ен, что даже не подумал одернуть ее.
   - Конечно, ты права, - тихо сказал он. - Ну, что ж,  значит,  оставим
это молодым. Ложись спать, Моргейна.
   Но когда она улеглась рядом с ним, он лежал неподвижно, и лишь  через
некоторое время робко обнял ее за плечи. Моргейна уже успела пожалеть  о
своих жестоких словах... Ей было холодно и одиноко. Она лежала, прикусив
губу, чтобы не расплакаться. Но когда Уриенс попытался заговорить с ней,
она притворилась, будто спит.

***

   День летнего солнцестояния выдался ясным.  Моргейна,  проснувшись  на
рассвете, сразу же поняла, что хоть она и не раз  говорила  себе,  будто
перестала чуять подобные вещи, но нынешнее лето что-то пробудило в  ней.
Одевшись, она бесстрастно взглянула на спящего мужа.
   Она вела себя, как дура. И зачем только она безропотно приняла  слова
Артура? Побоялась поссорить его с другим королем? Если  он  не  в  силах
удержать  свой  трон  без  помощи  женщины,  возможно,  он  вообще   его
недостоин. Он отступник, он предал Авалон. Он отдал ее  в  руки  другого
отступника. А она покорно согласилась со всем, что они решили за нее.
   "Игрейна позволила, чтобы вся ее  жизнь  стала  разменной  монетой  в
политике". И в душе Моргейны шевельнулось нечто, умершее или уснувшее  с
того самого дня, когда  она  бежала  с  Авалона,  унося  в  своем  чреве
Гвидиона, - внезапно оно пробудилось и зашевелилось,  медленно  и  вяло,
словно спящий дракон, движение столь же тайное и  незримое,  как  первое
движение плода в  чреве;  эта  неведомая  сила  произнесла,  негромко  и
отчетливо: "Если я не позволила  Вивиане,  которую  любила  всей  душой,
использовать меня подобным образом, почему  я  должна  покорно  склонить
голову и позволить, чтоб меня  использовали  в  интересах  Артура?  Я  -
королева Северного Уэльса и герцогиня Корнуома, где имя Горлойса до  сих
пор что-то да значит, и я принадлежу к королевскому роду Авалона".
   Уриенс застонал и неловко повернулся.
   - О Господи, у меня все тело ноет, а  каждый  палец  на  ногах  будто
набит больными зубами!  И  зачем  только  я  вчера  скакал  так  быстро?
Моргейна, ты не разотрешь мне спину?
   Первым побуждением Моргейны было бросить в ответ:
   "У тебя есть дюжина дворецких, а я тебе жена, а не  рабыня!"  Но  она
сдержалась и вместо этого с улыбкой произнесла:
   - Да, конечно, - и послала пажа  за  ее  флаконами  с  ароматическими
маслами.
   Пускай Уриенс считает ее  по-прежнему  уступчивой.  В  конце  концов,
целительство тоже входит в обязанности жрицы. Конечно,  это  лишь  самая
малая часть ее обязанностей, но зато оно  даст  ей  доступ  к  мыслям  и
планам короля. Она размассировала Уриенсу спину и втерла в больные  ноги
целебный  бальзам,  выслушивая  при  этом  тонкости  спора  о  земельных
владениях, который вчера решал король.
   "При Уриенсе любая могла бы быть королевой. Ему только и  нужно,  что
приветливое лицо да добрые руки, которые могли бы за ним  ухаживать.  Ну
что ж, это у него будет - до тех пор, пока мне это будет выгодно".
   - Похоже, денек выдался  отличный  для  благословления  урожая.  День
летнего солнцестояния дождливым не бывает, - сказал Уриенс. -  Владычица
озаряет свои поля, чтобы освятить их; по крайней мере, во  времена  моей
молодости, когда я был язычником, говорили, что Великий Брак  не  должен
вершиться в грязи.
   Он хохотнул.
   - Однако я помню один случай - я тогда еще был зеленым юнцом, - когда
дожди лили десять дней подряд. Мы с жрицей перемазались в грязи,  словно
свиньи!
   Моргейна невольно улыбнулась; действительно, картина ей представилась
презабавная.
   - Богиня способна шутить даже посредством ритуала, - сказала  она.  -
Кроме того, ее зовут, среди прочих имен, и Великой Свиньей, и все  мы  -
ее поросята.
   - Ах, Моргейна, хорошие тогда были времена! -  сказал  Уриенс.  Потом
его лицо напряглось. - Конечно, все это было давно - теперь люди желают,
чтоб короли были величественны и достойны. Те времена ушли  и  более  не
вернутся.
