еловала мать в  ответ,
что немало удивило Игрейну:  склонностью  к  бурному  проявлению  чувств
девочка не отличалась. Но вскорости она недовольно  завозилась  -  долго
сидеть на руках Моргейна не любила, характер у  нее  был  независимый  и
самостоятельный. Она уже научилась сама одеваться и  застегивать  пряжки
на башмачках. Игрейна спустила дочку на землю, и  та  степенно  зашагала
рядом с матерью обратно в замок.
   Вернувшись в покой, молодая женщина уселась за ткацкий станок,  велев
дочери  взять  прялку  и  устраиваться  тут  же.  Девочка  повиновалась,
Игрейна, приведя в движение челнок,  мгновение  помедлила,  наблюдая  за
дочерью. Руки у нее искусные, каждое движение выверено, нитка,  конечно,
получается не ахти какая, но веретено маленькие пальчики вращают  ловко,
точно играючи; будь эти ладошки побольше, Моргейна уже пряла бы не  хуже
Моргаузы.
   - Мама, я папу совсем не помню. А  где  он?  -  осведомилась  девочка
спустя какое-то время.
   - Он в Летней стране вместе со своими солдатами, дочка.
   - А когда он вернется домой?
   - Не знаю, Моргейна.  А  тебе  хочется,  чтобы  он  приехал?  Девочка
мгновение поразмыслила.
   - Нет, - объявила она,  -  потому  что,  когда  он  здесь  жил,  -  я
чуть-чуть помню, - мне приходилось спать в  комнате  тети,  а  там  было
темно, и поначалу я пугалась. Конечно, я тогда была совсем маленькая,  -
чинно добавила она, и Игрейна с трудом сдержала улыбку. -  А  еще  я  не
хочу, чтобы он приезжал, потому что ты из-за него плачешь.
   Да уж,  права  была  Вивиана,  говоря,  что  младенцы  понимают  суть
происходящего вокруг куда лучше, нежели кажется взрослым.
   - Мама, а почему ты никак не родишь еще одного  ребеночка?  У  других
женщин ребеночек появляется сразу, как только старшего отнимут от груди,
а мне уже четыре. Я слышала, как  Изотта  говорила,  что  тебе  надо  бы
подарить мне братика. Думаю, мне бы и  впрямь  хотелось  братика,  чтобы
было с кем играть, или хотя бы сестричку.
   Игрейна  уже  собиралась  было  сказать:  "Потому   что   твой   папа
Горлойс..." - но вовремя прикусила язык. Несмотря  на  то  что  Моргейна
рассуждает вполне по-взрослому, ей же еще и четырех нет, разве можно  ли
делиться с ней такими подробностями?
   - Потому что Богиня-Мать не сочла нужным послать мне сына, дитя.
   На террасу вышел отец Колумба.
   - Не след тебе  морочить  ребенку  голову  разговорами  о  Богинях  и
языческих суевериях, - сурово упрекнул он. - Горлойс  желает,  чтобы  из
его дочери воспитали добрую христианку. Моргейна, твоя  мать  не  родила
сына, потому что твой отец разгневался на нее, и Господь не дал ей дитя,
наказывая за греховное своеволие.
   В который раз Игрейне захотелось швырнуть челнок в эту черную ворону,
вестника несчастья. Чего доброго, Горлойс исповедовался этому  человеку;
чего доброго, священник знает, что произошло между  мужем  и  женой?  За
прошедшие месяцы молодая женщина часто гадала, так ли это,  но  предлога
спросить не было; кроме того, она знала, что отец Колумба все  равно  ей
не ответит. И тут, неожиданно для обоих, Моргейна  вскочила  на  ноги  и
состроила священнику рожицу.
   - Уходи  прочь,  старик,  -  звонко  произнесла  она.  -  Ты  мне  не
нравишься. Из-за тебя моя мама плачет. Моя мама знает больше, чем ты,  и
если она говорит, что это Богиня не посылает ей ребеночка, я поверю  ей,
а не тебе, потому что моя мама никогда не лжет!
