в  должный  срок,  -
отозвался мерлин. Он встал,  высокий  и  статный,  однако  на  ногах  он
держался нетвердо; Вивиана видела, как тяжко опирается он на посох.
   - Значит, я привезу мальчика на Драконий остров в весеннюю  оттепель,
и мы увидим, готов ли он стать королем. И тогда ты  вручишь  ему  меч  и
чашу в знак нерушимой связи между Авалоном и внешним миром.
   - По меньшей мере меч, - отозвалась Вивиана. - Что до  чаши...  я  не
знаю.
   Мерлин склонил голову.
   - Здесь я полагаюсь на твою мудрость. Ты, а не я, глас Богини. Однако
для него Богиней станешь не ты...
   Вивиана покачала головой.
   - Он встретит Мать, когда одержит победу, - проговорила она, -  и  из
ее рук примет меч победы. Но сперва он  должен  доказать,  что  достоин,
сперва ему надо встретиться с Девой-Охотницей... - По лицу ее скользнула
тень улыбки. - И что бы уж ни произошло после, - промолвила она, - мы не
станем полагаться  на  случай,  как  с  Утером  и  Игрейной.  Нам  нужна
королевская кровь, к чему бы уж это в итоге ни привело.
   Мерлин давно ушел,  а  Вивиана  все  сидела,  следя  за  картинами  в
пламени, рассматривая лишь прошлое и не пытаясь заглянуть сквозь  туманы
времени в будущее.
   И она тоже много лет назад - столько, что сейчас уже и не сочтешь,  -
отдала свою девственность Увенчанному Рогами  Богу,  Великому  Охотнику,
Владыке спирального танца жизни. О девственнице, что сыграет ту же  роль
в предстоящей церемонии коронования, Вивиана даже не задумывалась, мысли
ее блуждали в прошлом, возвращаясь к тем временам, когда  она  выступала
Богиней в Великом Браке.
   ... Для нее это всегда было не больше чем  долгом,  иногда  отрадным,
иногда неприятным, но всегда - навязанным, всегда - под властью  Великой
Матери, что распоряжалась ее жизнью с тех самых пор, как Вивиана впервые
попала на Остров. И внезапно Владычица  позавидовала  Игрейне,  и  некая
беспристрастная часть ее сознания не преминула удивиться: с какой  стати
завидовать женщине, потерявшей всех своих детей, что либо  умерли,  либо
воспитываются вдали от нее, а теперь вот ей суждено овдоветь и  окончить
жизнь за монастырскими стенами.
   "А завидую я той любви, что  она  изведала...  Дочерей  у  меня  нет,
сыновья мои мне чужие и даже в чем-то враждебны... Я никогда не  любила,
- размышляла Вивиана. - Равно как и не  знала,  что  это  такое  -  быть
любимой. Страх, благоговение, почтение... все это мне дано. Но любовь  -
никогда. И порою мне кажется, я все бы отдала за один лишь взгляд  вроде
того, каким Утер смотрел на Игрейну в день свадьбы".
   Она удрученно вздохнула и повторила себе под нос слова  мерлина:  "Ну
что ж, без толку горевать о прошлогоднем снеге". Вивиана подняла голову,
и к ней тут же бесшумно подоспела прислужница.
   - Владычица?
   - Приведи ко мне... нет, - внезапно  передумала  она;  пусть  девочка
спит. "Это не правда, что я никогда не любила и не знала любви. Я  люблю
Моргейну превыше меры, и Моргейна любит меня".
   А вот теперь и этому суждено  закончиться.  Ну  что  ж,  все  в  воле
Богини.

Глава 14

   К западу от Авалона бледным светом сиял осколок новой луны.  Моргейна
медленно поднималась все выше;  ее  босые  ноги  ступали  по  извилистой
тропе. Распущенные волосы рассыпались по плечам, из одежды на  ней  было
только платье без пояса. Моргейна знала, что за ней безмолвно  наблюдают
стражи и жрицы, чтобы кто-нибудь чужой ненароком не нарушил ее  молчания
кощунственным словом. Под темной завесой волос веки ее были опущены. Она
безошибочно шагала по тропе, в зрении не нуждаясь. Рядом  беззвучно  шла
Врана, тоже босиком, не подпоясанная, распущенные волосы падали на лицо.
   Все выше и выше поднимались они  в  сгущающихся  сумерках,  несколько
звезд светло сияли на темно-синем  куполе  у  них  над  головой.  Кольцо
камней тускло темнело в полумраке, внутри них дрожала  одна-единственная
бледная искорка - не  костер,  нет;  блуждающий  огонь,  ведьмино  пламя
мерцало в магическом кругу.
