вою королеву. А
мне и в голову не приходило, что, как сама я люблю Ланселета, так вполне
может быть в мире женщина, которую любит Артур - и  любит  безнадежно..,
ибо  иначе  совершил  бы  грех  и  измену.  Уж  не  потому  ли  Моргейна
насмехается  надо  мною?  Она-то,  верно,  знает  про  Артурову   тайную
любовь.., и его грехи..."
   А король тем временем продолжал, обдумывая каждое слово:
   - Наверное, я никогда не набрался бы храбрости сказать об этом вслух,
если бы не Белтайн... Много сотен лет  предки  наши  поступали  так,  не
стыдясь, перед лицом богов наших и по их воле. И..,  послушай  вот  что,
родная моя.., раз я буду здесь, с  тобой,  моя  Гвенвифар,  тогда,  если
родится ребенок, ты сможешь  с  чистой  совестью  поклясться,  что  дитя
зачато в нашей супружеской  постели,  а  узнавать  доподлинно,  как  там
обстоит дело, нам и ни к чему.., любовь моя ненаглядная,  неужто  ты  не
согласишься?
   Дыхание у Гвенвифар перехватило. Медленно, о, как медленно  протянула
она руку - и вложила ее в ладонь Ланселета. Артур легонько  коснулся  ее
волос; Ланселет подался вперед - и поцеловал ее в губы.
   "Я замужем уже много лет, а теперь вот напугана, точно девственница",
- подумала она, и тут ей вспомнились слова Моргейны: вешая амулет ей  на
шею,  золовка  сказала:  "Берегись,  хорошо  подумай,  о  чем   просишь,
Гвенвифар, ибо Богиня может и даровать тебе просимое..."
   Тогда Гвенвифар решила, Моргейна имеет в виду  лишь  то,  что,  ежели
королева просит о ребенке, то того и гляди умрет родами.  А  теперь  она
вдруг поняла: все не так просто, ибо вот сложилось так,  что  она  может
получить Ланселета, не мучаясь виною, с  дозволения  и  по  воле  своего
законного мужа.., и, словно прозрев, подумала: "Вот чего я на самом деле
хотела; спустя столько лет ясно, что я бесплодна, никакого ребенка я  не
рожу, но по крайней мере получу хотя бы это..."
   Трясущимися  руками  она  расстегнула  платье.  Казалось,  весь   мир
умалился до этого крохотного мгновения, до этого полного и безграничного
осознания себя самой, и тела своего, пульсирующего желанием и  страстью,
- прежде королева понятия не  имела,  что  способна  на  такое.  Кожа  у
Ланселета такая нежная.., она-то  думала,  что  все  мужчины  похожи  на
Артура - загорелые, волосатые, а у  Ланселета  тело  гладкое,  словно  у
ребенка. Ах, она их обоих любит, любит Артура тем  больше,  что  у  него
достало великодушия подарить ей этот миг.., теперь они обнимали ее  оба,
и  Гвенвифар  закрыла  глаза,  и  подставила  лицо  поцелуям,  не   зная
доподлинно, чьи губы припадают к ее  устам.  Пальцы  Ланселета,  -  его,
никого другого! - погладили ее по щеке и скользнули  к  обнаженной  шее,
перехваченной ленточкой.
   - Что это, Гвен? - спросил он, припадая к ее губам.
   - Ничего, - отвечала  она.  -  Ничего.  Так,  пустячок;  от  Моргейны
достался. - Гвенвифар развязала ленту, отшвырнула  амулет  в  угол  -  и
соскользнула в объятия мужа - и любовника.