   - Вот видишь, к чему приводит твое своенравие, госпожа!  -  негодующе
воззвал к Игрейне отец Колумба. - Девчонку должно высечь. Отдай ее  мне,
и я накажу ее за непочтительность!
   При этих словах гнев и мятежный дух Игрейны вырвались наружу.
   - Если ты тронешь мою дочь хоть пальцем, священник, - пригрозила она,
- я убью тебя на этом самом месте. Мой муж привез тебя сюда,  и  выгнать
тебя я не могу, но попадись еще хоть раз мне на глаза - и  дождешься  от
меня плевка! А теперь пошел вон!
   Но отец Колумба не тронулся с места.
   -  Мой  лорд  Горлойс  доверил  мне  духовное  здравие   всех   своих
домочадцев, госпожа, а гордыне я не подвержен, так  что  я  прощаю  тебе
твои слова.
   - До прощения твоего мне дела не больше,  чем  если  бы  речь  шла  о
козле! Убирайся с глаз моих, или я позову прислужниц и прикажу выставить
тебя за дверь. И если не хочешь, чтобы  тебя  выволокли  силой,  старик,
уходи сам и не смей больше являться ко мне незваным - а позову я тебя не
раньше, чем солнце встанет над западным побережьем Ирландии! Прочь!
   Глаза ее сверкали. Священник глянул на воздетую в гневном жесте  руку
- и поспешно выбежал за дверь.
   Игрейна же, осмелившись на  открытый  мятеж,  оцепенела,  испугавшись
собственной безрассудной  дерзости.  Ну  что  ж,  по  крайней  мере  она
избавилась от священника - а заодно избавила от него и Моргейну. Она  ни
за что не допустит, чтобы дочь ее приучили стыдиться собственной женской
природы!
   Поздно вечером с ярмарки вернулась Моргауза, все покупки она  выбрала
с рассудительным рачением - Игрейна знала, что и сама не  справилась  бы
лучше. На свои собственные деньги девушка купила Моргейне кус сахара - а
в придачу привезла с рынка целый ворох россказней. Сестры  засиделись  в
покоях Игрейны за разговорами далеко за полночь, к тому времени Моргейна
давным-давно заснула - вся перемазанная, с леденцом во рту, цепко сжимая
гостинец в  ручонке.  Игрейна  забрала  у  девочки  сахар,  завернула  и
отложила в сторону и, вернувшись, вновь принялась расспрашивать Моргаузу
о новостях.
   "Что за стыд: я должна выслушивать ярмарочные сплетни, чтобы узнать о
делах собственного мужа!"
   - В Летней стране идет  великий  сбор,  -  рассказывала  Моргауза.  -
Говорят, будто мерлин помирил Лота с Утером. А  еще  говорят,  что  Бан,
король Малой  Британии,  заключил  с  ними  союз  и  шлет  им  коней  из
Испании... - Моргауза слегка запнулась на незнакомом названии. -  А  где
это, Игрейна? Не в Риме ли?
   - Нет, это далеко на юге и все же на много, много миль ближе, чем  от
нас до Рима, - пояснила Игрейна.
   - А еще была битва с саксами,  и  Утер  сражался  там  под  драконьим
знаменем, - сообщила Моргауза. - А еще я своими ушами слышала, как  бард
пел  балладу  о  том,  как  герцог  Корнуольский  заточил  свою  жену  в
Тинтагеле...  -  В  темноте  глаза  девушки   расширились,   губы   чуть
приоткрылись. - Игрейна, скажи мне  правду:  Утер  и  впрямь  был  твоим
любовником?
   - Не был, - отозвалась молодая женщина, -  но  Горлойс  вбил  себе  в
голову, что был, вот поэтому он с Утером и рассорился. А когда я сказала
мужу правду, он мне  не  поверил.  -  Горло  у  нее  сдавило,  к  глазам
подступили слезы. - Теперь я жалею, что ничего не было.
