следует оставить  на  усмотрение  Богини,  и  потому-то  этот  способ  и
открылся мне".
   - Я не стану ничего говорить о твоем сыне, - ровным тоном  произнесла
Моргейна. - Он должен будет следовать собственной судьбе.
   Она встряхнула головой, пытаясь разогнать непонятную тьму видения.
   - Я прошу лишь, чтобы ты отдала мне свою старшую дочь для обучения на
Авалоне.
   Глаза Элейны испуганно расширились.
   - Для обучения колдовству?
   - Ланселет и сам - сын верховной жрицы Авалона, - сказала Моргейна. -
Мне не суждено родить дочь для Богини. Если моими стараниями ты подаришь
Ланселету такого сына, о котором любой мужчина может  лишь  мечтать,  то
взамен ты отдашь мне  на  воспитание  свою  дочь.  Поклянись  в  этом  -
поклянись своим богом.
   В комнате сделалось тихо до звона в ушах. Наконец Элейна заговорила:
   - Если все так и произойдет и если я рожу сына от Ланселета, то отдам
свою дочь Авалону - клянусь. Клянусь именем Христовым, - сказала  она  и
осенила себя крестным знамением.
   Моргейна кивнула.
   - Тогда и я клянусь, что она будет  мне  как  дочь,  которую  мне  не
суждено родить для Богини, и что она отомстит за великое зло...
   - Великое зло? - удивленно моргнула Элейна. - Моргейна, о чем ты?
   Моргейна вздрогнула и пошатнулась; царившая в комнате звенящая тишина
развеялась. Моргейна снова слышала шум дождя за окном и ощущала прохладу
покоев. Нахмурившись, она произнесла:
   - Не знаю. Я начала  заговариваться.  Элейна,  это  нужно  делать  не
здесь. Попроси дозволения отправиться повидаться с отцом, и  позаботься,
чтобы меня пригласил составить тебе компанию.  А  я  позабочусь  о  том,
чтобы Ланселет был там.
   Она глубоко вздохнула и поправила платье.
   - Кстати, о Ланселете. Пожалуй, мы  достаточно  подождали,  чтобы  он
успел покинуть покои королевы. Пойдем, Гвенвифар будет ждать нас.
   И действительно, когда Элейна и Моргейна явились  к  королеве,  в  ее
опочивальне не было  никаких  следов  присутсвия  Ланселета,  равно  как
любого другого мужчины. Но когда Элейна на миг  оказалась  вне  пределов
слышимости, Гвенвифар взглянула в глаза Моргейне,  и  та  подумала,  что
никогда прежде не встречала такой безграничной горечи.
   - Ты презираешь меня, Моргейна?
   "Ну, наконец-то она вслух спросила о том, что мучило ее все эти  дни,
- подумала Моргейна и едва удержалась, чтоб не швырнуть в ответ:
   - А если да, то не потому ли, что сперва ты презирала меня?"
   Вместо этого она сказала, стараясь, чтоб слова ее звучали  как  можно
мягче:
   - Я не исповедник тебе, Гвенвифар. И это ты, а не я, веруешь в  бога,
способного проклясть тебя за то, что ты делишь ложе с мужчиной,  который
не муж тебе. Моя Богиня более снисходительна к женщинам.
   - А должен был бы стать мужем!  -  вспыхнула  Гвенвифар,  но  тут  же
осеклась.  -  Конечно,  Артур  -  брат  тебе,  и  на  твой  взгляд,   он
непогрешим...
   - Я этого не говорила. - Лицо королевы сделалось  столь  жалким,  что
Моргейна  не  выдержала.  -  Гвенвифар,  сестра  моя,  тебя   никто   не
обвиняет...
   Но королева отвернулась от нее и произнесла сквозь стиснутые зубы:
   - Нет. И в жалости твоей я не нуждаюсь, Моргейна.
