себе, и Игрейна, чувствуя, как под его тяжестью по телу  ее
разливаются тепло и сладость, вновь потянулась к его губам и, потрясенно
вздрогнув, пробудилась и обнаружила, что Горлойс во сне  заключил  ее  в
объятия. Все ее существо еще изнывало от сладостного томления  сна,  так
что она с дремотной покорностью обвила руками его шею... но очень  скоро
занервничала, с нетерпением ожидая, когда он закончит и вновь погрузится
в тяжкий, перемежающийся стонами сон. А она лежала,  не  засыпая,  дрожа
всем телом и гадая, что такое с нею произошло.
   Совет длился всю неделю, и каждый  вечер  Горлойс  возвращался  домой
бледный и злой, измученный пререканиями.
   - Мы тут сидим и языками треплем, - однажды  выкрикнул  он,  -  а  на
побережье, чего доброго, саксы готовятся идти на  нас  войной!  Или  эти
дурни не знают, что наша безопасность целиком зависит от союзных  войск,
удерживающих Саксонский берег, а они пойдут только  за  Утером  либо  за
одним  из  своих!  Неужто  Лот  настолько  настроен  против  Утера,  что
предпочел  бы  встать  под   знамена   размалеванного   вождя,   который
поклоняется лошади!
   Даже прелести ярмарки померкли; неделя выдалась дождливая, побывав на
рынке второй раз, Игрейна закупила иголок и теперь сидела дома,  приводя
в порядок Горлойсову одежду и свою собственную и жалея, что  у  нее  под
рукою нет ткацкого станка. Часть  приобретенной  ткани  она  пустила  на
полотенца и принялась подрубать их и обшивать по краю цветной ниткой. На
второй неделе у нее  начались  месячные,  и  молодая  женщина  пришла  в
смятение, точно ее предали; выходит, Горлойс все-таки не заронил  в  нее
семя столь желанного ему сына! Ведь ей еще и двадцати нет; не может того
быть, что она уже бесплодна! Игрейна вспомнила слышанную  где-то  старую
байку о женщине, что вышла замуж за старика и никак не могла родить  ему
сына, - до тех пор, пока не убежала как-то ночью из дому и не возлегла с
пастухом на  пастбище;  то-то  порадовался  дряхлый  муж  здоровенькому,
отменному мальчонке! А если она и бесплодна, негодующе  думала  Игрейна,
так это скорее вина Горлойса, а никак не ее! Это он стар, это его  кровь
разжижена годами войн и походов! И тут Игрейна вспомнила  о  своем  сне,
разрываясь между чувством вины и страхом. Так рекли  мерлин  и  Вивиана:
она родит сына королю, сына, который исцелит землю от раздоров.  Горлойс
сам говорил: если бы  Амброзий  оставил  сына,  никакого  разлада  и  не
возникло  бы.  Если  Утера  объявят  Верховным  королем,  ему  и  впрямь
понадобится безотлагательно обзавестись сыном.
   "А я - молода и здорова, будь я его  королевой,  я  бы  подарила  ему
сына. -  ...  И  вновь  возвращаясь  к  этой  мысли,  женщина  с  трудом
сдерживалась, чтобы не зарыдать  от  внезапно  накатившего  безысходного
отчаяния. - Я - замужем за стариком, в девятнадцать лет  моя  жизнь  уже
кончена. С тем же успехом я могла бы  быть  древней,  дряхлой  старухой,
которой уже все равно, жива она или мертва, такой остается лишь сидеть у
огня и  размышлять  о  Небесах!"  Игрейна  легла  в  постель  и  сказала
Горлойсу, что больна.
   Как-то раз на неделе, пока Горлойс был  на  совете,  в  гости  к  ней
заглянул мерлин. Игрейне отчаянно захотелось выплеснуть  на  друида  всю
свою ярость и все свое горе: кто, как не он, это все  затеял,  она  была
всем довольна, смирилась со своей  участью,  пока  мерлина  не  прислали
пробудить ее от забытья! Но о том,  чтобы  нагрубить  мерлину  Британии,
даже помыслить невозможно, отец он тебе или не отец!
   - Горлойс  говорит,  ты  больна,  Игрейна.  Может  ли  мое  искусство
целителя хоть чем-то помочь тебе?
   - Разве что ты вновь сделаешь меня  молодой,  -  в  отчаянии  подняла
глаза Игрейна. - Я чувствую себя совсем старой, отец, - о, какой старой!
   Мерлин ласково погладил блестящие, отливающие медью локоны.
   - Я не вижу ни седины в твоих волосах, дитя,  ни  морщин  у  тебя  на
лице.
