она не смущает, то и меня не смущает тоже.
   - Значит, так тому и быть, - сказал Артур и кивком подозвал  Уриенса.
Тот просиял  и  подошел.  -  Моя  сестра  сказала,  что  согласна  стать
королевой Северного Уэльса, друг мой. Думаю, у нас  нет  никаких  причин
откладывать свадьбу - мы можем назначить венчание на воскресенье.
   Он поднял кубок и обратился к гостям:
   -  Выпьем  за  свадьбу,  друзья  мои  -  за  свадьбу  леди   Моргейны
Корнуольской, моей возлюбленной сестры, и моего доброго  друга  Уриенса,
короля Северного Уэльса!
   Впервые  за  весь  день  настроение  гостей   стало   соответствовать
праздничному пиру  на  Пятидесятницу;  зал  заполнился  рукоплесканиями,
радостными возгласами и  поздравлениями.  Но  Моргейна  застыла,  словно
обратилась в камень.
   "Но ведь она согласилась, она сказала, что он уже поговорил с ней..."
- подумала Гвенвифар, и вдруг вспомнила  молодого  рыцаря,  увивавшегося
вокруг Моргейны. - Так ведь это же был сын Уриенса! Как там  его  зовут?
Ах, да, Акколон! Но не могла же она ожидать, что он к ней посватается  -
ведь Моргейна намного старше его! Наверняка это Акколон - иначе  с  чего
бы она была так потрясена?"
   Но затем Гвенвифар ощутила очередной приступ ненависти. "Ну так пусть
Моргейна узнает, каково это - оказаться замужем  за  мужчиной,  которого
она не любит!"
   - Так значит, ты теперь тоже будешь королевой, сестра, - сказала она,
взяв Моргейну под руку. - Я буду на свадьбе твоей подружкой.
   Но Моргейна взглянула прямо в глаза королеве, и Гвенвифар поняла, что
любезные слова ее не обманули.
   " Что ж, так тому и быть. По крайней  мере,  мы  окажемся  достаточно
далеко друг от друга. И нам не придется больше притворяться подругами".

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

   "Пожалуй, для брака, заключенного по сговору, мой начался более-менее
неплохо. Гвенвифар немало потрудилась над  устройством  моей  свадьбы  -
особенно если учесть,  как  она  меня  ненавидела.  У  меня  было  шесть
подружек, и четыре из них - королевы. Артур  подарил  мне  украшения;  я
никогда не питала особой любви к драгоценностям -  на  Авалоне  меня  не
приучили их носить, и впоследствии я так к этому  и  не  привыкла,  хотя
кое-что мне досталось еще от Игрейны. Теперь Артур отдал  мне  и  другие
драгоценности нашей матери и кое-что из добычи, захваченной у саксов.  Я
попыталась было возражать, но Гвенвифар напомнила, что Уриенс  наверняка
ожидает, что его жена будет одеваться, как подобает королеве.  Я  пожала
плечами и позволила Гвенвифар разукрасить меня,  словно  детскую  куклу.
Один из подарков, янтарное ожерелье, я видела в раннем детстве на  груди
у Игрейны; потом как-то раз я еще видела его в шкатулке матери,  тоже  в
детстве, и она сказала, что это - подарок Горлойса  и  что  когда-нибудь
оно достанется мне. Но прежде, чем я  выросла  настолько,  чтобы  носить
украшения, я стала жрицей Авалона - а там они мне были не нужны.  Теперь
же оно перешло ко мне вместе со множеством других драгоценностей, хоть я
и предупреждала, что не буду их носить.
   Единственное, о чем я их просила, - это  отложить  свадьбу,  чтобы  я
могла пригласить на нее Моргаузу, единственную мою  родственницу,  -  но
эту просьбу не выполнили. Возможно, они боялись, что я приду  в  себя  и
заявлю, что когда я соглашалась поехать в Северный  Уэльс,  то  имела  в
виду Акколона, а не старого короля.  Я  уверена,  что  по  крайней  мере
Гвенвифар об этом знала. Что мог подумать обо мне Акколон? Ведь  я  дала
слово ему, и в тот же самый день при всех пообещала выйти замуж  за  его
отца! Но мне так и не удалось с ним поговорить.
   Но в конце концов, я полагаю, Акколон скорее захотел бы взять в  жены
пятнадцатилетнюю девушку, а не женщину тридцати  четырех  лет  от  роду.