   "Нуждаешься  или  не  нуждаешься,  но  мне  тебя  жаль",  -  подумала
Моргейна, но не стала облекать свою мысль  в  слова.  Она  не  настолько
жестока, чтобы бередить старые раны и заставлять их кровоточить.
   - Готова ли ты приступить к трапезе, Гвенвифар?  Что  ты  желаешь  на
завтрак?
   "С тех пор, как закончилась война,  дела  все  больше  поворачиваются
так, будто она благороднее меня, и  я  -  ее  служанка",  -  бесстрастно
подумала Моргейна. Это было игрой, и все они играли в  эту  игру,  но  у
Моргейны  она  не  вызывала  негодования.  Но  многие  благородные  дамы
королевства вполне могли  вознегодовать;  Моргейне  же  более  всего  не
нравилось, что Артур принимает это как должное и что теперь, когда войны
завершились, Артур решил, что соратники должны войти в его свиту, вместо
того чтоб занять свои законные места и снова стать королями  и  лордами.
На Авалоне Моргейна охотно прислуживала Вивиане -  ведь  эта  умудренная
годами женщина была живым воплощением Богини, а  мудрость  и  магическая
сила возносили ее над всеми прочими людьми. Но она  знала,  что  и  сама
может овладеть этими силами, если будет достаточно усердна; и  возможно,
настанет день, когда и к ней будут относиться с таким же почтением.
   Но военному вождю страны, - равно как и его супруге, -  такая  власть
не подобала, и Моргейну бесило, что Артур поддерживает при  своем  дворе
подобные  порядки,  присвоив  власть,  какая  могла  принадлежать   лишь
величайшим из друидов и жриц. "Артур по-прежнему носит меч  Авалона.  Но
раз он не сдержал клятву, данную Авалону, следует отнять у него меч".
   Внезапно Моргейне почудилось, будто  комната  вокруг  нее  застыла  и
словно бы  расширилась.  Моргейна  по-прежнему  смотрела  на  Гвенвифар,
приоткрывшую рот в попытке что-то сказать,  -  но  в  то  же  время  она
смотрела сквозь королеву, словно оказалась вдруг в волшебной стране. Все
вокруг виделось далеким, маленьким  и  расплывчатым,  и  разум  Моргейны
объяла глубокая тишина. И в этой тишине она увидела незнакомую  комнатку
и Артура, который спал,  сжимая  в  руке  обнаженный  Эскалибур.  И  она
склонилась над Артуром - забрать меч она не могла,  но  зато  перерезала
серповидным ножом Вивианы шнур, на  котором  висели  ножны.  Ножны  были
старыми: бархат  истерся,  а  драгоценная  золотая  вышивка  потускнела.
Моргейна взяла ножны и оказалась на берегу огромного озера, и вокруг  не
было ничего, кроме шороха тростника...
   - Я же сказала, - нет, вина я не хочу, мне надоело вино к завтраку, -
заявила Гвенвифар. - Может,  Элейна  найдет  на  кухне  свежего  молока?
Моргейна! Ты что, собралась падать в обморок?
   Моргейна моргнула и перевела  взгляд  на  Гвенвифар.  Она  постепенно
приходила в себя, пытаясь вернуть ясность зрения. Ничего этого не  было,
она не металась,  как  сумасшедшая,  по  берегу  озера,  сжимая  в  руке
ножны.., и все же это место походило на волшебную  страну  -  будто  она
смотрела на него сквозь воду, подернутую рябью,  и  все  казалось  сном,
который она однажды уже видела, и нужно было лишь вспомнить его.., и все
то время, пока Моргейна заверяла королеву и Элейну,  что  с  ней  все  в
порядке, и обещала сама  сходить  за  молоком,  если  на  кухне  его  не
окажется, разум ее  блуждал  в  лабиринтах  этого  сна..,  вспомнить  бы
только, что же ей приснилось, и тогда все будет хорошо...
