руиды оказали ему добрый прием, он же, не чинясь,  присоединился  к  их
обрядам.
   - Епископ Патриций говорит, то - предание нечестивое и еретическое, -
настаивала Гвенвифар, -  и  священника,  что  свершает  обряды  друидов,
должно лишить сана и гнать прочь заодно с друидами!
   - Пока я жив, того не будет, - твердо объявил  Артур.  -  Я  поклялся
защищать Авалон. -  Король  улыбнулся  и  протянул  руку  к  Эскалибуру,
покоящемуся в ножнах алого бархата. - И у тебя  есть  все  причины  быть
благодарной за эту магию, Гвенвифар, - не окажись при мне ножен,  ничего
бы меня не спасло. И даже так я едва не истек кровью; лишь  магия  ножен
остановила кровь. Предать доброе расположение  друидов  с  моей  стороны
было бы черной неблагодарностью.
   - Ты в самом деле в это веришь? -  не  отступалась  Гвенвифар.  -  Ты
ставишь магию и чародейство превыше воли Господней?
   -  Полно,  любимая,  -  Артур  пригладил  ее  светлые  волосы.  -  Ты
полагаешь, человеку дано сделать хоть что-либо вопреки  Господней  воле?
Ежели ножны эти не дали мне истечь  кровью,  верно,  Господу  не  угодно
было, чтобы я умер. Сдается мне, моя вера ближе  к  Господу,  чем  твоя,
ежели  ты  боишься,  что  какой-то  там  колдун  способен  противостоять
желаниям Бога. Все мы - в руках Господа.
   Гвенвифар вскинула глаза на Ланселета; на губах его играла улыбка,  и
на мгновение показалось, будто он насмехается над супругами, но ощущение
тут же исчезло. Это мимолетная тень, не более, подумала королева.
   - Что ж, Артур, ежели ты  хочешь  музыки,  так,  верно,  Талиесин  не
откажется сыграть тебе; он, конечно, стар, и петь не может, однако  руки
его былого искусства не утратили.
   - Так позовите  его,  -  со  смехом  отозвался  Артур.  -  В  Писании
рассказывается, как престарелый царь Саул призвал к себе юного  гусляра,
дабы развеять тяжкие мысли, а я вот, молодой король,  зову  престарелого
арфиста, дабы тот музыкой развеселил мне душу!
   Ланселет отправился на поиски  мерлина;  со  временем  старик  пришел
вместе с арфой, и долго сидели все в зале, внимая музыке.
   Гвенвифар вспоминала игру Моргейны. "Ах, будь она здесь, она дала  бы
мне амулет.., но прежде лорду моему должно окончательно исцелиться..." -
но тут королева подняла глаза на Ланселета - и  вновь  ощутила  во  всем
теле неодолимую слабость. Ланселет сидел на скамье по другую сторону  от
очага и, откинувшись к стене, слушал музыку - заложив  руки  за  голову,
вытянув длинные ноги к огню. Прочие мужчины и женщины придвинулись ближе
к арфисту; у Элейны, дочери Пелинора,  хватило  дерзости  втиснуться  на
скамейку рядом с Ланселетом, но тот словно не замечал девушку.
   "Ланселету нужна жена. Надо бы взяться  за  дело  и  написать  королю
Пелинору, пусть выдаст дочь за Ланселета; Элейна мне кузина, она  похожа
на меня, она уже вошла в брачный возраст..." Однако Гвенвифар знала  про
себя, что никогда этого не сделает; успеется еще -  пусть  Ланселет  сам
сперва объявит, что не прочь взять жену.
   "А если Артур так и не поправится... Ох, нет, нет, я не стану об этом
думать..." Гвенвифар украдкой перекрестилась. Однако же, думала она  про
себя, давно уже не засыпала она в Артуровых объятиях; похоже на то,  что
он и впрямь не может дать ей ребенка... Королева поймала  себя  на  том,
что гадает, каково это - разделять ложе с Ланселетом.., может  быть,  он
подарил бы ей  желанное  дитя?  Что,  если  бы  она  взяла  Ланселета  в
любовники? Гвенвифар знала: есть женщины, на такое  вполне  способные...
