ых  ягод;  от  этой
грубой символики девушка внезапно преисполнилась страха и в полной  мере
ощутила силу девственности, что  струилась  и  текла  сквозь  нее  точно
весенние токи. В глаза ей полыхнул факел, и ее повели  во  тьму  пещеры,
где над головою и повсюду вокруг гуляло гулкое  эхо.  Насколько  хватало
глаз, стены были покрыты священными символами,  начертанными  от  начала
времен: олень, рога, мужчина с рогами на голове, округлившийся  живот  и
полные груди Той, что Дарит Жизнь...
   Жрица уложила Моргейну на ложе из оленьих шкур. Девушка задрожала  от
холода и страха,  и  старуха  сочувственно  нахмурилась;  она  привлекла
Моргейну к себе и  поцеловала  ее  в  губы,  Моргейна  же  на  мгновение
прильнула к жрице и порывисто обняла ее,  борясь  с  накатившим  ужасом,
точно  в  объятиях  родной  матери...  но  вот  старуха  улыбнулась  ей,
поцеловала еще раз, благословляющим жестом коснулась ее грудей и ушла.
   Моргейна лежала на шкурах, ощущая, как земля вокруг дышит жизнью; она
словно росла, заполняя  собою  всю  пещеру,  так,  что  крохотные  грубо
процарапанные рисунки теперь украшали  ее  груди  и  живот,  а  над  нею
вздымалась гигантская меловая фигура, человек либо олень  с  напрягшимся
фаллосом... Незримая луна за пределами пещеры заливала ее светом, в ней,
и в душе, и в теле, воспряла Богиня. Она простерла руки, она знала,  что
по ее повелению за пределами  пещеры,  в  свете  плодотворящих  костров,
мужчины и женщины, влекомые друг к  другу  пульсирующими  токами  жизни,
слились воедино.  Покрытая  синей  краской  девочка,  что  разбрызгивала
животворную   кровь,   досталась    мускулистому    старому    охотнику.
Сопротивлялась она недолго, вот она вскрикнула, он навалился на нее всем
телом, и ноги ее разошлись, повинуясь неодолимому закону природы. Видела
она не глазами, ибо зажмурилась, словно отгородившись от света факелов и
пронзительных криков.
   А он  уже  стоял  у  входа  в  пещеру,  рога  с  него  сняли,  волосы
растрепались, тело - в синих разводах краски и в  потеках  крови,  белая
кожа - точно великана, нависающего  над  пещерой...  Увенчанный  Рогами,
супруг Богини. Он тоже шел, пошатываясь, нагой, если не считать гирлянды
вокруг чресел вроде  той,  что  на  ней;  Моргейна  чувствовала,  как  в
напрягшемся мужском естестве его пульсирует жизнь - под  стать  меловому
гиганту. Он опустился на колени рядом с нею, и в слепящем  свете  факела
Моргейна разглядела, что перед нею - всего лишь мальчишка, причем не  из
этого низкорослого, смуглого племени, но высокий и  светловолосый...  "С
какой стати они избрали короля не из своего народа?" Мысль лунным  лучом
промелькнула в ее сознании и исчезла, после того она уже  ни  о  чем  не
думала.
   "Пробил час Богине встречать  Увенчанного  Рогами",  -  он  стоял  на
коленях перед ложем из оленьих  шкур,  раскачиваясь  и  щурясь  в  свете
факела. Моргейна потянулась к нему, сжала его руки,  притянула  к  себе,
ощущая приятное тепло и тяжесть его тела. Ей приходилось направлять его.
"Я - Великая Мать, которой ведомо все на свете, она - и дева и мать, она
бесконечно мудра, она наставляет  девственницу  и  ее  возлюбленного..."