   Но стоило Моргейне выйти на свежий воздух, - невзирая на  лето,  утро
было прохладным, - как ей перестало казаться, будто  этот  мир  готов  в
любой миг слиться с миром фэйри. Голова раскалывалась от  боли,  и  весь
день она находилась под впечатлением своего сна наяву.  Если  бы  только
вспомнить.., она бросила Эскалибур в озеро, верно, чтобы королева  фэйри
не смогла им завладеть... Нет, не то, не то... И разум Моргейны снова  и
снова блуждал по хитросплетениям неотвязного сна.
   Но после  полудня,  когда  солнце  уже  начало  клониться  к  закату,
Моргейна услышала пение труб, возвещающих о прибытии Артура,  -  и  весь
Камелот засуетился. Моргейна вместе с  другими  женщинами  бросилась  на
земляной вал, окружающий холм, чтоб посмотреть оттуда,  как  королевский
отряд под реющими знаменами скачет к замку.  Рядом  с  Моргейной  стояла
Гвенвифар; королеву била дрожь. Гвенвифар превосходила Моргейну  ростом,
но в  это  мгновение  она  показалась  Моргейне  ребенком  -  долговязой
девчонкой с  тонкими  белокожими  руками  и  узкими,  хрупкими  плечами,
которая боится наказания за мнимое  прегрешение.  Она  коснулась  рукава
Моргейны дрожащей рукой.
   - Сестра.., следует  ли  моему  господину  знать  об  этом?  Все  уже
свершилось, и Мелеагрант мертв. У  Артура  нет  причин  начинать  войну.
Может, лучше, если он будет  думать,  что  лорд  мой  Ланселет  подоспел
вовремя, чтобы.., чтобы предотвратить... - голос ее сделался тонким, как
у ребенка, и Гвенвифар так и не смогла договорить.
   - Сестра, тебе решать, говорить ему  об  этом  или  нет,  -  ответила
Моргейна.
   - Но.., вдруг он потом услышит...
   Моргейна вздохнула. Почему бы Гвенвифар хоть раз не высказать  прямо,
что она имеет в виду?
   - Если Артуру предстоит услышать нечто такое, что причинит ему  боль,
он услышит это не от меня; а более никто здесь не имеет  права  говорить
об этом. Но он не может винить тебя за то, что тебя заманили в ловушку и
побоями принудили подчиниться.
   Но сразу вслед за этим  Моргейна  поняла,  что  заставляет  Гвенвифар
дрожать - поняла так  же  отчетливо,  как  если  бы  собственными  ушами
услышала голос священника, обращающегося  к  трепещущей  Гвенвифар  -  к
нынешней или к Гвенвифар-девочке?  -  и  вещающего,  что  женщину  могут
изнасиловать  лишь  в  том  случае,  если  она  сама  введет  мужчину  в
искушение, как Ева  ввела  в  грех  праотца  нашего  Адама;  что  святые
великомученицы в Риме предпочитали  скорее  умереть,  чем  расстаться  с
невинностью... Как  бы  она  ни  старалась  найти  забвение  в  объятиях
Ланселета, в глубине души королева верила, что виновна в произошедшем  и
достойна смерти за то, что была изнасилована, но осталась  жить.  А  раз
она не умерла сама, Артур имеет право убить ее... И  никакие  увещевания
не в силах будут заглушить этот голос, звучащий в душе Гвенвифар.
   "Она чувствует себя настолько виноватой из-за истории с Мелеагрантом,
что уже даже не стыдится своей связи с Ланселетом..."
   Гвенвифар дрожала, несмотря на пригревающее солнце.
   - Скорей бы он подъехал, чтобы мы могли уйти в дом.  Смотри,  ястребы
кружат. Я боюсь ястребов - мне все время кажется, что они могут на  меня
наброситься...
   - Боюсь, сестра, ты  для  них  крупновата  и  жестковата,  -  любезно
заметила Моргейна.
