заботиться о малыше.
   Думаю, мне в ту пору едва исполнилось семь.
   Когда сестра моей матери  Моргауза  выходила  замуж  за  короля  Лота
Оркнейского, я впервые надела "взрослое" платье и янтарное, с  серебром,
ожерелье - только это я и помню. Я искренне любила Моргаузу, потому  что
у нее часто находилось для меня время, а вот у мамы -  нет;  и  еще  она
рассказывала мне про отца - сдается мне, после смерти  Горлойса  Игрейна
ни разу не произнесла его имени. Но при всей моей любви к Моргаузе я  ее
побаивалась:  порою  она  щипала  меня,  дергала  за  волосы,   обзывала
несносной сопливкой; это она придумала для меня дразнилку, от которой  я
плакала, хотя теперь я этим прозвищем горжусь: "Ты из волшебного народа,
ты - дитя фэйри. Так отчего бы тебе не размалевать лицо синей краской  и
не напялить на себя оленьи шкуры, Моргейна Волшебница!"
   Причины этого брака я представляла себе очень смутно, равно как и то,
зачем выдавать Моргаузу замуж такой молодой.  Я  знала,  что  мать  рада
сбыть ее с рук: ей казалось,  будто  Моргауза  поглядывает  на  Утера  с
вожделением, возможно, она не сознавала,  что  Моргауза  вожделеет  всех
встреченных мужчин, сколько есть. Она была что сука в  течке,  хотя,  по
правде сказать, сдается мне, это все оттого, что  никому-то  до  нее  не
было дела. На свадьбе, щеголяя в новом праздничном  платье,  я  слышала,
как судят и рядят о том, что, дескать,  очень  мудро  со  стороны  Утера
по-быстрому уладить свою ссору с Лотом Оркнейским и отдать  ему  в  жены
свою свояченицу. Лот мне показался до крайности обаятельным, вот  только
на Утера это обаяние ну ни капельки не действовало.  Моргауза  вроде  бы
влюбилась в него по уши - или, может  статься,  сочла  уместным  сделать
вид, что влюблена.
   Именно там, сдается мне, я впервые на своей памяти увидела  Владычицу
Авалона. Маме она приходилось сестрой, а мне - теткой, как и Моргауза; и
она тоже происходила от древнего народа - миниатюрная, смуглая, яркая, с
алыми лентами в темных волосах. Уже тогда она была немолода, но мне  она
всегда казалась красавицей - как в тот, первый, раз. Голос  ее,  хотя  и
негромкий, поражал глубиной и выразительностью. Больше всего мне  в  ней
понравилось то, что она неизменно обращалась ко мне точно к ровеснице, а
не тем фальшиво воркующим тоном, каким большинство  взрослых  говорят  с
детьми.
   Я вошла в залу с запозданием, потому что нянька моя так и  не  смогла
заплести ленты мне в косы, и в конце концов я все сделала сама;  руки  у
меня всегда были проворные, я быстро справлялась с любой работой, что  у
взрослых получалась страх как медленно.  Пряла  я  уже  ничуть  не  хуже
матери, а уж Моргауза со мною и тягаться не  могла.  То-то  я  гордилась
собою, в новехоньком шафранном платье с ленточками, отделанными  золотой
каймой, и с янтарным ожерельем вместо детской нитки кораллов! Однако  за
столом на возвышении не нашлось свободного места, я разочарованно ходила
кругами, зная, что мама того и гляди отошлет  меня  за  стол  для  менее
почетных гостей, или прикажет няньке увести меня, или привлечет  ко  мне
всеобщее внимание, веля служанке принести для меня стул. А при том,  что
в Корнуолле я считалась принцессой, при дворе Утера в Каэрлеоне  я  была
всего лишь дочерью королевы  от  первого  мужа,  изменившего  Верховному
королю.
   И тут я увидела невысокую, смуглую женщину - такую махонькую,  что  я
поначалу приняла ее за  девочку  чуть  старше  меня,  -  восседающую  на
табурете, обитом вышитой тканью. Она протянула ко мне руки и сказала:
   - Иди-ка сюда, Моргейна. Ты меня не помнишь?
   Я не помнила, но, вглядевшись в смуглое, живое  лицо,  почувствовала,
будто знаю ее от начала времен.
   Но я слегка надулась, испугавшись, что она предложит мне  усесться  к
ней на колени, точно младенцу. А незнакомка улыбнулась и подвинулась  на
краешек табурета. Вот теперь я  разглядела,  что  вижу  перед  собою  не
девочку, а даму.