   - Но жизнь моя кончена, я - старуха, замужем за стариком...
   - Ну, тише, тише, - успокаивающе проговорил он. - Ты очень устала, ты
больна, вот сменится луна, и ты почувствуешь себя куда  лучше.  Так  оно
лучше, Игрейна, - добавил он, внимательно поглядев  на  нее,  и  молодая
женщина внезапно поняла, что друид читает ее мысли. Ощущение было такое,
точно он напрямую обращается к ее сознанию, повторяя то,  что  сказал  в
Тинтагеле: "Ты не родишь Горлойсу сына".
   - Я чувствую себя... точно в  ловушке,  -  проговорила  она,  опустив
голову, зарыдала и более не произнесла ни слова.
   Мерлин погладил ее растрепанные волосы.
   - Для твоего теперешнего недуга отдых - лучшее лекарство, Игрейна.  А
сны - вот верное лекарство от твоих невзгод. Я, повелитель  снов,  пошлю
тебе видение, и оно исцелит  тебя.  -  Друид  простер  над  ней  руку  в
благословляющем жесте и ушел.
   Молодая женщина гадала про себя: что, если мерлин и впрямь  что-то  с
нею сделал, или, может быть, всему виной чары Вивианы... что,  если  она
все-таки зачала  ребенка  от  Горлойса  и  выкинула  плод,  такое  порою
случается. Игрейна даже вообразить себе не могла, чтобы мерлин  подослал
к ней людей подмешать ей в пиво каких-нибудь трав  или  зелий,  но  что,
если он в силах достичь того же при помощи магии и заклинаний? И тут  же
подумала: пожалуй, все к лучшему. Горлойс стар, она сама видела  призрак
его смерти; или она хочет в одиночестве растить его сына?  Когда  в  тот
вечер Горлойс вернулся домой, ей вновь померещилось, что за  его  спиной
маячит зловещая тень, предвестник смерти: над глазом  -  рана  от  меча,
лицо осунулось, искажено отчаянием и горем. Игрейна отвернулась от  мужа
- ощущение было такое, будто ее обнимает мертвец.
   - Ну, право  же,  радость  моя,  не  горюй  ты  так,  -  успокаивающе
проговорил Горлойс, присаживаясь на кровать рядом с нею. - Я понимаю: ты
расхворалась, чувствуешь себя совсем несчастной, наверное, по дому и  по
дочке соскучилась, но осталось уж недолго. У меня есть для тебя новости:
ты только послушай - и все узнаешь.
   - Неужто совет близок к тому, чтобы избрать наконец короля?
   - Возможно, что и так, - отвечал Горлойс. - Ты слышала,  какая  нынче
на улицах суматоха царит? Так вот:  Лот  Оркнейский  и  северяне  отбыли
восвояси, они наконец-то вполне уразумели, что Лоту Верховным королем не
бывать - раньше солнце и луна одновременно взойдут на западе! - и уехали
прочь, а остальные остались исполнять то, чего, как мы знаем, пожелал бы
Амброзий. На месте Утера - а я ему так прямо и сказал! - я  бы  не  стал
разгуливать в одиночестве после заката; Лот уехал злой и обиженный -  ни
дать ни взять дворняга, которой хвост отрубили, а насколько я его  знаю,
он вполне способен подослать к Утеру человека с кинжалом.
   - Ты в самом  деле  считаешь,  что  Лот  попытается  убить  Утера?  -
прошептала она.
   - Ну, в бою ему против Утера не выстоять. Кинжал в спину  -  вот  это
скорее по-лотовски. Я отчасти доволен, что Лот - не один из  нас,  хотя,
принеси он обет мира, я вздохнул бы с  облегчением.  Клятвой  на  святых
мощах не пренебрег бы даже он, впрочем, я бы и тогда за ним приглядывал,
- отозвался Горлойс.
   Когда супруги легли в постель,  Горлойс  потянулся  к  жене,  но  та,
покачав головой, оттолкнула его.
   - Еще день, - проговорила  она.  Тот  вздохнул,  отвернулся  и  почти
тотчас же заснул. Дольше отказывать ему не удастся,  подумала  про  себя
Игрейна, и, однако ж, теперь, когда она опять  увидела  за  спиной  мужа
зловещий призрак, на нее накатил ужас. Игрейна внушала себе: что  бы  ни
случилось, ей следует оставаться покорной  женой  для  этого  достойного
человека, что был к ней так добр. Но в памяти вновь  возникала  комната,
где Вивиана и мерлин камня на камне не оставили от ее уверенности, мира,
спокойствия. В глазах молодой женщины вскипали слезы, но она  сдерживала
рыдания, опасаясь разбудить Горлойса.
