стонбери столь мало
преуспели в учености? Расписался и Ланселет, а вслед за ним - Гавейн,  и
король Боре Бретонский, тоже приехавший в качестве свидетеля, и  Лот,  и
Экторий, и король Пелинор, чья сестра приходилась Гвенвифар  матерью.  С
Пелинором приехала молоденькая дочь; он церемонно поманил ее к себе.
   - Моя дочь, Элейна, - твоя кузина, госпожа  моя  и  королева.  Умоляю
тебя принять ее к себе в свиту.
   - Я буду рада видеть ее в числе моих  дам,  -  с  улыбкой  отозвалась
Гвенвифар. А Моргейна подумала про себя, что Пелинорова  дочка  как  две
капли воды похожа  на  королеву:  такая  же  розово-золотистая,  хотя  и
уступает в яркости ослепительному сиянию Гвенвифар, и  одета  в  простое
льняное платье,  выкрашенное  шафраном,  на  фоне  которого  бледнеет  и
меркнет золото ее волос. - Как твое имя, кузина? И сколько тебе лет?
   - Элейна, госпожа моя; мне тринадцать лет от роду. - Она  присела  до
земли - так низко, что потеряла равновесие, и Ланселет подхватил ее,  не
давая упасть.  Девушка  покраснела,  как  маков  цвет,  и  закрыла  лицо
покрывалом. Ланселет  снисходительно  улыбнулся,  а  у  Моргейны  голова
закружилась от мучительной ревности. На нее Ланселет  и  не  смотрит,  а
глядит лишь на этих бледных бело-золотых ангелов; наверняка  и  он  тоже
считает ее безобразной карлицей. И в это мгновение все ее добрые чувства
к Гвенвифар угасли, сменились яростью, и Моргейна поневоле отвернулась.
   На протяжении последующих  нескольких  часов  Гвенвифар  должна  была
приветствовать королей Британии  -  всех  до  единого,  не  иначе!  -  и
знакомиться с их женами, сестрами и дочерьми. Когда настало время  пира,
в придачу к Моргейне, Элейне, Игрейне и Моргаузе ей пришлось  выказывать
учтивость и любезность Флавилле, приемной матери Артура  и  матери  сэра
Кэя;  и  королеве  Северного  Уэльса,  носившей  ее   собственное   имя,
Гвенвифар, но при этом темноволосой, с типично римской внешностью; и еще
с полдюжине женщин.
   - Уж и не знаю,  как  мне  запомнить  их  всех  поименно!  -  шепнула
королева Моргейне. - Может, мне просто-напросто звать их  всех  "госпожа
моя", надеясь, что они не поймут, в чем дело?
   И Моргейна, на миг забыв о неприязни и подстраиваясь под шутливый тон
собеседницы, прошептала в ответ:
   - В титуле Верховной королевы есть свои преимущества, госпожа:  никто
и никогда не дерзнет задать тебе вопрос "почему?" Что бы ты ни  сделала,
тебя лишь одобрят! А если и не одобрят, так вслух ничего не скажут!
   Гвенвифар сдержанно хихикнула:
   - Но ты, Моргейна, непременно  зови  меня  по  имени,  а  никакой  не
"госпожой". Когда ты произносишь "госпожа",  я  поневоле  оглядываюсь  в
поисках какой-нибудь дородной престарелой дамы вроде достойной  Флавиллы
или супруги короля Пелинора!
   Наконец пир начался. На сей раз Моргейна  ела  с  большим  аппетитом,
нежели на Артуровой коронации. Усевшись между Гвенвифар и Игрейной,  она
охотно  воздавала  должное  обильному  угощению;   воздержание   Авалона
осталось где-то в далеком прошлом. Она даже отведала мяса,  хотя  и  без
удовольствия; а поскольку на столе воды не было, а пиво  предназначалось
главным  образом  для  слуг,  она  пила  вино,  вызывающее  у  нее  лишь
отвращение. Голова у нее слегка пошла кругом, хотя  и  не  так,  как  от
подобных жидкому пламени ячменных  напитков  при  оркнейском  дворе;  их
Моргейна терпеть не могла и в рот не брала вовсе.