   - Мы с тобой не то чтобы велики, - промолвила она. - Думаю, на  одном
табурете мы отлично поместимся, он ведь для людей покрупнее сработан.
   С этой самой минуты я полюбила ее всем сердцем  да  так  сильно,  что
порою чувствовала себя  виноватой,  ведь  отец  Колумба,  духовник  моей
матери, внушал мне, что превыше прочих полагается чтить отца и матерь.
   Так что на протяжении всего  свадебного  пира  я  просидела  рядом  с
Вивианой и узнала, что она - приемная мать Моргаузы: их собственная мать
умерла при рождении Моргаузы, и Вивиана выкормила ее, точно родную дочь.
Это меня заинтриговало: я так злилась, когда Игрейна  отказалась  отдать
моего новорожденного брата кормилице и сама  кормила  его  грудью.  Утер
говорил, дескать, королеве это не пристало, и я с ним соглашалась:  меня
с души воротило при виде Гвидиона, сосущего материнскую грудь. Думаю,  я
просто-напросто ревновала, хотя стыдилась в том признаться.
   - Значит, твоя с Игрейной матушка была  королевой?  -  Наряд  Вивианы
ослеплял роскошью под стать платью Игрейны и сделал бы  честь  любой  из
королев Севера.
   -  Нет,  Моргейна,  она  была  не  королевой,  а  Верховный   жрицей,
Владычицей Озера, я унаследовала от нее титул. Возможно, однажды станешь
жрицей и ты. В твоих жилах течет древняя кровь, очень вероятно,  что  ты
обладаешь и Зрением.
   - Что такое Зрение?
   Вивиана нахмурилась:
   - Как, Игрейна тебе не рассказала? Ответь мне, Моргейна, не случается
ли тебе видеть то, что другие не видят?
   - Да то и дело, - отозвалась я, осознав, что эта леди понимает  меня,
как никто другой. -  Вот  только  отец  Колумба  уверяет,  что  это  все
дьявольские наваждения. А мама велела мне молчать и ни  с  кем  о  таких
вещах не заговаривать, даже с нею, потому  что  при  христианском  дворе
такого не  потерпят  и,  дознайся  об  этом  Утер,  он  отошлет  меня  в
монастырь. А мне в монастырь что-то не хочется: там надо  носить  черные
платья, а смеяться и вовсе нельзя.
   Вивиана произнесла то самое слово, за которое нянька вымыла  мне  рот
едким щелочным мылом - кухарки использовали его для мытья полов.
   - Послушай меня, Моргейна. Твоя мама права, говоря,  что  не  следует
рассказывать о таких вещах отцу Колумбе...
   - Но если я стану лгать священнику, Господь на меня рассердится.
   Вивиана вновь повторила нехорошее слово.
   - Послушай, дорогое дитя мое: если ты солжешь священнику, священник и
впрямь рассердится и скажет, что на самом деле гневается его Бог.  Но  у
Великого Творца есть  дела  более  важные,  нежели  злиться  на  юных  и
неопытных, так что это -  на  твоей  совести.  Доверься  мне,  Моргейна:
никогда не рассказывай  отцу  Колумбе  больше,  чем  необходимо,  но  не
сомневайся в том, что говорит тебе Зрение, ибо видения приходят прямиком
от самой Богини.
   - А Богиня - это Дева Мария, Матерь Божья?
   Вивиана нахмурилась.
   - Все Боги - это единый Бог,  и  все  Богини  -  это  единая  Богиня.
Великая Богиня не рассердится, если ты станешь звать  ее  именем  Марии,
Мария была добра и любила людей. Послушай, милая: этот разговор  не  для
свадебного пира. Но клянусь тебе: пока я живу и дышу, в монастырь ты  не
отправишься, что бы ни говорил на этот счет  Утер.  А  теперь,  когда  я
знаю, что ты обладаешь Зрением, я горы сдвину, но увезу тебя на  Авалон.
Пусть это будет наш секрет, хорошо, Моргейна? Ты обещаешь?
   - Обещаю, - промолвила я, и Вивиана наклонилась и поцеловала  меня  в
щеку. - Послушай, музыканты заиграли, сейчас танцы начнутся. И  до  чего
же Моргаузе к лицу синее платье, верно?

Глава 9

   Весной на седьмой год правления Утера Пендрагона в Каэрлеоне Вивиана,
жрица Авалона и Владычица Озера, вышла в сумерках заглянуть в магическое
зеркало.
