на  пороге
до Моргаузы вновь долетели рыдания Гвидиона:
   - О, Гарет, Гарет, лучше бы это я умер...
   - Кормак, отведи королеву Лотианскую в ее покои,  -  отрывисто  велел
Гавейн.
   Кормак подхватил Моргаузу, не позволяя ей упасть;  когда  они  отошли
подальше, и надрывные рыдания стихли вдали, Моргауза  наконец-то  смогла
вздохнуть полной грудью. Как он мог так обойтись с  ней?!  И  это  после
всего, что она для него сделала? Конечно, она будет скорбеть по  Гарету,
как того требуют приличия, но Гарет  был  человеком  Артура,  и  Гвидион
непременно это поймет, рано или поздно. Моргауза взглянула на Кормака.
   - Я не могу идти так быстро... чуть помедленнее, пожалуйста.
   - Конечно, моя леди.
   Моргауза вдруг особенно остро ощутила прикосновение  Кормака  -  чтоб
поддержать  королеву,  Кормаку  пришлось  почти  обнять   ее.   Моргауза
позволила себе немного прижаться к нему. Она  хвастала  перед  Гвенвифар
молодым любовником, но в действительности Моргауза ни разу еще не  брала
Кормака к себе на ложе - манила его, поддразнивала, но до дела  пока  не
доводила. Теперь же она положила голову к нему на плечо.
   - Ты был верен своей королеве, Кормак.
   - Я предан своему королевскому дому, как и весь мой род, -  отозвался
Кормак на северном наречии, и Моргауза улыбнулась.
   - Вот мои покои... Ты ведь поможешь мне  войти?  Я  едва  держусь  на
ногах...
   Кормак осторожно помог Моргаузе опуститься на кровать.
   - Угодно ли моей госпоже, чтоб я кликнул ее женщин?
   - Нет, - прошептала Моргауза и придержала руку  Кормака;  она  знала,
что печальный вид лишь придает ей обольстительности. - Ты был верен мне,
Кормак, и теперь твоя верность будет вознаграждена... иди ко мне...
   Она протянула руки к молодому воину и взглянула на него из под ресниц
- и тут же, потрясенная, широко распахнула глаза - Кормак отшатнулся. Он
явно чувствовал себя неловко.
   - Я... боюсь, ты сейчас не в себе, госпожа, - запинаясь,  пробормотал
он. - За кого ты меня принимаешь? Право слово, леди, я чту  тебя  ничуть
не меньше, чем мать моей матери! Да неужто я стану пользоваться тем, что
такая почтенная женщина обезумела  от  горя?  Позволь,  я  позову  твоих
служанок. Они приготовят тебе  замечательное  вино  с  пряностями,  а  я
забуду слова, сказанные в безумном ослеплении...
   Слова Кормака были для Моргаузы словно  удары  под  дых  -  и  каждое
отдавалось болью в сердце, "... чту не меньше, чем мать  моей  матери...
почтенная женщина... безумное ослепление..." Весь мир в одночасье  сошел
с ума. Гвидион обезумел и впал в черную неблагодарность, а этот мужчина,
столь долго  взиравший  на  нее  с  вожделением,  отвернулся  от  нее...
Моргаузе хотелось закричать, позвать слуг, велеть им выпороть Кормака  -
до крови, до мяса, чтоб он взмолился о пощаде.  Но  едва  лишь  королеве
открыла рот, намереваясь исполнить свои намерения, как на нее навалилась
неимоверная тяжесть - словно усталость, скопившаяся за все  годы  жизни,
теперь взяла верх.
   - Да, - подавленно согласилась  Моргауза,  -  я  сама  не  знаю,  что
говорю. Позови моих служанок, Кормак, и вели, чтоб принесли мне вина. На
рассвете мы отправляемся в Лотиан.
   Кормак ушел, а Моргауза так и осталась сидеть на кровати, не в  силах
даже пошевелиться.
