ть.  -  Мы  вывезли  нескольких  из  мавританских
королевств Испании, скрестили их с шотландскими пони, и получили  коней,
что быстры и отважны, при этом крепки и сильны, и способны выносить  наш
климат. Однако нам нужно больше. Поголовья растут медленно. У тебя коней
в избытке; а я могу научить тебя  дрессировать  их,  и  со  временем  ты
поведешь всадников в битву...
   - Нет, - возразил король. - Я - уже старик, и постигать новые способы
ведения войны меня не тянет. Я был женат четырежды,  однако  первые  мои
жены рожали лишь слабеньких, хворых девчонок, что умирали еще в  грудном
возрасте; порою их даже окрестить не успевали. Дочери у меня  есть;  вот
выдам замуж старшую - и супруг ее поведет в  бой  моих  людей  и  станет
обучать их, как сочтет нужным. Скажи королю, чтобы приехал  сюда,  и  мы
обсудим это дело.
   - Я - кузен лорда моего Артура и его  конюший,  сир,  но  даже  я  не
вправе ему приказывать, - проговорил Ланселет сдержанно.
   - Что ж, тогда упроси его навестить старика,  которому  не  под  силу
покинуть свой домашний очаг, - отозвался король не  без  ехидства.  -  А
ежели он не приедет, так, пожалуй, со временем ему небезынтересно  будет
узнать, как я распорядился своими табунами и вооруженными воинами.
   -  Вне  всякого  сомнения,  король  приедет,  -  с  поклоном  заверил
Ланселет.
   - Так и довольно об этом; плесни нам вина, дочка, - приказала король.
Гвенвифар робко приблизилась и разлила вино по чашам. - А теперь беги-ка
к себе, нам с гостем надо поговорить о делах.
   Девочка ушла в сад и стала ждать; со временем из замка вышел слуга  и
зычно приказал подать лорду Ланселету коня и доспехи. К  дверям  подвели
жеребца, на котором гость  приехал,  и  второго  -  подарок  от  короля;
спрятавшись в тени стены, Гвенвифар не сводила с всадника глаз;  но  вот
он тронулся в путь - и она вышла на свет и остановилась, дожидаясь, пока
гость поравняется с ней. Сердце  ее  гулко  стучало:  не  сочтет  ли  ее
Ланселет слишком дерзкой? Но вот  всадник  заметил  ее,  улыбнулся  -  и
улыбка эта согрела ей душу.
   - Ты разве не боишься этого огромного, свирепого скакуна?
   Ланселет покачал головой:
   - Госпожа моя, сдается мне, не  родился  еще  на  свет  тот  конь,  с
которым бы я не управился.
   - А правда, что ты подчиняешь себе лошадей с  помощью  магии?  -  еле
слышно прошептала девушка.
   Запрокинув голову, Ланселет звонко расхохотался:
   - Никоим образом, леди; магией я не владею. Просто я люблю лошадей  и
понимаю их - понимаю ход их мыслей, вот и  все.  Посуди  сама:  разве  я
похож на чародея?
   - Но.., но говорят,  что  в  тебе  есть  кровь  фэйри,  -  промолвила
девушка, и Ланселет разом посерьезнел.
   - Мать моя и впрямь принадлежит к тому Древнему  народу,  что  правил
этой землей еще до того, как  сюда  пришли  римляне  или  даже  северные
Племена. Она - жрица на острове Авалон и очень мудрая женщина.
   - Я понимаю, что не  пристало  тебе  дурно  отзываться  о  матери,  -
промолвила Гвенвифар, - но сестры на  Инис  Витрин  рассказывали,  будто
женщины Авалона - все злобные ведьмы и служат демонам...
   Ланселет серьезно покачал головой.
