огини.., да,
Вране в самом деле вверены Великие реликвии. Вивиана сидела, уставившись
в стену спальни, гадая, не значит ли это,  что  теперь,  когда  Моргейна
исчезла, власть Владычицы Озера должно передать Вране. Похоже, что иного
способа истолковать слова девушки  просто  нет.  Притом  что,  возможно,
слова эти вообще ничего не значат.
   "Что бы я теперь ни предприняла, я действую вслепую; право, лучше  бы
я пошла к Вране, которая ответила бы мне лишь молчанием!"
   Но если Моргейна и впрямь упокоилась в объятиях смерти  или  навсегда
потеряна для Авалона, иной жрицы, способной принять на себя  это  бремя,
просто нет. Врана отдала свой  пророческий  голос  Богине..,  должно  ли
месту Богини пребывать в небрежении лишь потому, что Врана избрала  путь
безмолвия?
   Вивиана долго сидела в одиночестве, глядя в стену  и  снова  и  снова
размышляя над загадочными словами Нинианы  в  сердце  своем.  Затем  она
поднялась и одна в тишине прошла по тропе и вновь поглядела на недвижные
воды - они были серы, серы, как неумолимые небеса. Лишь раз померещилось
ей, будто на поверхности что-то мелькнуло.
   - Моргейна? -  шепнула  Вивиана,  до  боли  в  глазах  вглядываясь  в
безмолвную заводь.
   Однако отразившееся в воде лицо не было лицом Моргейны: из зеркала на
нее глядел лик недвижный и бесстрастный, точно у самой Богини, венчанный
жгутами из ивняка...
   "...Не свое ли отражение я вижу или это Старуха Смерть?"
   Наконец, усталая и измученная, Вивиана повернула назад.
   "Об этом знала я с тех самых пор, как впервые вступила на  сей  путь:
придет время, когда  не  останется  ничего,  кроме  отчаяния,  когда  ты
попытаешься сорвать завесу со святилища и воззовешь к  ней,  и  поймешь,
что ответа не будет, ибо нет ее там и никогда не  было,  и  нет  никакой
Богини, есть только ты, и ты - одна среди отголосков насмешливого эха  в
пустом святилище...
   Никого там нет, и никогда не было, и все твое Зрение - это лишь обман
и морок..."
   Устало ковыляя вниз по холму, Вивиана заметила, что в  небесах  сияет
народившаяся луна. Но теперь и это ничего для нее не значило; только то,
что срок ритуального безмолвия и затворничества на сей раз истек.
   "И что мне теперь делать с этим  посмешищем  в  лице  Богини?  Судьба
Авалона в моих руках, но Моргейна исчезла, и я -  одна  среди  старух  и
детей и необученных девчонок.., одна, совсем одна! Я стара, я устала,  и
смерть моя не за горами..."
   В жилище Владычицы жрицы уже развели огонь,  и  рядом  с  ее  креслом
поджидала чаша подогретого вина, дабы ей подкрепиться после  воздержания
темной луны.  Вивиана  устало  опустилась  в  кресло;  неслышно  подошла
прислужница, сняла с нее башмаки, закутала плечи теплым покрывалом.
   "Никого нет, кроме меня. Но у меня  есть  еще  дочери,  я  не  совсем
одна".
   - Спасибо, дети мои, - промолвила Вивиана с непривычной сердечностью,
и одна из прислужниц смущенно наклонила голову, не произнеся  ни  слова.
Владычица не знала, как зовут девушку. - "Отчего же я так  нерадива?"  -
но подумала, что та наверняка временно связана обетом молчания.
   - Служить тебе, Матерь, - великая честь, - тихо отозвалась вторая.  -
Ты не отдохнешь ли?
   - Не сейчас, -  отвечала  Вивиана  и,  повинуясь  внезапному  наитию,
произнесла:
   - Пойди позови ко мне жрицу Врану.
