к, а старший сын  Уриенса  -
простак, которым помыкают священники.
   - Акколон - не король, он друид,  -  сказала  Моргейна.  -  А  смерть
Аваллоха ничего бы не решила - в Уэльсе уже утвердились римские  обычаи,
а у Аваллоха есть сын. "Конн, - подумала она, - который сидел у меня  на
коленях и звал меня бабушкой".
   Словно услышав ее невысказанную мысль, Кевин произнес:
   - Жизнь детей  непрочна,  Моргейна.  Многие  так  и  не  доживают  до
зрелости.
   - Я не стану убивать - даже ради  Авалона!  -  отрезала  Моргейна.  -
Можешь так им и сказать!
   - Скажи им об этом сама, - предложил Кевин. - Ниниана  сообщила,  что
ты приедешь к ним вскоре после Пятидесятницы.
   Моргейна почувствовала, как ее желудок скрутило и по  спине  побежали
морашки.
   "Так значит, им все известно? Неужто они  наблюдали,  как  я  изменяю
моему  доверчивому  старику-мужу  с  Акколоном,  и  порицали  меня?"  Ей
вспомнилась Элейна, дрожащая и пристыженная, какой она  была,  когда  ее
застали нагой в объятиях Ланселета. "Неужто  они  знали  о  моих  планах
прежде, чем я сама поняла, что буду делать?" Но она делала лишь то,  для
чего ее предназначила Богиня.
   - Так что же ты хотел мне сказать, мерлин?
   - Только то, что твое место на Авалоне по-прежнему пустует, и Ниниана
это понимает не хуже меня. Я всей душой люблю тебя, Моргейна, и я  -  не
предатель. Мне больно от того, что ты так думаешь обо мне - ведь ты  так
много мне дала. - Он протянул к ней  скрюченные  руки.  -  Так  что  же,
Моргейна, - мир?
   - Во имя Владычицы - мир, - отозвалась Моргейна и поцеловала Кевина в
изуродованные шрамом губы. Внезапно она до боли отчетливо осознала:
   "Для  него  Богиня  тоже  предстает  в  моем   облике...   Богиня   -
подательница жизни и зрелости.., и смерти". Их  губы  соприкоснулись,  и
мерлин отпрянул. На лице его проступил неприкрытый страх.
   - Я внушаю тебе отвращение, Кевин? Клянусь своей жизнью - я не  пойду
на убийство. Тебе нечего бояться... - сказала Моргейна, но Кевин вскинул
искалеченную руку, призывая собеседницу к молчанию.
   - Не клянись, Моргейна - и тогда тебе не придется  расплачиваться  за
клятвопреступничество. Никому не ведомо, что может  потребовать  от  нас
Богиня. Я тоже заключил Великий Брак, и  в  тот  день  я  лишился  права
распоряжаться своей жизнью. Я живу лишь для того, чтобы  исполнять  волю
Богини; и моя жизнь не так уж хороша, чтобы ей жаль было пожертвовать, -
сказал Кевин.
   Даже многие годы спустя Моргейна вспоминала эти слова Кевина,  и  они
немного смягчали боль, причиненную горчайшим из ее деяний.
   Кевин склонился перед нею - так приветствовали лишь Владычицу Авалона
или верховного друида,  -  а  затем  поспешно  зашагал  прочь.  Дрожащая
Моргейна осталась стоять на месте и смотреть ему вслед.  Почему  он  так
поступил? И почему он боится ее?
   Моргейна принялась медленно пробираться  через  толпу;  когда  она  в
конце концов добралась  до  возвышения,  Гвенвифар  одарила  ее  ледяной
улыбкой, но Моргауза встала и с сердечной теплотой обняла племянницу.
   - Милое мое дитя, ты выглядишь такой уставшей! Я знаю, ты  не  любишь
людскую толкотню!