    Мэрион Зиммер БРЭДЛИ
    ТУМАНЫ АВАЛОНА
    КНИГА 3: КОРОЛЬ-ОЛЕНЬ


Глава 1

   В это время года в Лотиане могло показаться, будто  солнце  вовсе  не
уходит на покой: королева Моргауза проснулась, когда через  шторы  начал
пробиваться свет, но стоял столь ранний час, что даже криков чаек еще не
было слышно. Но при  этом  уже  достаточно  рассвело,  чтобы  разглядеть
волосатого,  хорошо  сложенного  молодого  мужчину,  спавшего  рядом   с
королевой - он получил эту привилегию еще зимой. Он был одним из рыцарей
Лота  и  еще  до  кончины  короля  пожирал  королеву  жадным  взором.  И
несправедливо было бы  требовать  от  нее,  чтобы  в  смертоносной  тьме
прошедшей зимы она еще и спала  в  холодной  королевской  опочивальне  в
одиночестве.
   "Не то чтобы Лот был таким уж хорошим королем", - подумала  Моргауза,
щурясь от света разгорающегося утра. Но  царствование  Лота  Оркнейского
было долгим - он правил еще  до  того,  как  Утер  Пендрагон  взошел  на
престол, - и народ привык к нему; и уже выросло не  одно  поколение,  не
знавшее иного короля. Моргаузе подумалось, что,  когда  родился  молодой
Лохланн, Лот уже сидел на троне.., да и она тоже, если уж на  то  пошло.
Но последняя мысль была неприятной, и королева поспешила выбросить ее из
головы.
   Отцу должен был наследовать Гавейн, но Гавейн после коронации  Артура
почти не бывал в родных краях, и народ не знал его.  Здесь,  в  Лотиане,
Племена были вполне довольны жизнью под рукою королевы, - ведь в  стране
царил мир; а на тот случай, если бы ей понадобился военный вождь,  рядом
с нею был сын ее Агравейн. С незапамятных времен  этим  народом  правили
королевы, так же, как Богиня правила богами, и люди были тем довольны.
   Но Гавейн продолжал оставаться рядом с Артуром.., даже тогда, когда в
канун Белтайна  на  север  приплыл  Ланселет,  -  якобы  присмотреть  за
постройкой маяков вдоль побережья, чтобы корабли не разбивались о скалы.
Но Моргауза подозревала иное. Он приплыл сюда, чтобы  Артур  мог  знать,
что творится в Лотиане и нет ли и здесь таких, кому не по  вкусу  власть
Верховного короля.
   Потом она услышала о  смерти  Игрейны  -  это  известие  лишь  теперь
добралось до Лотиана.  В  молодости  они  с  Игрейной  не  были  дружны;
Моргауза всегда завидовала красоте старшей сестры и  не  могла  простить
Игрейне, что именно ее Вивиана выбрала для Утера Пендрагона. Она была бы
куда лучшей Верховной королевой, чем эта простофиля,  такая  уступчивая,
набожная и кроткая! Но потом, когда уже  все  было  сказано  и  сделано,
оказалось, что при погашенной лампе все мужчины похожи друг на  друга  и
всеми до смешного легко управлять - настолько они зависят от  того,  что
может предложить им женщина. Моргауза успешно правила,  стоя  за  троном
Лота. Она бы ничуть не хуже управилась и с Утером - уж ей-то хватило  бы
ума не связываться со священниками!
   И все же, услыхав о смерти Игрейны, Моргауза искренне оплакивала ее и
пожалела, что так и не выбрала  времени  съездить  в  Тинтагель.  У  нее
осталось так мало подруг...
   Ее придворных дам подбирал по большей части сам Лот, смотревший  лишь
на их красоту и уступчивость. Он заботился, чтобы эти женщины не  думали
чересчур много и не вели чересчур разумных бесед. Как он сказал однажды,
на то ему довольно и Моргаузы. Лот советовался с ней  во  всех  делах  и
почитал  ее  мудрость,  но  после  того,  как  она  родила  ему  четырех
царственных сыновей, он вернулся в  постельных  привычках  к  тому,  что
предпочитал всегда, - к женщинам хорошеньким  и  пустоголовым.  Моргауза
никогда не мешала королю развлекаться: она была только  рада  избавиться
от необходимости и дальше вынашивать детей. Если ей  вдруг  и  захочется
еще потешиться с малышами, на то у  нее  есть  воспитанник,  Гвидион.  А
кроме того, женщины Лота то и дело рожали, так что  у  Гвидиона  имелось
достаточно товарищей для игр, в чьих жилах текла королевская кровь!