   Казалось, прошла целая  вечность,  прежде  чем  в  комнату  неслышной
поступью вошла Врана. Вивиана приветствовала ее наклоном  головы;  Врана
подошла,  поклонилась  и,  повинуясь  жесту  Вивианы,  уселась  напротив
Владычицы.  Вивиана  протянула  ей   чашу,   по-прежнему   до   половины
наполненную горячим вином;  Врана  пригубила,  благодарно  улыбнулась  и
отставила чашу.
   И Вивиана умоляюще заговорила:
   - Дочь моя, однажды ты нарушила молчание: до того, как  Моргейна  нас
покинула. Теперь я ищу ее и не в силах отыскать. Ее нет в Каэрлеоне, нет
в Тинтагеле, нет у Лота с Моргаузой в  Лотиане..,  а  я  стара.  Служить
Богине некому... Я вопрошаю  тебя,  как  вопросила  бы  оракула  Богини:
вернется ли Моргейна?
   Врана долго молчала - и наконец покачала головой.
   - Ты хочешь сказать, что Моргейна не вернется? - настаивала  Вивиана.
- Или что ты  не  знаешь?  -  Но  ответом  ей  был  лишь  странный  жест
беспомощности и недоумения.
   - Врана, - промолвила Владычица, - ты знаешь, что мне  пора  уступить
свой титул,  но  нет  никого,  способного  принять  это  бремя,  никого,
прошедшего обучение жрицы, как заведено встарь, никого, кто  продвинулся
бы столь далеко - только ты. Если Моргейна не вернется к нам, Владычицей
Озера станешь ты. Ты дала обет молчания и ревностно  соблюдала  его  все
эти годы. Настало время сложить с  себя  клятву  и  принять  власть  над
Островом из моих рук - иного выхода нет.
   Врана вновь покачала головой. Высокая,  хрупкая..,  а  ведь  она  уже
немолода, подумала про себя Вивиана; она лет на десять старше Моргейны -
значит, ей уже под сорок. "А приехала сюда совсем маленькой, у нее тогда
еще и грудь не оформилась". Длинные, темные волосы, смуглое,  землистого
цвета лицо; огромные глаза под темными, густыми  бровями...  Вид  у  нее
изнуренный и строгий.
   Вивиана закрыла  лицо  руками  и  хрипло,  сквозь  непролитые  слезы,
проговорила:
   - Врана, я.., я не могу.
   Спустя мгновение, не  отнимая  рук  от  лица,  она  ощутила  ласковое
прикосновение к щеке. Врана встала с места -  и  теперь  склонялась  над
нею. Жрица не произнесла ни слова,  лишь  крепко  обняла  Вивиану  и  на
мгновение прижала ее к себе, и Владычица, ощущая  тепло  прильнувшего  к
ней тела, разрыдалась, чувствуя, что могла бы плакать так бесконечно, не
пытаясь  сдерживаться,  не  унимая  слез.  Наконец,  когда  обессиленная
Вивиана затихла, Врана поцеловала ее в щеку и неслышно ушла.

Глава 10

   Некогда Игрейна уверяла сноху, будто Корнуолл находится на самом краю
земли. И теперь Гвенвифар готова была в это  поверить:  казалось,  будто
нет в мире ни разбойников-саксов, ни  Верховного  короля.  Ни  Верховной
королевы, если на то пошло. Здесь,  в  далеком  корнуольском  монастыре,
даже при том,  что  в  ясный  день,  глядя  в  сторону  моря,  Гвенвифар
различала резкие очертания замка Тинтагель, они  с  Игрейной  были  лишь
двумя женщинами-христианками, не более. "Я рада, что приехала", - думала
про себя гостья, сама себе удивляясь.