   Слуги поспешно отворили перед королевским отрядом главные ворота. Сэр
Экторий до сих пор сильно хромал  после  ночи,  проведенной  в  холодном
подвале, но это не  помешало  ему  выйти  вперед  вместе  с  Кэем.  Кэй,
исполнявший все это время роль хранителя замка, склонился перед Артуром.
   - Добро пожаловать домой, мой лорд и король. Артур спрыгнул с коня  и
обнял Кэя.
   - Что за церемонное приветствие, Кэй, негодник ты этакий?  Все  ли  у
нас в порядке?
   - Сейчас все в порядке, - произнес Экторий, особенно подчеркнув слово
"сейчас", - но у тебя снова есть повод поблагодарить твоего конюшего.
   -  Это  правда,  -  сказала  Гвенвифар,  выступая  вперед.   Ланселет
осторожно поддержал ее под руку. - Мой лорд и король, Ланселет спас меня
из западни, устроенной изменником,  спас  от  участи,  какой  не  должна
подвергаться ни одна христианка.
   Артур взял королеву и Ланселета за руки.
   - Я, как всегда, благодарен тебе, дорогой мой друг, равно как  и  моя
супруга. Пойдем. Нам следует поговорить об этом наедине.
   И, так и не выпуская рук Гвенвифар и Ланселета, он направился  вверх,
к входу в замок.
   - Интересно,  что  за  басню  поспешать  состряпать  для  короля  эта
непорочная королева и прекраснейший из ее рыцарей? - негромко, но весьма
отчетливо произнес кто-то из придворных. Моргейна расслышала эти  слова,
но так и не смогла понять, откуда же они донеслись.
   "Возможно, мир  -  не  такое  уж  безоговорочное  благо,  -  подумала
Моргейна. - Теперь, когда они лишились своих обычных занятий, им  больше
нечего делать, кроме как сплетничать и злословить".
   Но если Ланселет покинет двор, злословие утихнет. И Моргейна  решила,
не мешкая, приложить все усилия, дабы довести дело до конца.

***

   В тот вечер за ужином Артур попросил Моргейну принести арфу и спеть.
   - Я целую вечность не слышал, как ты поешь, сестра, -  сказал  Артур,
привлек Моргейну к себе и поцеловал - впервые за очень долгое время.
   - Я с радостью спою, - отозвалась  Моргейна.  -  Но  когда  же  Кевин
вернется ко двору?
   Моргейна с горечью думала  об  их  ссоре;  никогда,  никогда  она  не
простит Кевину измены Авалону! И все же она, сама того не желая, скучала
о  Кевине  и  с  сожалением  думала  о  тех  временах,  когда  они  были
любовниками.
   "Просто я устала ложиться спать в одиночестве, только и всего..."
   Мысли Моргейны свернули к Артуру и к ее сыну, что находился сейчас на
Авалоне... Если Гвенвифар придется удалиться от двора,  Артур  наверняка
женится снова; но пока что не  похоже,  чтобы  к  тому  шло.  И  хотя  у
Гвенвифар никогда не будет детей, возможно ли такое, чтобы их сына, ее и
Артура, признали наследником отца? Он унаследовал королевскую  кровь  по
обеим линиям, кровь Пендрагона и  кровь  Авалона...  Игрейна  мертва,  и
огласка не причинит ей боли.
   Она уселась на резной раззолоченный табурет, стоявший рядом с троном,
и поставила арфу на  пол;  Артур  и  Гвенвифар  придвинулись  поближе  и
уселись рука об руку. Ланселет растянулся на  полу  рядом  с  Моргейной,
глядя  на  арфу.  Но  время  от  времени  Моргейна  ловила  его  взгляд,
устремленный на Гвенвифар, - и читала  в  глазах  Ланселета  безудержное
желание. Как он может на глазах у всех обнажать свое  сердце?  Но  затем
Моргейна поняла, что заглянуть в глубину его сердца может лишь она - для
прочих Ланселет был всего лишь придворным, с почтением взирающим на свою
королеву и обменивающимся с ней шутками - на правах  близкого  друга  ее
супруга.
