  -  Это,
конечно, очень  смело  и  благородно  с  вашей  стороны,  но  кто  же  будет
руководить сражением?
   Для убедительности Ордин придал голосу по возможности жалобное звучание -
так, наверное, поступали и советники Дрейса в подобных случаях.
   - Ну, я убежден  -  если  солдаты  хорошо  обучены  и  обладают  должными
принципами, они и сами управятся,  -  возразил  Дрейс.  -  Мне  нет  никакой
необходимости руководить сражением.
   - Тогда, милорд, подумайте, пожалуйста,  хотя  бы  о  безопасности  своей
страны после битвы. Гередон и так понес немало потерь. Устоит  ли  он,  если
еще и  вы  погибнете?  Займите  достойное  место  где-нибудь  неподалеку  от
"головы"...
   - О нет, я настаиваю...
   - Вам хоть раз в жизни приходилось убивать человека,  милорд?  -  спросил
Ордин.
   - Почему нет? Конечно, да. Да. Три года назад я повесил разбойника.
   Ордин понимал, что эрл, разумеется, никого  не  вешал  своими  руками,  а
приказал совершить этот подвиг капитану гвардейцев.
   - Тогда вы знаете, как трудно, - сказал Ордин, - потом по ночам.  Знаете,
каково глядеть в глаза человеку, собираясь лишить  его  жизни.  Знаете,  что
такое чувство вины. Да, чувство вины - вот  плата,  которую  нам  приходится
платить за власть.
   - Впервые я убил человека, когда мне было двенадцать, - продолжал  Ордин.
- Какой-то свихнувшийся фермер попытался избить меня палкой.  С  тех  пор  в
сражениях от моей руки погибли около двадцати человек.
   - Моей жене... все это не нравилось, и чем дальше, тем больше.  Некоторые
думают, будто женщины за это любят сильнее,  но  женщины  знают,  что  любая
пролитая кровь остается на руках, человек от этого делается лишь черствее  и
жестче. Кровь иссушает  душу,  так  говорят  женщины.  Конечно,  я  не  Радж
Ахтен...
   Кто знает, сколько людей убил он? Две тысячи, десять?
   - Да, чувство вины... - пробормотал эрл. -  Грязное  занятие,  ничего  не
скажешь.
   Ордин почувствовал, что  мысль  медленно,  но  овладела  эрлом,  пробудив
страх.
   Самого Ордина не волновало никакое чувство вины. Он лишь хотел  напомнить
этому идиоту, сколько крови на руках Радж Ахтена.
   - Занятие, которое опустошает душу, - добавил он, тем самым открывая эрлу
путь к отступлению.
   Теперь тот мог с гордо поднятой головой покинуть поле боя  -  не  потому,
что испугался, а желая сохранить свою праведность.
   - Ну, форсибли-то ваши, - сказал эрл. - Вам и быть "головой".
   - Спасибо, милорд. Постараюс