   Однако же, когда Артур попросил ее  съездить  в  Корнуолл,  Гвенвифар
ужасно испугалась при мысли о том, что придется покинуть надежные  стены
Каэрлеона.  Путешествие  показалось  ей  нескончаемым   кошмаром,   даже
стремительная, комфортная езда по южной римской дороге; но  вот  римская
дорога осталась позади, и отряд  двинулся  через  открытые  всем  ветрам
вересковые нагорья. Охваченная паникой Гвенвифар забилась в носилки,  не
в  состоянии  даже  сказать,  что  внушает  ей  больший  ужас:  высокое,
необозримое небо или бесконечные, уходящие к самому горизонту  безлесные
пустоши, на которых тут и там торчат скалы -  голые  и  холодные,  точно
кости земли. Какое-то время взгляд не  различал  вокруг  ничего  живого,
одни лишь вороны кружили в вышине, дожидаясь  чьей-нибудь  смерти,  или,
совсем вдалеке, какой-нибудь дикий пони  замирал  на  миг,  запрокидывал
косматую голову - и, сорвавшись с места, стрелой уносился прочь.
   Однако здесь, в далекой корнуольской обители,  царили  покой  и  мир;
мелодичный колокол вызванивал  часы,  в  огороженном  саду  цвели  розы,
оплетая трещины осыпающейся кирпичной стены. Некогда  это  была  римская
вилла. В одной из просторных комнат сестры разобрали  пол,  на  котором,
как рассказывали, изображалась возмутительная языческая сцена; Гвенвифар
было любопытно, какая именно, но объяснять ей никто не стал, а сама  она
спросить постеснялась. Вдоль стен тянулся мозаичный  бордюр:  прелестные
крохотные дельфинчики и невиданные рыбы, а  в  центре  положили  простой
кирпич. Там Гвенвифар частенько сиживала по вечерам вместе с сестрами за
шитьем, пока Игрейна отдыхала.
   Игрейна  умирала.  Два  месяца  назад  известие  о  том  доставили  в
Каэрлеон. Артур как раз отправлялся на север, в  Эборак,  проследить  за
укреплением тамошней римской стены, и  к  матери  поспешить  не  мог,  а
Моргейны при дворе не случилось. А поскольку сам Артур оказался занят, а
на то,  что  Вивиана,  в  ее  возрасте,  сумеет  проделать  такой  путь,
рассчитывать  не  приходилось,   Артур   попросил   Гвенвифар   съездить
поухаживать за его матерью, и после долгих  уговоров  королева  все-таки
согласилась.
   В том, что касается ухода за больными, Гвенвифар  разбиралась  слабо.
Но, какой бы недуг ни подкосил Игрейну, по  крайней  мере,  боль  ее  не
мучила; зато она страдала одышкой  и,  не  пройдя  и  нескольких  шагов,
начинала кашлять и задыхаться. Сестра, к ней приставленная, сказала, что
это, дескать, застой крови в легких, однако Игрейна кровью  не  кашляла,
жара у нее не было и нездорового румянца - тоже. Губы ее побелели, ногти
посинели, лодыжки распухли, так что ступала Игрейна  с  трудом;  слишком
измученная, чтобы говорить, с  постели  она  почти  не  поднималась.  На
взгляд Гвенвифар, расхворалась она не то чтобы серьезно; однако монахиня
уверяла, что Игрейна и впрямь умирает и  что  осталась  ей  какая-нибудь
неделя, не больше.
   Лето стояло в разгаре - самая прекрасная пора; в  то  утро  Гвенвифар
принесла из монастырского сада белую  розу  и  положила  ее  Игрейне  на
подушку. Накануне вечером Игрейна с трудом поднялась-таки на ноги, чтобы
пойти к вечерне, но нынче утром, усталая и обессиленная, уже  не  смогла
встать. Однако ж она улыбнулась Гвенвифар и, тяжело дыша, произнесла:
   - Спасибо, дорогая дочка.
   Она поднесла розу к самому лицу, деликатно понюхала лепестки.
   - Я всегда мечтала развести в Тинтагеле розы, вот  только  почва  там
тощая, ничего на ней не растет... Я прожила там пять лет и все это время
пыталась устроить что-то вроде садика...
