была здесь, чтобы люди могли  ее  почитать,
пока они не научились почитать святую Матерь Божью.
   Шедший рядом с ними Акколон сказал:
   - Богиня была прежде Христа, Увейн, и если ты будешь думать о ней как
о Деве Марии, в том не будет ничего дурного. Ты  должен  всегда  служить
Владычице, каким бы именем ее ни называли. Но я  бы  тебе  не  советовал
говорить об этом с отцом Эйаном.
   - О, нет! - отозвался мальчик, округлив глаза. - Он не любит женщин -
даже богинь.
   - Интересно, а как он относится к королевам? - пробормотала себе  под
нос Моргейна.
   Затем они добрались  до  замка,  и  Моргейна  отправилась  проверить,
собраны ли вещи Уриенса. Ее захватила дневная  неразбериха,  и  Моргейна
спрятала сегодняшнее озарение поглубже, чтобы потом, на досуге, серьезно
над этим поразмыслить.
   Уриенс уехал вскоре после полудня, прихватив с собой своих рыцарей  и
пару дворецких. На прощание он  нежно  поцеловал  Моргейну,  а  Аваллоху
велел прислушиваться к советам Акколона и во  всем  слушаться  королевы.
Увейн дулся; он хотел  ехать  с  обожаемым  отцом,  а  Уриенс  не  желал
возиться в дороге с ребенком. Моргейна утешила мальчика,  пообещав,  что
он получит особенный гостинец.  Но  в  конце  концов  с  хлопотами  было
покончено, и Моргейна смогла наконец присесть у камина в большом зале  -
Мелайна забрала малышей спать, - и обдумать все то, что свалилось на нее
сегодня.
   Спустились сумерки - долгие сумерки дня солнцестояния. Моргейна взяла
веретено и прялку, но она  лишь  делала  вид,  будто  прядет,  время  от
времени  поворачивая  веретено  и  вытягивая  небольшой  отрезок   нити.
Моргейна терпеть не могла прясть,  и  хоть  она  и  редко  обращалась  к
Уриенсу с просьбами, она все же попросила у него позволения нанять  двух
лишних прях, чтоб избавиться от  этой  ненавистной  работы.  Взамен  она
взяла на себя двойную долю ткачества.  Моргейна  не  смела  прясть:  это
вгоняло ее в странное состояние между сном и бодрствованием, и  Моргейна
боялась того, что она может увидеть.  Вот  и  теперь  она  лишь  изредка
поворачивала  веретено,   чтоб   слуги   не   заметили,   что   королева
бездельничает.., правда, все равно никто не посмел бы упрекнуть ее - она
ведь трудилась с утра и до темна...
   В комнате воцарился полумрак. Несколько темно-красных ярких  полос  -
последних лучей заходящего солнца -  лишь  подчеркивали  сгустившуюся  в
углах темноту. Моргейна сощурилась, думая о солнце, что  садится  сейчас
за каменное кольцо на вершине холма, о процессии жриц, идущих за  светом
факела, что рассеивает тени... На миг перед ней промелькнуло лицо Враны,
безмолвное и таинственное. Ей показалось, будто Врана шевельнула  губами
и произнесла ее имя... В сумраке перед ней  проплывали  лица:  Элейна  с
распущенными волосами, застигнутая в  постели  Ланселета;  Гвенвифар  на
свадьбе Моргейны, яростная и торжествующая; спокойное, неподвижное  лицо
незнакомой женщины со светлыми косами - женщины, которую  она  встречала
лишь в своих видениях, Владычицы Авалона... И снова Врана -  испуганная,
умоляющая... Артур, идущий среди своих  подданных  со  свечой  в  руках,
словно кающийся грешник... Неужели  священники  посмеют  потребовать  от
Верховного  короля  публичного  покаяния?!  А  потом  Моргейна   увидела
авалонскую ладью, затянутую  черной  тканью,  словно  для  погребального
обряда, и свое собственное лицо - оно словно бы отражалось в тумане, - и
еще три женщины, тоже одетые в черное, и раненый мужчина, и его голова у
нее на коленях...
   Темноту  комнаты  прорезал  багровый  свет  факела,  и  чей-то  голос
произнес:
   - Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла  голову  -
неожиданная вспышка света привела ее в замешательство - и с раздражением
бросила:
   - Я же велела тебе не называть меня  так!  Акколон  вставил  факел  в
железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.
   - Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе...
   - Ты что, смеешься надо мной? - взволнованно и требовательно спросила
Моргейна.
   - Я не смеюсь.
   Акколон опустился перед нею на колени. Губы его дрожали.
   - Я видел сегодня твое лицо. Неужто я посмею над этим смеяться,  нося
на руках вот это?
   Он протянул к ней руки, и в неверном пляшущем  свете  Моргейне  вдруг
показалось, будто синие змеи на его  запястьях  зашевелились  и  подняли
головы.
   - Владычица, Мать, Богиня...
   Руки молодого рыцаря сомкнулись на талии Моргейны, и Акколон  спрятал
лицо в ее коленях. Он тихо произнес:
   - Ты для меня - олицетворение Богини...
   Двигаясь, словно во сне, Моргейна наклонилась и поцеловала Акколона в
шею, в мягкие  завитки  волос.  Какая-то  часть  ее  сознания  испуганно
заметалась.
   "Что я делаю?! Неужто это все лишь потому, что он назвал меня  именем
Богини, обратился, как жрец к жрице? Или это  потому,  что  он  коснулся
меня, заговорил со мной,  и  я  почувствовала  себя  женщиной,  я  вновь
ощутила себя живой - впервые за весь этот год, когда я чувствовала  себя
старой, бесплодной, полумертвой женой мертвеца?"
   Акколон поднял голову и  поцеловал  ее  в  губы.  Моргейна,  невольно
ответив  на  поцелуй,  почувствовала,  что  тает,  распускается,  словно
цветок. Ее пронзило острое ощущение, смесь боли  и  удовольствия,  -  их
языки соприкоснулись, и тело  Моргейны  переполнилось  воспоминаниями...
Как долго, бесконечно долго - весь  этот  бесконечный  год,  -  ее  тело
заглушало все  чувства,  не  позволяя  себе  пробудиться  -  ведь  тогда
пришлось бы ощущать ласки Уриенса...
   "Я - жрица, - с вызовом подумала Моргейна, - и тело дано  мне,  чтобы
служить Богине! То, чем я занималась  с  Уриенсом,  было  грехом,  данью
похоти! А то, что происходит сейчас, - истинно и свято..."
   Руки Акколона, касающиеся Моргейны, дрожали; но когда молодой  рыцарь
заговорил, голос его звучал ровно и рассудительно.
   - Думаю, все в замке уже спят. Я знал, что ты будешь сидеть  здесь  и
ждать меня...
   На миг эта уверенность возмутила Моргейну; но затем  она  склонила  в
голову: Они оба пребывали в руках Богини, и Моргейна не желала спорить с
тем потоком, что нес ее, подобно реке; долго, слишком долго ее кружило в
сонной, затхлой заводи, и вот теперь ее снова омывал поток жизни.
   - А где Аваллох?
   Акколон коротко рассмеялся.
   - Он отправился в деревню, чтобы возлечь с Весенней Девой... Это один
из наших обычаев, о которых местному священнику ничего не известно.  Так
повелось с тех самых пор, как наш отец постарел, а мы  стали  взрослыми.
Аваллох  считает,  что  это  вполне  совместимо  с  долгом  христианина:
стремление быть отцом своих подданных - или, по крайней  мере,  столько,
скольких получится. Уриенс в молодости поступал точно  так  же.  Аваллох
предложил мне бросить жребий - кому на сей раз доведется воспользоваться
этой привилегией, - и я было  согласился,  но  затем  вспомнил,  как  ты
благословила ту девицу, и понял, что я должен делать...
   - Авалон так далеко... - нерешительно попыталась возразить Моргейна.
   - Но Она повсюду, - сказал Акколон, спрятав лицо у нее на груди.
   - Значит, так тому и  быть,  -  прошептала  Моргейна  и  встала.  Она
подняла Акколона с колен и повернулась было к лестнице, но  остановилась
на полушаге. Нет, не здесь. В этом замке не было  постели,  которую  они
могли бы с  честью  разделить.  Ей  вспомнилось  распространенное  среди
друидов выражение: "Разве можно  под  крышей,  сделанной  руками  людей,
должным образом почтить  то,  что  не  было  ни  сделано,  ни  сотворено
человеком?"