Вот Моргауза, например, этого даже не скрывает; теперь, когда она  вышла
из детородного возраста, ее собственные любовные шашни  стали  такой  же
притчей во языцех, как и  скандальное  распутство  Лота.  Щеки  королевы
горели; Гвенвифар понадеялась, что никто этого не заметил;  она  глядела
на  руки  Ланселета  и  гадала,  каково  это  -  ощущать   их   ласковые
прикосновения.., нет, об этом грех даже думать...
   Если  женщина  берет  себе  любовника,  должно   в   первую   очередь
позаботиться о том, чтобы не забеременеть, не родить ребенка, что станет
бесчестием для нее самой и позором для ее супруга;  так  что,  если  она
бесплодна, это все как раз неважно.., можно считать, что  ей  повезло...
Господи милосердный, как так вышло, что  ее,  целомудренную  христианку,
одолевают думы столь порочные? Они и прежде приходили  ей  в  голову,  и
когда она исповедалась капеллану, тот  сказал  лишь,  что  причина  -  в
затянувшейся болезни ее мужа, так  что  ходу  мыслей  ее  удивляться  не
приходится; и не должно ей  терзаться  угрызениями  совести;  надо  лишь
денно и нощно молиться, и ухаживать за мужем, и думать только о том, что
ему приходится  еще  тяжелее.  Гвенвифар  по  достоинству  оценила  этот
добрый, разумный и мягкий совет, однако ей казалось, что священник так и
не понял до конца ее признания, не осознал, какая  она  грешница  и  как
порочны и нечестивы ее мысли. В противном случае  святой  отец,  конечно
же, сурово выбранил бы ее и наложил бы на нее тяжкую епитимью,  и  тогда
Гвенвифар почувствовала бы себя лучше, свободнее...
   "Ланселет никогда не упрекнул бы ее за  бездетность..."  Гвенвифар  с
запозданием осознала, что кто-то назвал ее по имени, и испуганно подняла
голову: неужто мысли ее открыты всем и каждому?
   - Нет-нет, лорд мой мерлин, довольно  музыки,  -  произнес  Артур.  -
Глядите, уже стемнело, и супругу мою клонит в сон.  Она,  верно,  совсем
измучилась, ухаживая за мною... Кэй, вели слугам накрывать на стол, а  я
пойду прилягу. Ужин пусть подадут мне в постель.
   Гвенвифар подошла к Элейне и  попросила  девушку  взять  на  себя  ее
обязанности;  сама  она  побудет  с   мужем.   Кэй   отправился   отдать
распоряжения слугам; Ланселет протянул Артуру руку и  тот,  опираясь  на
палку, захромал к себе в спальню. Ланселет уложил  короля  в  постель  -
нежнее и осторожнее любой сиделки.
   - Если ночью ему что-нибудь  понадобится,  пусть  непременно  позовут
меня; ты знаешь, где я сплю, - тихо  сказал  он  Гвенвифар.  -  Мне  его
приподнять проще, чем кому-либо...
   - Ох, нет-нет, думаю, теперь нужды в этом нет, однако ж спасибо тебе,
- отозвалась королева.
   Ланселет ласково коснулся ладонью ее щеки. Каким высоким  казался  он
рядом с нею!
   - Если хочешь, ложись со своими дамами, а я останусь  и  пригляжу  за
ним.., судя по твоему  виду,  крепкий,  спокойный  сон  тебе  сейчас  не
помешает. Ты - как кормящая мать, что не  знает  покоя  и  отдыха,  пока
младенец не приучится спать до утра, не пробуждаясь то и дело. Я отлично
способен позаботиться об Артуре - теперь тебе уже незачем бодрствовать у
его изголовья! Я подежурю в комнате в пределах слышимости.