   - Вовсе нет, - заверил он. - Я не то чтобы хорошо знаю  мою  мать;  я
воспитывался вдали от нее. Я страшусь ее не меньше, чем люблю. Но  скажу
тебе одно: зла в ней нет. Она возвела  лорда  моего  Артура  на  трон  и
подарила ему меч - сражаться против саксов; по-твоему, это злое  деяние?
Что до магии -  так  чародейкой  назовут  ее  разве  что  невежественные
глупцы. По мне, если женщина мудра, так это великое благо.
   Гвенвифар пригорюнилась:
   - Я вовсе  не  мудра;  я  ужасно  глупенькая.  Даже  среди  сестер  я
научилась лишь читать Часослов, да и  то  с  трудом;  они  сказали,  что
больше мне и не нужно. Ну, и всему тому,  что  надобно  знать  женщинам:
стряпать,   разбираться   в   травах,   готовить   несложные   снадобья,
перевязывать раны...
   - Для меня все это - тайна еще более великая, нежели укрощение коней,
- то, что ты считаешь за магию, - широко улыбнулся  Ланселет.  А  затем,
наклонившись в седле, легонько коснулся ее щеки. -  Ежели  будет  на  то
милость Господа и саксы дадут нам передышку  еще  в  несколько  лун,  мы
увидимся снова, когда я вернусь сюда в свите короля. Помолись  за  меня,
госпожа.
   Ланселет ускакал; Гвенвифар долго смотрела ему вслед. Сердце ее гулко
стучало, но на сей раз ощущение это заключало в себе  некую  приятность.
Он еще вернется; он сам хочет вернуться! Отец говорил,  что  ее  следует
выдать замуж за воина, способного повести  в  битву  коней  и  людей;  а
найдется ли жених лучше, чем кузен  Верховного  короля  и  его  конюший?
Значит, отец подумывает отдать ее в жены Ланселету? Девушка зарумянилась
от радости и счастья. Впервые в жизни она почувствовала себя красавицей,
смелой и отважной.
   Но когда она возвратилась в залу, отец задумчиво промолвил:
   - Этот красавчик, по прозвищу Эльфийская Стрела, и впрямь смазлив  на
диво, да и с лошадьми  управляться  умеет,  но  этаких  щеголей  всерьез
принимать не стоит.
   -  Но  если  Верховный  король   назначил   его   первым   из   своих
военачальников,  уж  наверное,  он  -  лучший  из  воинов!  -  возразила
Гвенвифар, сама удивляясь собственной храбрости.
   Леодегранс пожал плечами.
   -  Он  же  королевский  кузен;  странно  было  бы  не  даровать   ему
какого-нибудь поста в армии. А что, уж не попытался ли он  украсть  твое
сердце или, - Леодегранс сурово  нахмурился,  и  девушка  похолодела  от
страха, - твою девственность?
   Гвенвифар снова вспыхнула, бессильно злясь сама на себя.
   - Нет. Он - человек чести, и все, что  он  мне  говорил,  он  мог  бы
повторить и в твоем присутствии, отец.
   - Ну, так и не забивай  ненужными  мыслями  свою  пустую  головку,  -
грубовато предостерег Леодегранс. - Ты стоишь  большего.  Этот  -  всего
лишь один из бастардов короля Бана  от  Бог  весть  кого,  какой-то  там
девицы с Авалона!
   - Его  мать  -  Владычица  Авалона,  могущественная  Верховная  жрица
Древнего народа.., да и сам он - королевский сын...
   -  Сын  Бана  Бенвикского!  У  Бана  с  полдюжины  законных   сыновей
наберется, - возразил отец. - Да и к чему выходить замуж за королевского
конюшего? Если все пойдет так, как я замыслил, ты станешь  женой  самого
короля Британии!
   Гвенвифар в страхе отпрянула:
   - Я боюсь быть Верховной королевой!