   Хотя традиция, согласно которой Владычица  являлась  и  жрицей,  была
куда древнее учения друидов, Вивиана разделяла одно из главных убеждений
друидической веры:  великим  стихиям,  создавшим  вселенную,  невозможно
должным образом поклоняться в доме, построенном руками  человека,  равно
как и вместить  Бесконечность  в  создание  рук  человеческих.  Так  что
зеркало Владычицы было не из бронзы и даже не из серебра.
   Позади нее высились  серые  каменные  стены  древнего  храма  Солнца,
выстроенного Сияющими, пришельцами с Атлантиды, много веков назад. Перед
нею  раскинулось  огромное  озеро  в  окружении   высоких,   колышущихся
тростников, одетое туманом, что ныне окутывал остров Авалон даже в ясные
дни. Но за Озером были еще озера и острова,  все  это  вкупе  называлось
Летней страной. Вся она по большей части лежала  под  водой,  эта  земля
болот и  солончаков,  но  в  разгар  лета  заводи  и  солоноватые  озера
пересыхали под солнцем и обнажалась земля; она быстро зарастала  пышными
травами, превращаясь в изобильные пастбища.
   По чести говоря, здесь внутреннее  море  постепенно,  год  за  годом,
отступало, оставляя за собою сухую землю, в один  прекрасный  день  весь
этот край превратится в плодородные  пахотные  угодья...  но  только  не
Авалон. Авалон ныне был неизменно сокрыт  от  всех,  кроме  верных;  для
паломников,  что   стекались   в   монастырь,   христианами   называемый
Гластонбери,  Стеклянный  град,  храм  Солнца  оставался  невидим,   ибо
принадлежал чужому, потустороннему миру; направляя Зрение в ту  сторону,
Вивиана различала тамошнюю церковь.
   Владычица никогда не бывала в тех местах,  хотя  знала:  церковь  там
стоит с незапамятных времен. Много веков назад - так рассказывал мерлин,
и Вивиана ему верила, - с юга сюда пришла небольшая группа  священников,
жаждущих знания, и с ними - их пророк-назареянин; по легенде,  здесь,  в
обители друидов, где некогда воздвигся храм Солнца, обучался сам Иисус -
здесь он обрел всю свою мудрость. А несколько лет спустя  -  так  гласит
предание - их Иисус был принесен  в  жертву:  так  жизнь  его  повторила
древнее таинство об умирающем и воскресающем Боге - таинство, что старше
самой Британии; и один из его родичей возвратился сюда и воткнул посох в
землю Священного холма, и посох превратился в терновый куст, и зацветает
он не только вместе с обычным терновником в день  середины  лета,  но  и
зимою, под снегом. А друиды, в память о кротком пророке, коего они знали
и любили, дозволили Иосифу Аримафейскому построить на Священном  острове
часовню и монастырь, посвященные их Богу, ибо все Боги суть единый Бог.
   Но это все случилось в незапамятные времена. Какое-то время христиане
и друиды жили бок о бок, поклоняясь Единому, но затем на  Остров  пришли
римляне, и, хотя  они  славились  терпимостью  по  отношению  к  местным
божествам, на друидов они обрушились безжалостно, вырубили и  сожгли  их
священные рощи и повсюду раструбили о том, что  друиды  якобы  совершают
человеческие жертвоприношения. Разумеется, на самом деле провинились они
главным образом в том, что убеждали народ не признавать римских  законов
и римского мира. И  тогда,  призвав  на  помощь  всю  свою  магию,  дабы
защитить и уберечь последнее прибежище своей школы, друиды  произвели  в
мире последнюю из великих перемен и изъяли остров Авалон из мира  людей.
С тех пор он сокрыт в туманах и досягаем только для посвященных  -  тех,
что прошли обучение на острове, или тех, кому показали тайные пути через
Озеро. Племена знали про Авалон; там совершали они  в  новую  веру  свои
обряды. Римляне, христиане со времен Константина, что разом обратил свои
легионы под влиянием явленного ему в бою видения,  считали,  что  друиды
полностью  истреблены  Христом,  и  ведать  не  ведали,  что   несколько
оставшихся друидов живут и учат древней мудрости на сокрытом острове.
   При желании Вивиана, Верховная жрица Авалона,  могла  усиливать  свой
дар вдвое, распространяя его на многие мили. Захотев того, она различала
башню, возведенную монахами на вершине Холма, горы Посвящения, башню эту
построили в честь Михаила, одного из ангелов у иудеев, роль  которого  в
древности сводилась к тому, чтобы держать  в  подчинении  подземный  мир
демонов. Даже теперь это казалось Вивиане небывалым кощунством,  но  она
утешалась мыслью о том, что все  это  происходит  не  в  ее  мире,  если
узколобые христиане предпочитают видеть в древних  могущественных  Богах
демонов, что ж, им же хуже. Богиня жива и поныне, что бы уж ни думали  о
ней христиане. Вивиана сосредоточилась на своей  миссии:  ей  предстояло
заглянуть в магическое зеркало,  пока  в  небе  еще  светит  только  что
народившаяся луна.