   - Ты очень добр ко мне, -  отозвалась  королева,  -  но  мне  все  же
хотелось бы побыть с мужем.
   - И все же пошли за мною, если я ему понадоблюсь. Не пытайся сама его
приподнять - пообещай мне, Гвенвифар!
   Как нежно и ласково прозвучало в его устах ее имя; куда  нежнее,  чем
"моя королева" или "госпожа моя..."
   - Обещаю тебе, друг мой.
   Ланселет нагнулся и запечатлел на ее челе  легкий,  совсем  невесомый
поцелуй.
   - Вид у тебя совсем измученный, - промолвил он. -  Ложись  и  выспись
хорошенько. - Ладонь  его  на  мгновение  задержалась  на  ее  щеке,  но
Ланселет отнял руку - и молодая женщина  почувствовала  холод  и  ноющую
боль, как если бы зуб разболелся.
   Она прилегла рядом с Артуром. Какое-то время Гвенвифар казалось,  что
муж ее спит. Но вот в темноте прозвучал его голос:
   - Он всегда был нам добрым другом, верно, жена моя?
   - Даже брат не вел бы себя великодушнее.
   - Мы с Кэем росли как братья, и я искренне к нему привязан, но  права
пословица: "Кровь не водица", и кровное  родство  означает  близость,  о
которой я и помыслить не мог, пока не узнал своих кровных  родичей...  -
Артур беспокойно заворочался, тяжело вздохнул. -  Гвенвифар,  мне  нужно
тебе кое-что сказать...
   Молодая женщина похолодела от страха, сердце ее неистово заколотилось
в груди: неужто Артур видел, как Ланселет целовал ее, и теперь  упрекнет
жену в неверности?
   - Пообещай, что не расплачешься снова, - произнес Артур. -  Я  просто
не могу этого вынести. Клянусь тебе, я даже не думаю тебя упрекать.., но
мы женаты вот уже много лет, и лишь дважды за это время ты надеялась  на
ребенка..,  нет-нет,  не  плачь,  умоляю  тебя,  дай  мне  докончить,  -
взмолился король. - Очень может статься, что вина моя, а не твоя. У меня
были и другие женщины, как это у мужчин водится. Но хотя я никогда  даже
не пытался скрыть, кто я такой, за все  эти  годы  ни  одна  женщина  не
пришла ко мне и  не  прислала  родственников  сказать,  что  такая-то  и
такая-то родила мне сына-бастарда. Засим,  может  статься,  это  в  моем
семени нет жизни, так что, когда ты зачинаешь, плод даже в  движение  не
приходит...
   Гвенвифар опустила голову; волна волос  упала  ей  на  лицо.  Значит,
Артур тоже извел себя упреками?
   - Моя Гвенвифар, послушай меня: королевству нужен  ребенок.  И  ежели
так случится, что ты однажды и впрямь произведешь на свет  дитя  во  имя
трона и государства, будь уверена: я ни о чем допытываться не стану. Что
до меня, я в любом случае  признаю  рожденного  тобою  ребенка  своим  и
воспитаю как своего наследника.
   Щеки молодой женщины горели; казалось, еще немного - и  она  вспыхнет
огнем. Неужто Артур считает ее способной на измену?
   - Никогда, никогда не смогу я поступить так, лорд мой и король...
   - Тебе ведомы обычаи Авалона.., нет, жена моя, не прерывай меня,  дай
мне выговориться.., там, когда мужчина и женщина сходятся таким образом,
говорится, что дитя рождено от  бога.  Весьма  хотелось  бы  мне,  чтобы
Господь послал нам ребенка, уж кто бы там ни исполнил Господню волю, его
зачиная, -  ты  меня  понимаешь?  И  ежели  так  случится,  что  орудием
провидения станет мой лучший друг и ближайший  родич  по  крови,  так  я
стану благословлять и его, и рожденное тобою дитя. Нет-нет, не плачь, не
надо, я не скажу более ни слова, - промолвил Артур,  вздыхая.  Он  обнял
жену, притянул ее голову к себе на плечо. - Не достоин я такой любви.