   Мерлин обещал послать ей сон, дабы исцелить ее от горя, однако же все
ее горести как раз со сна и начались. Игрейна боялась заснуть, страшась,
что следующий сон  развеет  то  жалкое  подобие  мира,  что  у  нее  еще
оставалось. Ибо Игрейна знала: это видение разобьет ей жизнь, если  сама
она такое допустит,  обратит  в  пыль  все  ее  обеты.  Даже  не  будучи
христианкой, она выслушала достаточно проповедей, чтобы понять:  это,  в
представлениях священников, смертный грех.
   "Вот если бы Горлойс умер..." У Игрейны  перехватило  дыхание,  горло
сдавило спазмом ужаса: впервые позволила она себе проговорить  про  себя
подобную мысль. Как может она желать ему смерти - своему мужу,  отцу  ее
дочери? Откуда ей знать, что, даже если Горлойс не  будет  стоять  между
ними, Утер ее захочет? Как можно  разделять  ложе  с  одним  мужчиной  и
тосковать при этом о другом?
   "Вивиана говорила так, словно подобное на  каждом  шагу  случается...
или я просто-напросто наивна и незрела, раз не знаю таких вещей? Я ни за
что не засну, я не хочу видеть сны..."
   Если она будет и дальше так ворочаться, она  того  и  гляди  разбудит
Горлойса. А если она заплачет, Горлойс пожелает узнать, в  чем  дело.  И
что она ему ответит? Игрейна неслышно выскользнула  из-под  одеяла,  как
была, нагишом, завернулась в длинный плащ и уселась у догорающего очага.
С какой стати, гадала она, глядя в огонь, мерлин Британии, жрец и друид,
советник королей, Посланец богов, вздумал вмешиваться в  жизнь  какой-то
там молодой женщины? А ежели  на  то  пошло,  что  делает  друид-жрец  в
качестве королевского советника при дворе заведомо христианском?
   "А если я почитаю мерлина таким мудрым, почему не желаю исполнять его
волю?"
   Игрейна долго сидела так, неотрывно глядя  на  угасающие  угли,  пока
глаза у нее не начали слипаться. Не вернуться ли в постель  к  Горлойсу,
задумалась она, или лучше встать и заняться хозяйством, чтобы  ненароком
не заснуть и не увидеть обещанный мерлином сон?
   Молодая женщина встала и беззвучно пересекла комнату,  направляясь  к
выходу. В нынешнем своем состоянии она ничуть бы не удивилась, если  бы,
обернувшись,  увидела,  что  тело  ее   по-прежнему   сидит   у   очага,
завернувшись в плащ. Отпирать задвижку Игрейна не стала -  ни  на  двери
спальни, ни на массивной двери парадного входа, - но прошла сквозь  них,
точно призрак.
   Но, едва оказавшись снаружи, она увидела, что дворик дома  Горлойсова
дружинника исчез, будто его и не  было.  Игрейна  стояла  на  бескрайней
равнине, перед кольцом огромных стоячих  камней,  чуть  тронутых  светом
зари... нет, это не встающее солнце, это на западе бушует пламя,  и  все
небо объято огнем.
   Там, на западе, некогда находились утраченные земли Ис  и  Лионесс  и
великий  остров  Атлас-Аламесиос,  или  Атлантида,   позабытое   морское
королевство.  Там  и  впрямь  некогда  полыхал   великий   пожар:   гора
раскололась надвое, и за одну ночь погибли  сотни  тысяч  мужей,  жен  и
малых детей.
   - Но жрецы знают, - раздался голос рядом с нею. - Последние  сто  лет
они возводят здесь, на равнине, звездный храм,  дабы  не  потерять  счет
временам года и следить за затмениями луны и  солнца.  Здешнему  люду  о
таких вещах ничего не ведомо, но они знают, что мы мудры - мы,  жрецы  и
жрицы из-за моря, - и будут строить для нас, как и доселе...
   Нимало не удивившись, Игрейна подняла взгляд. Рядом  с  нею  высилась
фигура в синем плаще, и, хотя  лицо  мужчины  казалось  совсем  иным,  а
голову венчала странная высокая прическа  и  корона  в  виде  сплетенных
змей, и золотые змеи обвивали его руки до  самых  плеч  -  браслеты  или
торквесы, - глаза его были глазами Утера Пендрагона.