   Хотя было еще довольно светло, Владычица принесла с  собою  крохотный
светильник, внутри которого подрагивал язычок пламени. Она  развернулась
спиной к тростникам и соленым болотам и зашагала в сторону большой земли
по тропе, медленно  пробираясь  вдоль  заросшего  камышом  берега,  мимо
древних прогнивших свай, - здесь, у кромки воды, в незапамятные  времена
местные жители возводили дома.
   Мерцал огонек светильника, разгораясь все ярче и ярче по  мере  того,
как сгущалась тьма,  а  над  деревнями,  еле  различимый,  сиял  чистый,
тоненький серп девственной  луны  -  точно  серебряный  торквес  на  шее
Владычицы. Она шла древним путем процессий и шествий медленно и неспешно
- ибо, хотя силы и бодрость ее еще не иссякли, она была уже немолода,  -
и наконец впереди блеснула  зеркальная  заводь  в  окружении  бесконечно
древних стоячих камней.
   Прозрачная вода отражала лунный свет, Владычица наклонилась - и гладь
озерца  вспыхнула  пламенем,   поймав   отблеск   светильника.   Вивиана
зачерпнула  воды  рукою  и  напилась;  погружать  в   заводь   что-либо,
сработанное руками человека, строжайше запрещалось, хотя выше, там,  где
бурлил источник, паломники набирали воду в бутыли и кувшины, дабы унести
с собой. Она отведала чистой, с  металлическим  привкусом  воды  и,  как
всегда, преисполнилась благоговения: этот ключ бил от сотворения мира  и
вовеки  не  иссякнет,  щедрый,  волшебный,  открытый  всем  и   каждому.
Воистину, такой источник - не иначе  как  дар  Великой  Богини.  Вивиана
опустилась на колени и подняла лицо к хрупкому серпу в небесах.
   Чувство, что охватывало ее каждый раз с тех самых пор, как она пришла
сюда впервые, послушницей Дома  дев,  накатило  и  схлынуло,  и  Вивиана
вернулась к своей миссии.  Поставила  светильник  на  плоский  камень  у
кромки зеркальной заводи, так, чтобы свет, как и серп луны, отражался  в
воде. Здесь - все четыре стихии: огонь светильника, вода, от которой она
отпила, земля, на которой она стоит; Вивиана призвала силы  воздуха,  и,
как всегда во время  заклинания,  по  поверхности  под  порывом  ветерка
пробежала легкая рябь.
   Она посидела немного, погрузившись в мысли. И наконец  составила  для
себя вопрос, с которым ей предстояло обратиться к магическому зеркалу:
   "Как складывается судьба Британии? Благополучны ли сестра моя,  и  ее
дочь, рожденная жрицей, и сын  моей  сестры,  в  ком  воплощена  надежда
Британии?"
   В первое мгновение, когда  ветер  всколыхнул  поверхность  зеркальной
заводи, Вивиана видела лишь спутанные, текучие образы - это отражения ее
мыслей  или  дрожит  водная  гладь?  Вода  колыхалась,  взгляд  различал
обрывочные видения битв; в воздухе реет Утерово  драконье  знамя,  воины
Племен сражаются на стороне Верховного короля. Вот Игрейна в королевских
одеждах,  увенчанная  короной,  такой  Вивиана  видела  ее  наяву.  А  в
следующий миг сердце ее неистово забилось  в  груди:  полыхнул  свет,  и
глазам ее предстала плачущая Моргейна; и тут же вторая ужасающая вспышка
Зрения явила ей образ светловолосого мальчугана, что недвижно лежал  без
сознания - он мертв или жив?
   И тут луна скрылась в тумане, видения растаяли, и сколько бы  Вивиана
ни пыталась, ей не удалось вернуть ничего, кроме дразнящих,  насмешливых
отбликов: Моргауза качает на руках второго сына, Лот и Утер  расхаживают
взад-вперед по огромному залу, перебрасываясь гневными словами, а вот  и
сбивчивые обрывки воспоминаний об умирающем ребенке. Но случилось ли это
все наяву или это - лишь предостережения касательно событий будущего?