   Спустя какое-то время он заснул, а Гвенвифар все  лежала,  не  смыкая
глаз, и по щекам ее медленно катились слезы. "Ох, нет, - думала она  про
себя, - любовь моя, дорогой господин мой, это я не достойна твоей любви;
а теперь ты, по сути  дела,  сам  дал  мне  дозволение  изменить  тебе".
Внезапно, впервые в жизни, королева позавидовала  Артуру  с  Ланселетом.
Они оба - мужчины,  они  ведут  жизнь  деятельную,  они  отправляются  в
большой мир, рискуют на поле битвы жизнью или даже  большим,  однако  от
кошмарной необходимости выбирать мужчины свободны. А она - что бы она ни
делала, какое бы решение ни принимала -  будь  то  сущий  пустяк,  вроде
того, подать ли на ужин козлятину или сушеное мясо, - всякий раз решение
ложится ей на душу тяжким бременем, как если бы от ее поступка  зависели
судьбы королевств. А теперь вот ей предстоит  выбирать,  не  положившись
просто-напросто на волю Господа,  подарить  наследника  королевству  или
нет; наследника, в жилах которого текла бы кровь Утера Пендрагона -  или
иная. Ну как она, женщина, может принимать подобное  решение?  Гвенвифар
спряталась с головою под меховым покрывалом и свернулась в клубочек.
   Не далее как нынче вечером сидела она в зале, любуясь Ланселетом, что
внимал арфисту, и в сознание ее закралась эта  самая  мысль.  Она  давно
любит Ланселета; но лишь теперь начинает осознавать, что желает  его;  в
сердце своем она ничем не лучше Моргаузы, что на каждом  шагу  блудит  и
распутничает с мужними рыцарями и даже - этот скандальный  слух  шепотом
передавался из уст в уста - с пригожими пажами и  слугами.  Артур  такой
добрый; со временем она полюбила его всей душой; здесь, в Каэрлеоне, она
обрела мир и покой. Не должно тому быть, чтобы по замку  и  всей  округе
поползли срамные слухи на ее счет, не Моргауза же она, в самом деле!
   Гвенвифар так хотелось быть хорошей  христианкой,  сохранить  чистоту
души и целомудрие, однако же немало значило  для  нее  и  то,  что  люди
видят, сколь она добродетельна, и  почитают  ее  королевой  достойной  и
безупречной. Скажем, сама она за  Моргейной  ничего  дурного  не  знала;
Моргейна прожила рядом с нею три года и, насколько она, Гвенвифар, могла
судить, в добродетели не уступала ей самой. Однако же ходили слухи,  что
Моргейна -  ведьма,  поскольку  воспитывалась  на  Авалоне,  обрела  там
немалые познания, разбирается в лекарственных травах и видениях; так что
замковый люд и жители окрестных деревень перешептывались, будто Моргейна
сносится с народом  фэйри  или  даже  с  самим  дьяволом.  И  даже  сама
Гвенвифар, отлично зная Моргейну, иногда сомневалась: как  может  то,  о
чем твердят всяк и каждый, оказаться не правдой?
   А  завтра  ей  предстоит  оказаться  с  Ланселетом  лицом  к  лицу  и
продолжать ухаживать за Артуром, зная, что муж сам почитай  что  дал  ей
дозволение.., как ей отныне прикажете встречаться с Ланселетом взглядом?
В жилах его течет  кровь  Авалона,  он  -  сын  Владычицы  Озера,  может
статься, что и он немного умеет читать мысли: он заглянет ей в  глаза  и
поймет, о чем она думает.