   Спустя некоторое время Кевин вышел  вперед  и  заиграл;  и  разговоры
стихли. Моргейна, не слышавшая хорошего арфиста с тех пор, как  покинула
Авалон, жадно внимала музыке, забывая о прошлом. Нежданно-негаданно  она
затосковала о Вивиане. И даже когда Моргейна подняла глаза и глянула  на
Ланселета, - как любимейший из Артуровых соратников, он  сидел  ближе  к
королю, нежели все прочие, даже Гавейн, его наследник, и ел с  одного  с
ним блюда, - в мыслях ее он был лишь товарищем ее детства,  проведенного
на Озере.
   "Вивиана, а не Игрейна, - вот  кто  моя  настоящая  мать;  это  ее  я
звала..." Молодая женщина потупилась и  заморгала,  борясь  со  слезами,
проливать которые давно разучилась.
   Музыка смолкла, и в наступившей тишине раздался звучный голос Кевина:
   - У нас здесь есть еще один музыкант, - промолвил он. - Не согласится
ли леди Моргейна спеть для гостей?
   "Откуда он только  узнал,  как  исстрадалась  я  по  своей  арфе?"  -
подивилась про себя молодая женщина.
   - Для меня, сэр, сыграть на твоей арфе - в  удовольствие.  Да  только
инструмента столь совершенного я вот уже много лет в руки не  брала;  но
лишь кустарное его подобие при Лотовом дворе.
   - Как, сестра моя станет петь, точно  наемная  музыкантша,  для  всех
собравшихся? - недовольно промолвил Артур.
   "Кевин явно оскорбился, что и неудивительно",  -  подумала  про  себя
Моргейна. Задохнувшись от  гнева,  она  поднялась  со  своего  места  со
словами:
   - То, до чего снизошел  лучший  арфист  Авалона,  я  сочту  для  себя
честью! Своею музыкой бард угождает богам, и никому другому!
   Молодая женщина взяла арфу из его  рук  и  уселась  на  скамью.  Этот
инструмент был заметно крупнее ее собственного,  и  в  первое  мгновение
руки ее неловко нащупывали нужные струны, но вот она  уловила  гамму,  и
пальцы запорхали более уверенно. Моргейна заиграла одну из тех  северных
песен, что слышала при дворе Лота. Теперь  она  порадовалась,  что  пила
вино: крепкий напиток прочистил ей горло, и голос ее, глубокий и нежный,
вернулся к ней во всей своей полнозвучной  силе,  хотя  вплоть  до  сего
момента Моргейна о том и не  подозревала.  Этот  голос  -  выразительное
грудное контральто - ставили барды  Авалона,  и  молодая  женщина  вновь
испытала прилив гордости. "Пусть Гвенвифар красива, зато у меня -  голос
барда".
   И, едва песня закончилась, даже Гвенвифар протолкалась  ближе,  чтобы
сказать:
   - У тебя чудесный голос, сестрица. А где ты научилась так хорошо петь
- на Авалоне?
   - Конечно, леди; музыка - священное искусство; разве в  обители  тебя
не учили играть на арфе?
   - Нет, ибо не подобает женщине возвышать свой голос перед Господом...
- смешалась Гвенвифар.
   - Вы, христиане, слишком любите  выражение  "не  подобает",  особенно
применительно к женщинам, - прыснула Моргейна.  -  Если  музыка  -  зло,
стало быть, зло она и для мужчин тоже; а если - добро, разве  не  должно
женщинам стремиться к добру во всем и всегда,  дабы  искупить  свой  так
называемый грех, совершенный на заре сотворения мира?