Оглушенная, во власти восторга и ужаса,  едва  не  теряя  сознание,  она
почувствовала, как жизненная сила захватывает их обоих, без  участия  ее
воли приводит в движение тело,  подчиняет  и  юношу,  властно  принуждая
войти в нее, и вот уже оба они задвигались, сами не зная, что за  стихия
ими владеет. Словно издалека Моргейна услышала собственный крик, а потом
- его голос, такой высокий и срывающийся в тишине, но слов разобрать  ей
так и не удалось.  Факел  зашипел  и  погас  во  тьме,  и  все  свирепое
неистовство его юной жизни забило струей и хлынуло в ее лоно.
   Он застонал и повалился на нее, словно  мертвый,  -  тишину  нарушало
лишь его хриплое дыхание. Она осторожно уложила его на шкуры,  принялась
укачивать,  не  размыкая  рук,  прижимая  его  к  себе  -   измученного,
разгоряченного. Вот он поцеловал ее обнаженную грудь. А затем,  медленно
и с трудом, дыхание его выровнялось, еще мгновение - и Моргейна  поняла,
что юноша так и заснул в ее объятиях. С какой-то исступленной  нежностью
она поцеловала его в волосы и в мягкую щеку и тоже задремала.
   Проснулась она, когда ночь была уже на исходе, в пещеру  просачивался
лунный свет. Она чувствовала себя безмерно усталой, все тело  ныло,  она
пощупала у себя между ног и поняла, что идет кровь.  Моргейна  отбросила
назад влажные волосы и в  лунном  свете  пригляделась  к  раскинувшемуся
рядом бледнокожему юноше, что по-прежнему крепко спал, исчерпав все свои
силы.  Он  был  высок,  силен  и  хорош  собой,  хотя  при  луне  толком
рассмотреть черты не удавалось, а магическое Зрение жрицу оставило, ныне
в воздухе мерцало лишь лучистое сияние луны, а не властный и строгий лик
Богини. Девушка вновь была Моргейной, а не  тенью  Великой  Матери,  она
вновь стала самой собою, и со всей ясностью сознавала, что произошло.
   На мгновение Моргейне вспомнился Ланселет, которого она так любила  и
которому мечтала вручить этот дар. И вот час пробил,  и  дар  вручен  не
возлюбленному, но безликому незнакомцу... нет, не след  ей  так  думать.
Она - не женщина, она -  жрица,  и  она  отдала  силу  Девы  Увенчанному
Рогами, как было предопределено для нее еще до того, как  возвели  стены
мира. Она приняла свою судьбу так, как подобает жрице Авалона, и  теперь
чувствовала, будто здесь минувшей ночью  случилось  нечто  сокрушительно
важное.
   Озябнув, она прилегла и  накрылась  одеялом  из  оленьей  кожи.  Чуть
наморщила нос - пахло от кожи не лучшим образом, впрочем,  ложе  усыпали
пахучими травами, так что блох по крайней мере можно  не  опасаться.  Да
рассвета оставалось около часа: время дня  и  ночи  Моргейна  определяла
безошибочно.  Мальчик,  спавший  рядом  с  нею,  почувствовал,  как  она
заворочалась, и сонно уселся на ложе.
   - Где мы? - спросил он. -  Ах,  да,  помню.  В  пещере.  Эй,  да  уже
светает. - Он улыбнулся и потянулся к Моргейне,  не  сопротивляясь,  она
позволила вновь уложить себя на шкуры и,  оказавшись  в  кольце  сильных
рук, охотно уступала  поцелуям.  -  Прошлой  ночью  ты  была  Богиня,  -
прошептал он, - но вот я проснулся и вижу: ты - женщина.
   Моргейна тихо рассмеялась.
   - А сам ты - не Бог, но человек?
   - Кажется, ролью Бога я сыт по горло, кроме того,  сдается  мне,  для
человека из плоти и крови это непростительная дерзость, - проговорил он,
прижимая к себе Моргейну. - Мне  достаточно  быть  просто  смертным,  не
больше.
   - Может статься, есть время для Бога  и  Богини,  и  есть  время  для
человека из плоти и крови, - промолвила она.