   Она поднесла к  губам  Моргейны  серебряный  кубок.  Моргейна  отпила
немного вина, потом покачала головой.
   - Тетя, ты стала выглядеть еще моложе! Моргауза весело рассмеялась.
   - Это на меня так действует общество молодежи, моя дорогая -  ты  уже
видела Ламорака? До тех пор, пока он считает меня красавицей, я  и  сама
буду так думать о себе и буду оставаться  красивой...  Вот  единственное
волшебство, в котором я нуждаюсь!
   Она провела пальцем вдоль небольшой  морщинки,  залегшей  под  глазом
Моргейны.
   -  Советую  тебе,  дорогая,  последовать  моему  примеру  -  или   ты
сделаешься старой и злой. Неужто при дворе Уриенса  вовсе  нет  красивых
молодых мужчин, которые могли бы послужить своей королеве?
   Моргейна заметила, как Гвенвифар скривилась от отвращения - хоть  она
и считала, несомненно, что Моргауза шутит. "По крайней мере,  здесь  еще
не ходят слухи о моей связи с Акколоном, - подумала Моргейна, и  тут  же
рассердилась на себя. - Во имя Владычицы  -  я  не  собираюсь  стыдиться
своих поступков! Я не Гвенвифар!"
   Ланселет тем временем беседовал с  Изоттой  Корнуольской.  Да,  он  и
вправду всегда  выбирал  среди  присутствующих  дам  самую  красивую,  и
Моргейна с уверенностью могла сказать, что Гвенвифар  это  не  нравится.
Вот и теперь королева с нервной поспешностью произнесла:
   - Леди Изотта, вы знакомы с сестрой моего мужа, Моргейной?
   Ирландская  красавица  подняла  на  Моргейну  безразличный  взгляд  и
улыбнулась. Она была необыкновенно  бледна;  точеное  лицо  Изотты  было
белее молока, а голубые глаза отливали зеленью. Моргейна заметила,  что,
несмотря на свой высокий рост, ирландка была столь хрупкой  и  тонкой  в
кости, что напоминала ребенка, увешанного  чересчур  тяжелыми  для  него
драгоценными украшениями, жемчугами и золотыми цепями. Внезапно ей стало
жаль девушку, и она сдержала резкие слова, что уж готовы были  сорваться
с ее губ: "Так это тебя теперь величают королевой Корнуолла? Я вижу, мне
придется поговорить с герцогом Марком!" Вместо  этого  Моргейна  сказала
лишь:
   - Мой родич сказал мне,  что  ты  сведуща  в  травах  и  в  искусстве
исцеления, леди. Если у меня выдастся  свободное  время  до  отъезда,  я
охотно побеседовала бы с тобой об этом.
   - С превеликим удовольствием, - любезно отозвалась  Изотта.  Ланселет
поднял голову и произнес:
   - Я также рассказал ей, что ты прекрасно играешь на  арфе,  Моргейна.
Сыграешь ли ты нам сегодня?
   - Играть, когда здесь  присутствует  Кевин?  Мое  искусство  того  не
стоит, - отозвалась Моргейна, но Гвенвифар, содрогнувшись, перебила ее:
   - Очень жаль, что Артур никак не прислушается ко  мне  и  не  отошлет
этого человека прочь от двора! Я не желаю  видеть  здесь  волшебников  и
чародеев, а такое зловещее лицо просто-таки предвещает беду! Не понимаю,
Моргейна, как ты можешь выносить его прикосновения,  -  по-моему,  любой
утонченной женщине от этого  бы  сразу  стало  дурно.  Ты  же  обняла  и
поцеловала его, словно своего родича...
   -  Очевидно,  -  отозвалась  Моргейна,  -  мне  не  хватает  истинной
утонченности чувств - и я этому только рада.