   Над высоким открытым плато - там, где кольцо камней, воздвигнутое  на
каменном основании, дожидалось солнца - дул  холодный  ветер.  Во  плоти
Игрейне еще не доводилось видеть храм Солнца на  равнине  Солсбери,  ибо
друиды его избегали. Кто, вопрошали  они,  станет  поклоняться  Богам  в
храме, выстроенном руками человека? Так что они совершали свои обряды  в
рощах, посаженных руками Богов.  Но  еще  девочкой  Игрейна  слышала  от
Вивианы о храме и о том, как точно произведены расчеты  и  вычисления  с
помощью искусств, забытых ныне, так что даже те, кто не посвящен в тайны
жрецов, может определить  наступление  затмений  и  проследить  движение
звезд и смену времен года.
   Игрейна знала, что стоящий рядом с нею Утер - да полно, Утер ли  этот
высокий муж в одеждах жреческого ордена, погребенного под  волною  много
веков назад вместе с землею, что ныне стала легендой? - глядит на запад,
на пламенеющее небо.
   - Итак, наконец все сбылось, как и было предсказано, - проговорил он,
обнимая молодую женщину за плечи. - А мне все не верилось, Моргана.
   На мгновение Игрейна, супруга Горлойса, удивилась: с какой стати этот
мужчина называет ее именем дочери; однако, едва успев мысленно  задаться
этим вопросом, она уже знала, что "Моргана" - это не имя, но титул жрицы
и означает всего лишь "женщина  из-за  моря"  в  религии,  которую  даже
мерлин Британии счел бы легендой и отголоском легенды.
   Игрейна услышала собственный голос,  прозвучавший  словно  помимо  ее
воли:
   - Вот и мне казалось невозможным, что Лионесс,  и  Ахтаррат,  и  Рута
падут и сгинут бесследно, точно их и не было. Как  думаешь,  правда  ли,
что Боги карают Атлантиду за их грехи?
   - Не думаю, что таков обычай Богов,  -  проговорил  мужчина,  стоящий
рядом с нею. - Сотрясается земля великого океана за пределами морей, нам
ведомых, и хотя в народе Атлантиды говорилось об утраченных землях Му  и
Ги-Бразиля, мне все же известно, что в величайшем из океанов  за  гранью
заката содрогается земля, и острова поднимаются и  исчезают,  даже  если
обитатели их не ведают ни греха, ни зла, но живут точно невинные дети до
того, как Боги наделили нас знанием и дали выбирать между добром и злом.
А ежели земные Боги равно карают и грешников и  праведников,  тогда  эти
новые разрушения никак не могут быть карой за грехи, ибо  таковы  законы
природы. Не знаю, заключен ли в крушении глубокий смысл или земля просто
не обрела еще конечную форму, точно так же, как  мы,  мужи  и  жены,  не
достигли еще гармонии. Возможно, и земля тоже тщится  облагородить  свою
душу и приблизиться к совершенству. Не знаю, Моргана.  Это  все  -  удел
высших Посвященных. Я памятую об одном лишь: мы унесли секреты храмов  -
при том, что клялись вовеки того не делать, - и преступили обеты.
   - Но нам приказали жрецы, - возразила Игрейна, дрожа всем телом.
   - Никто из жрецов не  сможет  простить  нам  клятвопреступление,  ибо
слова обета, принесенного перед Богами, эхом разносятся во времени.  Так
что мы за это поплатимся. Не подобает, чтобы все знания и мудрость наших
храмов погибли на дне моря, и нас отослали прочь, нести знание в мир,  с
ясным пониманием того, что нам предстоит страдать из жизни  в  жизнь  за
нарушение данного обета. Так суждено, сестра моя.
   - Отчего нам должно терпеть наказание за пределами этой жизни за  то,
что нам повелели? - негодующе воскликнула она. - Или жрецы считают,  что
справедливо и правильно обречь нас на страдания только  за  то,  что  мы
повиновались их воле?
   - Нет, - отвечал мужчина, - но вспомни принесенную клятву... -  Голос
его внезапно прервался. - Мы поклялись в храме, ныне  сгинувшем  на  дне
моря, где уже не править великому Ориону отныне и вовеки.  Мы  поклялись
разделить судьбу того, кто  похитил  с  небес  огонь,  дабы  человек  не
прозябал во тьме. Великое благо заключал в себе дар огня, но  и  великое
зло, ибо человек научился злоупотреблению и пороку...  вот  почему  тот,
кто похитил огонь, хотя во всех храмах чтят его имя, ибо принес он людям
свет, обречен на вечные муки, и скован цепями, и стервятник  гложет  его
печень... Все это -  таинства:  человек  может  или  слепо  повиноваться
жрецам  и  созданным  ими  законам  и  жить  в  невежестве,  или  дерзко
ослушаться, и последовать за дарителем Света, и принять страдания Колеса
Возрождения. Вот, гляди... - Он указал вверх,  туда,  где  сияла  фигура
Затмевающего  Богов,  и  на  поясе  его  горели  три  звезды:   чистоты,
справедливости и выбора. - Он стоит там и ныне, хотя храм его сгинул; и,
смотри, Колесо вращается, вбирая в себя его круговой путь,  пусть  земля
внизу корчится в муках, а храмы, города и род людской гибнут в  пламени.