   - Прошлой ночью я тебя испугался, - признался он. -  Я  думал,  ты  -
Богиня, огромная, как мир... а ты такая маленькая и хрупкая! - Он  вдруг
изумленно заморгал. - Да  ты  же  говоришь  на  моем  языке...  я  и  не
заметил... значит, ты не из этого племени?
   - Я - жрица со Священного острова.
   - Жрица - значит, женщина, -  промолвил  он,  ласково  поглаживая  ее
груди, что под прикосновениями его пальцев вдруг пробудились к  жизни  и
жажде.
   - Как думаешь, Богиня рассердится на меня  за  то,  что  женщина  мне
нравится больше?
   Моргейна рассмеялась.
   - Богиня мудра, ей ли не знать мужчин?
   - А как насчет ее жрицы?
   Моргейна внезапно смутилась.
   - Нет... до того я вообще не знала мужчины, - промолвила она, - да  и
теперь то была не я, а Богиня...
   В полумраке он притянул ее ближе.
   - Раз уж Бог и Богиня изведали наслаждение, не должно  ли  мужчине  и
женщине получить свое? -  Ласки  его  становились  все  более  дерзкими,
Моргейна заставила его лечь рядом.
   - То более чем уместно, - заверила она.
   На сей раз, в полном сознании происходящего, она сполна изведала все,
как есть, чувствуя, как он ласков и мягок и в то  же  время  тверд,  как
сильны эти молодые руки и что за удивительная нежность скрывается за его
дерзким натиском. Моргейна рассмеялась, радуясь нежданному  наслаждению,
открываясь  ему  навстречу   всем   своим   существом,   переживая   его
удовольствие как  свое.  В  жизни  своей  она  не  была  так  счастлива.
Изнуренные, лежали  они,  не  размыкая  объятий,  лаская  друг  друга  в
сладостной истоме.
   Постепенно светало. Наконец юноша вздохнул.
   - Скоро за мной придут, -  промолвил  он,  -  ведь  на  этом  все  не
кончится: меня куда-то там отведут, дадут мне меч и много чего  другого.
- Он сел и улыбнулся ей. - А мне  страх  как  хочется  вымыться,  надеть
одежду, подобающую человеку цивилизованному, и избавиться от  всей  этой
крови и синей краски... как все проходит! Вчера ночью я даже не заметил,
что весь в крови - гляди, на тебе тоже оленья кровь,  там,  где  я  тебя
касался...
   - Думаю, когда придут за мной, меня вымоют и дадут мне свежую одежду,
- отозвалась она, - да и тебя в проточной воде искупают.
   Он вздохнул -  и  во  вздохе  этом  послышалась  легкая  мальчишеская
грусть. Его голос, этот неустойчивый баритон, как раз ломался;  ну,  как
он может быть  настолько  юн,  этот  молодой  великан,  что  сразился  с
Королем-Оленем и убил его кремневым ножом?
   - Не думаю, что мне суждено тебя снова увидеть,  -  промолвил  он,  -
ведь ты - жрица и посвятила себя Богине.  Но  я  вот  что  хочу  сказать
тебе... - Он наклонился и поцеловал ее между грудей. -  Ты  для  меня  -
самая первая. И неважно, сколько еще женщин у меня будет, всю свою жизнь
я стану вспоминать тебя, и любить, и благословлять всем сердцем.  Обещаю
тебе это.
   На щеках у него блестели слезы.  Моргейна  потянулась  за  одеждой  и
ласково утерла ему  лицо,  привлекла  его  голову  к  себе  на  грудь  и
принялась убаюкивать. И дыхание у юноши перехватило.