   - Ты ведь  видела  мой  сад,  когда  приезжала  сопроводить  меня  на
свадьбу, - промолвила Гвенвифар. Сердце ее на мгновение сжалось от тоски
по дому и по далекому, обнесенному стеной цветнику.
   - До сих пор помню, как там было красиво.., твой сад  навел  меня  на
мысли об Авалоне. Там, во дворе Дома дев, растут такие чудесные цветы. -
Игрейна на миг умолкла. - Ведь к Моргейне на Авалон тоже послали  гонца,
правда?
   - Гонца послали, матушка. Но Талиесин  сказал  нам,  что  на  Авалоне
Моргейну давно не видели, - промолвила Гвенвифар. - Надо думать,  она  у
королевы Моргаузы в Лотиане, а в нынешние времена пока  гонец  доберется
до места, целая вечность пройдет.
   Игрейна тяжко вздохнула,  вновь  закашлялась;  Гвенвифар  помогла  ей
сесть на постели. Помолчав, больная прошептала:
   - И однако же Зрение должно было призвать Моргейну ко мне -  ведь  ты
бы приехала, зная, что мать твоя умирает, верно? Да  ты  и  приехала,  а
ведь я тебе даже не родная мать. Так почему же Моргейны все нет и нет?
   "Что ей с того, что приехала я? - думала про себя Гвенвифар. -  Не  я
ей здесь нужна. Никому и дела  нет,  здесь  я  или  где-то  еще".  Слова
больной ранили ее в самое сердце. Но Игрейна  выжидательно  смотрела  на
сноху, и та промолвила:
   - Может быть, Моргейна так и  не  получила  никаких  известий.  Может
быть, она затворилась в какой-нибудь обители,  и  стала  христианкой,  и
отказалась от Зрения.
   - Может, и так... Я сама так  поступила,  выйдя  замуж  за  Утера,  -
пробормотала Игрейна. - И все-таки то и  дело  Зрение  приходит  ко  мне
непрошеным и незваным, и, думается мне, если бы  Моргейна  заболела  или
находилась при смерти, я бы о том узнала.  -  В  голосе  ее  послышались
раздраженные нотки. - Зрение пришло ко  мне  накануне  твоей  свадьбы..,
скажи, Гвенвифар, ты ведь любишь моего сына?
   Гвенвифар испуганно отпрянула, не выдержав взгляда ясных серых  глаз:
неужто Игрейна способна заглянуть ей в душу?
   - Я искренне люблю его, я - его королева и верна ему, госпожа.
   - Да, полагаю, так оно и есть.., но счастливы ли вы вдвоем? - Игрейна
задержала на  мгновение  хрупкие  руки  Гвенвифар  в  своих  -  и  вдруг
улыбнулась. - Ну конечно, как же иначе. А будете еще счастливее, раз  ты
наконец носишь его сына.
   Гвенвифар, открыв рот, уставилась на Игрейну во все глаза.
   - Я.., я.., я не знала.
   Игрейна улыбнулась вновь - такой лучезарной  и  нежной  улыбкой,  что
Гвенвифар подумала про себя: "Да, я  охотно  верю:  в  молодости  она  и
впрямь была столь прекрасна, что  Утер,  отбросив  всякую  осторожность,
попытался заполучить ее при помощи заклинаний и чар".
   - Так оно часто бывает, хотя ты уж немолода, - промолвила Игрейна,  -
дивлюсь я, что ты до сих пор не родила ребенка.
   - То не от нежелания, госпожа, нет, и не то чтобы не  молилась  я  об
этом днем и ночью, - отвечала Гвенвифар, до  глубины  души  потрясенная,
почти не сознавая, что говорит. Или старая королева  бредит?  Уж  больно
жестокая  это  шутка.  -  Откуда..,  отчего  ты  думаешь,  что  я..,   я
беременна?
   - Да, ты же не обладаешь Зрением, я и позабыла, - отозвалась Игрейна.