   - Говорят, Лот красивее Утера, - продолжала между тем Моргауза,  -  и
он вроде бы подыскивает себе жену; люди перешептываются,  что  он  якобы
оспорил бы право Утера на титул Верховного короля, кабы знал доподлинно,
что это сойдет ему с рук. А Лот  и  впрямь  красивее,  да?  А  Утер  так
богоподобен, как рассказывают, Игрейна?
   - Не знаю, Моргауза, - покачала головой молодая женщина.
   - Но ведь люди говорят, он был твоим любовником...
   - Мне дела нет до того, что болтают люди, - оборвала сестру  Игрейна,
- но что до внешности, сдается мне, по общепринятым меркам, оба довольно
хороши собой: Лот - темноволос, а Утер - светловолос,  точно  северянин.
Но я сочла Утера лучшим из двух отнюдь не из-за пригожего лица.
   -  Тогда  из-за  чего  же?  -  не  отступалась  Моргауза,  сгорая  от
любопытства. Игрейна вздохнула: нет, сестре вовеки этого не  понять.  Но
жажда поделиться хоть малой толикой того, что она чувствовала  и  никому
не могла высказать, заставила ее признаться:
   - Ну... я сама толком не знаю. Просто...  ощущение  такое,  словно  я
знакома с ним от сотворения мира, словно он никогда не будет мне  чужим,
что бы ни сделал, что бы промеж нас ни произошло.
   - Но он же тебя даже не целовал...
   - Это неважно, - устало отозвалась Игрейна и, наконец,  разрыдавшись,
облекла в слова то, что знала уже давно, только не желала признавать:
   - Даже если в этой жизни я никогда больше не увижу его лица, я с  ним
связана - и связь эта не порвется вплоть до самой моей смерти. И не верю
я, что Богиня стала бы устраивать такой переворот в моей жизни, если мне
не суждено вновь с ним увидеться.
   В полумраке Игрейна видела: сестра смотрит на нее благоговейно и даже
с долей зависти, словно в глазах девушки Игрейна внезапно  преобразилась
в  героиню  какой-нибудь  древней  романтической  легенды.  Ей  хотелось
крикнуть: нет же, все  совсем  иначе,  ничего  романтического  тут  нет,
просто-напросто так случилось; но  Игрейна  видела,  что  ничего  сестре
объяснить не сможет: Моргауза не привыкла отличать романтический вымысел
от такой вот изначальной реальности, что  несокрушимым  камнем  лежит  в
основании воображения или фантазии. "Ну что ж,  пусть  считает  это  все
романтикой, если ей так приятнее", - подумала Игрейна  и  с  запозданием
поняла: такого  рода  реальность  Моргауза  никогда  не  осознает,  ведь
девушка живет совсем в ином мире.
   А теперь она, Игрейна,  сделала  первый  шаг,  настроив  против  себя
священника, человека Горлойса, а затем и второй,  признавшись  Моргаузе,
что любит Утера. Вивиана что-то такое  говорила  о  расходящихся  мирах,
ныне Игрейне казалось, будто она живет в некоем  мире,  обособленном  от
привычного и повседневного, где у Горлойса, возможно, есть право  видеть
в ней послушное орудие, служанку, рабыню - словом, жену.  К  этому  миру
сейчас ее привязывала только Моргейна. Молодая женщина глянула на спящую
дочку: ручонки липкие, темные прядки в  беспорядке  разметались  во  все
стороны; перевела взгляд на  младшую  сестру  -  та  не  сводила  с  нее
расширенных от изумления глаз - и подумала: а  сумеет  ли  она  по  зову
того, что с ней приключилось, оставить и этих  последних  заложниц,  что
удерживают ее в реальном мире.