   В последнем отблеске заходящей луны, что  отразился  на  мгновение  в
мерцающем Озере под холмом, к ним  приблизилась  безмолвная  дева-жрица,
совсем юная девочка, одетая в платье из некрашеной  шерсти,  ее  коротко
остриженные волосы казались клочками тьмы. Она протянула Моргейне  чашу,
та приняла подношение, молча отпила и передала чашу Вране,  что  осушила
ее до капли. В угасающем свете дрожал  золотой  и  серебряный  свет.  Из
незримых рук Моргейна приняла огромный меч с рукоятью  в  форме  креста,
слегка задохнувшись от неожиданности: клинок оказался на  диво  тяжелым.
Босиком, не замечая, что замерзла, она  обошла  изнутри  кольцо  камней.
Позади нее Врана взяла длинное  копье  и  вонзила  его  в  самое  сердце
ведьминого пламени. Вспыхнул прицепленый к копью клочок пакли,  и  Врана
понесла копье вслед за Моргейной; вместе, след в след, описали они круг;
тусклый штрих бледного ведьминого пламени расчертил полумрак. Вернувшись
к центру, где слабо брезжил бледный свет, они увидели лицо Вивианы:  вне
времени, вне возраста, развоплощенный образ висел в  воздухе  -  сияющий
лик самой Богини. И хотя Моргейна знала,  что  такой  эффект  производит
фосфоресцирующее вещество на фоне темноты круга  и  темных  одежд  -  им
натирают  щеки  и  лоб,  -  при  этом  зрелище   у   девушки   неизменно
перехватывало дыхание.
   Лишенные тела, светящиеся руки вложили что-то в  ладони  Моргейны,  а
затем и Враны. Моргейна раскусила нечто  твердое  и  горькое,  борясь  с
тошнотой, заставила себя сглотнуть. Все звуки  смолкли.  Во  тьме  сияли
глаза, но лиц не было видно. Девушке казалось, будто она стоит в  толпе,
по  сравнению  с   которой   ничтожным   покажется   скопление   народа,
заполоняющее вершину Холма, но ни единого лица распознать она не  могла.
Даже лик Вивианы сгинул во тьме. Она  чувствовала  тепло  тела  Враны  -
здесь, совсем рядом, хотя девушки и  не  соприкасались.  Она  попыталась
успокоить  мысли  посредством  созерцания,  погрузившись  в  вышколенное
безмолвие, не зная, зачем ее сюда привели.
   Время шло, на темнеющем небе звезды разгорались все ярче. "Время идет
на Авалоне иначе или, может быть, не существует  вовсе",  -  думала  про
себя Моргейна. Сколько раз ночами за  долгие  годы  поднималась  она  по
спиральным тропам на вершину Холма, дабы постигать  таинства  времени  и
пространства в кольце стоячих  камней.  Однако  нынешняя  ночь  казалась
темнее, загадочнее, более  обремененной  таинством,  никогда  прежде  не
избирали ее из числа прочих  жриц  на  роль  главной  участницы  обряда.
Моргейна знала: то, чем ее накормили, - это "магическая  снедь",  трава,
обостряющая  Зрение,  но  от  понимания  величие   момента   отнюдь   не
развеивалось.
   Спустя какое-то время мрак окончательно сгустился; в сознании девушки
возникли образы, небольшие цветные картинки, видимые  точно  на  далеком
расстоянии. Она увидела  стадо  бегущих  оленей.  Увидела,  как  некогда
наяву, что на землю пала великая тьма, и солнце погасло, и подул ледяной
ветер; тогда Моргейна испугалась, что настал  конец  света,  но  старшие
жрицы растолковали ей, собравшись во  дворе,  что  Лунный  Бог  затеняет
яркое сияние Богини; и девушка радостно выбежала вместе с толпой женщин,
что криками и воплями пытались прогнать Бога прочь. Позже  ей  объяснили
движение луны и солнца, и почему то и  дело  одно  из  светил  закрывает
поверхность другого; и что таковы законы природы, а верования  простецов
насчет лика Богов - не более чем символы; эти люди, на нынешней  ступени
развития, нуждаются в них, чтобы осознать великие  истины.  Со  временем
все мужи и жены постигнут сокрытую суть этих истин, но сейчас им это  не
нужно.
   Моргейна наблюдала за происходящим внутренним  Зрением,  как  некогда
наяву, и опять и опять вокруг огромного кольца камней сменялись  времена
года; она видела рождение, оплодотворяющую силу и наконец  смерть  Бога;
видела великие шествия, поднимающиеся вверх по  витдй  тропе  к  дубовой
роще, что росла на том самом месте,  где  ныне  высился  круг  камней...