   - Если внутренняя суть человека проявляется вовне, - нежным,  певучим
голосом   произнесла   Изотта   Корнуольская,   -   то   музыка   Кевина
свидетельствует, леди  Гвенвифар,  что  душа  его  прекрасна,  словно  у
ангела. Дурной человек никогда не смог бы играть так, как играет Кевин.
   Тут к ним подошел Артур, и  до  него  донеслись  последние  несколько
слов.
   - И все же, - заметил он,  -  я  не  хочу  оскорблять  мою  королеву,
навязывая ей общество человека, который ей неприятен, - и вместе с тем у
меня не хватит дерзости заставлять такого музыканта, как  Кевин,  играть
для людей, не способных благосклонно отнестись к нему. -  В  голосе  его
проскользнуло недовольство. - Моргейна, может быть, ты все-таки сыграешь
нам?
   - Моя арфа осталась в Уэльсе, - сказала Моргейна. - Может,  в  другой
раз - если кто-нибудь одолжит мне арфу. Сейчас  здесь  слишком  людно  и
шумно - музыка просто затеряется в этом гуле...  А  Ланселет  играет  не
хуже меня.
   Ланселет, стоявший за спиной у Артура, покачал головой.
   - О, нет, кузина! Я, конечно, отличу одну струну от другой -  я  ведь
вырос на Авалоне, и мать дала мне в руки арфу, как только я в силах  был
ее удержать. Но я не наделен таким музыкальным даром, как ты,  Моргейна,
или как племянник Марка - кстати, ты уже слышала, как он играет?
   Моргейна покачала головой, и Изотта тут же сказала:
   - Я попрошу его прийти и сыграть нам.
   Она отправила  за  Друстаном  пажа,  и  он  пришел,  изящный  молодой
мужчина, темноглазый  и  темноволосый;  пожалуй,  он  и  вправду  чем-то
напоминал Ланселета. Изотта попросила  его  сыграть.  Друстану  принесли
арфу, он присел  на  ступеньки  помоста  и  принялся  играть  бретонские
напевы. Мелодии были старинными и печальными, и  Моргейне  подумалось  о
древней стране Лионесс, ныне поглощенной морем. Друстан и вправду  играл
куда лучше Ланселета - и, на взгляд Моргейны, лучше ее  самой.  Хотя  до
Кевина ему было далеко, но если не считать Кевина,  Друстан  был  лучшим
музыкантом, какого только ей доводилось слушать. Да и голос у  него  был
мелодичный и приятный.
   Воспользовавшись  тем,  что  музыка  заглушает  слова,   Артур   тихо
обратился к Моргейне:
   - Как твои дела, сестра? Ты так давно не появлялась в Камелоте...  Мы
скучали по тебе.
   - В самом деле? - удивилась Моргейна. - Я-то  думала,  что  ты  выдал
меня замуж в Северный Уэльс именно для того, чтобы  не  оскорблять  свою
госпожу, - она иронично кивнула в сторону Гвенвифар, - видом  неприятных
ей людей. Ведь меня она любит ничуть не больше, чем Кевина.
   - Как ты можешь так говорить?! - возмутился Артур. -  Ты  же  знаешь,
что я всем сердцем люблю тебя. Уриенс - хороший человек, и он, насколько
я вижу, души в тебе не чает; он готов ловить каждое твое слово! Я  хотел
найти тебе доброго мужа, Моргейна, который уже имел бы сыновей и не стал
бы упрекать тебя за то, что ты не в силах подарить ему детей. И  сегодня
для меня было истинной радостью принять твоего  юного  пасынка  в  число
соратников. Чего же тебе еще нужно, сестра?
   - А и вправду, - согласилась Моргейна.  -  Чего  еще  может  пожелать
женщина, кроме доброго  мужа,  годящегося  ей  в  деды,  и  захолустного
королевства, чтобы править им. Наверно,  мне  бы  следовало  на  коленях
благодарить тебя за такое благодеяние, брат мой!
   Артур попытался взять ее за руку.
