его ближе придумать не удалось.  Настанет  день,  когда  я
снаряжу таким образом конный легион, - и тогда горе саксам!
   - Твоя мать сказала мне, что ты  уже  воин,  -  отозвалась  Моргейна,
позабыв о необходимости понижать голос, и юноша вновь улыбнулся.
   - А вот теперь я и голос твой узнаю, Моргейна Волшебница... да как ты
смеешь являться ко мне жрицей, родственница? Впрочем, надо  думать,  так
распорядилась Владычица. Но такой ты мне нравишься больше, чем когда  ты
исполнена величественной серьезности, под стать Богине, - проговорил  он
не без озорства, точно расстались они лишь накануне.
   - Да, Владычица ждет нас, нам не след мешкать, - цепляясь за  остатки
собственного достоинства, проговорила Моргейна.
   - Ну, разумеется, - поддразнил он,  -  нужно  мчаться  во  весь  дух,
помани она лишь пальцем... Я так  полагаю,  ты  -  из  тех,  кто  спешат
принести-подать и, трепеща, замирают, внимая каждому ее слову...
   На это Моргейна не нашла ответа иного, нежели:
   - Нам сюда.
   - Я помню дорогу, - отозвался Галахад и невозмутимо зашагал  рядом  с
нею, вместо того чтобы почтительно следовать по пятам. - Я тоже, бывало,
бежал к ней со всех ног, беспрекословно исполнял  ее  волю  и  трепетал,
стоило ей нахмурить брови, пока не понял: она - не просто моя  мать,  но
ставит себя выше любой королевы...
   - Воистину она выше их всех, - резко отпарировала Моргейна.
   - Не сомневаюсь, что так, но я живу в мире, где  мужи  не  служат  на
побегушках у женщин. - Галахад стиснул зубы, озорные  искорки  в  глазах
погасли, точно их и не было. - Я бы  предпочел  любящую  матушку,  а  не
суровую Богиню, одно дыхание которой принуждает мужей жить и умирать  по
ее воле.
   И здесь Моргейна не нашлась с ответом. Вместо того она убыстрила шаг,
так что спутнику ее, чтобы не отстать, пришлось поспешать за ней во весь
дух.
   Врана, по-прежнему безмолвная  -  она  связала  себя  обетом  вечного
молчания и теперь говорила лишь в пророческом трансе, - легким  наклоном
головы пригласила  их  в  дом.  Постепенно  глаза  Моргейны  привыкли  к
полумраку, и она разглядела, что  Вивиана,  восседающая  у  огня,  сочла
нужным встретить сына не  в  повседневном  темном  платье  и  тунике  из
оленьей кожи, но облеклась в алое, а  в  высокой  прическе  поблескивали
драгоценные  камни.  Даже  Моргейна,   сама   умеющая   наводить   чары,
задохнулась от изумления: таким  величием  дышал  облик  Владычицы.  Она
казалась Богиней, приветствующей просителя в своем подземном святилище.
   Моргейна видела, как Галахад воинственно выставил вперед  подбородок,
как побелели костяшки стиснутых в кулаки пальцев.  Девушка  слышала  его
дыхание и догадывалась, ценою каких  усилий  он  заставляет  свой  голос
звучать ровно. Гость поклонился и выпрямился.
   - Госпожа моя и матушка, приветствую тебя.
   - Галахад, - отозвалась она. - Иди сюда и присядь рядом.
   Словно не расслышав, гость  уселся  напротив.  Моргейна  помешкала  у
двери, и Вивиана жестом пригласила ее заходить и садиться.
   -  Я  ждала  вас,  чтобы  разделить  трапезу  с  вами  обоими.   Вот,
угощайтесь.