   Прочь отсюда -  в  ночь,  под  открытое  небо.  Когда  они  вышли  на
пустынный  двор,  через  небо   пронеслась   падающая   звезда   -   так
стремительно,  что  на  миг  Моргейне  почудилось,   будто   само   небо
закружилось, и земля качнулась  у  нее  под  ногами..,  а  потом  звезда
исчезла, ослепив их обоих.
   "Это знамение. Богиня приветствует мое возвращение..."
   - Пойдем, - прошептала она, взяв Акколона за руку, и повела его вверх
по склону, в сад; белые лепестки падали в  темноте  и  кружились  вокруг
них. Моргейна расстелила на траве свой плащ, словно очертила  под  небом
магический круг; потом она протянула к Акколону руки и прошептала:
   - Иди сюда!
   Его тело темным силуэтом вырисовалось на фоне звездного неба.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

   "Даже тогда, когда мы лежали  под  звездами,  я  знала,  что  это  не
столько любовная близость, сколько магическое действо невероятной  мощи,
что его руки, прикосновения его тела вновь посвящали меня в сан жрицы  и
что на то была Ее воля. Хоть в те мгновения я и не видела ничего вокруг,
до моего слуха донесся неразборчивый шепот, и я поняла, что мы не одни.
   Акколон хотел удержать меня в объятиях,  но  я  встала,  ведомая  той
силой, что переполняла меня в этот час,  вскинула  руки  над  головой  и
медленно их опустила, закрыв глаза и, затаив дыхание.., и  лишь  услышав
его потрясенный вздох, я осмелилась  открыть  глаза  -  и  увидела,  что
Акколона окружает слабое сияние, - точно такое же, что  исходило  сейчас
от меня.
   Свершилось - Она со мной... Мать, я недостойна твоего  взгляда..,  но
это снова произошло.., я глубоко вздохнула и задержала дыхание, чтобы не
разразиться рыданиями. После всех этих лет, после моего предательства  и
моего неверия она снова снизошла ко мне,  и  я  снова  стала  жрицей.  В
слабом свете  луны  я  увидела  у  края  поля,  на  котором  мы  лежали,
поблескивающие глаза  -  словно  какие-то  зверьки  притаились  в  живой
изгороди. Мы были не одни. Маленький народец холмов знал, что мы здесь и
что Богиня вершит здесь свое дело, - и пришел посмотреть  на  творящееся
таинство, которого не видали в этих краях с тех самых  пор,  как  Уриенс
постарел,  а  мир  обратился  к  христианству   и   сделался   серым   и
безрадостным. Едва слышное эхо донесло до  меня  благоговейный  шепот  и
ответ на языке, из которого я знала не более десятка слов:
   - Свершилось! Да будет так!
   Я наклонилась и поцеловала коленопреклоненного Акколона в лоб.
   - Свершилось, - повторила я. - Иди, милый. Будь благословен.
   Я понимала, что если б я была той женщиной, с которой он вышел в сад,
Акколон остался бы; но  жрице  он  подчинился  беспрекословно,  не  смея
оспаривать веление Богини.
   Той ночью я не спала. Я в одиночестве бродила по саду до рассвета;  я
осознала, дрожа от ужаса, что мне надлежит сделать. Я не знала, как  это
сделать, равно как и не знала, сумею ли я в одиночку справиться с  этим,
но раз меня много лет назад посвятили в жрицы, а я отвергла свой сан, то
теперь я должна самостоятельно проделать этот путь. Этой ночью мне  была
дарована великая милость; но я  знала,  что  не  получу  больше  никаких
знамений и никакой помощи до тех  самых  пор,  пока  сама,  безо  всякой
помощи не сделаюсь той самой жрицей, которой меня хотели сделать.
   На моем лбу все еще виднелся знак милости Богини - хоть он  и  поблек
под чепцом домохозяйки, который я начала носить по желанию Уриенса, - но
теперь это не могло мне помочь. Глядя на гаснущие звезды,  я  не  знала,
захватит ли меня восход солнца врасплох в моем бдении или нет;  половину
жизни ход солнца не отражался в моей крови, и я не могла уже угадать  на
восточном крае горизонта точное место,  где  появится  встающее  солнце,
чтоб поприветствовать его. Теперь я даже не знала, как циклы моего  тела
соотносятся с ходом луны - так мало сохранила я из знаний, полученных на
Авалоне...  Я  была  одна,  я  не  имела  ничего,   кроме   расплывчатых
воспоминаний - и должна была как-то вернуть обратно все то, что  некогда
было частью меня.