   И тут накатил гнев - гнев столь неуемный, что королева испугалась  не
на шутку. Он сотряс все ее тело, точно бурлящий прилив. Гвенвифар лежала
под покрывалом, во власти страха и ярости, думая про  себя,  что  отныне
просто не посмеет выйти за дверь, опасаясь совершить  непоправимое.  Все
женщины двора мечтают о Ланселете - да, даже сама  Моргейна;  уж  она-то
видела,  как  золовка  пожирает  его  взглядом;  именно  поэтому,  когда
давным-давно Артур предложил  выдать  Моргейну  за  Ланселета,  она  так
расстроилась: Ланселет наверняка счел бы Моргейну  слишком  развязной  и
дерзкой. Впрочем, кажется,  эти  двое  поссорились;  последние  день-два
перед тем, как Моргейна уехала на Авалон, они друг  с  другом  почти  не
разговаривали и старались не встречаться взглядом.
   Да, она скучает по Моргейне.., однако же в  общем  скорее  рада,  что
Моргейны  при  дворе  нет,  и  не  стала  бы  слать  гонца  в  Тинтагель
разузнавать о  ней,  будь  она  там.  Гвенвифар  представила  себе,  как
пересказывает Моргейне слова Артура;  да  она  бы  со  стыда  умерла,  а
Моргейна, чего доброго, рассмеялась бы ей  в  лицо:  Моргейна  наверняка
сказала бы, что ей, Гвенвифар, самой решать, взять Ланселета в любовники
или нет; а, пожалуй, недурно было бы спросить заодно и Ланселета.
   И тут все ее существо охватило жгучее пламя, ни дать ни взять  адский
огонь: что, если бы она предложила себя  Ланселету,  а  тот  ответил  бы
"нет"? Вот тогда она и впрямь умерла бы со стыда. Теперь она и  в  самом
деле никогда не осмелится поднять глаза на Ланселета, или на Артура, или
на любую из дам, избежавших  подобного  искушения!  И  даже  священникам
ничего не посмеет рассказать, ибо тогда святые отцы поймут: Артур  -  не
такой хороший христианин, как должно бы. Теперь вовеки не наберется  она
храбрости вновь переступить порог комнаты, покинуть надежное, защищенное
убежище этой самой спальни и этой самой кровати. Здесь ничего дурного  с
нею не случится, здесь ничто не властно ей повредить.
   Ей и впрямь слегка нездоровится. Завтра она пожалуется своим дамам на
недомогание; и те решат лишь, как и  Ланселет,  что  она  переутомилась,
денно  и  нощно  ухаживая   за   Артуром.   Она   останется   достойной,
добродетельной королевой и доброй христианкой, какою была всегда,  -  об
ином она и помыслить не в силах. Артура просто-напросто угнетают рана  и
затянувшееся бездействие, вот и все; поправившись, он и думать  о  таком
забудет и,  конечно  же,  будет  благодарен  жене  за  то,  что  она  не
прислушалась к его безумным речам  и  оградила  их  обоих  от  смертного
греха.
   И однако, уже засыпая, измученная Гвенвифар вспомнила слова одной  из
своих дам, произнесенные давным-давно, - за несколько дней до того,  как
Моргейна  уехала  от  двора.  Дескать,  пусть  Моргейна  даст   королеве
талисман... А ведь и вправду так; если бы Моргейна заколдовала  ее  так,
чтобы у королевы не осталось иного выбора, кроме как полюбить Ланселета,
тяжкое бремя решения упало бы с ее плеч... "Вот вернется Моргейна,  и  я
поговорю с нею..." - подумала Гвенвифар. Но вот уже два  года  минуло  с
тех пор, как Моргейна покинула Каэрлеон; очень может быть, что  она  уже
не вернется...

Глава 9

   "Стара я для таких разъездов, - думала про себя Вивиана, скача сквозь
зимний дождь, опустив голову и плотно закутавшись в плащ. А в  следующий
миг в груди всколыхнулась обида:
   - "Ныне эта миссия была бы уделом Моргейны;  это  ей  назначено  было
стать Владычицей после меня".