- Зрение давно меня покинуло; давно я от него отреклась, но  говорю  же:
порою оно еще застает меня врасплох, и до сих пор ни разу не солгало.  -
Гвенвифар расплакалась;  Игрейна,  встревожившись,  накрыла  изможденной
рукой ладонь молодой женщины. - Как же так, я сообщаю тебе добрую весть,
а ты рыдаешь, дитя?
   "Вот теперь она решит, будто я не хочу ребенка, и  станет  дурно  обо
мне думать, а я этого просто не перенесу..."
   - Лишь дважды за все те годы, что я  замужем,  у  меня  были  причины
заподозрить, что я беременна, но всякий  раз  я  носила  ребенка  только
месяц-два, не больше, -  срывающимся  голосом  произнесла  Гвенвифар.  -
Скажи мне, госпожа, ты... - В  горле  у  нее  стеснилось,  и  выговорить
роковые слова вслух она не дерзнула: "Скажи мне, Игрейна,  выношу  ли  я
это дитя, видела ли ты меня с ребенком Артура у груди?" И что бы подумал
ее исповедник о таком попустительстве чародейству?
   Игрейна потрепала ее по руке.
   - Охотно рассказала бы я тебе больше, но Зрение приходит и уходит,  и
удержать его нельзя. Дай-то Боже, чтобы все закончилось хорошо,  дорогая
моя; возможно, большего я не вижу  потому,  что,  к  тому  времени,  как
ребенок появится на свет, меня уже не будет.., нет-нет, дитя, не  плачь,
- взмолилась она, - я готова уйти из жизни с тех самых пор, как побывала
на Артуровой свадьбе. Хотелось бы мне полюбоваться  на  твоего  сына,  и
покачать на руках ребенка Моргейны, если бы однажды случилось и это,  но
Утера уже нет, и с детьми моими все благополучно.  Может  статься,  Утер
ждет меня за пределами смерти, а с ним - и прочие мои дети,  умершие  до
рождения. А если и нет... - Она пожала плечами.  -  Я  того  никогда  не
узнаю.
   Игрейна закрыла глаза. "Я утомила  ее",  -  подумала  Гвенвифар.  Она
молча посидела рядом, пока  престарелая  королева  не  уснула,  а  затем
поднялась и неслышно вышла в сад.
   Гвенвифар словно оцепенела; ей и  в  голову  не  приходило,  что  она
беременна. Если она вообще об этом задумывалась, то  списывала  задержку
месячных на тяготы путешествия..,  в  течение  первых  трех  лет  брака,
всякий раз, когда крови  запаздывали,  она  полагала,  что  понесла.  Но
затем, в тот год, когда Артур сперва уехал на битву в Калидонском лесу и
в долгий поход, ей предшествующий; а потом был  ранен  и  слишком  слаб,
чтобы прикоснуться к жене, перепады сроков так и  не  восстановились.  И
наконец королева осознала, что ее месячные непостоянны и  изменчивы:  их
невозможно отслеживать по луне, ибо порою они не дают о  себе  знать  по
два-три месяца.
   Но теперь, после объяснений Игрейны, Гвенвифар недоумевала, отчего не
подумала об этом прежде; усомниться в словах королевы ей и в  голову  не
приходило. "Чародейство, - отчетливо звучало  в  сознании  Гвенвифар,  и
тихий внутренний голос упрямо напоминал:
   - Все эти ухищрения - от дьявола;  нет  им  места  в  обители  святых
женщин. - Но иной голос возражал:
   - Что дурного в том, чтобы сказать мне об этом?" Скорее  тут  уместно
вспомнить об ангеле, посланном  к  Деве  Марии,  дабы  возвестить  ей  о
рождении сына.., а  в  следующее  мгновение  Гвенвифар  сама  ужаснулась
собственной дерзости; и тут же захихикала про себя, думая о  том,  сколь
мало Игрейна, состарившаяся, на грани смерти, похожа на ангела Господня.
   Тут зазвонили к мессе,  и  Гвенвифар  -  притом  что  как  гостья  от
посещения служб вполне могла воздержаться - развернулась, и  отправилась
в часовню, и преклонила колена на своем обычном месте среди посетителей.