   - Но ведь я и вправду поступил так, стараясь порадовать тебя,  сестра
моя. Да, Уриенс слишком стар для тебя, но ведь он не будет жить вечно. Я
действительно думал, что ты будешь счастлива.
   "Несомненно, - подумала Моргейна, - он говорит чистую  правду  -  как
сам ее понимает. Ну как человек может быть столь мудрым  и  справедливым
королем и иметь столь мало воображения? Или, может, в том и  заключается
тайна его царствования, что Артур придерживается простых истин и не ищет
большего? Уж не этим ли его привлекло христианство - своей  простотой  и
простыми немногочисленными заповедями?
   - Мне хочется, чтобы все были счастливы, - сказал Артур,  и  Моргейна
поняла, что в этом и вправду заключалась самая суть  его  характера;  он
действительно старался  сделать  всех  счастливыми  -  всех,  вплоть  до
последнего своего подданного. Он не стал  пресекать  связь  Гвенвифар  и
Ланселета, потому что знал,  что  его  королева  будет  несчастна,  если
разлучить ее с Ланселетом; и точно так  же  он  не  мог  причинить  боль
Гвенвифар, взяв себе другую жену или  любовницу,  чтобы  та  родила  ему
сына, которого не смогла родить она.
   "Он недостаточно  безжалостен  для  Верховного  короля",  -  подумала
Моргейна, пытаясь при  этом  слушать  печальные  песни  Друстана.  Артур
перевел разговор на свинцовые и оловянные рудники Корнуолла: нужно будет
съездить посмотреть на них, пускай  герцог  Марк  знает,  что  он  -  не
правитель этой страны; и, несомненно, они с Изоттой подружатся, ведь они
обе так любят музыку - посмотри, как внимательно она слушает Друстана...
   "Она не может оторвать глаз от него отнюдь не из любви к  музыке",  -
подумала Моргейна, но не стала этого говорить. Она  подумала  о  четырех
королевах, сидящих за этим столом, и вздохнула. Изотта не сводит глаз  с
Друстана - и кто упрекнет ее за это? Герцог Марк стар и угрюм,  а  своим
пронзительным,  недобрым  взглядом  он  напоминает   Лота   Оркнейского.
Моргауза подозвала к себе Ламорака и принялась  что-то  шептать  ему  на
ухо; что ж, кто упрекнет ее за это? Ее выдали за Лота - а Лот был отнюдь
не подарком, - когда ей было всего четырнадцать лет, и все то время, что
они жили с Лотом, Моргауза всегда щадила его  самолюбие  и  не  заводила
любовников в открытую. "Да я и сама не лучше их:  я  ласкаю  Уриенса,  а
стоит ему отвернуться, как я ныряю в постель  к  Акколону,  оправдываясь
тем, что он - мой жрец..."
   Есть ли на свете хоть одна женщина, что вела бы себя иначе? Гвенвифар
- Верховная королева, но она первой завела любовника... Сердце  Моргейны
закаменело. Ее, и Моргаузу, и Изотту выдали замуж за стариков -  что  ж,
такова жизнь. Но Гвенвифар была женой красивого мужчины, лишь  ненамного
старше ее самой, и Верховного  короля  к  тому  же  -  чем  она-то  была
недовольна?
   Друстан отложил арфу, поклонился и взял рог с вином, чтобы  промочить
пересохшее горло.
   - Я не в силах больше петь, - сказал он, - но я буду только рад, если
леди Моргейна согласится взять мою арфу. Я слыхал, что леди  искусно  на
ней играет.
   - Действительно, дитя, спой нам, - попросила Моргауза, и Артур  пылко
поддержал ее просьбу.
   - И вправду, я так давно не слышал, как ты поешь -  а  твой  голос  и
поныне кажется мне прекраснейшим в мире.., возможно, потому, что это был
первый голос, который я помню, - сказал Артур. - Кажется,  ты  пела  мне
колыбельные, когда я еще даже толком не умел разговаривать, да и ты сама
была тогда ребенком. Такой я тебя и запомнил, Моргейна, - добавил он,  и
в глазах его промелькнула такая боль, что Моргейна опустила голову.