   - Да ты всего на свете боишься, - грубо оборвал ее Леодегранс. -  Вот
поэтому тебе нужен заботливый муж, а  король,  он  получше  королевского
конюшего будет! - И, видя, что у дочери задрожали губы, тут же подобрел:
   - Ну, полно, полно, девочка моя, не плачь. Доверься мне,  я-то  лучше
знаю, что тебе во благо. Вот для того я у тебя и есть: чтобы присмотреть
за тобою и выдать тебя за надежного человека,  способного  порадеть  как
должно о моей прелестной маленькой дурочке!
   Если бы король обрушился на нее  с  бранью  и  попреками,  Гвенвифар,
возможно, и продолжала бы настаивать на  своем.  "Но  как,  -  обреченно
думала она, - как сердиться на лучшего из отцов,  который  лишь  о  моем
счастье и печется ?"

Глава 3

   Однажды ранней весной, на следующий год  после  Артуровой  коронации,
госпожа Игрейна сидела в своей келье, склонившись над подборкой  вышитых
алтарных покровов.
   Всю свою жизнь она любила изящное рукоделие, но  и  в  девичестве,  и
позже, замужем за Горлойсом, она, подобно  всем  женщинам,  не  покладая
рук, ткала, и пряла, и обшивала весь дом. Как королева Утера, окруженная
толпами слуг, она могла себе позволить тратить время на изящную  вышивку
и ткать кайму и ленты из шелка; а здесь, в  обители,  она  нашла  своему
искусству достойное применение. "В противном случае, - думала она не без
грусти, - мне пришлось бы разделить удел столь  многих  монахинь:  ткать
лишь темное и грубое шерстяное полотно на платье" - такую  одежду  здесь
носили все, включая  саму  Игрейну,  -  или  тонкий,  но  скучный  своей
однообразностью белый лен на покрывала, камилавки и  алтарные  покровы".
Лишь двое-трое из сестер умели работать с шелком  и  владели  искусством
вышивания; Игрейна же затмевала их всех.
   Игрейне было слегка не по себе. Нынче утром вновь, стоило ей усесться
за пяльцы, ей  померещилось,  будто  она  слышит  крик;  не  думая,  она
стремительно развернулась; ей показалось, будто  где-то  вдали  Моргейна
воскликнула: "Мама!" - и в крике этом звенело  отчаяние  и  мука.  Но  в
келье царила тишина, вокруг не было ни души, и спустя мгновение  Игрейна
осенила себя крестом и вновь принялась за работу.
   И все же..,  она  решительно  прогнала  искушение.  Давным-давно  она
отвергла Зрение как обольщение язычества; с чародейством она  не  желает
иметь ничего общего. Игрейна отнюдь не считала Вивиану воплощением  зла,
однако Древние боги Авалона, несомненно, в союзе с дьяволом, иначе им ни
за что не удалось бы сохранить свою силу в христианской земле. И этим-то
Древним богам она некогда отдала свою дочь!
   В конце прошлого лета Вивиана прислала ей письмо  со  словами:  "Если
Моргейна у тебя,  скажи  ей,  что  все  хорошо".  Встревоженная  Игрейна
отписала сестре, что не видела Моргейну со времен Артуровой коронации  и
почитала,  что   та   по-прежнему   на   Авалоне   и   в   безопасности.
Мать-настоятельница пришла в ужас, узнав,  что  одна  из  ее  подопечных
принимает гонцов с Авалона; Игрейна объяснила, что посланник  принес  ей
весть от сестры, но настоятельница, по-прежнему недовольная,  решительно
объявила, что не дозволит никаких сношений  с  этим  нечестивым  местом,
даже если речь идет всего лишь о письмах.