   "В самом деле? Сомневаюсь", - подумала Моргейна,  но  промолчала.  Ей
вдруг подумалось, что Уриенс, пока был помоложе, был  достаточно  силен,
чтобы противостоять волне христианства,  накатывающейся  на  эти  земли.
Если бы Вивиана приложила побольше усилий для того,  чтобы  возвести  на
трон короля, который не зависел бы от священников... Но кто  мог  знать,
что Гвенвифар окажется  набожна  сверх  всякой  меры?  И  почему  мерлин
бездействует?
   Если мерлин Британии и мудрецы Авалона ничего  не  предпринимают  для
того, чтоб остановить эту волну, что грозит затопить нашу землю и  смыть
все древние обычаи и древних богов, то за что же ей упрекать Уриенса?  В
конце концов, он - всего лишь старый человек, желающий мира и покоя.  Не
стоит делать из него врага. Если он будет доволен жизнью, ему  не  будет
дела до того, чем занимается его  жена...  Впрочем,  Моргейна  сама  еще
толком не знала, что именно она собирается предпринять. Но  знала  зато,
что дни безмолвной покорности миновали.
   - Жаль, что мы с тобой  тогда  не  были  знакомы,  -  сказала  она  и
позволила Уриенсу поцеловать ее в лоб.
   "Если бы я вышла за него замуж: еще тогда, когда  только  вступила  в
брачный возраст, Северный Уэльс мог бы так и не  сделаться  христианской
страной. Но и сейчас еще не поздно.  Есть  люди,  помнящие,  что  король
носит на руках змей Авалона, хоть они и поблекли. И он женат на той, что
была Верховной жрицей Владычицы.
   Здесь мне было бы легче вершить свои труды, чем при дворе  Артура,  в
тени Гвенвифар".
   Моргейне пришло в голову, что Гвенвифар больше бы  радовалась  такому
мужу, как  Уриенс,  которого  она  могла  бы  всецело  подчинить  своему
влиянию, чем такому, как Артур, - ведь он жил полнокровной жизнью, а  ей
не было там места.
   А ведь был такой момент, когда  Моргейна  могла  обрести  влияние  на
Артура  -  как  женщина,  с  которой  он  вступил  в  зрелость,  которая
олицетворяла для него саму Богиню. Но она в  своей  глупости  и  гордыне
допустила, чтобы он оказался  в  руках  Гвенвифар  и  священников.  Лишь
теперь, когда было слишком поздно, она начала понимать замысел Вивианы.
   "Если уж говорить начистоту  -  мы  могли  бы  править  этой  землей;
Гвенвифар звалась бы Верховной королевой, но она владела бы  лишь  телом
Артура; его сердце, душа и разум принадлежали бы мне. Какой  же  я  была
дурой... Мы с ним могли бы править вместе - в интересах Авалона!  Теперь
же Артур - игрушка в руках священников.  Однако  он  до  сих  пор  носит
священный меч  друидов,  а  мерлин  Британии  не  предпринимает  никаких
действий, чтобы помешать ему.
   Я должна завершить дело, которое не успела окончить Вивиана.
   О Богиня, как много я позабыла..."
   Моргейна остановилась, поражаясь собственной дерзости. Уриенс как раз
прервал свое повествование, и, когда Моргейна  перестала  растирать  ему
ноги, он вопросительно уставился на жену. Моргейна поспешно сказала:
   - Я совершенно уверена, дорогой мой супруг, что ты был прав.
   И она плеснула  себе  на  ладонь  еще  немного  сладковато  пахнущего
бальзама. Моргейна понятия не имела, с чем же она согласилась, но Уриенс
улыбнулся и принялся рассказывать дальше, а Моргейна вновь погрузилась в
размышления.
   "Я по-прежнему остаюсь жрицей. Странно - почему вдруг после  стольких
лет, когда даже видения Авалона поблекли, ко  мне  вдруг  вернулась  эта
уверенность ?"
   Она задумалась над новостями, которые привез Акколон.  Элейна  родила
дочь. Сама Моргейна не сможет дать Авалону дочь, но она  может,  подобно
самой Вивиане, взять воспитанницу. Она помогла Уриенсу одеться, вместе с
ним спустилась вниз и принесла с кухни  хлеб,  только  что  из  печи,  и
свежесваренное, пенящееся  пиво.  Моргейна  взялась  сама  ухаживать  за
супругом и намазала хлеб медом. Пускай он  и  дальше  считает  ее  самой
верной из  своих  подданных,  своей  любезной  и  услужливой  женой.  Ей
нетрудно. Но может настать такой момент, когда  ей  понадобится  доверие
Уриенса, чтобы он не мешал ей поступать по своему усмотрению.