   Эта мысль причинила Игрейне острую боль; и все-таки  молодая  женщина
прошептала про себя:
   "Да. Даже их".
   Так что следующий шаг, которого  Игрейна  так  страшилась,  дался  ей
неожиданно легко.
   В ту ночь она лежала, не  смыкая  глаз,  между  Моргаузой  и  дочкой,
пытаясь решить, что делать. Не скрыться ли ей из замка,  положившись  на
то, что двойник Утера из того видения ее отыщет? От этой  мысли  молодая
женщина отказалась почти сразу. Тогда, возможно, стоит отослать Моргаузу
с тайным наказом бежать на Авалон и отнести  послание  о  том,  что  ее,
Игрейну, держат взаперти? Нет, если об этом судачат все, кому не лень, -
даже баллады распевают на  ярмарке!  -  стало  быть,  сестра  непременно
приехала бы к ней, если бы сочла нужным. А сердце молодой женщины  между
тем терзалось сомнением и отчаянием. Видение ее оказалось ложным... или,
чего доброго, когда она отказалась так  вот,  сразу,  все  бросить  ради
Утера, мерлин с Вивианой отреклись от своего  замысла  и  подыскали  для
Утера другую женщину, спасительницу  Британии...  Ведь  стоит  Верховной
жрице занедужить на великое Празднество, и на роль ее назначают другую.
   Ближе к утру, когда небо уже посветлело, Игрейна  забылась  дурманным
сном. И в нем, уже отказавшись от надежды, она  обрела  наставление.  На
грани между дремой и  бодрствованием  в  сознании  ее  прозвучал  голос:
"Избавься на этот день от ребенка и девушки, и ты узнаешь, что делать".
   День выдался ясный  и  солнечный.  На  завтрак  подали  козий  сыр  и
свежевыпеченный хлеб.
   - До чего же я устала сидеть в четырех стенах - до вчерашнего дня я и
не подозревала, насколько мне опротивел замок, - пока я  на  ярмарку  не
съездила! - глядя на блестящую гладь моря, промолвила Моргауза.
   - Так возьми Моргейну, и отправляйтесь на денек в луга с  пастушками,
- предложила Игрейна. - Думаю, девочка тоже не прочь прогуляться.
   Молодая женщина завернула им в дорогу ломти мяса и хлеб, для Моргейны
это был настоящий праздник. Игрейна проводила их, в надежде  что  теперь
измыслит какой-нибудь способ укрыться от зорких глаз отца Колумбы.  Хотя
священник, покорный воле  хозяйки,  более  с  ней  не  заговаривал,  она
постоянно ощущала на себе его бдительный взгляд.  Но  ближе  к  полудню,
когда Игрейна сидела за ткацким станком, отец Колумба нежданно-негаданно
предстал перед нею:
   - Госпожа...
   Молодая женщина не подняла головы.
   - Не я ли велела тебе держаться от меня подальше, священник?  Жалуйся
Горлойсу сколько душе угодно, когда он вернется, а ко мне не обращайся.
   - Один из Горлойсовых людей упал с утеса  и  расшибся.  Его  спутники
думают, он умирает, и прислали за мной. Но не бойся,  ты  остаешься  под
надежной охраной.
   Ничего нового Игрейна не услышала, ей и в голову не  приходило,  что,
если избавиться от священника, ей каким-то  образом  удастся  бежать.  В
любом случае, куда ей идти? Здесь - владения Горлойса, и  никто  из  его
подданных не укроет сбежавшую жену от его праведного гнева. Бегство ради
бегства в ее планы никогда не входило.
   - Ступай, и дьявол тебя  забери,  чтобы  глаза  мои  тебя  больше  не
видели, - в сердцах пожелала Игрейна, поворачиваясь спиной.
   - Ты смеешь проклинать меня, женщина...
   - Еще не хватало дыхание на проклятия тратить! С тем же успехом я  бы
пожелала тебе доброго пути прямиком на эти твои Небеса, и  пусть  твоему
Богу общество твое покажется приятнее, нежели мне.