   Когда Моргейна коснулась струн  арфы,  мир  внезапно  снова  сделался
маленьким и далеким, но в то же время огромным и  странным;  все  вокруг
утратило форму и очертания. Арфа казалась не больше детской игрушки,  но
одновременно с этим была чудовищно тяжелой и грозила раздавить Моргейну.
Моргейна сидела на каком-то  высоком  троне  и  сквозь  блуждающие  тени
вглядывалась в незнакомого молодого мужчину с  узким  венцом  на  темных
волосах; и при взгляде на него все ее тело пронзило  острейшее  желание.
Их взоры встретились, и словно  чья-то  рука  коснулась  самого  тайного
уголка  ее  тела,   пробуждая   жажду   обладания...   Пальцы   Моргейны
соскользнули со струн. Ей  что-то  виделось...  Лицо  дрогнуло.  Мужчина
улыбнулся ей. Нет, это  не  Ланселет,  это  кто-то  другой...  Нет,  все
заволокло тенями...
   Сквозь видение пробился звонкий голос Гвенвифар.
   - Взгляните! Леди Моргейна! Моей сестре плохо!..
   Моргейна почувствовала, как Ланселет подхватил ее и заглянул в  глаза
- и снова, как в видении, тело ее обмякло, затопленное волной желания..,
нет, это было всего лишь видением. Этого не  было.  Моргейна  растерянно
провела рукой по лицу.
   - Это дым, дым от камина...
   - Вот, глотни-ка.
   Ланселет поднес к ее губам кубок. Что же  это  за  безумие?  Он  едва
прикоснулся к ней, и она уже не владеет собой;  она  думала,  что  давно
забыла его, что все похоронено под тяжестью лет.., но  стоило  Ланселету
лишь дотронуться до нее,  осторожно  и  бесстрастно,  и  вот  она  снова
отчаянно желает его. Так значит, видение было о нем?
   "Он не хочет меня. Он не хочет ни единой женщины, кроме королевы",  -
подумала Моргейна, глядя мимо Ланселета на камин. Поскольку  было  лето,
огонь не разводили, и в камине, чтобы он не выглядел слишком  мрачным  и
уродливым, лежал зеленый лавровый венок. Моргейна глотнула вина.
   - Извините.., мне весь день было  как-то  нехорошо,  -  сказала  она,
припомнив утро. - Пусть арфу возьмет кто-нибудь. Другой, я не могу...
   - Если позволите, благородные лорды, - сказал Ланселет, - я спою!
   Взяв арфу, он произнес:
   - Это авалонская повесть; я слыхал ее в детстве.  Думаю,  ее  сочинил
сам Талиесин, - хотя, возможно, он просто переделал более древнюю песню.
   И он запел старинную балладу о королеве  Арианрод,  которая  вошла  в
реку и вышла из нее с ребенком. Она прокляла своего сына и сказала,  что
у него никогда не будет имени, если только она сама не наречет его, и он
хитростью вынудил мать дать ему имя. Она снова прокляла его  и  сказала,
что никогда ему не найти жену - ни среди смертных, ни  среди  волшебного
народа, и тогда он создал себе женщину из цветов...
   Моргейна, все еще объятая  видением,  слушала,  и  ей  казалось,  что
смуглое лицо Ланселета исполнено  невыносимого  страдания;  а  когда  он
запел о цветочной  женщине  Бладведд,  взгляд  его  на  миг  прикипел  к
королеве. Но затем Ланселет  повернулся  к  Элейне  и  любезно  запел  о
волосах цветочной женщины, что были  сделаны  из  прекрасных  золотистых
лилий, и о щеках  из  лепестков  яблони,  и  об  ее  наряде,  в  котором
смешались цветы летних лугов - синие, и темно-красные, и желтые...