   - Твой голос, - прошептал он, - и то, что ты сейчас сделала... почему
мне мерещится, будто я тебя знаю? Потому ли, что ты - Богиня,  а  в  ней
все женщины - едины? Нет... - Он напрягся, приподнялся,  обнял  ее  лицо
ладонями. В светлеющих  сумерках  она  видела,  как  мальчишеские  черты
обретают силу и четкость, превращаясь в лицо взрослого  мужа.  Она  лишь
начинала смутно подозревать, отчего юноша кажется ей настолько знакомым,
как он хрипло вскрикнул:
   - Моргейна! Ты - Моргейна! Моргейна, сестра моя!  Ох,  Господи,  Дева
Мария, что мы содеяли?
   Моргейна медленно закрыла лицо руками.
   - Брат мой, - прошептала она. - Ах, Богиня! Брат! Гвидион...
   - Артур, - глухо поправил он.
   Моргейна судорожно обняла его, а в следующее  мгновение  он  зарыдал,
по-прежнему прижимаясь к ней.
   - Неудивительно, что мне казалось, будто я знаю  тебя  от  сотворения
мира, - в слезах твердил он.  -  Я  всегда  любил  тебя,  и  это...  ах,
Господи, что мы наделали...
   - Не плачь, - беспомощно проговорила она, - не плачь. Мы  -  в  руках
той, что привела нас сюда. Это все неважно. Здесь мы не брат с  сестрой,
перед лицом Богини мы - мужчина и женщина, не более того.
   "А я тебя так и не узнала. Брат мой, мой маленький, малыш, что  льнул
к моей груди, точно новорожденный. Моргейна,  Моргейна,  я  велела  тебе
позаботиться о малыше, бросила она, уходя, и скрылась, а  он  плакал  на
моей груди, пока не уснул. А я ничего не знала".
   - Это ничего, - повторила Моргейна, укачивая его  в  объятиях.  -  Не
плачь, брат мой, любимый мой, маленький мой, не плачь, все хорошо.
   Она утешала брата, а сама терзалась отчаянием.
   "Почему ты так поступила с нами? Великая Матерь, Госпожа, почему?"
   Моргейна сама не знала, взывает ли к Богине  или,  может  статься,  к
Вивиане.

Глава 16

   На протяжении  всего  долгого  пути  до  Авалона  Моргейна  лежала  в
носилках, не вставая, голова у нее раскалывалась, а  в  мыслях  снова  и
снова бился вопрос: "Почему!" После трех  дней  воздержания  от  пищи  и
долгого дня обряда она была совершенно измучена. Она  смутно  сознавала,
что  ночной  пир  и  любовные  ласки  предназначались  для  того,  чтобы
высвободить эту силу, и так бы все и случилось, и она вполне пришла бы в
себя, если бы не утреннее потрясение.
   Моргейна достаточно себя знала, чтобы понимать: как только потрясение
и усталость схлынут, придет ярость, и ей хотелось добраться  до  Вивианы
раньше, чем ярость вырвется наружу,  пока  она  в  состоянии  изобразить
подобие спокойствия.
   На сей раз они предпочли путь через Озеро, и Моргейне  позволили,  по
ее настоятельной просьбе, часть пути пройти пешком, ведь она уже не была
ритуально ограждаемой Девой обряда, она - всего лишь жрица из  окружения
Владычицы  Озера.  Когда  ладья  двинулась  через  Озеро,  ее  попросили
призвать туманы, чтобы создать врата к Авалону, Моргейна встала, даже не
задумываясь, настолько привыкла принимать это таинство  как  само  собою
разумеющееся, как неотъемлемую часть своей жизни.
   Однако же, воздев руки,  она  вдруг  похолодела  на  миг,  во  власти
сомнения. Внутри ее произошла перемена столь значимая, остались ли у нее
силы для создания врат?  Во  власти  мятежного  возмущения  Моргейна  на
мгновение заколебалась, и гребцы глянули на нее с вежливым  сочувствием.