Женщина, которой за тридцать, должна довольствоваться мужчиной,  который
уже успел до этого вступить в брак, и берет ее ради родственных  связей,
или ради ее красоты, или ради ее имущества,  или  для  того,  чтобы  она
заменила мать его детям - по крайней мере, так говорят женщины. Что ж, с
родственными связями у меня все было в порядке - лучше не придумаешь.
   Что  же  касается  всего  прочего,  у  меня   имелось   предостаточно
драгоценностей, но мне трудно было вообразить себя мачехой Акколона  или
прочих детей старого короля. Или даже бабушкой его внуков. Мне  пришлось
напомнить себе, что мать Вивианы стала бабушкой, когда была моложе,  чем
я сейчас; она родила Вивиану в тринадцать лет, а  Вивиана  родила  дочь,
когда ей самой еще не сравнялось четырнадцати.
   За три дня, пролетевших между Пятидесятницей и нашей свадьбой, я лишь
раз  поговорила  с  Уриенсом.  Я  надеялась,  что,   быть   может,   он,
христианский король, откажется от этого брака, когда  узнает  обо  всем;
или, быть может, ему нужна молодая жена, способная подарить ему детей. Я
не хотела, чтобы он питал ложные надежды и стал потом упрекать  меня  за
их крушение; кроме того, я знала, что христиане придают большое значение
непорочности невесты. Должно быть, они переняли  это  от  римлян,  с  их
преклонением перед семьей и почитанием девственности.
   - Мне уже за тридцать, Уриенс, - сказала я, - и я - не девушка.
   Я не умела говорить о таких вещах вежливо и куртуазно.
   Уриенс протянул руку и коснулся маленького синего полумесяца  у  меня
на лбу. Он уже потускнел - я видела это в  зеркале,  преподнесенном  мне
Гвенвифар среди прочих подарков. Когда  я  прибыла  на  Авалон,  знак  у
Вивианы на лбу тоже уже померк, но она подновляла его синей краской.
   - Ты была жрицей Авалона и одной из дев Владычицы Озера и отдала свою
девственность богу?
   Я подтвердила, что так оно и есть.
   - Некоторые из моих людей до сих пор так поступают, - сказал  Уриенс,
- и я не особенно стараюсь искоренять этот  обычай.  Крестьяне  уверены,
что почитать Христа - это хорошо для королей  и  лордов,  которые  могут
заплатить священникам, чтобы те  отмолили  их  от  преисподней,  но  что
простому люду придется туго, если  Древние,  которых  почитали  в  наших
холмах с незапамятных времен, не получат то, что им причитается. Акколон
тоже так думает, но теперь, когда власть все  больше  переходит  в  руки
священников, я стараюсь их не раздражать. Что касается меня  самого,  до
тех пор, пока мое королевство благоденствует, мне все равно,  какой  бог
главенствует на небесах и кому поклоняется мой народ. Но  когда-то  я  и
сам носил оленьи рога. Клянусь, что никогда ни в чем  не  упрекну  тебя,
леди Моргейна.
   Ах, Мать Богиня, подумала я, как жестоко ты шутишь со мной... Ведь  я
могла бы выйти замуж за Акколона и быть счастлива. Но Акколон  молод,  и
ему нужна молодая жена...
   - Ты должен знать еще кое-что,  -  сказала  я  Уриенсу.  -  Я  родила
ребенка от Увенчанного Рогами...
   - Я же сказал, что не стану упрекать  тебя  за  то,  что  осталось  в
прошлом, леди Моргейна...
   - Ты не понял. Роды дались мне так тяжело, что я наверняка  не  смогу
больше понести дитя.
   Я думала, что король захочет иметь жену, способную рожать, - что  для
него это даже важнее, чем для его младшего сына.
   Уриенс погладил меня по руке. Думаю, он действительно  старался  меня
успокоить.
   - У меня достаточно сыновей, - сказал он. - Мне не нужно новых.  Дети
- это хорошо, но я получил свою долю, и даже с излишком.
   Я подумала: он глупый, он старый.., но он добрый. Если  бы  он  делал
вид, что обезумел от желания, меня бы от него  затошнило,  но  с  добрым
человеком я смогу ужиться.
   - Ты горюешь о своем сыне, Моргейна? Если хочешь, можешь  послать  за
ним, пусть растет при моем дворе. Клянусь, что ни ты, ни он не  услышите
ни единого слова упрека и что он будет расти в почете, который по  праву
причитается сыну герцогини Корнуолла и королевы Северного Уэльса.
   От его доброты у меня на глаза навернулись слезы.
   - Ты очень добр, - сказала я, - но ему хорошо там, где он  находится,
на Авалоне.