   Едва священник ушел и затрусил на ослике через мыс,  Игрейна  поняла,
почему ощущала такую настоятельную потребность от  него  избавиться.  На
свой лад и он тоже был посвящен в таинства,  хотя  таинства  эти  к  ней
отношения не имели; он тут же догадался бы, что  Игрейна  затеяла,  -  и
сурово  осудил  бы  ее.  Она  поднялась  в  покои  Моргаузы  и  отыскала
серебряное  зеркало.  Затем  отправилась  в  кухню  и  велела  служанкам
затопить у нее в спальне очаг. Те недоуменно захлопали глазами, ибо день
выдался теплый, но Игрейна как ни в чем не бывало повторила свой приказ,
заодно прихватив с кухни кое-какие мелочи:  соли,  растительного  масла,
немножко хлеба и маленькую флягу с вином; женщины наверняка  сочли,  что
все это пойдет ей на полдник. Подкрепляя  создавшееся  впечатление,  она
взяла еще и сыру, а после скормила его чайкам.
   В саду она отыскала цветущую лаванду и даже несколько ягод шиповника.
Своим собственным маленьким ножом она срезала  веточки  можжевельника  -
лишь несколько, символически - и еще ветку лещины. Возвратившись к  себе
в спальню, она задвинула задвижку, разделась  догола  и,  дрожа,  встала
перед огнем. Молодая женщина никогда прежде этого не делала и  понимала,
что Вивиана такого не одобрила бы: ибо те, кто искусству  колдовства  не
обучены, того и гляди, навлекут  беду,  неумело  к  нему  подступившись.
Однако Игрейна знала, что таким образом можно призвать Зрение,  даже  не
обладая этим даром.
   Она бросила можжевельник в огонь и, едва заклубился дымок,  закрепила
на голове ветку лещины на манер  обруча.  Затем  рассыпала  перед  огнем
цветы и плоды, мазнула грудь маслом, присыпала солью, откусила  хлеба  и
пригубила вина и, наконец, трепеща,  положила  серебряное  зеркало  так,
чтобы на него падал отсвет огня, а из  бочки,  в  которой  женщины  моют
волосы, плеснула прозрачной дождевой воды на металлическую поверхность.
   - Обыденным и необычным,  водой  и  огнем,  солью,  маслом  и  вином,
цветами и плодами заклинаю тебя,  Богиня,  позволь  мне  увидеть  сестру
Вивиану, - прошептала Игрейна.
   Вода  медленно  всколыхнулась.  Внезапно  повеяло  ледяным   холодом,
Игрейна задрожала, на мгновение усомнившись: что, если заклинание  ни  к
чему не приведет, что, если ее колдовство - еще и кощунство в придачу? В
зеркале возникли размытые очертания лица - сперва  ее  собственного,  но
вот отражение вколыхнулось, начало  неспешно  меняться,  превратилось  в
грозный облик Богини в венке из рябиновых ягод. Затем вода  прояснилась,
успокоилась, и Игрейна увидела - но не живое,  говорящее  лицо,  на  что
уповала и надеялась. Молодая женщина заглядывала в знакомую ей  комнату.
Некогда здесь были покои ее матери на Авалоне, там толпились  женщины  в
темных одеждах жриц, и поначалу Игрейна  напрасно  высматривала  сестру,
ибо в комнате царил  переполох  и  все  метались  туда-сюда,  входили  и
выходили. Но вот и сестра, Вивиана: вид у нее  измученный,  осунувшийся,
совсем больной, она все расхаживает и расхаживает без остановки  взад  и
вперед, опираясь на руку  одной  из  прислужниц...  И  Игрейна  в  ужасе
поняла, что такое видит. Ибо Вивиана  в  светлом  платье  из  некрашеной
шерсти  была  беременна:  из-под  ткани  выпирал  огромный  живот,  лицо
исказилось от муки, она все ходила и ходила, - вот и ее, Игрейну, так же
водили повитухи, когда у нее начались схватки...