   - Что-то мои старые  кости  болят  даже  летом.  Наверное,  надо  мне
съездить на юг, в Аква Сулис, на воды. Там есть древний храм богини Суль
- римляне в свое время построили там огромную баню, и  кой-чего  от  нее
сохранилось до сих пор. Большие  бассейны  теперь  засорились,  а  саксы
утащили оттуда множество прекрасных вещей и сбросили с постамента статую
Богини, но сам источник никуда не делся; он бьет из  какой-то  подземной
кузни - он кипит, день за днем, год за  годом,  и  над  ним  поднимаются
облака пара. Воистину, это зрелище внушает трепет! Там есть  бассейны  с
горячей водой: там человек может вымыть из своих костей всю усталость. Я
не был там уже года три, но теперь в округе все спокойно, и я непременно
съезжу туда снова.
   - Не вижу, почему бы тебе и вправду туда не съездить,  -  согласилась
Моргейна, - раз в твоей земле царит мир.
   - А может, ты бы съездила со мной, дорогая? Мы можем оставить дела на
сыновей. А тебе наверняка будет интересно посмотреть на древний храм.
   - Это и вправду интересно, - вполне искренне отозвалась Моргейна.  Ей
вспомнились холодные неиссякающие воды Священного источника на Авалоне -
неисчерпаемые, неутомимые, прозрачные... - Однако я не уверена, что  это
будет разумно - оставить все на твоих  сыновей.  Аваллох  глуп.  Акколон
умен, но он - не старший, и я не знаю, будут ли твои люди слушаться его.
Возможно, если я останусь здесь, Аваллох будет  советоваться  с  младшим
братом.
   - Превосходная идея, дорогая! -  радостно  откликнулся  Уриенс.  -  И
кстати, для тебя это было бы слишком длинное путешествие. Если ты будешь
здесь, я с легкой душой оставлю все на молодых  -  я  им  велю  во  всем
слушаться тебя.
   - И когда же ты отправишься в путь?
   Если станет известно, что Уриенс без колебаний  доверяет  королевство
ей, это может сыграть ей на руку.
   - Завтра, наверное. Или даже сегодня, после благословения полей. Вели
слугам собрать мои вещи.
   - Ты уверен, что сможешь одолеть столь  долгий  путь?  Даже  молодому
человеку было бы непросто...
   - Успокойся, дорогая. Я еще не настолько стар, чтоб разучиться ездить
верхом, - сказал Уриенс, слегка нахмурившись, - и  я  уверен,  что  воды
пойдут мне на пользу.
   - Я тоже в этом уверена. - Моргейна  встала  из-за  стола,  почти  не
прикоснувшись  к  завтраку.  -  Если  не  возражаешь,  я  разыщу  твоего
дворецкого и велю ему приготовить все для твоего отъезда.
   Все то время, пока процессия обходила поля, Моргейна стояла вместе  с
Уриенсом на холме у деревни и наблюдала за танцорами, скачущими не  хуже
молодых козлов. Интересно, знает ли хоть кто-нибудь из этих  людей,  что
означают зеленые жезлы фаллической формы, увитые гирляндами из  белых  и
красных цветов, и  хорошенькая  девушка  с  распущенными  волосами,  что
невозмутимо шагает среди них? Девушка была цветущей и  юной  -  ей  явно
было  не  больше  четырнадцати,  -  и  ее  волосы,  отливающие  золотом,
спускались до середины бедра. Она была одета в зеленое  платье,  на  вид
очень старое. Понимал ли кто-либо из них, что они видят, чувствовал  ли,
насколько неуместно здесь присутствие церковников  -  двух  мальчишек  в
черном, со свечами  и  крестами,  и  священника,  читающего  молитвы  на
скверной латыни. Моргейна - и та лучше говорила  по-латински,  чем  этот
священник!
   "Эти священники настолько ненавидят плодородие и  жизнь,  что  просто
поразительно, как после их так называемого благословения на  полях  хоть
что-то вырастает!"
   И словно в ответ на мысли Моргейны  рядом  с  ней  раздался  знакомый
голос:
   - Как ты думаешь, леди, хоть кто-нибудь, кроме нас  с  тобой,  знает,
что здесь происходит?
   Акколон на миг подхватил Моргейну под руку,  помогая  ей  перебраться
через глыбу вывороченной плугом земли, и Моргейна снова увидела  у  него
на запястьях синих змей.
   - Король Уриенс знает, но старается забыть. На мой  взгляд,  это  еще
худшее святотатство, чем полное неведение.