   - И все же мне бы никогда не позволили.., как-то раз меня прибили  за
то, что я прикоснулась к арфе, - с сожалением промолвила Гвенвифар. - Но
ты подчинила своими чарам всех нас, и думаю я, вопреки всему, что  магия
эта - благая.
   - Все мужи и жены Авалона изучают музыку, но мало кто обладает  даром
столь редким, как леди Моргейна. - вступил  в  разговор  Талиесин.  -  С
чудесным голосом надо родиться; учением такого  не  добьешься.  А  ежели
голос - это Господень дар, так сдается мне, презирать его и пренебрегать
им - не что иное, как гордыня, неважно,  идет  ли  речь  о  мужчине  или
женщине. Как можем мы  решить,  что  Господь  совершил  ошибку,  наделив
подобным даром женщину, если  Господь  непогрешим  и  всеблаг?  Так  что
остается нам принимать сей дар как должное, кто бы им ни обладал.
   - Спорить с друидом о теологии я не возьмусь, - промолвил Экторий,  -
но, если бы моя дочь родилась с подобным даром, я счел бы его искушением
и  соблазном  выйти  за  предел,  назначенный  женщине.  В  Писании   не
говорится, что Мария, Матерь Господа нашего, плясала либо пела...
   - Однако ж говорится в Писании, что, когда  Дух  Святой  снизошел  на
нее, - возвысила она свой голос и запела: "Величит душа Моя  Господа..."
- тихо произнес мерлин. Однако сказал он это по-гречески: "Megalynei  he
psyche тоu ton Kyrion".
   Лишь Экторий,  Ланселет  и  епископ  поняли  слова  мерлина,  хотя  и
Моргейне тоже доводилось слышать этот язык не раз и не два.
   - Однако пела она перед  лицом  одного  лишь  Господа,  -  решительно
отрезал епископ. - Только про Марию Магдалину известно, что она  пела  и
плясала перед мужами, и то до того, как Искупитель наш спас ее душу  для
Бога, ибо, распевая и танцуя, предавалась она разврату.
   - Царь Давид, как нам рассказывают, тоже был певцом и играл на  арфе,
- не без лукавства заметила  Игрейна.  -  Вы  полагаете,  он  бил  своих
дочерей и жен, ежели те прикасались к струнам?
   - А если Мария из Магдалы, - эту историю я отлично помню! - и  играла
на арфе и танцевала, так все равно она спаслась, и нигде  не  говорится,
будто Иисус велел ей кротко сидеть в уголке и помалкивать!  -  вспыхнула
Моргейна. - Если она помазала  Господа  драгоценным  мирром,  Он  же  не
позволял  своим  спутникам  упрекать  ее,  возможно,  Он  и  другим   ее
дарованиям радовался не меньше! Боги дают людям лучшее, что только  есть
у них, а никак не худшее!
   - Ежели здесь, в Британии, религия  существует  в  таком  виде,  так,
стало быть, и впрямь не обойтись без  церковных  соборов,  что  созывает
наша церковь! - чопорно произнес епископ, и  Моргейна,  уже  сожалея  об
опрометчивых словах, опустила голову: не должно ей разжигать ссору между
Авалоном и церковью на Артуровой свадьбе! Но почему  не  выскажется  сам
Артур? И тут заговорили все разом; и Кевин,  вновь  взяв  в  руки  арфу,
заиграл веселый напев, и, воспользовавшись этим, слуги  вновь  принялись
разносить свежие яства, хотя к тому времени на еду никто уже не глядел.
   Спустя какое-то время Кевин отложил  арфу,  и  Моргейна,  по  обычаям
Авалона, налила ему вина и, преклонив колени, поднесла  угощение.  Кевин
улыбнулся, принял чашу и жестом велел ей подняться и сесть рядом.
   - Благодарю тебя, леди Моргейна.
   - То долг мой и великое  удовольствие  -  услужить  такому  барду,  о
великий арфист. Ты ведь недавно с Авалона? Благополучна ли  родственница
моя Вивиана?