время  обрело  прозрачность  и  утратило  смысл;  вот  пришел  маленький
раскрашенный народец, и вступил в пору  зрелости,  и  был  истреблен;  а
потом пришли Племена, а за ними - римляне, и высокие  чужаки  с  берегов
Галлии, а за ними... время сгинуло, она видела лишь движение  народов  и
стремительный рост мира; наполз ледник, и отступил, и наполз снова;  она
видела огромные храмы Атлантиды, ныне  погребенные  навечно  под  толщей
океанских вод, видела, как возникают и утверждаются новые  миры...  а  в
безмолвии, за пределами ночи, кружили и мерцали огромные звезды...
   Позади нее раздался нездешний жалобный крик,  и  девушка  похолодела.
Это кричала Врана, Врана, чьего  голоса  Моргейна  не  слышала  никогда;
Врана, что однажды, когда они вместе прислуживали  в  Храме,  подхватила
едва не опрокинувшийся светильник и обварилась кипящим маслом и, пока ей
перевязывали ожоги, обеими руками закрывала себе  рот,  сдерживая  стоны
боли, чтобы не нарушить обета, - ведь она отдала свой голос Богине.  Эти
шрамы останутся с ней до самой смерти, однажды, глядя на Врану, Моргейна
подумала: "Принесенный мною обет - сущий пустяк в сравнении  с  этим,  и
все же я едва не нарушила его ради смуглого сладкоголосого красавца".
   Но теперь, в безлунной  ночи,  Врана  кричала  пронзительным,  жутким
криком, точно роженица. Три раза  вознесся  над  Холмом  душераздирающий
вопль, и Моргейна вновь задрожала, зная, что  даже  священники  на  том,
втором,  острове,  что  является  двойником  их   собственного,   верно,
проснулись  в  своих  уединенных  кельях  и   перекрестились,   заслышав
исступленный, прокатившийся между мирами крик.
   Но вот последний отзвук угас, и воцарилась тишина, в которой Моргейне
чудилось дыхание - сдерживаемое дыхание незримых посвященных,  что  ныне
кругом обступили страшный провал в пустоту с тремя недвижными жрицами  в
центре. И тут, давясь и задыхаясь, словно голос ее разладился от долгого
молчания, Врана воскликнула:
   - А семь раз Колесо,  Колесо  о  тринадцати  спицах  описало  круг  в
небесах... семь раз Мать рождала темного сына...
   И вновь - тишина, по контрасту еще более  глубокая,  нарушаемая  лишь
прерывистым дыханием погруженной в транс пророчицы.
   - А... а... я горю... я горю... время, время пришло... - пронзительно
вскрикнула она, и вновь погрузилась в сгустившееся безмолвие,  напоенное
ужасом.
   - Они бегут!  Весенний  гон:  они  бегут,  они  бегут...  они  бьются
насмерть, они избирают короля... а,  кровь,  повсюду  кровь...  и  самый
могучий из них, он мчится  как  ветер,  и  рога  гордыни  его  запятнаны
кровью...
   И снова - затянувшееся безмолвие, и Моргейна,  следя  в  темноте  под
закрытыми веками за весенним гоном оленей, вновь увидела то, что некогда
явилось ей в полузабытом  отблеске  в  серебряной  чаше  -  отрок  среди
оленей, он сражается, бьется насмерть...
   - Это дитя Богини, он мчится,  мчится...  Увенчанный  Рогами  обречен
умереть... и Увенчанный Рогами будет коронован... Дева-Охотница призовет
к себе короля и вручит свою девственность  Богу...  а,  древняя  жертва,
древняя жертва... я горю, я горю...  -  Жрица  захлебнулась  словами,  и
конец  фразы  оборвался  долгим,  рыдающим  воплем.  Не  открывая  глаз,
Моргейна видела, как позади нее Врана рухнула  на  землю  без  чувств  и
осталась лежать неподвижно, хватая ртом  воздух,  только  ее  дыхание  и
нарушало глубокую тишину.
   Где-то прокричала сова: раз, дважды и трижды.
   Из темноты явились жрицы - темные, безмолвные фигуры с синими бликами
на челе. Они осторожно подняли Врану и унесли прочь. Подняли и Моргейну,
последнее, что она ощутила, - это как одна из женщин ласково  прижала  к
груди ее раскалывающуюся голову. А потом пришло забытье.
   Три дня спустя, когда к  Моргейне  отчасти  вернулись  силы,  за  нею
прислала Владычица.