   Моргейна думала, что молодой рыцарь вспылит;  в  определенном  смысле
слова,  она  даже  хотела  разозлить  его.  Прикосновение  сильной  руки
Акколона вызвало в ней вспышку желания, но в то же время  что-то  в  ней
противилось этому желанию... Он молод и способен иметь детей,  а  она  -
всего лишь стареющая жена его старого  отца...  А  кроме  того,  на  них
сейчас смотрели подданые Уриенса, и вся его родня, и домашний священник!
Она не могла даже позволить себе высказать все, что думает.  Она  должна
обращаться с Акколоном сдержанно и отстраненно -  ведь  он  ее  пасынок!
Если бы Акколон сказал сейчас что-нибудь ласковое или пожалел ее, она бы
разрыдалась при всех, принялась рвать на себе волосы и царапать лицо...
   Но Акколон сказал лишь, так тихо, что даже ближайшие соседи не  могли
бы этого расслышать:
   - Возможно, Владычице довольно  того,  что  это  знаем  мы  с  тобой,
Моргейна. Богиня не покинет нас, пока хоть один человек будет  оказывать
ей должный почет.
   Моргейна на миг взглянула  на  Акколона.  Молодой  человек  неотрывно
смотрел на нее, и хотя он поддерживал ее любезно и отстраненно, от этого
взгляда ее бросило в жар. Внезапно ей  сделалось  страшно  и  захотелось
вырвать руку.
   "Я - жена его отца, и изо всех женщин я более всех запретна для него.
В этой христианской стране я запретна для  него  даже  больше,  чем  для
Артура".
   А затем в памяти ее всплыло воспоминание из  тех  времен,  когда  она
жила на Авалоне, - она не думала об этом  больше  десяти  лет.  Один  из
друидов, обучающий молодых жриц тайной мудрости, сказал: "Если вы хотите
получить послание от богов, которое подсказало бы вам, как  поступать  в
этой жизни, присмотритесь к тому, что повторяется раз за  разом.  Это  и
будет послание богов, урок судьбы, который  вы  должны  усвоить  в  этом
воплощении. Он будет повторяться снова и снова, пока вы не сделаете  его
частью своей души и своего бессмертного духа".
   "Так что же в моей жизни повторяется раз за разом ?.."
   Каждый мужчина,  которого  она  когда-либо  желала,  был  ее  близким
родичем: Ланселет, сын ее приемной матери, Артур, сын ее родной  матери,
и вот теперь - сын ее мужа...
   "Но всех их можно назвать близкими моими родичами только  по  законам
христианства, что стремится править этой землей..,  править,  как  новый
тиран; оно стремится не просто  установить  свои  законы  -  оно  желает
завладеть умами, душами и сердцами. И я не  раз  испытала  на  себе  всю
деспотичность этого закона - так неужто я, жрица, не понимаю, почему его
следует ниспровергнуть ?"
   Моргейна  обнаружила,  что  у  нее  дрожат  руки,  -  и  что  Акколон
по-прежнему поддерживает ее. Она  спросила,  пытаясь  привести  мысли  в
порядок:
   -  Ты  действительно  веришь,  что  если  здешний  народ   перестанет
оказывать ей должный почет,  Богиня  лишит  эту  землю  своей  жизненной
силы?
   Это был вопрос из тех, какие  можно  было  бы  услышать  на  Авалоне,
вопрос жрицы жрецу. Моргейна не хуже прочих жриц знала правильный ответ:
боги останутся на своем месте и будут вершить свою волю вне  зависимости
от того, будут ли люди по-читать их на тот  или  иной  лад.  Но  Акколон
отозвался, сверкнув белозубой улыбкой, словно молодой зверь:
   - Тогда получается, леди, что мы должны позаботиться, чтобы ей всегда
оказывался должный почет, дабы жизнь этого мира не иссякла.
   А потом он назвал ее именем, которое не  произносится  вслух  -  лишь
жрец может так обратиться к жрице  во  время  ритуала.  Сердце  Моргейны
забилось так сильно, что ей стало дурно.
   "Дабы  жизнь  этого  мира  не  иссякла.  Дабы  моя  жизнь  не  прошла
впустую... Он назвал меня одним из имен Богини..."
   - Тише! - сказала Моргейна. Душа ее была полна смятения. - Сейчас  не
время и не место для подобных разговоров.
   - В самом деле?
   Они подошли к краю вспаханного поля. Акколон отпустил руку  Моргейны,
и почему-то ей сделалось холодно без  этого  прикосновения.  Разряженные
танцоры снова принялись  скакать  и  размахивать  фаллическими  жезлами.