Она ощутила на себе их пронзительные, острые  взгляды  и  почувствовала,
что сквозь землю готова провалиться от стыда, как если бы  все  то,  что
произошло с ней накануне ночью, начертано на ее лице буквами похоти. Над
Озером  поплыл  тихий  церковный  звон,  и   внезапно   Моргейна   вновь
перенеслась  в  далекое  детство:  она   слушала,   как   отец   Колумба
проникновенно говорит о целомудрии как о лучшем способе  приблизиться  к
святости Марии, Божьей Матери, что чудом родила своего Сына, ни  на  миг
не запятнав себя мирским грехом. Даже в ту пору  Моргейна  подумала  про
себя: "Что за чушь несусветная, как может  женщина  родить  ребенка,  не
зная мужчины?" Но при священном звуке колоколов что-то внутри ее  словно
умерло, рассыпалось в прах, сжалось в комочек, и по лицу потоком хлынули
слезы.
   - Леди, ты больна?
   Моргейна покачала головой.
   - Нет, - твердо проговорила она, - на мгновение мне сделалось  дурно.
- Она набрала в грудь побольше воздуха. Артура в ладье  нет,  -  конечно
же, нет, мерлин повел его Сокрытым путем. "Богиня едина, -  Дева  Мария,
Великая Мать, Охотница... и я причастна к Ее величию". Моргейна  сделала
ограждающий жест и вновь воздела руки, мгновенно задернув завесу тумана,
сквозь которую ладья попадет на Авалон.
   Вечерело, но, несмотря на голод  и  усталость,  Моргейна  направилась
прямиком к обители Владычицы. Но у дверей путь ей преградила жрица.
   - Сейчас Владычица никого не примет.
   -  Чушь,  -  бросила  Моргейна,  чувствуя,  как  сквозь   милосердное
оцепенение пробивается гнев, и надеясь, что заслон выстоит до  тех  пор,
пока она не объяснится с Вивианой. - Я - ее родственница,  спроси,  могу
ли я войти.
   Жрица ушла, но тут же вернулась со словами:
   - Владычица сказала: "Пусть Моргейна немедленно  возвращается  в  Дом
дев, в должный срок я с ней поговорю".
   В ослеплении яростью Моргейна уже была готова оттолкнуть  прислужницу
и ворваться в дом  Вивианы.  Но  благоговейный  страх  удержал  ее.  Она
понятия не имела, что за кара ждет жрицу, преступившую обет  послушания,
но сквозь бешенство  и  гнев  пробился  тихий,  холодный  голос  разума,
подсказывая: лучше бы выяснить это как-нибудь иначе.  Моргейна  вдохнула
поглубже,  лицо  ее  приняло  выражение,   подобающее   жрице,   покорно
поклонилась и ушла. Слезы, что ей удалось сдержать при  звуке  церковных
колоколов на Озере, вновь защипали глаза,  и  на  мгновение  она  устало
пожалела, что не в силах дать им воли. Наконец-то она одна в Доме дев, в
своей тихой комнатке, где можно выплакаться  всласть,  да  только  слезы
упрямо не текут, остались лишь смятение, боль и  гнев,  выхода  которому
нет. Ощущение было такое, словно и тело ее,  и  душа  стянулись  в  один
тугой узел боли.
   Вивиана прислала за  нею  только  через  десять  дней;  полная  луна,
сиявшая в ночь триумфа Увенчанного Рогами, убыла до тусклого  угасающего
осколочка. К тому времени как одна из младших  жриц  принесла  известие,
что Вивиана требует ее к себе, внутри у Моргейны все кипело яростью.
   "Она играла мною, как я играю на арфе", -  эти  слова  звенели  в  ее
сознании снова и снова, так что в первый момент, заслышав доносящуюся из
обители Вивианы мелодию арфы, Моргейна сочла ее эхом собственных горьких
мыслей. А потом подумала было, что  это  играет  Вивиана.  Но  за  годы,
проведенные на Авалоне, Моргейна обрела немалые познания в  музыке,  она
знала звук Вивиановой арфы: Владычица  играла  в  лучшем  случае  весьма
посредственно.