   Лежавший рядом с королевой Лохланн пошевелился, что-то пробормотал  и
сонно привлек ее в свои объятия, и на мгновение Моргауза  оторвалась  от
своих размышлений. Она скучала по нему -  на  то  время,  пока  Ланселет
находился при дворе, она отослала Лохланна к прочим молодым  придворным.
Хотя, похоже, она вполне могла оставить Лохланна  в  своей  постели  или
спать с дворовым псом - Ланселету не было никакой разницы! Ну что ж,  он
снова здесь; Лот никогда не мешал жене забавляться, как и она не  мешала
ему.
   Но когда всплеск страсти утих и Лохланн  сбежал  вниз,  ощутив  некую
неотложную нужду, Моргауза вдруг поняла, что ей недостает  Лота.  Не  то
чтоб он был так уж  хорош  в  постельных  развлечениях  -  Лот  был  уже
немолод, когда она вышла за него замуж. Но после утех он мог  поговорить
с ней, как разумный человек, - и Моргауза обнаружила, что скучает по тем
годам, когда они просыпались вместе, лежали в  постели  и  говорили  обо
всем, что следует сделать, и о происшествиях в королевстве или в  прочих
землях Британии.
   К тому времени, как Лохланн вернулся, солнце поднялось уже высоко,  а
воздух  наполнился  криками  чаек.  Снизу  доносился  негромкий  шум,  и
откуда-то тянуло запахом  свежеиспеченных  лепешек.  Моргауза  привлекла
молодого человека к себе, быстро поцеловала и произнесла:
   - Тебе пора, милый. Я хочу, чтобы ты ушел до прихода  Гвидиона  -  он
уже большой, и начинает подмечать подобные вещи. Лохланн усмехнулся.
   - Он подмечает все с тех самых пор, как его  отняли  от  груди.  Пока
Ланселет был здесь, он следил за каждым его движением - даже в  Белтайн.
Но мне кажется,  тебе  не  стоит  беспокоиться  -  он  еще  недостаточно
взрослый, чтобы думать о таких вещах.
   - Я в этом не уверена, - отозвалась Моргауза и погладила Лохланна  по
щеке. Гвидион никогда ничего не делал, не убедившись предварительно, что
его не высмеют за то, что он слишком  мал.  При  всем  своем  редкостном
самообладании мальчик терпеть не мог слов "ты для этого еще  маленький".
Четырех лет от роду он впал в ярость, когда ему сказали, что он еще  мал
лазать по птичьим гнездам, и едва не разбился насмерть, пытаясь угнаться
за старшими мальчишками. Моргауза  вспомнила  этот  случай  и  множество
других, ему подобных, когда она приказывала мальчику никогда больше  так
не делать, а он поднимал смуглое личико и говорил: "Все равно буду, и ты
мне не помешаешь". Колотушки не помогали - мальчишка лишь начинал  вести
себя еще  более  вызывающе;  и  однажды,  окончательно  выйдя  из  себя,
Моргауза ударила его с такой силой, что сама этого испугалась.  Ни  один
из родных ее сыновей, даже упрямец Гарет, никогда не вел себя  настолько
дерзко. Гвидион же делал что хотел и  поступал  как  ему  вздумается,  и
потому, когда он подрос,  Моргауза  стала  использовать  более  коварные
методы. "Нет, ты не будешь этого делать, или я велю няньке снять с  тебя
штаны и выдрать тебя ремнем на глазах у слуг, как маленького". Некоторое
время этот способ действовал - у маленького  Гвидиона  было  чрезвычайно
развитое чувство собственного достоинства. Но теперь он  снова  поступал
как вздумается, и остановить его  не  было  никакой  возможности:  чтобы
вздуть Гвидиона так, как он того заслуживал, требовался крепкий мужчина.