   К столу подали свежеприготовленную рыбу Озера, приправленную травами,
сочащуюся маслом, и горячий, свежий ячменный  хлеб,  и  свежие  плоды  -
такое угощение в простом и строгом жилище жриц на долю Моргейны выпадало
нечасто. Она сама и Вивиана ели умеренно,  а  Галахад  воздавал  должное
тому и другому со здоровым аппетитом все еще растущего юноши.
   - Право же, матушка, да это пир, достойный короля!
   - Как твой отец, как Малая Британия?
   - Вполне благополучно, хотя в последний год я в Бретани почти не жил.
Король отослал меня в далекое путешествие, чтобы я разузнал для  него  о
новой коннице скифов. Не думаю, что даже у  Рима,  при  всей  его  мощи,
найдутся сейчас такие всадники. У нас есть  табуны  иберийских  коней  -
впрочем, племенное коневодство тебя вряд ли  заинтересует.  А  теперь  я
приехал сообщить Пендрагону о том, что армии  саксов  собираются  вновь,
готов поручиться, они  обрушатся  на  нас  всей  мощью  еще  до  летнего
солнцестояния. Ах, будь у меня время и достаточно золота, чтобы  обучить
легион таких конников!
   - Ты любишь лошадей, - изумленно отозвалась Вивиана.
   - Это удивляет тебя, леди? С животными всегда знаешь, что они думают,
ведь лгать они не умеют, равно как и притворяться не теми, каковы  есть,
- промолвил Галахад.
   - Мир природы откроет тебе все свои тайны, - проговорила  Вивиана,  -
когда ты возвратишься на Авалон к жизни друида.
   - Ты, никак, вновь за старые песни, Владычица? - откликнулся гость. -
Мне казалось, я уже дал тебе ответ при нашей последней встрече.
   - Галахад, - промолвила она, - тебе было только  двенадцать.  В  годы
столь юные о жизни по сути и не знают.
   - Теперь никто не зовет меня Галахадом, кроме тебя и друида, что  дал
мне это имя, - нетерпеливо отмахнулся он. - В Малой Британии и на  войне
я - Ланселет.
   - Ты думаешь, мне есть дело до того, что говорят промеж себя солдаты?
- улыбнулась Владычица.
   - Итак, ты хочешь принудить меня сидеть, сложа  руки,  на  Авалоне  и
бренчать на арфе, пока снаружи, в реальном мире, идет битва не на жизнь,
а на смерть, госпожа моя?
   - Ты хочешь сказать, что этот мир нереален, сын мой? -  сурово  свела
брови Вивиана.
   - Реален, - возразил Ланселет, нетерпеливо отмахнувшись, - но  реален
по-иному, отрезан от внешних распрей. Волшебный край, вечный покой  -  о
да, для меня это дом, уж об этом ты позаботилась, Владычица. Но, сдается
мне, даже солнце светит  здесь  по-иному.  И  не  здесь  идут  настоящие
сражения во имя жизни. Даже у мерлина хватает ума это понять.
   - Мерлин стал таким, каков он ныне, спустя  многие  годы,  в  течение
которых  он  учился  отличать  реальное  от  нереального,  -  промолвила
Вивиана. - Вот и тебе должно поступить так же. В мире и без  тебя  полно
воинов, сын мой. Твое призвание - видеть дальше, чем любой  из  них,  и,
может статься, распоряжаться воинами по своей воле.
   Галахад покачал головой:
   - Нет! Леди, ни слова более, эта дорога не для меня.
   - Ты еще слишком юн, чтобы  понять,  чего  ты  хочешь,  -  решительно
отрезала Вивиана. - Разве ты не отдашь  нам  семь  лет,  -  столько  же,
сколько отдал отцу, - чтобы понять, не это ли твой жизненный путь?
   - Спустя семь лет, - возразил Ланселет с улыбкой, - я надеюсь, саксов
выдворят-таки с наших берегов, и хотел бы я тоже приложить к тому  руку.