   "Я - старуха. Я потеряла моего сына, Гарета. Я потеряла  Гвидиона.  Я
никогда не стану Верховной королевой. Я слишком зажилась на этом свете".
Глава 17
 
   Гвенвифар сидела, закрыв глаза и ухватившись за Ланселета - платье ее
задралось до колен, обнажив ноги; беглецы уносились  в  ночь.  Гвенвифар
понятия  не  имела,  куда  они  направляются.  Ланселет  превратился   в
незнакомца, в сурового, беспощадного воина. "А ведь в прежние времена  я
бы непременно  перепугалась,  -  подумала  Гвенвифар.  -  Оказаться  под
открытым  небом,  да  еще  среди  ночи..."  Но  сейчас  она   испытывала
возбуждение и какое-то странное веселье. Где-то в  глубине  ее  сознания
жила и боль, и скорбь о благородном Гарете, что всегда был дорог Артуру,
словно сын - он не заслуживал такой смерти! А Ланселет хоть знает,  кого
убил? А еще Гвенвифар горевала о конце их совместной  жизни  с  Артуром,
обо всем, что столь долго связывало их. Но после  сегодняшнего  возврата
назад не существовало. Она прижалась к Ланселету,  чтоб  расслышать  его
слова, едва различимые за свистом ветра.
   - Нам вскорости придется остановиться - надо дать отдохнуть  коню.  И
мы не можем продолжать путь днем -  в  этих  краях  нас  слишком  хорошо
знают.
   Гвенвифар кивнула; на то, чтоб  ответить  вслух,  у  нее  не  хватало
дыхания. Через некоторое время они подъехали к небольшому лесу; Ланселет
остановился и бережно снял Гвенвифар  с  коня.  Он  напоил  коня,  потом
расстелил плащ на траве, чтоб Гвенвифар могла присесть.  Затем  Ланселет
взглянул на меч, до сих пор висящий у него на поясе.
   - Однако, меч Гавейна так и остался у меня. Я еще  в  детстве  слыхал
истории о воинах, которых во время боя охватывает безумие, но никогда не
думал, что это свойство есть и в нашем роду... - и он тяжело вздохнул. -
Меч в крови. Гвен, кого я убил?
   На лице его отражалась такая печаль и вина, что Гвенвифар  просто  не
могла на это смотреть.
   - Многих...
   - Я помню, что ударил Мордреда, будь он проклят. Я  знаю,  что  ранил
его - тогда я еще действовал осознанно. Не думаю, - в  голосе  Ланселета
зазвучали жесткие нотки, - что мне посчастливилось его убить - верно?
   Гвенвифар молча покачала головой.
   - Кто же тогда?
   Гвенвифар не ответила. Ланселет схватил ее за плечи  -  столь  грубо,
что на мгновение она испугалась  этого  воина,  в  котором  не  осталось
ничего от ее возлюбленного.
   - Гвен, ответь же, ради Бога! Неужто я убил своего кузена Гавейна?!
   - Нет, - мгновенно отозвалась Гвенвифар, радуясь тому,  что  Ланселет
назвал именно Гавейна. - Клянусь - не Гавейна.
   - Это мог быть кто угодно, - сказал Ланселет, взглянул на меч - и его
передернуло. - Честно слово, Гвен, я даже не осознавал, что  в  руках  у
меня меч. Я ударил Гвидиона, словно пса, - и после  этого  я  ничего  не
помню, до того самого момента, как мы уже выехали на дорогу...
   Он опустился на колени перед Гвенвифар. Его била дрожь.
   - Кажется, я снова сошел с ума, как прежде...  Гвенвифар  захлестнула
неистовая нежность; она обняла Ланселета и притянула к себе.
   - Нет, нет, - шептала она, - о, нет, любимый...  во  что  же  я  тебя
втянула... немилость, изгнание...
   - И ты еще говоришь об этом, - так же шепотом отозвался  Ланселет,  -
после того, как я лишил тебя всего, что было тебе дорого...