И, кроме  того,  мальчишка  всегда,  рано  или  поздно,  находил  способ
заставить любого обидчика пожалеть о произошедшем.
   Наверно, мальчик станет более уязвим,  когда  начнет  интересоваться,
что думают о нем девицы. Был он изящен, как потомок волшебного народа, и
смугл, как Моргейна, но  красив  -  так  же  красив,  как  Ланселет.  И,
возможно, его видимое безразличие к девицам будет иметь ту  же  природу,
что  и  у  Ланселета.  Моргауза  на  миг  задумалась  об  этом  и  вновь
почувствовала себя униженной. Ланселет... Он был прекраснейшим мужчиной,
какого только видела Моргауза за много лет, и она дала ему  понять,  что
даже королева бывает доступна... Но Ланселет сделал вид, будто ничего не
понял, и упорно именовал ее "тетушкой".  По  поведению  Ланселета  можно
было подумать, будто она и вправду старуха, ровесница  Вивианы,  -  хотя
она достаточно молода, чтобы приходиться ей дочерью!
   Королева завтракала в постели и беседовала со своими  дамами  о  том,
что надлежит сделать сегодня. Пока  она  нежилась  среди  подушек  -  ей
принесли свежевыпеченные, еще горячие лепешки, а масло в это время  года
всегда имелось в изобилии, - в опочивальню вошел Гвидион.
   - Доброе утро, матушка, - сказал он. - Я набрал для тебя  ягод.  А  в
кладовке есть сливки. Если хочешь, я сбегаю и принесу тебе.
   Моргауза посмотрела на ягоды в деревянной чаше  -  душистые,  еще  не
просохшие от росы.
   - Ты очень заботлив,  сын,  -  отозвалась  она  и,  усевшись,  обняла
мальчика и привлекла к  себе.  Совсем  недавно  он  в  подобных  случаях
забирался к ней под бок, и она угощала его ягодами и горячими лепешками,
а зимой кутала в свои меховые одеяла. Ей недоставало  этого  ощущения  -
льнущего к ней теплого детского  тельца,  -  но  Моргауза  считала,  что
мальчик уже слишком взрослый для этого.
   Гвидион отстранился сам и пригладил волосы - он терпеть не мог ходить
растрепанным. В этом они были схожи с Моргаузой; она  с  самого  детства
отличалась аккуратностью.
   - Ты встал в такую рань, милый, и отправился за ягодами, чтобы только
порадовать свою старую матушку? - произнесла королева. - Нет, сливок мне
не нужно. Ты ведь не хочешь, чтобы я стала толстой, как свинья, верно?
   Гвидион склонил голову  набок,  словно  присматривающаяся  к  чему-то
птичка, и задумчиво взглянул на Моргаузу.
   - Это неважно, - сказал он. - Ты все равно будешь красивой, даже если
растолстеешь. При дворе есть женщины - та  же  Мара,  например.  Она  не
толще тебя, но все вокруг зовут ее "толстой Марой". Но ты  почему-то  не
кажешься такой большой, как на самом деле. Наверно, потому, что  всякий,
кто посмотрит на тебя, видит только, какая  ты  красивая.  Так  что  ешь
сливки, если тебе хочется, матушка.
   "Сколь удивительно слышать такой точный ответ  из  уст  ребенка!  Да,
мальчик растет и начинает превращаться  в  мужчину.  Пожалуй,  он  будет
подобен Агравейну и никогда не станет  особенно  высоким  -  сказывается
кровь Древнего народа. И, конечно  же,  рядом  с  великаном  Гаретом  он
всегда будет казаться  отроком,  даже  когда  ему  сравняется  двадцать!