У меня нет времени на магические фокусы и таинства  друидов,  Владычица,
да и не лежит у меня к ним душа. Нет,  матушка,  молю  тебя:  благослови
меня и отпусти с Авалона, ибо, сказать правду, Владычица,  я  все  равно
уеду - с твоим ли благословением или без него. Я живу в мире,  где  мужи
не позволяют женщинам вертеть ими по своей воле.
   Моргейна отпрянула, лицо Вивианы побелело от гнева. Жрица поднялась с
места: этой хрупкой, маленькой женщине ярость придала и стать и величие.
   - Ты бросаешь вызов Владычице Авалона, Галахад Озерный?
   Юноша не дрогнул.  Моргейна  видела,  как  побледнел  он  под  темным
загаром, и осознала, что под мягкостью и грацией  таится  стальная  воля
под стать самой Владычице.
   - Прикажи ты мне это в ту пору, когда я еще всей душою  жаждал  твоей
любви и одобрения, леди, вне сомнения, я бы поступил по твоему слову,  -
тихо произнес он. - Но я уже не дитя, госпожа моя и мать, и  чем  скорее
мы это признаем, тем скорее перестанем вздорить  и  придем  к  согласию.
Жизнь друида - не для меня.
   - Так ты стал христианином? - яростно прошипела Вивиана.
   Ланселет со вздохом покачал головой:
   - Не то чтобы. Даже в этом утешении мне отказано, хотя при дворе Бана
я за христианина схожу с легкостью. Думаю, я ни в какого Бога  не  верю,
кроме вот этого. - И юноша положил руку на меч.
   Вздохнув, Владычица устало опустилась на скамью. Вдохнула поглубже  -
и улыбнулась.
   - Ну что ж, - промолвила она, -  ты  -  мужчина,  и  принуждать  тебя
бесполезно. Хотя хотелось  бы  мне,  чтобы  ты  все-таки  побеседовал  с
мерлином.
   Моргейна, всеми позабытая, видела, как пальцы  юноши  расслабились  и
напряжение схлынуло. "Он думает, она уступила, он  слишком  плохо  знает
ее, чтобы понять: Вивиана злится  пуще  прежнего",  -  думала  про  себя
девушка. А Ланселет, по молодости, даже не пытался скрыть облегчения.
   - Благодарю за понимание,  леди.  Я  охотно  обращусь  за  советом  к
мерлину, ежели тебе это  в  радость.  Но  даже  христианские  священники
знают, что призвание служить Господу - это Господень дар, а не  то,  что
приходит и уходит по желанию. Бог, - или Боги, если тебе  угодно,  -  не
призвал меня и даже не счел нужным дать мне доказательства того, что  Он
- или Они - существует.
   Моргейне вспомнились слова Вивианы, обращенные к ней много лет назад:
"Слишком тяжкое это бремя, чтобы нести его  подневольно".  И  впервые  в
жизни девушка задумалась: "А как бы, глядя  правде  в  глаза,  поступила
Вивиана, если бы как-то раз  в  течение  этих  лет  я  пришла  к  ней  и
объявила, что хочу уехать? Уж слишком Владычица уверена в  том,  что  ей
ясна воля Богини". Мысли столь еретические ее  встревожили,  и  Моргейна
поспешно прогнала их, вновь залюбовавшись Ланселетом.  Поначалу  девушку
ослепили его смуглая красота и грация движений.  Теперь  она  разглядела
подробности: первый пушок на подбородке - Галахад  не  успел,  а  может,
просто не  счел  нужным  побриться  на  римский  лад;  тонкие,  изящные,
безупречной формы  руки,  предназначенные  перебирать  струны  арфы  или
играючи  управляться  с  оружием,  чуть  загрубелые  на  ладонях  и   на
внутренней части пальцев и больше на правой руке, нежели  на  левой.  На
одном предплечье виднелся небольшой шрам,  беловатый  рубец  многолетней
давности, судя по виду, и еще один, в форме полумесяца, на  левой  щеке.