   Позабыв обо всем, Гвенвифар прижалась к Ланселету и воскликнула:
   - Видит Бог - тебе стоило это сделать давным-давно!
   - Но ведь и сейчас еще не поздно - теперь, когда ты рядом со мной,  я
снова молод, а ты - ты никогда еще не выглядела прекраснее, любимая моя,
единственная...
   Он уложил Гвенвифар на плащ и вдруг порывисто расхохотался.
   - Теперь никто не встанет между нами, никто не помешает  нам,  моя...
Гвен, о, Гвен...
   Гвенвифар заключила Ланселета в объятия, и  ей  вспомнилось  встающее
солнце, и комната в доме Мелеагранта. Сейчас все было почти как тогда, и
Гвенвифар отчаянно приникла к возлюбленному,  словно  во  всем  мире  не
осталось никого и ничего, кроме их двоих.
   Они немного поспали, завернувшись в один плащ,  а  когда  проснулись,
оказалось, что они по-прежнему держат  друг  друга  в  объятиях;  сквозь
зеленый полог листвы пробивалось солнце. Ланселет улыбнулся  и  коснулся
лица Гвенвифар.
   - Знаешь... я впервые просыпаюсь в твоих объятиях и ничего не  боюсь.
И потому я счастлив, несмотря ни на что... - Ланселет  рассмеялся,  и  в
его смехе прозвучал отголосок безумия. В его  седых  волосах  запутались
сухие листья, и в бороде была  листва,  а  туника  безнадежно  измялась.
Гвенвифар провела рукой по голове и поняла, что у  нее  в  волосах  тоже
полно листвы и травинок. Гребня у Гвенвифар  не  было,  но  она  кое-как
расчесала волосы пальцами, заплела косы и перевязала их полосками ткани,
оторванными от подола изорванной юбки.
   - Ну мы и оборванцы! - со смехом произнесла Гвенвифар. -  Кто  теперь
узнает в нас Верховную королеву и отважного Ланселета?
   - Для тебя это важно?
   - Нет, милый. Ни капельки.
   Ланселет вытряхнул сор из волос и бороды.
   - Мне, пожалуй, следует встать и поймать коня, - сказал он. -  Может,
тут поблизости отыщется какой-нибудь хутор, и мы  сможем  раздобыть  там
немного хлеба для тебя или глоток эля... При мне нет ни единой монеты, и
вообще ничего ценного, не считая меча да  еще  вот  этой  штучки,  -  он
коснулся маленькой золотой фибулы, которой была застегнута туника. - Так
что сейчас мы с тобой - пара нищих. Но если  нам  удастся  добраться  до
владений Пелинора... Мне там принадлежит дом - тот, в котором жили мы  с
Элейной, - там мы найдем и слуг, и золото, и сможем уехать за  море.  Ты
поедешь со мной в Малую Британию?
   - Поеду - куда ты захочешь, - прошептала Гвенвифар дрожащим  голосом.
В этот миг она говорила совершенно искренне; она  готова  была  ехать  с
Ланселетом куда угодно: в Малую Британию, в Рим - да хоть на край света,
лишь бы быть рядом с ним!
   Она снова прижалась к возлюбленному и в  его  объятиях  позабыла  обо
всем.
   Но позднее, несколько часов спустя, когда Ланселет усадил ее на  коня
и они  неспешно  двинулись  прочь,  Гвенвифар  погрузилась  в  тревожные
раздумья. Да, несомненно, они могут покинуть Британию. Но слухи  о  том,
что стряслось прошлой ночью,  разойдутся  повсюду,  навлекая  на  Артура
позор и презрение, и ему придется разыскать их, куда бы они ни сбежали -
ради спасения собственной чести. А Ланселет рано или поздно, но  узнает,
что убил друга, что был ему дороже всех на свете -  всех,  кроме  самого
Артура. Ланселет совершил это, ослепленный безумием, но Гвенвифар знала,
что он все равно будет терзаться от горя и вины, и всякий раз, глядя  на
нее, будет вспоминать не о том, что она - его возлюбленная, а о том, что
из-за нее он, сам того не ведая, убил друга и что из-за  нее  он  предал
Артура. Если из-за нее Ланселету еще  и  придется  вступить  в  войну  с
Артуром, он ее возненавидит...