   "Может быть, именно этого и не может простить мне Гвенвифар - что для
него мой облик сливается с ликом Богини?"
   Она взяла арфу Друстана и склонилась над струнами, поочередно  трогая
их.
   - Она настроена не  так,  как  моя,  -  сказала  Моргейна,  перебирая
струны, потом подняла голову, заслышав какой-то  шум,  донесшийся  из-за
двери. Пропела труба - в помещении ее звук  казался  слишком  хриплым  и
пронзительным, - и раздался стук подкованных  сапог.  Артур  привстал  с
трона и снова опустился на место, когда в зал  размашистым  шагом  вошли
четверо мужчин, вооруженные мечами и щитами.
   Эти четверо были облачены в римские шлемы -  Моргейна  видела  такие:
пара подобных шлемов сохранилась на Авалоне, - короткие воинские  туники
и доспехи римского образца; за  плечами  у  них  вились  красные  плащи.
Моргейна даже сморгнула, дадбы убедиться,  что  глаза  не  подводят  ее:
казалось, будто это явились из прошлого  воскресшие  римские  легионеры.
Один из них держал шест с прикрепленным к нему позолоченным изображением
орла.
   -  Артур,  герцог   Британии!   -   громко   провозгласил   один   из
новоприбывших. - Мы принесли тебе послание от Луция, императора Рима!
   Артур поднялся с трона и сделал единственный шаг навстречу  воинам  в
наряде легионеров.
   - Я не герцог Британии, а Верховный король, - спокойно произнес он, -
и я не знаю никакого императора Луция.  Рим  пал  и  находится  в  руках
варваров, - и, как я вижу, самозванцев. Впрочем, не  следует  наказывать
псов за дерзкую выходку их хозяина. Можете огласить свое послание.
   - Я - Кастор, центурион  легиона  "Валерия  Виктрикс",  "Победоносный
орел", - произнес все тот  же  мужчина.  -  В  Галлии  вновь  собираются
легионы под знаменем Луция Валерия, императора Рима. Вот что Луций велел
передать тебе, Артур, герцог Британии:  ты  можешь  продолжать  править,
сохраняя свой титул, если в течение шести недель отошлешь ему  имперскую
дань, которая должна включать в себя  сорок  унций  золота,  две  дюжины
британских жемчужин, по три повозки железа, олова и  свинца,  сто  ярдов
шерстяной ткани и сто рабов.
   Ланселет вскочил со своего места и встал рядом с королем.
   - Мой лорд Артур, - воскликнул он, - позволь  мне  вышвырнуть  отсюда
этих наглых псов - пускай они с визгом бегут к этому  недоумку  Луцию  и
скажут ему, что если он хочет получить дань с Британии, то может  прийти
и попытаться ее взять!
   - Подожди, Ланселет, - все так же спокойно сказал Артур,  улыбнувшись
другу. - Не стоит так говорить.
   Он несколько  мгновений  разглядывал  легионеров.  Кастор  наполовину
извлек меч из ножен. Артур мрачно произнес:
   - Никто не смеет обнажать оружие в день святого  праздника  при  моем
дворе, солдат. Я не жду от варваров из Галлии,  чтобы  они  умели  вести
себя, как цивилизованные люди, - но если ты сию секунду не спрячешь  меч
в ножны, то клянусь, я позволю Ланселету сделать с  вами  все,  что  ему
заблагорассудится. Не сомневаюсь, что даже вы в своей Галлии  слыхали  о
сэре Ланселете. Но я не  желаю,  чтобы  перед  моим  троном  проливалась
кровь.
   Кастор гневно оскалил зубы и резко вогнал меч в ножны.