Ресницы были длинные, словно у девушки. Однако ничего  девичьего  в  его
внешности не было в отличие от многих безбородых юнцов, глядя на которых
и не поймешь толком, мальчик это или девочка; Галахад скорее походил  на
молодого оленя. Моргейне казалось, что  ей  никогда  еще  не  доводилось
видеть столь явного воплощения  мужественности.  Приученная  к  подобным
рассуждениям, она подумала: "Мягкости женского воспитания в  нем  совсем
не чувствуется, так что  с  женщиной  он  уступчивости  не  выкажет.  Он
отвергает черты Богини в себе  самом,  и  однажды  ему  с  ней  придется
непросто..." И вновь  мысли  ее  смешались:  настанет  день,  когда  она
сыграет роль Богини на одном из великих празднеств.  "Ах,  хоть  бы  его
избрали Богом..." -  пожелала  про  себя  она,  чувствуя,  как  по  телу
разливается приятное тепло. С головой уйдя в грезы, она  не  слышала,  о
чем говорят Ланселет и Владычица, но вот Вивиана произнесла  ее  имя,  и
девушка пришла в себя - точно до того плутала где-то за пределами мира.
   - Моргейна? - повторила Владычица. - Мой сын провел много  лет  вдали
от Авалона. Возьми его с собой, проведите день на берегу,  если  хотите,
на сегодня ты от своих обязанностей освобождаешься. Помню, когда вы были
детьми, вам  нравилось  бродить  вдоль  кромки  воды.  Сегодня  вечером,
Галахад, ты отужинаешь с мерлином и переночуешь  среди  молодых  жрецов,
что не связаны обетом молчания. А завтра, если  не  передумаешь,  уедешь
прочь с моим благословением.
   Гость низко поклонился, и они вышли.
   Солнце стояло высоко, и Моргейна осознала, что не успела на церемонию
встречи рассвета, ну что ж, Владычица разрешила ей отлучиться, и в любом
случае она  уже  не  принадлежит  к  числу  младших  жриц,  для  которых
пропустить этот  обряд  считалось  заслуживающим  наказания  проступком.
Сегодня она собиралась понаблюдать за тем, как юные  послушницы  готовят
красители для ритуальных одежд, -  а  это  дело  можно  беспрепятственно
отложить и на день, и на два.
   - Я схожу на кухню, возьму нам с собою в дорогу хлеба,  -  промолвила
она. - Можно поохотиться на озерную птицу, если хочешь... ты ведь любишь
охоту?
   Улыбнувшись, Ланселет кивнул.
   - Принесу-ка я матери в подарок нескольких птиц, может, она и  сменит
гнев на милость. Мне бы очень хотелось с ней помириться, -  добавил  он,
рассмеявшись. - Когда она злится, она по-прежнему наводит на меня страх:
совсем маленьким я верил, что, пока я не  с  ней,  она  слагает  с  себя
смертную суть и превращается в Богиню. Но мне, наверное, не следует  так
о ней говорить: я вижу, ты ей очень предана.
   - Она заботилась обо мне, точно приемная мать, - медленно проговорила
Моргейна.
   - А почему бы, собственно, и нет? Вы же с нею родня, верно? Твоя мать
- если я не ошибаюсь - была женой  герцога  Корнуольского,  а  теперь  -
супруга Пендрагона... так?
   Моргейна кивнула. Все это было столь давно, что Игрейну  она  помнила
лишь смутно. Она приучилась жить, не нуждаясь ни в какой  матери,  кроме
одной лишь Богини, многие жрицы стали ей сестрами, на что  ей,  в  самом
деле, земная мать?
   - Я вот уже много лет ее не видела.