   Нет. Он по-прежнему будет любить ее, но никогда не сможет забыть, чью
кровь он пролил ради того, чтобы обладать ею. И ни любовь, ни  ненависть
в его душе так и не сумеют одержать верх, и он будет  жить,  раздираемый
надвое; и настанет день, когда они разорвут его разум  в  клочья,  и  он
снова лишится рассудка. Гвенвифар прижалась к  Ланселету,  ощущая  тепло
его тела, и заплакала. Впервые она  осознала,  что  на  самом  деле  она
сильнее Ланселета, и эта мысль была для нее, что рана в сердце.
   И потому, когда они снова остановились, глаза ее уже  были  сухи,  но
Гвенвифар знала, что отныне сердце ее никогда не  перестанет  стенать  и
скорбеть.
   - Я не поеду с тобой за море, Ланселет, - сказала Гвенвифар. -  Я  не
желаю ввергать соратников в раздоры. Иначе к тому  дню,  когда...  когда
Мордред возьмется за свое, все они перессорятся. А  в  тот  день  Артуру
понадобятся все его друзья, сколько их ни есть. Я не  хочу  быть  такой,
как та леди, жившая в древности - ну, та красавица из саги,  которую  ты
частенько рассказывал. Как там ее звали - Елена? Та, из-за  которой  все
короли и рыцари поубивали друг друга под Троей.
   - Но что же ты будешь делать?
   Гвенвифар изо всех  сил  старалась  не  слышать  этого,  но  все-таки
услышала: наряду с горем и замешательством в голосе Ланселета прозвучало
облегчение.
   - Отвези меня в Гластонбери, - сказала она. - Я в  юности  училась  в
тамошнем монастыре. Туда я и  отправлюсь  и  скажу  монахиням,  что  это
злословие людское привело к тому, что вы  с  Артуром  поссорились  из-за
меня. Потом, немного погодя, я отправлю Артуру весть, чтоб он знал,  где
я, и знал, что я не с тобой. И тогда он сможет  помириться  с  тобой,  и
честь его не пострадает.
   - Нет! - попытался возразить Ланселет. - Нет, я не могу расстаться  с
тобой.
   Но Гвенвифар поняла - и сердце у нее  упало,  -  что  она  без  труда
сумеет переубедить его. Наверное, несмотря на  все  доводы  разума,  она
все-таки надеялась, что Ланселет станет бороться за нее, что его воля  и
страсть преодолеют  все  преграды,  и  он  вправду  увезет  ее  в  Малую
Британию. Но от Ланселета нельзя было ожидать подобного. Он не  в  силах
был изменить себя; и каким бы он ни был - он ничуть не изменился  с  тех
самых пор, когда Гвенвифар полюбила  его.  Каким  он  был,  таким  он  и
остался, и таким она и будет любить его  -  до  самой  смерти.  В  конце
концов Ланселет сдался, перестал отговаривать  Гвенвифар  и  свернул  на
дорогу, ведущую в Гластонбери.
   Когда Ланселет и Гвенвифар наконец-то вошли в лодку, что должна  была
перевезти  их  на  остров,  лежащая  на  воде  тень  церкви   уже   была
по-вечернему длинной, и над озером плыл "Ангелюс"  -  колокольный  звон,
призывающий к чтению молитвы Богородице.  Гвенвифар  склонила  голову  и
зашептала слова молитвы.