   Незадолго до рассвета я бесшумно  пробралась  в  дом  и,  не  зажигая
света, отыскала единственную вещь, сохранившуюся у меня  как  память  об
Авалоне, - небольшой серповидный нож, который я сняла  с  мертвого  тела
Вивианы. Точно такой же нож я и сама носила на  Авалоне  -  и  потеряла,
когда бежала с острова. Я привязала его к поясу и спрятала  под  верхнее
платье. Никогда больше я не сниму этот  нож;  его  похоронят  вместе  со
мной.
   С тех  пор  я  всегда  тайно  носила  его  при  себе  -  единственное
воспоминание об  этой  ночи,  которое  я  могла  сохранить.  Я  даже  не
подкрашивала знак у себя на лбу, отчасти из-за Уриенса -  он  непременно
спросил бы, зачем я это делаю, - а отчасти  потому,  что  знала:  я  еще
недостойна. Я не могла носить полумесяц так, как он  носил  потускневших
змей - как украшение и полузабытое напоминание о давних днях, что минули
и более не вернутся. Шли месяцы и складывались в  годы.  Какая-то  часть
меня действовала, словно кукла, и  исполняла  все,  что  от  меня  хотел
Уриенс, - пряла и ткала, готовила лекарства из  трав,  присматривала  за
его сыном и внуком, выслушивала его рассказы, вышивала для него одежду и
ухаживала за  ним,  когда  он  болел...  Я  делала  все  это,  почти  не
задумываясь,  а  когда  он  брал  меня  -  это  было  неприятно,  но  не
затягивалось надолго, - мой разум и тело охватывало оцепенение.
   Но все это время нож; оставался  на  своем  месте,  и  я  то  и  дело
прикасалась к нему, чтобы  подбодрить  себя,  пока  снова  не  научилась
рассчитывать движение солнца от равноденствия до солнцестояния  -  и  до
следующего  равноденствия..,  мучительно  высчитывать  его  на  пальцах,
словно дитя или начинающая жрица; прошли годы, прежде чем я принялась не
высчитывать, но чувствовать движение небесных  тел,  и  с  точностью  до
волоска угадывать место, где должны были встать  или  сесть  солнце  или
луна, и заново научилась  их  приветствовать.  А  по  ночам,  когда  все
домашние засыпали, я смотрела на звезды, впуская их в свою кровь - а они
кружили вокруг меня до тех пор, пока я не становилась всего лишь  точкой
вращения на неподвижной земле, сердцем их хоровода и круговорота  времен
года. Я рано  вставала  и  поздно  ложилась,  и  потому  могла  выкроить
несколько часов, чтобы побродить по холмам.  Я  делала  вид,  будто  ищу
лекарственные травы и коренья, а на самом деле разыскивала древние линии
силы, прослеживала их, от стоячего камня до  мельничной  запруды..,  это
был  нелегкий  труд,  и  прошли  годы,  прежде  чем  я  изучила  все  те
немногочисленные линии, что находились в окрестностях замка Уриенса.
   Но даже в течение первого года, когда  я  сражалась  с  ускользающими
воспоминаниями, пытаясь вернуть все то, что было ведомо  мне  много  лет
назад, я знала, что не одинока в своих ночных бдениях.  За  мной  всегда
приглядывали, хоть я сама никогда не видела больше,  чем  в  ту,  первую
ночь  -  блеск  глаз  в  темноте,  едва  уловимое  движение   на   грани
видимости.., их нечасто видали даже здесь,  в  глуши,  не  говоря  уж  о
деревнях или полях; они жили своей потаенной жизнью в безлюдных холмах и
лесах, бежав туда еще с приходом римлян. Но я знала, что они здесь и что
маленький народец, что никогда не терял связи с Нею, следит за мной.