Мальчик умылся и  аккуратно  причесался;  видно  было,  что  он  недавно
подстригся".
   - Как ты замечательно выглядишь, милый,  -  сказала  Моргауза,  когда
мальчик быстро и аккуратно взял ягоду из чаши. - Ты сам  подровнял  себе
волосы?
   - Нет, - отозвался Гвидион. - Я велел  мажордому  меня  подстричь.  Я
сказал, что мне надоело ходить лохматым,  как  собака.  Лот  всегда  был
чисто выбрит и аккуратно подстрижен, и Ланселет тоже, пока жил здесь.  Я
хочу выглядеть, как благородный человек.
   - Ты так и выглядишь, радость  моя,  -  сказала  Моргауза,  глядя  на
маленькую смуглую руку. Рука была покрыта царапинами и въевшейся грязью,
как у всякого непоседливого мальчишки, но Моргауза заметила, что Гвидион
явно старательно вымыл руки, вычистил грязь из-под ногтей и подрезал их.
- Но почему ты сегодня надел праздничную тунику?
   - Почему я надел праздничную тунику? - с невинным  видом  переспросил
Гвидион. - Да, действительно. Ну... - Он на  мгновение  умолк.  Моргауза
знала, что, какова бы ни была причина, заставившая его так поступить,  -
а причина наверняка имелась и, возможно, достаточно серьезная, - она  об
этом никогда не узнает. В конце концов, мальчик спокойно пояснил:
   - Моя другая туника промокла от росы, пока я собирал для тебя  ягоды,
госпожа. - Затем он вдруг произнес:
   - Мне кажется, матушка, что я должен бы возненавидеть сэра Ланселета.
Гарет с утра до ночи только о нем и твердил с  таким  почтением,  словно
это бог.
   Моргаузе вдруг  вспомнилось,  что  хоть  она  и  не  видела  Гвидиона
плачущим, но, тем не менее, когда Гарет уехал на  юг,  ко  двору  короля
Артура,  мальчик  сильно  по  нему  тосковал.   Моргаузе   Гарета   тоже
недоставало: это был  единственный  человек,  который  имел  влияние  на
Гвидиона и способен был одним лишь словом призвать мальчика к порядку. С
тех пор, как Гарет уехал, не осталось никого,  к  чьим  советам  Гвидион
прислушивался бы.
   - Я думал, что он окажется важным  самодовольным  глупцом,  -  сказал
Гвидион, - а он совсем не такой. Он так много рассказал  мне  о  маяках,
что, наверно, и сам Лот столько не знал.  И  он  сказал,  что,  когда  я
подрасту, мне следует приехать ко двору Артура и там, если я буду  вести
себя как хороший и честный человек, меня посвятят в рыцари.
   В   глубоко   посаженных   темных   глазах   мальчика    промелькнула
задумчивость.
   - Все женщины твердят, что я похож на него - и спрашивают меня,  а  я
злюсь, потому что не знаю, что им ответить. Приемная матушка, -  подался
вперед Гвидион. Темные мягкие волосы упали  на  лоб,  придав  спокойному
личику непривычно уязвимое выражение, - скажи мне правду: Ланселет - мой
отец? Я подумал, что, может, это и вправду так  и  потому  Гарет  так  и
восхищается им...
   "И ты не первый, кто об этом спрашивает,  радость  моя",  -  подумала
королева, поглаживая мальчика по волосам. Задавая этот  вопрос,  Гвидион
внезапно показался таким маленьким и беззащитным, что Моргауза  ответила
непривычно мягко:
   - Нет, мой маленький. Изо всех мужчин этого королевства  твоим  отцом
мог быть кто угодно, только не Ланселет. Я ведь  разузнавала.  Весь  тот
год, когда ты появился на свет, Ланселет провел в Малой  Британии  -  он
сражался там бок о бок со своим отцом, королем Баном. Мне тоже приходило
в голову нечто подобное, но ты похож на  него  потому,  что  Ланселет  -
племянник твоей матери, равно как и мой.