   Моргейна встала и попыталась одеться, но она все еще  была  настолько
слаба, что ей пришлось воспользоваться помощью одной  из  младших  жриц.
Моргейна порадовалась про себя, что прислужница связана обетом  молчания
и с ней не заговорит. Тело ее и по  сей  день  изнывало  от  последствий
долгого воздержания от еды, и кошмарной тошноты,  вызванной  магическими
травами, и изматывающего напряжения самого обряда; накануне вечером  она
съела немного супа, а нынче утром  подкрепилась  хлебом,  размоченным  в
молоке; но она по-прежнему ощущала себя разбитой и опустошенной,  голова
раскалывалась от боли, а темно-лунное кровотечение накатило с  небывалой
прежде силой; девушка знала, что и это - отголосок воздействия священных
трав. Больная, ко всему безразличная, она предпочла  бы,  чтобы  Вивиана
оставила  ее  в  покое,  но  Моргейна  исполняла  волю  Вивианы  так  же
беспрекословно, как подчинилась бы самой Богине, склонись та с  небес  и
выскажи вслух свое пожелание. Девушка оделась, заплела  волосы,  стянула
косу ремешком из оленьей кожи, краской освежила на лбу синий полумесяц и
зашагала по тропе к обители Верховной жрицы.
   Воспользовавшись своим  новообретенным  правом,  Моргейна  вошла,  не
постучавшись и никак не возвестив о своем появлении. Отчего-то, думая об
этом доме, Моргейна неизменно представляла себе, как  Вивиана  ждет  ее;
восседая в кресле, подобно Богине на ее темном троне, но сегодня Вивиана
занималась чем-то в глубине комнаты, огонь не горел,  и  в  доме  царили
темнота и холод. На Владычице было простое платье из некрашеной  шерсти,
волосы прятались под капюшоном, и впервые Моргейна со всей отчетливостью
осознала, что ныне Вивиана - жрица не  Девы  и  не  Матери,  но  древней
карги, которую иначе называют  Старухой  Смертью.  Осунувшееся  лицо  ее
избороздили морщины, и Моргейна подумала: "Ну, конечно же, если от этого
обряда нам с Браной сделалось так дурно, а мы обе  -  молоды  и  сильны,
каково же приходится Вивиане, что состарилась, служа той, кому служим  и
мы?"
   Вивиана обернулась, глянула на вошедшую, улыбнулась ласковой улыбкой,
и Моргейна вновь ощутила знакомый прилив любви и нежности. Но, как то  и
подобает младшей жрице в присутствии  Владычицы,  девушка  ждала,  чтобы
Вивиана заговорила первой.
   Вивиана жестом пригласила гостью сесть.
   - Ты поправилась, дитя?
   Моргейна тяжело опустилась на скамью, осознав,  что  даже  расстояние
столь небольшое оказалось ей не по силам. И молча покачала головой.
   - Знаю, - отозвалась  Вивиана.  -  Иногда,  не  будучи  уверены,  как
средство на тебя подействует, травницы дают слишком много. Следующий раз
съедай не все, - сама суди, сколько  тебе  нужно,  -  достаточно,  чтобы
пробудить Зрение, но недостаточно, чтобы так расхвораться. Теперь у тебя
есть это право: ты достигла ступени, на которой  послушание  дополняется
собственным здравым смыслом.
   В силу неведомой причины слова эти отозвались в сознании девушки  еще
раз и еще, не умолкая: "Дополняется здравым смыслом, дополняется здравым
смыслом". "Мне все еще недужится из-за этих их снадобий", - подумала про
себя Моргейна и нетерпеливо встряхнула головой, отгоняя навязчивое эхо.
   - Много ли ты поняла из пророчества Враны?  -  продолжала  между  тем
Владычица.
   - Почти ничего, - призналась девушка. - Для меня это все  загадка.  Я
так и не знаю, зачем меня вообще туда позвали.
   - Отчасти, - пояснила Вивиана, - чтобы поделиться с ней своей  силой;
Врана довольно слаба. Она до сих пор не встала с постели,  и  я  за  нее
беспокоюсь. Врана знает, сколько снадобья ей нужно, и все-таки даже  эта
малость для нее - чрезмерна; ее рвало кровью, а в моче кровь  заметна  и
сейчас. Но она не умрет.