   - Ну что ж, если  вдруг  передумаешь,  только  скажи  мне,  -  сказал
Уриенс. - Я буду  только  рад,  если  по  дому  будет  бегать  еще  один
мальчишка. Он наверняка как раз сгодится в товарищи для  игр  для  моего
младшего сына, Увейна.
   - Я думала, сэр, что твой младший сын - Акколон.
   - Нет-нет. Увейну всего девять лет. Его мать умерла родами...  Ты  не
думала, что у такого старика, как я, может быть девятилетний сын?
   И почему только, с насмешкой подумала я, мужчины так  гордятся  своей
способностью делать сыновей, словно это бог весть  какое  искусство?  Да
ведь любой кот это делает не хуже их! Женщина, по  крайней  мере,  почти
год носит ребенка в себе и страдает, выпуская его на волю, так что у нее
и  вправду  есть  какие-то  основания  для  гордости.  Но  ведь  мужчины
выполняют свою  часть  работы  без  всяких  хлопот,  и  даже  о  том  не
задумываются!
   Но вслух я сказала совсем другое, стараясь обратить все в шутку:
   - Когда я была молода,  сэр,  я  слыхала  в  наших  краях  поговорку:
сорокалетний муж может и не стать отцом, но шестидесятилетний непременно
им станет.
   Я сделала  это  нарочно.  Если  бы  он  обиделся  и  счел  эту  шутку
непристойной, я бы знала, как в дальнейшем с ним обходиться, и старалась
бы в его присутствии говорить скромно и благопристойно. Но  Уриенс  лишь
рассмеялся от души и сказал:
   - Думаю, дорогая, мы с тобой поладим. Хватит с меня молоденьких  жен,
которые даже не могут пошутить как следует. Надеюсь,  ты  не  пожалеешь,
что вышла за такого старика, как я. Мои  сыновья  потешались  надо  мной
из-за того, что я вновь женился после рождения Увейна,  но,  сказать  по
правде, леди Моргейна, к семейной жизни привыкаешь, и  мне  не  нравится
жить  одному.  И  когда  моя  последняя  жена   скончалась   от   летней
лихорадки.., да, и я вправду хотел породниться  с  твоим  братом  -  но,
кроме того, я устал от  одиночества.  И  мне  кажется,  что  хоть  ты  и
оставалась незамужней гораздо дольше,  чем  другие  женщины,  ты  можешь
обнаружить, что это не так уж и плохо - иметь свой дом и мужа, даже если
он не молод и не хорош собою. Я знаю, что с тобой не посоветовались,  но
надеюсь, что ты не будешь особенно несчастлива.
   По крайней мере, подумала я, он не ждет, что я  буду  в  восторге  от
оказанной мне великой чести. Я могла  бы  сказать,  что  это  ничего  не
изменит - я не была счастлива с тех самых пор, как  покинула  Авалон,  а
поскольку я буду несчастлива, где бы ни  находилась,  лучше  уж  я  уеду
подальше от Гвенвифар и ее злобы. Я  не  могла  больше  притворяться  ее
верной и подругой, и это в каком-то смысле  печалило  меня,  потому  что
когда-то мы и вправду были  близки,  и  не  моя  вина,  что  теперь  это
закончилось. Я вовсе не хотела отнимать у нее Ланселета; но как я  могла
ей объяснить, что, хоть я и желала его, в то же время я его презирала  и
что такой муж - вовсе не подарок? О, если бы Артур поженил  нас  еще  до
того, как сам обвенчался с Гвенвифар.., но нет, и тогда уже было поздно.
Было поздно с той самой ночи у круга стоячих камней.  Если  бы  я  тогда
позволила ему взять меня, ничего этого не произошло бы... Но  сделанного
не воротишь. И я не знаю, какие еще планы Вивиана строила на  мой  счет;
но в конечном итоге они привели меня к браку с Уриенсом.
   Наша первая ночь оказалась именно такой,  как  я  и  ожидала.  Уриенс
некоторое время ласкал меня, потом немного попыхтел на мне, тяжело дыша,
потом внезапно кончил, сполз с меня и  уснул.  Поскольку  я  не  ожидала
большего, то  и  не  испытала  разочарования  и  без  особого  сожаления
свернулась клубочком у него под боком. Уриенсу  это  нравилось,  и  хотя
после первых нескольких недель он уже редко возлежал со мной,  он  любил
спать со мной в одной постели. Иногда он часами  напролет  беседовал  со
мной, обняв меня, - и более того, он  прислушивался  к  моим  словам.  В
отличие от римлян,  мужчины  Племен  никогда  не  пренебрегали  советами
женщин, и я была благодарна Уриенсу за то,  что  он,  по  крайней  мере,
всегда выслушивал меня и  никогда  не  отмахивался  от  моих  слов  лишь
потому, что это говорила женщина.