   - Утерову королеву я видел только раз издалека  -  она  необыкновенно
красива,  но  кажется  холодной  и  надменной.   -   Ланселет   натянуто
рассмеялся. - При дворе моего отца я привык к женщинам, которых занимают
только красивые платья, побрякушки и младенцы... и порою, если  они  еще
не замужем, они озабочены тем, как бы найти себе мужа... Я так мало знаю
о женщинах. А ты - совсем другая. Ни на одну из тех, с кем я знаком,  не
похожа.
   Моргейна почувствовала, что краснеет.
   - Я - жрица, подобно твоей матери, - напомнила она, не забыв понизить
голос.
   - О, - возразил Ланселет, - вы такие же разные, как ночь и день.  Она
- величественна, грозна и прекрасна, ее можно лишь обожать и бояться, но
ты, я чувствую, ты - женщина из  плоти  и  крови,  по-прежнему  живая  и
настоящая, несмотря на все эти ваши таинства! Ты  одета  как  жрица,  ты
выглядишь как одна из них, но, когда я гляжу в твои глаза, я вижу  живую
женщину, к которой можно прикоснуться. - Ланселет звонко расхохотался, и
она вложила свои ладони в его и рассмеялась заодно с ним.
   - О да, я - живая и настоящая, такая же настоящая, как земля  у  тебя
под ногами или птицы на этом дереве...
   Они вместе прошлись вдоль кромки  воды.  Моргейна  провела  гостя  по
узкой тропке, тщательно огибая дорогу шествий.
   - Это  священное  место?  -  полюбопытствовал  Ланселет.  -  На  Холм
дозволено подниматься только жрицам и друидам?
   - Запрет действует только во время  великих  Празднеств,  -  отвечала
она, - и, конечно же, ты можешь пойти со мною. Я имею право ходить,  где
вздумается. Сейчас на Холме нет ни души,  только  овцы  пасутся.  Хочешь
подняться на вершину?
   - Да, - признался Ланселет.  -  Помню,  еще  ребенком  я  как-то  раз
вскарабкался наверх. Я думал, это запретное место, и не сомневался: если
кто-нибудь дознается, что я там побывал, меня сурово накажут. До сих пор
помню, какой вид открывается с высоты. Интересно, так  ли  он  на  самом
деле величествен, как мне казалось в детстве.
   - Мы можем подняться по дороге шествий, если  хочешь.  Она  не  такая
крутая, потому что вьется вокруг Холма, но зато длиннее.
   - Нет, - покачал головой Ланселет, - я бы предпочел взобраться  прямо
по склону, но... - Он замялся. - По силам ли такой подъем  для  девушки?
На охоте мне доводилось карабкаться по камням, но ты в длинных юбках...
   Рассмеявшись, Моргейна заверила его, что поднималась на Холм не раз и
не два.
   - Что до юбок, я к ним привыкла, - сказала она, - но ежели они станут
мешаться, я подберу их выше колен.
   Улыбка Ланселета заключала в себе неизъяснимое очарование.
   - Большинство  знакомых  мне  женщин  сочли  бы,  что  скромность  не
позволяет обнажать ноги.
   Моргейна вспыхнула.
   - Вот уж никогда не думала, что скромность имеет отношение к  лазанию
по скалам, подобрав юбки: ручаюсь, мужчинам известно, что у женщин  тоже
есть ноги. И вряд  ли  это  такое  уж  преступление  против  скромности:
увидеть своими глазами то, что  можешь  вообразить  в  мыслях.  Я  знаю,
некоторые христианские священники именно так и рассуждают, да только они
верят, будто человеческая плоть - творение дьявола, а вовсе не  Бога,  и
при взгляде на женское тело невозможно не впасть  в  неистовство,  желая
овладеть им.