   - Да, но заметно постарела,  -  тихо  отозвался  он.  -  И,  как  мне
думается, истосковалась по тебе. Тебе следовало бы вернуться.
   И Моргейну вновь захлестнуло  неизбывное  отчаяние.  Молодая  женщина
смущенно отвернулась.
   - Я не могу. Но расскажи мне, что нового у меня дома.
   - Если ты хочешь узнать новости Авалона,  придется  тебе  самой  туда
съездить. Я не  был  на  острове  вот  уже  год:  мне  ведено  приносить
Владычице вести со всего королевства, ибо Талиесин  ныне  слишком  стар,
чтобы служить Посланцем богов.
   - Ну что ж, - отозвалась Моргейна, - тебе найдется  что  порассказать
ей об этом браке.
   - Я поведаю ей, что ты жива и здорова,  ибо  она  по  сей  день  тебя
оплакивает, - промолвил Кевин. - Зрение ее оставило, так  что  узнать  о
том сама она не может. А  еще  я  расскажу  ей  про  ее  младшего  сына,
ставшего первым из Артуровых соратников,  -  добавил  он,  саркастически
улыбаясь. - Воистину, вот гляжу я на них с Артуром: ну ни дать ни  взять
младший из учеников, что на вечере возлежал у груди Иисуса... <Ин 13:23>
   Моргейна, не сдержавшись, фыркнула себе под нос:
   - Епископ, надо думать, приказал  бы  высечь  тебя  за  кощунственные
речи, кабы только услышал.
   - А что такого я сказал? - удивился Кевин. -  Вот  восседает  владыка
Артур,  подобно  Иисусу  в  кругу   апостолов,   защитник   и   поборник
христианства во  вверенных  ему  землях.  А  что  до  епископа,  так  он
просто-напросто старый невежа.
   - Как, только  потому,  что  у  бедняги  нет  музыкального  слуха?  -
Моргейна  сама  не  сознавала,  насколько  изголодалась   по   шутливому
подтруниванию в беседе равного с равным: Моргауза и ее дамы  сплетничали
о таких пустяках, так, носились с сущими мелочами!
   - Я бы  сказал,  что  любой  человек,  музыкального  слуха  лишенный,
воистину невежественный осел, поскольку не говорит, а истошно  ревет!  -
не задержался с ответом Кевин. - Да только дело не только в слухе. Разве
сейчас время играть свадьбу?
   Моргейна так долго пробыла вдали от Авалона,  что  не  сразу  поняла,
куда клонит собеседник, но тут Кевин указал на небо.
   - Луна идет на убыль. Дурное это предзнаменование для  брака;  вот  и
лорд Талиесин так говорил. Но епископ настоял на своем:  дескать,  пусть
венчание состоится  вскорости  после  полнолуния,  чтобы  гостям  не  по
темноте домой  возвращаться;  кроме  того,  это  -  праздник  одного  из
христианских святых, уж и не знаю какого! Беседовал мерлин и с Артуром и
объяснял, что брак этот не сулит ему радости;  не  знаю  почему.  Однако
отменить свадьбу под каким-либо благовидным предлогом уже не  удавалось;
видимо, слишком далеко все зашло.
   Моргейна инстинктивно поняла, что имел в виду старый  друид;  ведь  и
она тоже видела, как Гвенвифар глядит на Ланселета. Уж  не  проблеск  ли
Зрения внушил ей настороженность по отношению к девушке в  тот  памятный
день на Авалоне?
   "В тот день  она  навеки  отобрала  у  меня  Ланселета",  -  подумала
Моргейна и, тут же  вспомнив,  что  некогда  дала  обет  сохранить  свою
девственность для Богини, с  отрешенным  изумлением  заглянула  в  себя.
Неужто  ради  Ланселета  она  бы  нарушила   клятву?   Она   пристыженно
потупилась, на мгновение вдруг устрашившись, что Кевин  сможет  прочесть
ее мысли.