   - Я не боюсь рыцаря Ланселета! - заявил он. - Вся его слава  осталась
в прошлом, вместе с войной  против  саксов.  Но  я  -  посланец,  и  мне
приказано не  проливать  крови.  Что  мне  передать  императору,  герцог
Артур?
   - Ничего - если ты, даже стоя перед моим троном,  отказываешь  мне  в
моем титуле, - отозвался Артур. - Но  скажи  Луцию  вот  что:  как  Утер
Пендрагон наследовал Амброзию  Аврелиану,  хоть  никакие  римляне  и  не
помогали нам тогда в нашей смертельной борьбе с саксами, и как я, Артур,
наследовал моему отцу Утеру, так  и  мой  племянник  Галахад  унаследует
после меня трон  Британии.  Никто  больше  не  имеет  законных  прав  на
императорский титул - и власть Римской империи более не распространяется
на Британию. Если Луций желает править своей родной Галлией и  ее  народ
согласен признать его королем, я не стану этого оспаривать. Но  если  он
попытается заявить права хотя бы на дюйм Британии или Малой Британии, он
не получит от нас ничего, кроме трех десятков добрых британских стрел  -
туда, куда ему больше понравится.
   Кастор, побледнев от ярости, заявил:
   - Мой император предвидел, что может  получить  какой-нибудь  дерзкий
ответ наподобие этого, и потому велел мне сказать  так:  Малая  Британия
уже находится в его руках, и он запер Борса, сына короля Бана, в его  же
собственном замке. А когда император Луций опустошит всю Малую Британию,
он явится сюда, как некогда - император Клавдий, и  заново  завоюет  эту
страну, как бы этому ни старались помешать  все  твои  дикарские  вожди,
разрисованные вайдой!
   - Передай своему императору, - отозвался Артур, - что мое предложение
касательно трех десятков британских  стрел  остается  в  силе  -  только
теперь я увеличу их число до трех сотен, и что он  не  получит  от  меня
никакой дани, кроме стрелы в сердце. Скажи ему также, что если  он  хоть
пальцем тронет моего соратника сэра  Борса,  я  отдам  его  Ланселету  и
Лионелю, братьям Борса, и разрешу им заживо  спустить  с  него  шкуру  и
вывесить его освежеванный труп на крепостной стене. А теперь возвращайся
к своему императору и передай ему мои слова. Нет, Кэй, не  трогай  их  -
посланцы священны перед богами.
   В зале воцарилась тишина - все были потрясены случившимся.  Легионеры
развернулись и вышли, печатая шаг и грохоча каблуками подкованных  сапог
по каменным плитам. Когда они исчезли, зазвучали  громкие  возгласы,  но
Артур поднял руку, и все снова смолкли.
   - Я отменяю завтрашний турнир -  вскоре  нас  будет  ждать  настоящая
битва, - сказал он. - А призом будет добыча, отнятая у этого самозваного
императора. Соратники, я желаю, чтобы завтра на рассвете вы были  готовы
выехать к побережью. Кэй, позаботься о  всем  необходимом.  Ланселет,  -
король взглянул на старого друга,  и  по  губам  его  скользнула  легкая
улыбка, - я оставил бы тебя здесь, чтобы ты охранял мою королеву,  но  я
знаю, что на этот раз ты захочешь  поехать  с  нами  -  ведь  твой  брат
оказался в осаде. Я попрошу священника, чтобы на  рассвете  он  отслужил
службу для тех, кто пожелает исповедаться и получить  отпущение  грехов,
прежде чем идти в битву. Сэр Увейн,  -  Артур  отыскал  взглядом  нового
соратника, сидевшего среди молодых рыцарей, - теперь я  могу  предложить
тебе добыть славу в сражении, а не на турнире. Я прошу тебя,  сына  моей
сестры, быть рядом со мной и прикрывать меня от предательского  удара  в
спину.
   - Это большая честь для меня,