   Ланселет отвернулся, и девушка осознала, что, невзирая  на  всю  свою
уверенность, он по-прежнему застенчив, и это пришлось ей по душе. Вместе
принялись они карабкаться наверх. Моргейна, сильная и закаленная -  ведь
ей приходилось немало ходить и бегать, - задала поразивший  ее  спутника
темп, а спустя несколько мгновений юноша убедился, что угнаться  за  ней
не так-то просто. На середине подъема Моргейна  помедлила  и  с  немалым
удовольствием отметила, что Ланселет тяжело дышит, в  то  время  как  ее
собственное  дыхание  даже  не   участилось.   Она   подобрала   широкие
ниспадающие  юбки,  заткнув  их  за  пояс,  так  что  колени   прикрывал
один-единственный лоскут, и двинулась  дальше  по  более  каменистому  и
крутому участку склона. Прежде  она  при  необходимости  обнажала  ноги,
нимало о том не задумываясь,  но  теперь,  зная,  что  Ланселет  на  них
смотрит, не могла избавиться от мысли о том, как они стройны и крепки, и
гадала,  уж  не  сочтет  ли  ее  юноша  и  в  самом   деле   нескромной.
Вскарабкавшись до самого верха, она перебралась через край и  уселась  в
тени круга камней. Минуту или две спустя подоспел и Ланселет  и,  тяжело
дыша, рухнул на землю.
   - Наверное, я слишком много времени проводил в седле и  слишком  мало
ходил пешком и лазал по камням! - посетовал юноша, едва к нему  вернулся
дар речи. - А ты, ты даже не запыхалась!
   - Но я-то привыкла сюда подниматься, а я не всегда пользуюсь  дорогой
шествий, - возразила девушка.
   - А на острове Монахов - ни следа  круга  камней,  -  проговорил  он,
махнув рукой.
   - Верно, - кивнула Моргейна. - В тамошнем мире есть только церковь  и
башня. Если мы прислушаемся слухом духа, мы  услышим  церковный  звон...
там лежит тень, и в их мире мы тоже будем тенями. Иногда я думаю: уж  не
поэтому ли в священные для нас дни они избегают церкви, постятся и бдят,
- жутко, наверное, различать повсюду вокруг себя тени стоячих камней,  а
те, кто наделен  хотя  бы  крупицей  Зрения,  чего  доброго,  ощущают  и
чувствуют, как тут и там  расхаживают  друиды,  и  слышат  отголоски  их
гимнов.
   Ланселет поежился, на солнце словно наползло облачко.
   - А ты... ты тоже обладаешь Зрением? Ты можешь видеть сквозь  завесу,
разделяющую миры?
   - Зрением наделены все, - отозвалась Моргейна, -  но  я  обучена  ему
превыше большинства женщин. Хочешь взглянуть, Галахад?
   Юноша снова вздрогнул.
   - Прошу тебя, кузина, не зови меня этим именем.
   Она рассмеялась:
   - Значит, хоть ты и  живешь  среди  христиан,  ты  веришь  в  древние
предания о народе фэйри: дескать, кто узнает твое  истинное  имя,  может
повелевать твоим духом по своему желанию? Ну, мое-то имя тебе  известно,
кузен. А как мне тебя звать? Может, Лансом?
   - Да как хочешь, только не тем именем, что дала мне мать.  Я  до  сих
пор замираю от страха, когда она произносит это имя  с  этакими  особыми
интонациями. Кажется, я впитал этот страх вместе с ее молоком...
   Моргейна потянулась к юноше  и  коснулась  пальцем  той  точки  между
бровями, что восприимчива к Зрению. Легонько подула на  это  место  -  и
юноша задохнулся от изумления, ибо круг  камней,  нависающий  над  ними,
словно растаял, превратился в тень. Теперь перед ними  расстилалась  вся
вершина Холма как есть, с крохотной, плетенной из прутьев церквушкой под
приземистой каменной башней, украшенной грубым изображением ангела.
   Ланселет  поспешно  перекрестился:  к  ним   приближалась   процессия
облаченных в серое фигур.
   - Моргейна, они нас видят? - хрипло прошептал юноша.
   - Для кого-то мы, возможно,  тени  и  призраки.  Некоторые,