   Некогда Вивиана наставляла ее, что жрице должно соизмерять послушание
с  велениями  собственного  здравого  смысла.  Инстинкт,  повелевший  ей
возжелать Ланселета, был правилен, невзирая на все обеты... "Лучше бы  я
в тот день уступила Ланселету - даже по законам Авалона я  поступила  бы
как должно; тогда бы Артурова королева вручила жениху сердце, еще  никем
не затронутое, ибо между  Ланселетом  и  мною  возникла  бы  мистическая
связь,  а  ребенок,  что  я  родила  бы,  принадлежал  бы   к   древнему
королевскому роду Авалона..."
   Однако на ее счет имелись иные  замыслы;  противясь  им,  она  навеки
покинула Авалон и родила дитя, уничтожившее всякую надежду  на  то,  что
однажды она подарит Богине дочь в служительницы ее храма: после Гвидиона
ей уже не суждено  выносить  ребенка.  А  вот  если  бы  она  доверилась
собственному  инстинкту  и  здравому  смыслу,   Вивиана   бы,   конечно,
разгневалась,  но  для  Артура  со  временем  подыскали  бы  кого-нибудь
подходящего...
   "Поступив как должно,  я  содеяла  зло;  повинуясь  воле  Вивианы,  я
способствовала краху и злополучию этого брака и несчастью,  что,  как  я
вижу теперь, неизбежно..."
   - Леди Моргейна, - мягко произнес Кевин, -  ты  чем-то  озабочена.  Я
могу помочь тебе?
   Моргейна покачала головой, снова борясь со слезами. Интересно,  знает
ли Кевин, что в церемонии посвящения в короли она  принадлежала  Артуру?
Жалости его она не примет.
   - Ничем, лорд друид. Наверное, мне передались твои опасения по поводу
брака, заключенного при убывающей луне. Я тревожусь за брата, вот и все.
И мне искренне жаль женщину, на которой он женится. - И, едва  произнеся
эти слова, Моргейна поняла, что все так и есть: невзирая  на  весь  свой
страх перед Гвенвифар, смешанный с ненавистью,  молодая  женщина  знала,
что и впрямь жалеет невесту: она выходит замуж за мужчину, который ее не
любит, и влюблена в того, кому принадлежать не может.
   "Если я отниму Ланселета у Гвенвифар, тем самым я окажу брату услугу,
да и супруге его тоже, ведь если я отберу его, Гвенвифар его позабудет".
На Авалоне Моргейну приучили исследовать свои собственные побуждения,  и
теперь она внутренне сжалась, понимая,  что  не  вполне  честна  сама  с
собою. Если она отберет Ланселета у Гвенвифар, сделает она это  не  ради
брата и не ради блага королевства, но только  лишь  потому,  что  желает
Ланселета сама.
   "Не для себя. Ради другого магией  пользоваться  дозволяется;  но  не
должно себя обманывать". Моргейна знала немало любовных  наговоров.  Это
же во имя Артура! И, если она и впрямь отберет Ланселета у братней жены,
королевству от этого выйдет только польза,  упрямо  твердила  она  себе;
однако беспощадная совесть жрицы повторяла снова и снова: "Ты  этого  не
сделаешь.  Пользаваться  магией  для  того,  чтобы  навязать  свою  волю
мирозданию, запрещено".
   И все-таки она попытается; однако не прибегая к посторонней помощи  и
ограничившись лишь самыми что ни на есть обычными женскими  уловками.  В
конце концов, некогда Ланселет уже пылал к ней желанием  и  безо  всякой
магии, яростно твердила себе Моргейна; конечно же, вновь разбудить в нем
страсть она сумеет!