   Моргейна  прислушалась,  против  воли  задумавшись,  что  же  это  за
музыкант. Талиесин? Девушка знала: до того как стать  мерлином,  он  был
величайшим из бардов и славился по всей Британии.  Ей  часто  доводилось
слышать его игру в дни  великих  Празднеств  и  на  самых  торжественных
обрядах, но сейчас руки его состарились. Искусство их не  умалилось,  но
даже в лучшие дни таких звуков ему не извлечь - это новый арфист, она  в
жизни своей его не слышала. И, еще не видя инструмента, Моргейна  знала:
эта  арфа  крупнее  Талиесиновой,   а   пальцы   незнакомого   музыканта
разговаривают со струнами, точно зачаровав их волшебными чарами.
   Некогда Вивиана рассказывала ей одно древнее предание дальних земель,
историю о барде, под  игру  которого  круги  камней  принимались  водить
хоровод, а деревья роняли листья в знак  скорби,  а  когда  он  сошел  в
страну мертвых, тамошние суровые судьи смягчились и позволили ему увести
свою возлюбленную. Моргейна недвижно застыла у  двери,  мир  вокруг  нее
тонул в музыке. Внезапно девушке почудилось, что невыплаканные  рыдания,
скопившиеся в ней за последние десять дней, готовы вновь прорваться, что
гнев растает в слезах, дай она лишь волю, и слезы смоют обиды, превращая
ее в слабую, беспомощную  девчонку.  Моргейна  резко  толкнула  дверь  и
бесцеремонно вошла.
   Там был мерлин Талиесин, но играл не  он,  сцепив  руки  на  коленях,
старик наклонился вперед, внимательно вслушиваясь.  И  Вивиана  тоже,  в
простом домашнем платье,  устроилась  не  на  обычном  своем  месте,  но
подальше от огня, почетное место она отвела незнакомому арфисту.
   То был молодой человек в зеленой одежде  барда,  гладко  выбритый  на
римский манер, вьющиеся волосы чуть темнее ржавчины на  железе.  Глубоко
посаженные глаза, лоб, что кажется чересчур большим для него...  и  хотя
Моргейна в силу  неведомой  причины  ожидала,  что  глаза  эти  окажутся
темными, вопреки ожиданию они сверкнули пронзительной синевой.  Музыкант
нахмурился, раздосадованный тем, что его прервали, пальцы его замерли на
середине аккорда.
   Вивиана  тоже  осталась  недовольна  подобной  неучтивостью,  но   от
замечаний воздержалась.
   - Иди сюда, Моргейна, присядь рядом со мной. Я знаю,  как  ты  любишь
музыку, вот и подумала, что тебе захочется послушать Кевина Арфиста.
   - Я слушала снаружи.
   - Так заходи и послушай изнутри, - улыбнулся мерлин. - Он на  Авалоне
впервые, но я подумал, может статься, ему есть чему поучить нас.
   Моргейна вошла и присела на скамеечку рядом с Вивианой.
   -  Моя  родственница,  Моргейна,  сэр,   она   тоже   принадлежит   к
королевскому роду Авалона, -  представила  девушку  Верховная  жрица.  -
Кевин, ты видишь перед собою ту, что спустя годы станет Владычицей.
   Моргейна вздрогнула от изумления: никогда прежде не подозревала  она,
что именно такой удел предназначила для нее Вивиана. Но гнев  тотчас  же
затмил нахлынувшую радость: "Она думает, достаточно мне польстить,  и  я
прибегу лизать ей ноги, точно собачонка!"
   - Пусть день сей придет  не  скоро,  о  Владычица  Авалона,  и  пусть
мудрость твоя еще долго направляет нас, - учтиво отозвался Кевин. На  их
языке он говорил так, словно хорошо его выучил, -  девушка  готова  была
поклясться, что  наречие  это  для  него  н