   Тогда Игрейна не  на  шутку  встревожилась:  если  Моргейна  покинула
Авалон, стало быть, поссорилась с Вивианой. От веку того  не  слыхивали,
чтобы жрица высшей ступени посвящения  покидала  Остров,  разве  что  по
делам Авалона. Чтобы Моргейна да уехала  без  дозволения  Владычицы,  ни
словом ей не сказавшись, - при мысли о проступке столь вопиющем кровь  у
Игрейны застыла в жилах. Куда же Моргейна отправилась? Может, сбежала  с
полюбовником и  теперь  живет  в  нечестивом  союзе,  не  освященном  ни
обрядами Авалона, ни церковными? Может, уехала  к  Моргаузе?  Или  лежит
где-то мертвая? И тем не менее, хотя  Игрейна  непрестанно  молилась  за
дочь, она вновь и вновь  решительно  отвергала  соблазн  воспользоваться
Зрением.
   Однако же на протяжении почти всей зимы Игрейне казалось, будто  дочь
ее неизменно рядом: не  бледная,  суровая  жрица,  запомнившаяся  ей  по
коронации, но малютка,  что  некогда  была  единственным  утешением  для
перепуганной  жены-девочки  и   матери-девочки   в   течение   одиноких,
беспросветных лет в Корнуолле. Маленькая Моргейна в шафранном  платьице,
расшитом ленточками; серьезное, темноглазое  дитя  в  кармазинно-красном
плаще; Моргейна с маленьким братиком на  руках;  двое  ее  детей,  мирно
спящие; темнокудрая головка и  златоволосая  -  щека  к  щеке  на  одной
подушке. Как же часто, размышляла про  себя  Игрейна,  она  пренебрегала
девочкой после того, как стала женой возлюбленного своего Утера и родила
ему сына и наследника для его  королевства?  При  дворе  Утера  Моргейна
никогда не была счастлива, равно как и особой любви к Утеру  не  питала.
Именно в силу этой  причины,  а  не  только  уступая  просьбам  Вивианы,
Игрейна согласилась отправить дочку на воспитание к жрицам Авалона.
   Лишь теперь Игрейна почувствовала угрызения совести. Не  поторопилась
ли она избавиться от дочери, чтобы посвятить все свои  помыслы  Утеру  и
его детям? В памяти вопреки ее воле воскресло древнее присловье Авалона:
"Богиня  не  осыпает  дарами  отвергающего  их..."   Отослав   от   себя
собственных детей, свою плоть и кровь, одного - на воспитание (ради  его
же безопасности, напомнила себе Игрейна, воскресив в сознании тот  день,
когда маленького Артура сбросил жеребец: безжизненное тельце, в  лице  -
ни кровинки...), а вторую - на Авалон; отослав их от себя,  не  сама  ли
она посеяла семена грядущих утрат?  Не  потому  ли  Богиня  не  пожелала
даровать ей еще  одного  ребенка,  если  с  первыми  своими  детьми  она
рассталась столь легко? Игрейна обсудила это все со своим духовником,  и
тот заверил, что она была совершенно права, отослав от  себя  Артура,  -
ведь всех мальчиков рано или поздно отдают на воспитание в чужую  семью;
но вот отправлять Моргейну на Авалон ни в коем случае не следовало. Если
при дворе Утера девочка чувствовала себя несчастной, нужно было  отвезти
ее в какую-нибудь монастырскую школу.
   Узнав, что Моргейна покинула Авалон, Игрейна подумывала о том,  чтобы
послать гонца ко двору Лота и выяснить,  не  там  ли  ее  дочь;  но  тут
ударили  морозы,  и  каждый  день  превратился  в  битву  с  холодом,  с
обморожениями, с губительной сыростью; в разгар зимы даже сестры  ходили
голодными и делились тем немногим, что оставалось у них из еды, с нищими
и поселянами.
   А однажды, в суровые дни зимы, Игрейне померещилось, будто она слышит
голос Моргейны, а та зовет - зовет ее в муке и  боли:  "Мама!  Мама!"  -
"Моргейна - одна-одинешенька, перепугана  -  Моргейна  умирает?  Где,  о
Господи, где же?" Игрейна стиснула в пальцах крест,  что,  подобно  всем
сестрам, носила у пояса. "Господь наш Иисус, охрани и защити ее;  Мария,
Матерь Божья, даже если она грешница и  чародейка..,  сжалься  над  ней,
Иисус, как сжалился ты над женщиной из Магдалы, а та была хуже ее..."