   Гвидион посмотрел на нее недоверчиво, и Моргауза почти  что  услыхала
его мысли: даже если бы она точно знала, что его отец  -  Ланселет,  она
все равно сказала бы ему то же самое. В конце концов, он промолвил:
   - Возможно, когда-нибудь я лучше отправлюсь не ко двору Артура, а  на
Авалон. Приемная матушка, ведь моя мать живет сейчас на Авалоне?
   - Я не знаю.
   Моргауза нахмурилась... Опять этот  до  странности  взрослый  приемыш
заставил ее говорить с собой, как с мужчиной. Ей вдруг  подумалось,  что
теперь, с  кончиной  Лота,  Гвидион  был  единственным  во  всем  дворце
человеком, с которым она хотя бы время от времени говорила, как взрослый
со взрослым! О да, ночью, в ее постели, Лохланн вел себя как мужчина, но
с ним так же невозможно было поговорить, как с каким-нибудь пастухом или
служанкой!
   - А теперь иди, Гвидион, иди, милый. Я собираюсь одеваться...
   - Почему я должен уходить? - спросил мальчик. - Я  все  равно  еще  с
пяти лет знаю, как ты выглядишь.
   - Но теперь ты стал  старше,  -  ответила  Моргауза,  внезапно  вновь
ощутив былую беспомощность. - Тебе уже  не  подобает  оставаться  здесь,
когда я одеваюсь.
   - Неужто тебя так сильно волнует, что подобает  делать,  а  что  нет,
приемная матушка? -  отпарировал  Гвидион.  Его  взгляд  остановился  на
подушке, все еще  сохраняющей  вмятину,  оставленную  головой  Лохланна.
Моргауза ощутила внезапную вспышку раздражения и гнева: он загнал  ее  в
ловушку, словно взрослый мужчина, словно друид!
   - Я не обязана перед тобой отчитываться, Гвидион! - отрезала она.
   - А разве я сказал, что обязана?  -  Взгляд  мальчишки  был  исполнен
оскорбленной невинности. - Но раз я стал старше, мне нужно будет знать о
женщинах больше, чем я знал в детстве, верно? Вот я и хотел  остаться  и
поговорить.
   - Ну, оставайся, оставайся, если хочешь, - сказала Моргауза, - только
отвернись. Нечего тут на меня глазеть, сэр Бесстыдник!
   Гвидион послушно отвернулся,  но,  когда  королева  встала  и  жестом
велела одной из дам подать ей платье, он сказал:
   - Нет, лучше надень синее платье, матушка, новое, которое только  что
соткали, и темно-оранжевый плащ.
   - Это что же,  ты  теперь  будешь  давать  советы,  как  мне  следует
одеваться? Как это понимать?
   - Мне нравится, когда ты одеваешься, как  подобает  красивой  даме  и
королеве, - настойчиво произнес Гвидион. - И вели им уложить твои волосы
в высокую прическу и украсить золотой цепочкой - ладно, матушка?  Сделай
мне приятное.
   - С чего это вдруг тебе захотелось,  чтобы  я  наряжалась,  словно  в
праздник середины лета? Я что, должна сидеть и  прясть  шерсть  в  своем
лучшем платье? Мои дамы будут смеяться надо мной, дитя!
   - Пускай себе смеются, - не унимался Гвидион. - Разве  ты  не  можешь
надеть свое лучшее платье, чтоб порадовать меня? И кто знает, что  может
случиться за день? Может, ты еще будешь рада, что так нарядилась.
   Рассмеявшись, Моргауза сдалась.
   - Ну, как тебе угодно. Раз тебе хочется, чтобы я  разоделась,  словно
на празднество, то так тому и быть... Тогда мы устроим свой  собственный
праздник! Думаю, нужно  приказать,  ч