   "Мария, святая Матерь Божья, смилуйся надо мной, грешной..." И на миг
Королеве почудилось, будто ее осиял нездешний свет -  как  в  тот  день,
когда  в  пиршественной  зале  Камелота  явлен  был  Грааль.   Ланселет,
понурившись, сидел на  носу  ладьи.  С  того  мгновения,  как  Гвенвифар
объявила о своем решении, он ни разу не коснулся ее, и  Гвен  была  лишь
рада тому; одного-единственного его прикосновения хватило бы,  чтоб  вся
ее решимость исчезла без следа. На Озеро лег туман,  и  Гвенвифар  вдруг
померещилась тень,  похожая  на  тень  их  собственной  лодки  -  ладья,
затянутая черной тканью, с черным  силуэтом  человека,  восседающего  на
носу, - но нет. Это была тень, всего лишь тень...
   Днище лодки скрежетнуло по песку. Ланселет помог Гвенвифар  выбраться
на берег.
   - Гвенвифар - ты окончательно решила?
   - Да, - отозвалась она, стараясь вложить в свой голос ту уверенность,
которой на самом деле не ощущала.
   - Тогда я провожу тебя до  ворот  монастыря,  -  сказал  Ланселет,  и
Гвенвифар вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это  потребовало
от него куда большего мужества, чем все убийства, совершенные ради нее.
   Старая   настоятельница   монастыря   узнала   Верховную    королеву;
возвращение Гвенвифар повергло ее  в  ужас  и  изумление.  Но  Гвенвифар
рассказала настоятельнице, что злословие людское  привело  к  тому,  что
Артур и Ланселет поссорились из-за нее, и потому  она  решила  бежать  и
скрыться в монастыре, дабы дать им возможность уладить ссору.
   Старуха-настоятельница погладила королеву по щеке - как  будто  перед
ней вновь очутилась малышка Гвенвифар, воспитанница монастыря.
   - Ты можешь оставаться здесь столько,  сколько  захочешь,  дочь  моя.
Если пожелаешь, то и навсегда. Мы, служительницы Божьи,  не  отталкиваем
никого, кто приходит к нам. Но здесь ты будешь  не  королевой,  а  всего
лишь одной из сестер, - предупредила настоятельница.
   Гвенвифар вздохнула с искренним облегчением. До этого самого мига она
не осознавала, до чего же это тяжкая ноша - быть королевой.
   - Я должна попрощаться с моим  рыцарем,  благословить  его  и  велеть
помириться с моим супругом.
   Настоятельница степенно кивнула.
   - В нынешние времена нашему доброму королю Артуру нужен каждый из его
рыцарей - и уж конечно, ему трудно будет обойтись без  доблестного  сэра
Ланселета.
   Гвенвифар  вышла  в  монастырскую   приемную.   Ланселет   беспокойно
расхаживал взад-вперед. Он схватил Гвенвифар за руки.
   - Гвенвифар, я не в  силах  этого  вынести!  Неужто  я  действительно
должен распрощаться с тобою здесь? Госпожа моя, любовь моя - неужто  это
необходимо?
   - Да, необходимо, - безжалостно отозвалась Гвенвифар, осознавая,  что
сейчас она впервые действует, не заботясь о себе. - Твое  сердце  всегда
принадлежало Артуру, милый мой. Мне часто думалось, что единственный наш
грех не в том, что мы полюбили друг друга, а в том,  что  я  встала  меж
тобою и Артуром и разрушила любовь, которую вы питали друг к другу.
   "О, если б все могло остаться так, как в ту ночь Белтайна, когда чары
Моргейны объединили нас троих, - в том было  бы  куда  меньше  греха!  -
подумала Гвенвифар. - Грех был не в том, что мы возлежали  вместе,  а  в
раздоре, умалившем любовь".
   - Я отсылаю тебя обратно к Артуру, ненаглядный мой. Передай ему,  что
я любила его, несмотря ни на что.
   Лицо Ланселета преобразилось почти до неузнаваемости.
   - Теперь я понял это, - отозвался он. - И понял, что тоже любил  его,
невзирая ни на что, - и всегда чувствовал, что тем  самым  причиняю  зло
тебе...