   "Нет, нет! О, Матерь  Керидвен,  благословенная  Богиня,  нет...  так
умерла наша мать, но Вивиана была уверена, что уже вышла из  детородного
возраста... а теперь умрет и она... в ее годы невозможно родить  ребенка
и при этом выжить... почему, ну,  почему  она,  узнав,  что  зачала,  не
избавилась от плода при помощи какого-нибудь  снадобья?  Теперь  все  их
замыслы пошли прахом, это конец...
   И я тоже погубила свою жизнь благодаря сну..."
   Но Игрейна тут  же  устыдилась  своих  мыслей:  как  можно  думать  о
собственных горестях, когда Вивиане вот-вот предстоит слечь  и  мучиться
родами, от которых она, пожалуй, уже вряд ли встанет. В ужасе, рыдая  от
страха, Игрейна не находила в себе сил  оторваться  от  зеркала,  и  тут
Вивиана подняла голову, поглядела куда-то мимо  головы  жрицы,  на  руку
которой  опиралась,  и  в  ее  помутневших  от  боли  глазах  отразились
узнавание и нежность. Голоса Игрейна не слышала,  однако  ощущение  было
такое, точно Вивиана обратилась напрямую к ее сознанию: "Девочка  моя...
сестренка... Грайнне..."
   Игрейне захотелось окликнуть ее, вложив в этот зов все свои  муки,  и
горе, и страх, но как можно обременять сейчас Вивиану грузом собственных
страданий? Всю свою душу молодая женщина  излила  в  едином  оклике:  "Я
слышу тебя, мать моя, сестра моя, моя жрица и моя Богиня..."
   "Игрейна,  говорю  тебе:  даже  в  этот  час  не  теряй  надежды,  не
отчаивайся! Все наши страдания  складываются  в  единый  узор...  я  это
видела... не отчаивайся..." - и в следующее мгновение по коже у  Игрейны
пробежали мурашки, молодая женщина ощутила щекой легкое  касание,  точно
мимолетнейший из поцелуев, и Вивиана прошептала: "Сестренка..." И тут на
глазах у Игрейны лицо сестры исказилось от боли,  она  рухнула  на  руки
жрицы, точно потеряв сознание, порыв ветра всколыхнул  водную  гладь  на
зеркале, и теперь сквозь прозрачную влагу на молодую женщину смотрело ее
собственное лицо, припухшее от слез. Игрейна поежилась, схватила первое,
что подвернулось под руку из одежды, - что угодно, лишь бы согреться,  -
швырнула колдовское зеркало в огонь; а затем рухнула на кровать и  бурно
разрыдалась.
   "Вивиана велела  мне  не  впадать  в  отчаяние.  Но  как  же  мне  не
отчаиваться, если она умирает?"
   Она долго лежала так, пока не  выплакалась  до  полного  бесчувствия.
Наконец, когда слезы иссякли, она устало поднялась  и  умылась  холодной
водой. Вивиана умирает, может статься, уже мертва. Однако  последние  ее
слова велели Игрейне  не  терять  надежды.  Молодая  женщина  оделась  и
повесила на грудь цепочку с лунным камнем, подарок Вивианы. И тут воздух
всколыхнулся - и перед нею предстал Утер.
   На сей раз Игрейна сразу поняла, что видит Послание, а не человека из
плоти и крови. Ни одна живая душа - и уж, конечно же, не Утер Пендрагон!
- не проникла бы в ее бдительно охраняемые покои, любого чужака  тут  же
заметили бы и остановили. Утер кутался в тяжелый плед,  а  руки  его  до
самых плеч оплели змеи, точно так же, как в ее видении про Атлантиду,  -
по ним-то молодая женщина и догадалась, что это не сон.