   Игрейна в смятении осознала, что на прихотливую вышивку упала  слеза;
чего  доброго,  теперь  пятно  останется.  Она  утерла   глаза   льняным
покрывалом,  отодвинула  пяльцы  подальше  и  сощурилась,  чтобы   лучше
видеть.., да, она стареет, зрение то и дело подводит или это слезы?
   Игрейна вновь решительно склонилась над вышиванием, но  перед  взором
ее опять возникло лицо  Моргейны,  а  в  ушах  зазвенел  отчаянный  крик
дочери, словно душу ее вырывали из тела.  Сама  Игрейна  так  кричала  и
звала мать, которую и не  помнила  толком,  когда  производила  на  свет
Моргейну.., неужто все женщины  при  родах  призывают  матерей?  Игрейна
похолодела  от  ужаса.  Моргейна  рожает..,  неведомо  где,  этой  лютой
зимой.., на Артуровой коронации Моргауза,  помнится,  пошутила  на  этот
счет: дескать, Моргейна привередничает за  столом  так,  точно  младенца
носит. Точно против воли, Игрейна принялась подсчитывать на пальцах; да,
если Моргауза не ошиблась, Моргейне предстояло  рожать  в  самый  разгар
зимы. И даже теперь, погожей весной, Игрейне мерещилось, что она вновь и
вновь слышит тот крик; ей отчаянно хотелось поспешить к дочери, но куда,
куда?
   Позади раздались шаги, предостерегающее покашливание,  и  девочка  из
числа юных воспитанниц монастыря произнесла:
   - Госпожа, к вам гости, и среди них - священнослужитель, не кто иной,
как сам архиепископ! Они ждут во внешнем покое.
   Игрейна отложила вышивание в сторону. Как оказалось,  пятна  таки  не
осталось. "Ни одна из пролитых  женщинами  слез  не  оставляет  следа  в
мире", - горько подумала она.
   - С какой стати я понадобилась архиепископу?
   -  Он   ничего   не   сказал   мне,   госпожа,   и,   думается   мне,
матери-настоятельнице  -  тоже,  -  сообщила  девочка,  явно  не   прочь
посплетничать. - Но разве ты не посылала дары  тамошней  церкви  в  день
коронации?
   Да, на дары Игрейна не поскупилась,  однако  очень  сомнительно,  что
архиепископ приехал побеседовать о былых подаяниях.  Скорее  всего,  ему
нужно еще что-то. Служители Божьи редко алчут даров для себя, однако все
они, особенно те, что из богатых церквей, неизменно жадны  до  золота  и
серебра для алтарей.
   - А остальные кто? - полюбопытствовала  Игрейна,  видя,  что  девочка
расположена поболтать.
   - Госпожа, мне неведомо, я знаю лишь то, что  мать-настоятельница  не
хотела впускать одного из них, потому что, - глаза девочки  расширились,
- он - чародей и колдун, она сама так сказала, и в придачу друид!
   Игрейна поднялась на ноги.
   - Это мерлин Британии, он мой отец, и никакой он не колдун,  дитя,  а
ученый человек, искушенный в науке мудрых. Даже отцы церкви  утверждают,
что друиды добры и благородны и поклоняются Богу в согласии с ними,  ибо
друиды признают, что Господь пребывает во всем сущем, а Христос  -  один
из многих пророков Господа.
   Девочка, получив выговор, покаянно присела до земли.  Игрейна  убрала
вышивание и тщательно расправила покрывало.