   Ланселет качнулся к Гвенвифар, желая поцеловать  ее  -  но  здесь,  в
монастыре, это было неуместно. И потому он лишь склонил голову.
   - Раз ты остаешься в доме Божьем, молись за меня, леди.
   "Моя любовь к тебе - вот моя молитва, - подумала Гвенвифар. -  Любовь
- единственная молитва, которую я  знаю".  Никогда  еще  она  не  любила
Ланселета столь сильно, как в этот миг; потом хлопнула дверь, беспощадно
отсекая все, что  осталось  за  ней,  и  Гвенвифар  ощутила,  как  стены
смыкаются вокруг нее, подобно ловушке.
   Сколь безопасно она себя чувствовала средь этих  стен  в  былые  дни,
давно оставшиеся в прошлом! Они казались тогда такой надежной защитой...
Теперь же Гвенвифар осознала, что ей предстоит остаться здесь  до  самой
смерти. "Когда я была свободна, - подумала она,  -  я  страшилась  своей
свободы и не ценила  ее.  А  теперь,  когда  я  научилась  любить  ее  и
стремиться к ней, я отказалась от нее -  ради  своей  любви".  Гвенвифар
смутно ощущала, что поступила  правильно:  свобода  -  достойный  дар  и
жертва Господу. Но  все  же,  идя  по  монастырю,  она  никак  не  могла
отделаться от ощущения захлопнувшейся клетки.
   "Ради моей любви. И ради любви Господней",  -  подумала  Гвенвифар  и
почувствовала, как в ней  проклюнулся  первый  росток  душевного  покоя.
Ланселет отправится в ту церковь, где умер  Галахад,  и  помолится  там.
Быть может, он вспомнит тот день, когда туманы Авалона  расступились,  и
они втроем - она сама, Ланселет и Моргейна - заблудившись, шли по колено
в озерной воде. При мысле о Моргейне в душе  Гвенвифар  вдруг  вспыхнули
любовь и нежность. "Мария, святая Матерь Божья, не покинь ее. Пусть  она
придет к тебе, когда настанет срок..."
   "Стены, эти стены - они лишат меня рассудка. Я никогда больше не буду
свободной..." Нет. Ради своей любви и ради любви Господней она  научится
снова любить эти стены.  Сложив  руки  в  молитвенном  жесте,  Гвенвифар
прошла по монастырю к дому, в котором обитали монахини, и скрылась в нем
- навсегда.
 
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА 
 
   Я думала, что лишилась Зрения; Вивиана отказалась от него, еще  когда
была младше меня, и избрала себе преемницу. Но некому было  воссесть  на
престол Владычицы после меня, и некому было воззвать к Богине. Я видела,
как умерла Ниниана, и ничего не могла поделать - даже пальцем  не  могла
шевельнуть.
   Я выпустила это чудовище в мир и молча смирилась с теми деяниями, что
должны были заставить его бросить вызов  Королю-Оленю.  И  я  видела  из
своей дали, как разрушили храм на  Драконьем  острове,  и  как  началась
охота на оленей - без любви,  без  вызова,  без  обращения  к  той,  что
сотворила оленей: просто  стрела,  прилетевшая  из  зарослей,  или  удар
копья. И на народ Ее чужаки тоже охотились, словно  на  оленей.  Течение
сил в мире изменялось. Иногда я видела  Камелот,  уходящий  в  туман,  и
войны, бушующие  вокруг,  и  новых  врагов,  выжигающих  и  опустошающих
побережье - норманнов... Новый мир. Новые боги...
   Воистину, Богиня ушла - даже с Авалона, -  и  я,  смертная,  осталась
одна...
   И все же однажды ночью меня посетил некий сон, некое  видение,  некий
обрывок Зрения - я увидела это в зеркале в ночь новолуния.
   Сперва я видела лишь войны, терзающ