   Северный Уэльс оказался красивой страной; его зеленые  холмы  и  горы
напомнили мне Лотиан. Но гористый Лотиан был бесплоден, а страна Уриенса
- зелена и плодородна. Она изобиловала деревьями и цветами; почва  здесь
была хорошая, и крестьяне собирали хорошие урожаи. Уриенс построил  свой
замок в одной из прекраснейших долин. Его сын Аваллох, жена  Аваллоха  и
их дети во всем слушались меня, а младший сын Уриенса, Увейн, звал  меня
матушкой. Я узнала, что это такое - растить сына, и  с  головой  ушла  в
повседневные заботы о мальчишке, который,  как  и  все  его  сверстники,
лазал по деревьям, расшибался, вырастал из одежды или рвал  ее  в  лесу,
грубил учителям и вместо уроков  удирал  на  охоту.  Священник  отчаялся
научить Увейна грамоте, зато наставник воинского дела  не  мог  на  него
нахвалиться. Я любила Увейна, несмотря на все его проказы. Он ждал  меня
за обедом и частенько сидел и слушал, как я играю на арфе - у него,  как
и у всех жителей этой страны, был хороший слух  и  красивый,  мелодичный
голос; и как и все при этом дворе, родичи  Уриенса  предпочитали  играть
сами, а не  слушать  наемных  менестрелей.  Через  год-другой  я  начала
воспринимать Увейна как собственного сына - а он, конечно же, не  помнил
своей матери. При всей своей дикости,  со  мною  он  всегда  был  нежен.
Мальчишки в его возрасте непослушны; но хотя он мог целыми днями грубить
или дуться, потом всегда наступали моменты, полные тепла: он приходил ко
мне и пел, когда я играла на арфе, или приносил мне  подарок  -  полевые
цветы или неумело выделанную заячью шкурку,  -  а  пару  раз  он  робко,
словно аистенок, наклонялся и касался губами моей щеки. В те времена мне
не раз хотелось иметь собственных детей и растить  их.  При  этом  тихом
дворе, вдали от войн и хлопот юга, больше нечем было заняться.
   А потом, когда с  момента  нашей  с  Уриенсом  свадьбы  миновал  год,
Акколон вернулся домой".

Глава 9

   В холмы пришло лето; фруктовые деревья  в  саду  покрылись  белыми  и
розовыми цветами. Моргейна шла по саду, вспоминая  весну  на  Авалоне  и
деревья, подобные белым и  розовым  облакам,  и  ее  переполняла  тоска.
Близилось летнее солнцестояние;  Моргейна  вычислила  это  и  с  печалью
поняла, что время, проведенное на  Авалоне,  в  конце  концов  перестало
сказываться на ней - она больше не чуяла смену времен  года  всем  своим
естеством.
   "Стоит ли лгать себе? Дело не в том, что я все позабыла или что я  не
чую смены времен года, - я просто не  позволяю  себе  это  чувствовать".
Моргейна бесстрастно взглянула на себя со  стороны  -  темное  роскошное
платье,  приличествующее  королеве...  Уриенс  отдал  ей  все  платья  и
драгоценности, принадлежавшие прежде его покойной жене, да и у нее самой
было много украшений, оставшихся от Игрейны; Уриенсу нравилось видеть ее
в дорогих убранствах, достойных королевы.
   "Некоторые короли казнят государственных преступников или  отправляют
их  на  рудники;  если  королю  Северного  Уэльса   нравится   увешивать
преступницу драгоценностями, выставлять напоказ и именовать королевой  -
он в своем праве, не так ли?"
   И  все  же  ее  переполняло   ощущение   потока   времени,   ощущение
наступившего  лета.  У  подножия  холма  пахарь  негромкими   возгласами
подгонял быка. Завтра - летнее солнцестояние.
   На следующее воскресенье священник выйдет в поле с факелами и  вместе
со служками  пройдет  процессией  по  всей  округе,  распевая  псалмы  и
благословляя поля. Бароны и рыцари побогаче - все они были христианами -
убеждали простой люд, что это более подобает  христианской  стране,  чем
старые  обычаи,  когда  крестьяне  жгли  костры  в  полях  и  взывали  к
Владычице. Моргейна пожалела - уже не в первый раз, - что принадлежит  к
королевскому роду Авалона. Лучше бы она была простой жрицей...