***

   Пир утомил Гвенвифар. Съела она больше, чем ей того хотелось, и  хотя
выпила лишь один бокал вина, ей сделалось невыносимо жарко и душно.  Она
откинула  покрывало  и  принялась   обмахиваться.   Артур,   беседуя   с
бесчисленными  гостями,  медленно  продвигался  к  столу,   за   которым
восседала она в окружении  дам,  и,  наконец,  пробился  к  ней;  короля
по-прежнему сопровождали Ланселет и Гавейн. Женщины подвинулись, уступая
место, и Артур опустился на скамью рядом с супругой.
   - Кажется, мне впервые за весь день  удалось  улучить  минуту,  чтобы
поговорить с тобою, жена моя.
   Гвенвифар протянула ему миниатюрную ручку:
   - Я все понимаю. Это все похоже скорее на совет, нежели на  свадебный
пир, муж мой и господин.
   Артур не без горечи рассмеялся.
   - Все события отчего-то превращаются для меня в нечто  подобное.  Вся
жизнь короля протекает на глазах у его  подданных,  -  поправился  он  с
улыбкой, видя, как вспыхнули щеки девушки, - ну, или почти вся; полагаю,
исключение-другое сделать все-таки придется, жена  моя.  Закон  требует,
чтобы нас возвели на ложе при  свидетелях;  однако  то,  что  произойдет
после, никого, кроме нас, я полагаю, не касается.
   Гвенвифар опустила глаза, понимая, что Артур заметил ее  смущение.  И
вновь  со  стыдом  осознала:  она  опять  позабыла  об   Артуре,   опять
самозабвенно любовалась  Ланселетом,  размышляя,  в  дремотной  сладости
грезы, до чего бы ей  хотелось,  чтобы  сегодня  она  сочеталась  браком
именно с ним.., что за окаянная судьба избрала ее в Верховные  королевы?
Вот он задержал на ней жадный взгляд, и девушка не посмела поднять глаз.
А в следующий миг он отвернулся - Гвенвифар  почувствовала  это  еще  до
того, как на них пала тень и рядом откуда  ни  возьмись  оказалась  леди
Моргейна. Артур подвинулся, освобождая ей место рядом с собою.
   - Посиди с нами, сестра; для тебя  здесь  всегда  найдется  место,  -
промолвил  он  голосом  столь  умиленным,  что  Гвенвифар  на  мгновение
задумалась, уж не выпил ли он лишнего. - Вот погоди, ближе к концу  пира
начнутся новые увеселения: мы тут  приготовили  кое-что,  пожалуй,  куда
более захватывающее, нежели музыка бардов, хоть она и прекрасна. А  я  и
не подозревал, что ты поешь, сестра моя. Я знал, что ты  волшебница,  но
ты еще и музыку слагаешь! Уж не околдовала ли ты нас всех?
   - Надеюсь, что нет, - со смехом заверила Моргейна, - а то бы я впредь
не смела и рта раскрыть: есть такая древняя сага про одного  барда,  что
пением своим превратил злобных великанов в круг стоячих камней; и  стоят
они так по сию пору, холодные и безжизненные!
   - Этой истории я не слышала, - вмешалась Гвенвифар, - хотя в  обители
бытует легенда о том, как злые люди насмехались над Христом,  восходящим
на Голгофу, а некий святой воздел руку и превратил их всех  в  ворон,  и
летают они над миром,  обреченные  жалобно  выкликать  свои  издевки  до
самого конца света.., есть и еще одно предание, про другого святого, что
превратил в кольцо камней  хоровод  ведьм,  справляющих  свои  бесовские
обряды.
   - Будь у меня досуг изучать философию, вместо того  чтобы  сражаться,
или участвовать в советах, или дрессировать лошадей,  -  лениво  обронил
Ланселет, - думаю, я попытался бы выяснить, кто возвел стоячие  камни  и
зачем.
   - На Авалоне это знают, - рассмеялась Моргейна. - Вивиана  рассказала
бы тебе, кабы захотела.
   - Но, - возразил Ланселет, -  то,  что  утверждают  жрицы  и  друиды,
вполне