   Закусив губу,  Вивиана  наклонилась  и  подобрала  зеркальце.  Вылила
оставшиеся капли чистого масла на воду - масло, зажженное во имя Зрения,
не след использовать после  в  мирских  целях  -  и  едва  ли  не  бегом
устремилась в сгущающейся тьме по пути процессий назад в обитель жриц.
   Едва оказавшись там, Вивиана призвала к себе прислужницу.
   - Приготовь все к отъезду,  я  отправляюсь  в  путь  на  рассвете,  -
приказала она. - И пусть моя послушница  знает:  ей  проводить  обряд  в
полнолуние, ибо раньше, чем луна прибудет еще на день, мне должно быть в
Каэрлеоне. Пошли известить мерлина.

Глава 10

   Ехали они главным образом на рассвете, днем укрывались  где-нибудь  и
продолжали путь в сумерках. На тот момент в тамошних  краях  царил  мир:
война бушевала дальше,  на  востоке.  Однако  случайные  мародерствующие
шайки северян и саксов то  и  дело  нападали  на  деревни  или  отдельно
стоящие  небольшие  замки.  Вот  и   путешественники,   при   отсутствии
вооруженного эскорта, передвигались с опаской и никому не доверяли.
   Вивиана отчасти  ожидала,  что  застанет  Утеров  двор  обезлюдевшим,
обнаружит там лишь женщин, детей  и  тех,  кто  не  способен  сражаться,
однако она издалека заприметила развевающееся  драконье  знамя:  значит,
король не в отлучке. Владычица поджала губы: друидов Священного  острова
Утер не особо жаловал и доверять им не доверял. Однако ж  не  кто  иной,
как она возвела на трон этого человека, внушавшего  ей  лишь  неприязнь,
поскольку лучшего вождя на острове  не  сыскалось  бы,  -  и  теперь  ей
придется как-то находить с ним общий язык. По крайней  мере  Утер  -  не
настолько ревностный христианин, чтобы  задаться  целью  искоренить  все
прочие религии. "Лучше  пусть  в  королях  числится  нечестивец,  нежели
религиозный фанатик", - думала про себя она.
   С тех пор как  она  гостила  при  Утеровом  дворе  в  последний  раз,
укрепленная стена значительно выросла, теперь на ней расставили часовых,
и отряд ее тут же окликнули. Вивиана загодя предупредила сопровождающих,
чтобы те не называли ее титулов, но лишь сообщили, что  приехала  сестра
королевы. На почести, причитающиеся Владычице Авалона, времени не  было,
ее нынешняя миссия не допускала промедления.
   Их провели через поросший травой двор, вокруг царила свойственная для
обнесенной стеною крепости суматоха. Откуда-то доносился звон  молота  о
наковальню, не то из оружейни, не  то  из  кузницы.  Пастушки  в  грубых
кожаных туниках загоняли скот на ночь. Вивиана, распознав  приготовления
к осаде, чуть приподняла брови.
   Лишь несколько лет назад Игрейна сама выбежала ей навстречу  во  двор
Тинтагеля. Теперь же к  ней  вышел  представительный,  пышно  разодетый,
однорукий дворецкий - вне всякого сомнения, ветеран Утерова  войска;  он
приветствовал гостью торжественным поклоном и повел в верхние покои.
   - Прошу прощения, госпожа,  -  проговорил  он.  -  У  нас  тут  жилых
помещений - раз-два, и обчелся. Тебе придется разделять  эту  комнату  с
двумя дамами королевы.
   - Сочту за честь, - церемонно отозвалась она.
   - Я пришлю к тебе прислужницу, она позаботится  обо  всем,  что  тебе
нужно, скажи лишь слово.
   - Все, что мне нужно, - заверила Вивиана,  -  это  немного  воды  для
умывания, и еще я желала бы знать, когда смогу увидеться с сестрой.
   - Госпожа, я уверен, королева примет тебя в должный срок...
   - Стало быть, Утер вздумал  разводить  церемонии  на  манер  цезарей?
Послушай, друг, я - Владычица Авалона, и ждать я не привыкла.  Но  ежели
Игрейна ныне возвысилась до недосягаемых высот, тогда я  прошу  прислать
ко мне леди Моргейну, да побыстрее!
   Однорукий ветеран отпрянул, однако ж, когда он заговорил вновь, голос
его звучал менее чопорно и более человечно:
   - Госпожа, я уверен, королева охотно примет и безотлагательно, но  ты
прибыла в недобрый час, ибо все мы в тревоге и горе. Не далее как