   Выйдя во внешний покой, Игрейна обнаружила там не  только  мерлина  и
сурового незнакомца в  темных  одеждах  -  священнослужители  постепенно
переходили на такого рода  облачения,  чтобы  отличаться  от  мирян;  но
третьего  из  присутствующих  она  узнала  с  трудом,  даже  когда   тот
обернулся. Мгновение Игрейне казалось, будто она смотрит в лицо Утера.
   - Гвидион! - воскликнула Игрейна и тут же поправилась:
   - Артур. Прости, я позабыла. - Она уже собиралась  преклонить  колени
перед Верховным королем, но Артур, поспешно наклонившись, удержал мать.
   - Матушка, никогда не опускайся на колени в моем присутствии. Я  тебе
запрещаю.
   Игрейна поклонилась мерлину и угрюмому, строгому архиепископу.
   - Это моя мать, супруга  и  королева  Утера,  -  промолвил  Артур,  и
архиепископ растянул губы в некоем подобии улыбки. -  Но  ныне  снискала
она себе почести более  великие,  нежели  королевский  сан,  ибо  она  -
невеста Христова.
   "Тоже мне невеста, - подумала про  себя  Игрейна,  -  просто-напросто
вдовица, что укрылась в Его доме". Однако вслух она ничего подобного  не
произнесла; лишь наклонила голову.
   - Госпожа,  это  Патриций,  архиепископ  острова  Монахов,  что  ныне
зовется Гластонбери, - продолжал между тем Артур. - Он прибыл туда  лишь
недавно.
   - О да, Господним соизволением  выдворив  из  Ирландии  всех  злобных
колдунов и чародеев,  я  приехал  и  сюда  -  очистить  от  скверны  все
христианские земли, - промолвил архиепископ. - В Гластонбери обнаружил я
гнездо погрязших в пороке служителей Божьих,  что  терпели  промеж  себя
даже совместные службы с друидами: при виде такого Господь наш, отдавший
за нас жизнь, заплакал бы кровавыми слезами!
   - Стало быть, ты нетерпимее Христа, собрат? - тихо проговорил  мерлин
Талиесин. - Ибо Его, как мне помнится, изрядно бранили  за  то,  что  Он
водит компанию с изгоями и грешниками, и даже мытарями, и девицами вроде
Магдалины, в то  время  в  нем  хотели  видеть  сурового  ветхозаветного
пророка, под стать Иоанну Крестителю. И под конец, когда  Он  умирал  на
кресте, не он ли пообещал разбойнику, что той же ночью будет он с Ним  в
раю - я не прав?
   - Сдается мне, слишком многие  дерзают  читать  Священное  Писание  и
впадают в такого рода заблуждения, - сурово отрезал Патриций. - Те,  кто
слишком полагается на собственную  ученость,  со  временем  научатся,  я
надеюсь, прислушиваться к священникам и усваивать правильное  толкование
из их уст.
   Мерлин мягко улыбнулся:
   - В этом пожелании я к тебе не присоединюсь, собрат.  Я  свято  верю:
воля Господа состоит  в  том,  чтобы  все  люди,  что  есть,  взыскивали
мудрости в себе самих, а не обращались за нею к другим. Младенцам, может
статься, пищу пережевывает кормилица, но взрослым мужам  подобает  самим
насыщаться и утолять жажду из источника мудрости.
   - Полно вам, полно! - улыбаясь, перебил его Артур. -  Я  не  потерплю
ссор промеж двумя дорогими  моему  сердцу  советниками.  Мудрость  лорда
мерлина для меня что хлеб насущный; он возвел меня на трон.
   - Сир, сие содеял Господь, - возразил архиепископ.
   - Но с помощью мерлина, - уточнил Артур, - и я дал обет,  что  всегда
стану прислушиваться к его советам. Ты ведь не захочешь, чтобы я нарушил
клятву, верно, отец Патриций? - Это имя Артур произнес на северный  лад;
воспитывавшийся на севере король усвоил и характерный выговор тех  мест.
- Ну же, матушка, присаживайся, и давай поговорим.
   - Сп