   "Я по-прежнему находилась бы там, была бы одной  из  жриц,  выполняла
поручения   Владычицы..,   а   здесь   я   словно   моряк,   потерпевший
кораблекрушение и выброшенный на неведомый берег..."
   Моргейна резко повернулась и зашагала через цветущий  сад;  она  шла,
опустив глаза, чтобы не видеть больше яблоневого цвета.
   "Весна приходит за весной, а за ней в свой черед настает лето  с  его
плодами. И только я остаюсь  одинокой  и  бесплодной,  как  христианские
девственницы, запертые за монастырскими стенами". Моргейна изо всех  сил
боролась со слезами -  в  последнее  время  они  постоянно  готовы  были
вырваться на волю - и все-таки одолела. За спиной у нее заходящее солнце
заливало поля красноватым светом, но Моргейна не смотрела  назад;  здесь
же все было серым и пустым. "Таким же серым и пустым, как я".
   Когда Моргейна ступила из порог, одна из ее дам обратилась к ней:
   - Госпожа моя, король вернулся и ждет вас в своих покоях.
   - Да, я так и думала, - сказала Моргейна, отвечая  скорее  себе,  чем
даме. Головная боль тугим обручем охватила ее голову, и на миг  Моргейна
задохнулась, не в силах заставить себя войти  во  тьму  замка,  что  всю
прошедшую холодную зиму смыкалась вокруг нее, словно западня. Затем  она
строго велела себе перестать дурить, стиснула  зубы  и  прошла  в  покои
Уриенса; полураздетый король растянулся на каменном полу,  а  камердинер
растирал ему спину.
   - Опять ты себя изводишь, - сказала Моргейна, едва удержавшись,  чтоб
не добавить: "Ты ведь уже не юноша, чтобы так носиться по окрестностям".
   Уриенс ездил в соседний город, разбирать  тяжбу  о  каких-то  спорных
землях. Моргейна знала, что теперь королю хочется,  чтобы  она  посидела
рядом с ним и послушала новости, привезенные из поездки. Она  уселась  в
свое кресло и принялась вполуха слушать Уриенса.
   - Можешь идти, Берек, - сказал он слуге. - Моя леди сама принесет мне
одежду.
   Когда камердинер вышел, Уриенс попросил:
   - Моргейна, ты не разотрешь мне ноги? У тебя получается лучше, чем  у
него.
   - Конечно, разотру. Только тебе нужно будет пересесть в кресло.
   Уриенс протянул руки, и Моргейна помогла ему подняться. Она поставила
королю под ноги скамеечку, опустилась на колени  и  принялась  растирать
его худые, мозолистые стариковские ступни, и растирала до тех пор,  пока
кровь не прилила к коже и они не стали снова выглядеть живыми. Затем она
достала флакончик и растерла искривленные пальцы  Уриенса  ароматическим
маслом.
   - Вели своим людям пошить тебе новые сапоги, -  сказала  Моргейна.  -
Старые, должно быть, треснули и натерли ногу - видишь, тут водянка?
   - Но старые сапоги так хорошо сидят на ноге, а новые вечно жмут, пока
их не разносишь, - возразил Уриенс.
   - Делай, как тебе угодно, мой лорд, - сказала Моргейна.
   - Нет-нет, ты, как всегда, права, - сказал король. - Завтра  же  велю
дворецкому снять мерку.
   Моргейна отложила флакон  с  ароматическим  маслом  и  взяла  старые,
потерявшие форму мягкие сапоги. Она подумала: "Может, он  понимает,  что
эти сапоги могут оказаться для него последними,  и  потому  ему  так  не
хочется с ними расставаться?" Моргейна не знала, что будет означать  для
нее смерть короля. Она не желала ему смерти - в  конце  концов,  она  не
видела от него ничего, кроме добра.  Моргейна  надела  Уриенсу  на  ноги
удобные домашние туфли и встала, вытирая руки полотенцем.
   - Ну что, тебе лучше, мой лорд?
   - Спасибо, дорогая, все просто замечательно. Никто  не  ухаживает  за
мной так хорошо, как ты, - отозвался Уриенс. Моргейна  вздохнула.  Когда
он обзаведется новыми сапогами, то наживет и новые неприятности; как  он
вполне справедливо предполагал, новые сапоги окажутся  тесными  и  будут
натирать ноги точно так же, как и нынешние. Возможно, Уриенсу стоило  бы
отказаться от поездок и сидеть дома, но на это он не пойдет.
   - Тебе следовало отправить  Аваллоха  разбираться  с  этим  делом,  -
сказала она. - Ему надо учиться пр