   Четыре года назад  Талиесин  поведал  ей,  что  Моргейна  приехала  в
Каэрлеон на Артурову свадьбу, присоединилась к свите Гвенвифар, да там и
осталась. "Владычица Озера - в служанках при королеве?" Да как  Моргейна
только посмела отречься от истинного, назначенного ей пути? И однако же,
когда Вивиана отправила гонца в Каэрлеон, веля Моргейне возвратиться  на
Остров, вернувшийся посланник сообщил, что Моргейна уехала  от  двора..,
как все считают, на Авалон.
   "Но она не на Авалоне. И не в Тинтагеле с Игрейной, и  не  при  дворе
Лота Оркнейского. Куда же она подевалась?"
   Может статься, в ее одиноких разъездах с ней приключилось  несчастье?
Что, если она попала в  руки  какого-нибудь  мародера  или  беззаконного
головореза - таких в  глуши  полным-полно,  -  что,  если  она  потеряла
память, стала жертвой насилия, убита, брошена в придорожную канаву,  так
что теперь и костей не найдешь?.. "Ох, нет, - думала Вивиана, - если  бы
с ней приключилась беда, я бы непременно увидела это  в  зеркале..,  или
при помощи Зрения..."
   И  все  же  Вивиану  одолевали  сомнения.  Зрение  нынче  вело   себя
непредсказуемо; часто, когда Владычица пыталась окинуть взглядом внешние
пределы, перед глазами ее лишь клубился раздражающий серый туман, завеса
неведомого, пробиться за которую она не смела. И где-то  в  этом  тумане
сокрыта судьба Моргейны.
   "Богиня, - взмолилась Вивиана, как столько раз до того. -  Матерь,  я
отдала тебе свою жизнь, верни мне мое дитя, пока я еще жива..." Но,  еще
не договорив, Владычица знала: ответа не будет, лишь  сумеречный  дождь,
подобный завесе неведомого, а ответ Богини таится в неумолимых небесах.
   Неужто путешествие это точно так же  утомило  ее  и  в  прошлый  раз,
полгода назад? Теперь Вивиане казалось, что доселе она всегда разъезжала
в седле легко, точно  девочка;  а  вот  сейчас  тряская  поступь  ослика
отзывалась в каждой косточке ее исхудавшего тела, а  холод  пробирал  до
внутренностей и вгрызался в нее мелкими ледяными зубами.
   Один из сопровождающих обернулся.
   - Госпожа, я вижу внизу усадьбу. Похоже, мы будем  на  месте  еще  до
заката.
   Вивиана  поблагодарила  своего  спутника,  по   возможности   скрывая
переполняющую ее признательность. Еще  не  хватало  выказывать  слабость
перед своим эскортом.
   В тесном дворике ее встретил  Гаван:  он  помог  гостье  спешиться  и
заботливо поддержал, чтобы та не ступила в навозную кучу.
   - Добро пожаловать, Владычица, - промолвил он,  -  как  всегда,  твой
приезд для меня - великая радость. Мой сын Балин и твой сын будут  здесь
завтра: я послал за ними в Каэрлеон.
   - Все так серьезно, старый друг? - спросила Вивиана, и Гаван кивнул.
   - Ты ее с трудом узнаешь, Владычица. Она превратилась в тень; а  если
и поест или попьет малость, то жалуется, будто у нее внутри словно огонь
полыхает. Думаю, дни ее сочтены, несмотря на все твои снадобья.
   Вивиана со вздохом наклонила голову в знак согласия.
   - Этого я и боялась, - промолвила она. - Стоит этому недугу завладеть
своей жертвой, и  из  когтей  его  уже  не  вырваться.  Может,  я  смогу
облегчить ее муки.
   - Дай-то Боже, - отозвал