   Моргейна схватилась рукою за стену, чтобы не упасть, внутри ее словно
образовалась пустота, а в следующий миг на нее вновь  накатила  тошнота,
голова закружилась, с лица сошли все краски. Не извинившись, она встала,
пошатываясь,  вышла  наружу  и  извергла  из  желудка  хлеб  и   молоко,
послужившие ей завтраком. Словно откуда-то издалека Вивиана  назвала  ее
по имени, выпрямившись, девушка вцепилась  в  дверной  косяк,  борясь  с
последними спазмами.  Подоспевшая  прислужница  из  числа  младших  жриц
обтерла  ей  лицо  тряпицей  -  влажной,  слабо  благоухающей   травами.
Нетвердой  походкой  Моргейна  возвратилась  обратно  в   дом,   Вивиана
поддержала ее и вручила ей неглубокую чашу.
   - Выпей, но медленно, - приказала она.
   Жидкость обожгла Моргейне язык и на мгновение усилила тошноту: то был
крепкий напиток северных Племен - "вода жизни", зовут они его.  Моргейне
доводилось пробовать его лишь однажды. Но, осушив чашу до конца, девушка
ощутила, как из пустого желудка изливается  блаженное  тепло,  и  спустя
несколько  минут  почувствовала  себя  куда  лучше,  крепче,  во  власти
беспричинной радости.
   - Еще немного, - проговорила Вивиана. - Это укрепит твое  сердце.  Ну
как, слабость прошла?
   - Спасибо, - кивнула девушка.
   - Сегодня ты сможешь поесть,  -  объявила  Вивиана,  и  в  отрешенном
состоянии Моргейны это  прозвучало  для  нее  как  приказ,  так,  словно
Владычица обладала силой призвать к порядку даже  желудок.  -  Так  вот.
Давай поговорим о пророчестве Враны. В древние дни, задолго до того, как
из затонувших храмов западного континента сюда пришли мудрость и религия
друидов, здесь, на берегах внутреннего моря, жил народ фэйри - его кровь
течет и в наших с тобою жилах,  моя  Моргейна;  и  до  того,  как  фэйри
научились сажать и жать ячмень, кормились они плодами земли и охотой  на
оленей. В те дни короля у них не было, лишь королева, их мать, хотя в ту
пору они еще не научились  думать  о  ней  как  о  Богине.  А  поскольку
кормились они охотой, их  королева  и  жрица  научиласьсозывать  к  себе
оленей и просить их духов принести себя в жертву и  умереть  ради  того,
чтобы Племя жило. Но жертва оплачивается  жертвой;  олени  умирали  ради
Племени, и один из Племени должен был в свою очередь умереть ради  жизни
оленей или хотя бы дать оленям возможность при желании забрать его жизнь
в  обмен  на  собственные.  Так  поддерживалось  равновесие.   Ты   меня
понимаешь, родная?
   Непривычно ласковое обращение удивило Моргейну, и в ее  одурманенном,
недужном сознании промелькнула смутная мысль: "Она  хочет  сказать,  что
жертвой стану я? Моя жизнь послужит на благо  Племени?  Это  неважно.  И
жизнь моя, и смерть принадлежат Богине".
   - Я понимаю, о Матерь. Или думаю, что понимаю.
   - Вот так каждый год Мать Племени избирала себе супруга. А  поскольку
он соглашался отдать жизнь за Племя, Племя отдавало ему свою жизнь. Даже
если грудные младенцы умирали от голода, он ни в чем не знал отказа, все
женщины Племени принадлежали ему, дабы он, самый могучий, самый сильный,
стал отцом их детей. Кроме того, Мать Племени зачастую  бывала  стара  и
рожать уже не могла,  так  что  он  свободно  выбирал  и  среди  молодых
девушек, и никто из мужчин Племени не смел препятствовать его  желаниям.
А спустя год - каждый год в это время - он надевал оленьи рога и  платье
из недубленой оленьей кожи, чтобы олени сочли  его  одним  из  своих,  и
мчался со стадом, когда Мать-Охотница налагала  на  них  чары  весеннего
гона. Но к  тому  времени  стадо  уже  избирало  Короля-Оленя,  и  порою
случалось так, что Король-Олень чуял чужака и бросался на него. И  тогда
Увенчанный Рогами погибал.
   У Моргейны вновь  побежали  по  спине  мурашки  -  то  же  самое  она
чувствовала, когда на Холме перед глазами ее разыгрывался  этот  ритуал.
"Королю года суждено умереть во имя жизни своих людей". Под воздействием
ли дурманного снадобья она видит это все так отчетливо?
   - Ну что ж, времена нынче иные, Моргейна, - тихо докончила Вивиана. -
Теперь в древних обрядах  нужда  отпала,  ибо  растет  ячмень  и  жертвы
приносят бескровные. Лишь в час великих бедствий Племенам потребен такой
вождь. И Врана предрекла, что такой час настал. Так что вновь  испытание
ждет