Однако слов священника она почти не слышала; и сердце свое, и мысли  она
вложила в молитву - самую жаркую молитву всей ее жизни.
   "Свершилось, вот он - отклик на все мои моления. О,  благодарю  тебя,
Господи, и Христос, и Святая  Дева!  Артур  ошибся.  Это  не  он  терпел
неудачу. И вовсе не надо было..." И в который раз все  члены  ее  сковал
стыд: то же самое она чувствовала,  когда  Артур  наговорил  ей  столько
ужасного и только что не дал дозволения изменить ему... "И  какой  же  я
была порочной женщиной, если хотя бы на минуту могла допустить  подобные
мысли..."  И  при  том,  что  она  погрязла  в  бездне  порока,  Господь
вознаградил ее; и ныне  должно  ей  заслужить  эту  милость.  Запрокинув
голову, Гвенвифар запела славословие Богородице вместе с остальными,  да
с таким самозабвенным  исступлением,  что  мать-настоятельница  вскинула
глаза и пристально воззрилась на нее.
   "Они и не ведают, отчего меня переполняет благодарность.., они  и  не
ведают, за сколь многое мне должно благодарить...
   Однако не знают они и того, как я была  порочна,  ибо  здесь,  в  том
священном месте, я думала о том, кого люблю..."
   И тут, невзирая на всю ее радость, сердце вновь пронзила  боль:  "Вот
теперь он увидит, что я ношу ребенка Артура, и сочтет меня безобразной и
вульгарной и никогда больше не посмотрит на меня с тоской и  любовью..."
И даже при том, что сердце ее  переполняло  ликование,  Гвенвифар  вдруг
показалась самой себе ничтожной, ограниченной и унылой.
   "Артур сам дал мне дозволение, и мы могли  бы  обладать  друг  другом
хотя бы однажды, а теперь.., никогда.., никогда.., никогда..."
   Гвенвифар  закрыла  лицо  руками  и  беззвучно   зарыдала,   уже   не
задумываясь, наблюдает за нею настоятельница или нет.

***

   В ту ночь Игрейне дышалось так тяжко, что она даже не могла  склонить
голову и  отдохнуть;  ей  приходилось  сидеть  прямо,  облокачиваясь  на
подушки, а хрипы и кашель все не прекращались.  Настоятельница  принесла
ей настоя для очистки легких, но Игрейна сказала,  что  от  снадобья  ее
лишь тошнит, и допивать его отказалась.
   Гвенвифар сидела рядом со свекровью, изредка задремывая,  но,  стоило
больной пошевелиться, и она тут же просыпалась и подносила ей  воды  или
поправляла подушки, устраивая Игрейну поудобнее. В  комнате  горел  лишь
крохотный светильник, но луна светила ослепительно-ярко, а ночь выдалась
такой  теплой,  что  дверь  в  сад  закрывать  не  стали.  Мир  заполнял
неумолчный глухой шум моря: то  волны  накатывали  на  скалы  где-то  за
пределами сада.
   - Странно, - отрешенно  прошептала  Игрейна  наконец,  -  вот  уж  не
думала, что вернусь сюда умирать... Помню, как одиноко,  как  безотрадно
мне было, когда я впервые приехала в Тинтагель - словно вдруг  оказалась
на краю света. Авалон казался таким  прекрасным  и  светлым,  и  весь  в
цвету...
   - Цветы есть и здесь, - промолвила Гвенвифар.
   - Но не такие, как у меня дома. Почва здесь уж  больно  бесплодная  и
каменистая, - вздохнула она. - А ты бывала ли на Острове, дитя?
   - Я обучалась в обители на Инис Витрин, госпожа.
   - На Острове  чудо  как  красиво.  А  когда  я  приехала  сюда  через
вересковые пустоши, здесь, среди высоких скал, было так пустынно и голо,
что я испугалась...