   Моргейна тихо слушала, подперев ноющую  голову  рукой.  Потом  Гавейн
откуда-то добыл свирель - на таких играли в его краях, на  севере,  -  и
заиграл неистовую жалобную песню; печаль звучала в ней, и крики птиц над
морем. Ланселет сел рядом с Моргейной и мягко коснулся ее руки.
   - Тебе уже лучше, родственница?
   - О, да - такое уже случалось прежде,  -  отозвалась  Моргейна.  -  Я
словно проваливаюсь в видение и вижу все вокруг через завесу теней.
   - Мать говорила о чем-то подобном, - сказал Ланселет, и  по  короткой
этой фразе Моргейна поняла, как измучили его скорбь и усталость; никогда
прежде он не говорил с Моргейной, - да и вообще ни с кем, насколько  она
знала, - ни о своей матери,  ни  о  годах,  проведенных  на  Авалоне.  -
Кажется, она считала, что это как-то связано  со  Зрением.  Однажды  она
сказала, что это похоже на то, будто тебя затянуло в волшебную страну, и
теперь ты смотришь оттуда, будто ее пленник; но я не знаю, действительно
ли ей случалось побывать  в  волшебной  стране,  или  это  просто  такое
выражение...
   "Но я бывала  там,  -  подумала  Моргейна,  -  и  это  что-то  совсем
другое..,  скорее,  так  чувствуешь  себя,  когда  пытаешься   вспомнить
ускользающий сон..."
   - Я сам сталкивался с чем-то  в  этом  роде,  -  сказал  Ланселет.  -
Случается иногда,  что  все  вокруг  словно  расплывается  и  становится
далеким и каким-то ненастоящим.., и я  не  могу  просто  прикоснуться  к
окружающим  вещам  -  сперва  нужно  преодолеть  большое   расстояние..,
возможно, это дает о себе знать та частичка крови волшебного народа, что
течет в наших жилах... Он вздохнул и потер глаза.
   - Помнишь, я дразнил тебя этим, когда ты была еще маленькой?  Я  звал
тебя Моргейной Волшебницей, а ты злилась... Моргейна кивнула.
   - Помню, родич, - сказала она. Даже сейчас, когда лицо Ланселета было
исполнено усталости, когда на нем  появились  первые  морщины,  а  кудри
тронуло сединой, он все равно оставался для нее прекраснее и дороже всех
прочих мужчин. Моргейна в сердцах отвела взгляд; так было и  так  должно
быть - он любит ее как родственницу, и никак иначе.
   И снова ей показалось, будто мир затянуло завесой теней; что  бы  она
ни делала, это ничего не изменит. Окружающий мир был  не  более  реален,
чем королевство  фэйри.  Даже  музыка  доносилась  словно  бы  откуда-то
издалека - это Гавейн взялся за арфу и запел балладу, которую слышал  от
саксов, о чудовище, обитавшем в озере, и о герое, который  спустился  на
дно озера и оторвал чудовищу лапу, а затем схватился с матерью  чудовища
в ее мерзком логове...
   - Какая мрачная и страшная повесть, - едва  слышно  сказала  Моргейна
Ланселету. Тот улыбнулся и ответил:
   - Таково большинство повествований  саксов.  Война,  кровопролитие  и
герои, искусные в сражении, но безмозглые...
   - Но теперь мы, кажется, заключили с ними мир, - заметила Моргейна.
   - О, да на здоровье. Я готов уживаться с саксами, - но не с тем,  что
они называют музыкой.., хотя, пожалуй, их истории довольно занимательны,
особенно если слушать их долгим зимним вечером, у очага.
   Он вздохнул и произнес почти неслышно:
   - Впрочем, я, наверное, не гожусь для того, чтобы сидеть у очага...
   - Тебе хотелось бы снова ринуться в битву? Ланселет покачал головой.
   - Нет. Но мне