А здесь мы возвели новый храм, дабы мудрость жила в веках.
   Мужчина, здесь известный ей как  Утер,  обнял  ее  рукою,  и  Игрейна
поняла, что он плачет. Он рывком развернул ее лицом к себе и  поцеловал,
и на своих губах она ощутила соль его слез.
   - Я ни о чем не жалею, - проговорил он. - В храме  нам  внушают,  что
истинная радость обретается лишь в свободе от Колеса, несущего смерть  и
возрождение, что должно научиться презирать земные радости и  горести  и
желать лишь покоя и мира перед лицом вечности. Однако ж люблю  я  земную
жизнь, Моргана, и тебя люблю великой любовью, что сильнее смерти, и если
грех - цена за то, что мы с тобою связаны на многие жизни через века,  я
стану грешить радостно и ни о чем не сожалея, лишь бы грех вернул меня к
тебе, о возлюбленная!
   За всю свою жизнь Игрейне  не  доводилось  еще  ощущать  подобного  -
поцелуй дышал страстью, и при этом казалось, будто некая  стихия  помимо
простого вожделения, неразрывно связывает двух людей друг с другом. И  в
этот миг молодую женщину потоком захлестнули  воспоминания:  теперь  она
знала, где впервые  повстречала  этого  мужчину...  В  памяти  воскресли
огромные мраморные колонны и золоченые лестницы великого храма Ориона, и
град Змея внизу, и ряды сфинксов -  существ  с  телами  львов  и  лицами
женщин, - что выстроились вдоль широкой дороги, ведущей к храму... Здесь
стояли они на бесплодной равнине, рядом с кругом необтесанных камней,  и
на западе пылало пламя - угасающий отблеск света той земли, где  Моргана
и Утер родились, где вместе играли в храме  маленькими  детьми,  где  их
некогда соединил священный огонь, дабы не разлучались они, пока живы.  А
теперь они совершили деяние, что соединит их и за пределами смерти...
   - Я люблю эту землю, -  исступленно  повторил  он.  -  Здешние  храмы
сложены из грубого камня и не лучатся серебром, золотом и желтой  медью,
но я уже полюбил эту землю так, что охотно отдам свою жизнь за то, чтобы
уберечь ее от гибели - этот холодный край, где солнце - редкий  гость...
- И он поежился, кутаясь в  плащ,  но  Игрейна  развернула  его  кругом,
спиной к догорающим огням Атлантиды.
   - Посмотри на восток, - приказала она. - Ибо так  повелось  от  века:
когда свет угасает на западе, надежда на возрождение брезжит на востоке.
- Они стояли, обнявшись, а  из-за  зрачка  огромного  камня  поднималось
ослепительно яркое солнце.
   - Воистину, это - великий  цикл  жизни  и  смерти,  -  прошептал  он,
привлекая Игрейну к себе. - Придет день, когда люди обо всем позабудут и
храм станет для них кольцом камней, не более. Но я вспомню и  вернусь  к
тебе, любимая, клянусь.
   И тут в сознании у нее раздался мрачный голос мерлина: "Остерегись, о
чем молишься, ибо просьба твоя непременно исполнится".
   И - тишина. Игрейна огляделась: она съежилась у остывших углей очага,
по-прежнему обнаженная, закутанная лишь в плащ, в  спальне  их  с  мужем
временного жилища. В постели тихо похрапывал Горлойс.
   Дрожа  всем  телом,  Игрейна  поплотнее  завернулась  в  накидку   и,
промерзшая до костей, тихонько забралась под одеяло, забилась  поглубже,
пытаясь согреться. Моргана. Моргейна. Неужто она  дала  дочери  это  имя
потому, что  и  в  самом  деле  некогда  его  носила?  Или  это  -  лишь
причудливый сон, посланный мерлином, дабы убедить ее в том, что некогда,
в прошлой жизни, она уже знала Утера Пендрагона?
   Но нет, никакой это не сон - сны сбивчивы, невнятны, сны -  это  мир,
где все - нелепость и иллюзия.  Она  знала,  что  каким-то  непостижимым
образом забрела в Край Истины, куда отправляется  душа,  отделившись  о