Весенняя Дева - ветер растрепал и спутал ее длинные волосы - пошла вдоль
круга танцоров, обмениваясь  поцелуем  с  каждым  из  них;  поцелуй  был
сдержанным, чисто ритуальным - она лишь касалась губами их  щек.  Уриенс
нетерпеливо подозвал Моргейну поближе у себе; она стояла рядом с  мужем,
чопорная и холодная, и то место на запястье, к которому прикасалась рука
Акколона, казалось ей единственным островком жара во всем ее заледенелом
теле.
   -  Теперь,  дорогая,  -  суетливо  произнес  Уриенс,  -   ты   должна
вознаградить танцоров, которые так славно позабавили нас сегодня.
   Он кивнул слуге,  и  тот  вручил  ей  полные  пригоршни  сладостей  и
засахаренных фруктов. Моргейна бросила сладости танцорам и  зрителям,  и
те, смеясь и толкаясь,  кинулись  их  подбирать.  "Вечная  насмешка  над
таинством.., память тех дней, когда люди так же дрались за  куски  плоти
жертвы... Ну ладно,  пускай  они  позабыли  ритуал  -  но  так  над  ним
насмехаться!.." Слуга снова и снова насыпал ей полные руки сладостей,  и
Моргейна раз за разом швыряла их в толпу. Окружающие не  понимали  этого
ритуала  -  точно  так  же,  как  и  танцоры,  видевшие  в  нем  обычное
развлечение. Неужели они все позабыли? Весенняя Дева подошла к Моргейне,
зардевшись от невинной гордости.  Теперь  Моргейна  смогла  рассмотреть,
что, хоть девушка и красива, глаза ее пусты, а руки загрубели от  работы
в поле. Это была всего лишь хорошенькая  крестьянская  девушка,  которая
пыталась  выполнить  работу  жрицы,  даже  не  представляя,  что  же   в
действительности она совершает; глупо было бы обижаться на нее за это.
   "И все-таки она - женщина. Она вершит работу  Матери,  как  может,  в
меру своих сил и знаний. Не ее вина,  что  она  не  прошла  обучения  на
Авалоне".
   Моргейна толком  не  знача,  чего  от  нее  ждут,  но  когда  девушка
опустилась  на  колени  перед  королевой,  Моргейна  машинально  приняла
полузабытую позу благословляющей жрицы, и почувствовала на  миг  издавна
знакомое ощущение присутствия чего-то иного,  стоящего  неизмеримо  выше
ее... Она на секунду возложила руки на голову девушки, и  почувствовала,
как сквозь нее пронесся поток силы, - и глуповатое лицо девушки  на  миг
преобразилось. "Богиня вершит свою работу и в ней", - подумала Моргейна.
А потом она увидела лицо Акколона. Он смотрел  на  нее  с  изумлением  и
благоговейным трепетом. Ей уже доводилось раньше видеть подобный  взгляд
- когда она призвала туманы Авалона... И ее затопило ощущение силы,  как
будто она внезапно вернулась к жизни.
   "Я снова жива. После всех этих лет я  снова  стала  жрицей  -  и  это
Акколон вернул меня обратно..."
   А затем напряжение момента развеялось, и девушка, поднявшись на ноги,
отступила  и  неловко  поклонилась  королевской  свите.  Уриенс   раздал
танцорам деньги и вручил некоторую сумму священнику, на свечи для церкви
- и королевская свита отправилась домой. Моргейна степенно шла  рядом  с
Уриенсом, напустив на себя невозмутимый вид, но  внутри  у  нее  бурлила
жизненная сила. Пасынок Моргейны, Увейн, подобрался  поближе  и  зашагал
рядом с ней.
   - Сегодня  все  было  красивее,  чем  обычно,  матушка.  Шанна  такая
хорошенькая - ну, Весенняя Дева, дочка кузнеца Эвана. Но ты, матушка,  -
когда ты благословляла ее, ты была такая красивая! Это тебя  нужно  было
сделать Весенней Девой...
   - Ну, будет тебе, - со смехом упрекнула его Моргейна. - Неужто  ты  и
вправду думаешь, что я могла бы нарядиться в зеленое, распустить  волосы
и плясать на вспаханных полях? Я ведь уже не девушка!
   - Нет, -  отозвался  Увейн,  смерив  ее  долгим  взглядом,  -  но  ты
выглядишь, словно Богиня. Отец Эйан говорит, будто на самом деле  Богиня
- это демон, отвращающий народ от службы доброму Христу. Но знаешь,  что
я думаю? Я думаю, что Богиня