   Однажды, забравшись далеко в холмы, я обнаружила каменный круг  -  он
был не столь велик, как тот, что высился на холме, венчающем  Авалон,  и
уж конечно, куда меньше великого круга на меловой равнине,  что  некогда
был храмом Солнца. Здешние камни были всего  лишь  мне  по  плечо  (а  я
никогда не отличалась высоким ростом), и диаметр круга не превышал роста
взрослого мужчины. В центре лежала небольшая  каменная  плита,  поросшая
лишайником и полускрытая травой. Я очистила ее, и всякий раз, когда  мне
удавалось незаметно прихватить что-нибудь с кухни,  оставляла  на  плите
угощение, которое, как я знала, редко перепадает  маленькому  народцу  -
ломоть ячменного хлеба, кусок сыра или масла.  Однажды,  придя  туда,  я
обнаружила в центре круга венок из душистых цветов, растущих на  границе
волшебной страны; даже  засушенными  они  сохраняют  яркость  красок.  Я
надела этот венок, когда в  следующий  раз  во  время  полнолуния  увела
Акколона с собой; венок был на мне во время торжественного соединения  -
мы исчезли как личности, и остались  лишь  Бог  и  Богиня,  утверждавшие
бесконечную жизнь космоса, лишь поток силы, протянувшийся между мужчиной
и женщиной, между небом и землей. После  этого  маленький  народец  стал
присматривать за мной даже в моем саду. Я слишком хорошо их чувствовала,
чтобы стараться выследить, но все же они были там, и я знала, что,  если
мне потребуется, они всегда  помогут.  Меня  недаром  когда-то  прозвали
Моргейной Волшебницей... И вот теперь  маленький  народец  признал  меня
своей жрицей и своей королевой.
   Я явилась в каменный круг в канун Дня Смерти, в ближайшее к  осеннему
равноденствию полнолуние; над краем  горизонта  висела  луна,  и  тянуло
холодом четвертой зимы. Я села среди  камней,  завернувшись  в  плащ,  и
провела ночь без сна и пищи. Когда я встала и двинулась в сторону  дома,
пошел снег; но когда я вышла из круга,  мне  под  ноги  попался  камень,
которого там раньше не было, и, склонившись  над  ним,  я  увидела,  что
белые камни образовали строгий узор.
   Я  установила  новый  камень  так,  чтобы  он  оказался  следующим  в
магической последовательности  чисел  -  теперь,  под  зимними  звездами
потоки переменились. Затем я вернулась домой, промерзнув  до  костей,  и
рассказала, что якобы ночь застигла меня среди холмов  и  я  ночевала  в
заброшенной пастушьей хижине - когда  пошел  снег,  Уриенс  испугался  и
отправил двоих слуг  на  поиски.  Вскоре  холмы  покрыл  глубокий  снег,
вынудив меня большую часть зимы провести под крышей,  но  я  чувствовала
приближение бурь и рискнула в день зимнего  солнцестояния  наведаться  к
каменному кольцу - я знала, что камни следует очистить... Я знала, что в
великих кругах никогда не лежит снег, и подумала, что в кругах  поменьше
должно быть так же, раз уж их магия действует.
   А потом я обнаружила в центре круга небольшой сверток -  кусок  кожи,
перевязанный жилой. К моим пальцам уже вернулось прежнее  проворство,  и
они меня не подвели, когда я развязала узел и вытряхнула содержимое себе
в ладонь. На вид оно напоминало сушеные семена, но  на  самом  деле  это
были крохотные грибы, изредка встречающиеся в окрестностях  Авалона.  Их
не  используют  в  пищу,  и  большинство  людей  считают  их  ядовитыми,
поскольку они вызывают рвоту и кровавый понос; но если принимать  их  во
время поста, в малом количестве, они способны отворить  врата  Зрения...
Этот подарок был ценнее золота. В  здешних  краях  эти  грибы  не  росли
вообще,  и  я  могла  лишь  гадать,  сколь  далеко  пришлось  забираться
маленькому народцу, чтобы их  разыскать.  Я  оставила  им  еду,  которую
принесла с собой - сушеное мясо, фрукты и мед в сотах, - ноне в  уплату;
этот дар был бесценен.  Я  поняла,  что  мне  надлежит  в  день  зимнего
солнцестояния запереться у себя в  покоях  и  попытаться  вновь  обрести
отвергнутое мною Зрение. Отворив таким образом врата  видений,  я  могла
вновь искать присутствия Богини и молить  вернуть  мне  то,  от  чего  я
отказалась. Я не боялась, что снова окажусь отвергнутой.  Ведь  это  Она
послала мне этот дар, чтобы я смогла ощутить Ее присутствие.
   И я, преисполнившись благодарности, склонилась до земли. Я знала, что
мои молитвы услышаны.

Глава 10

   Снег на холмах начал таять, и в укромных  долинах  проглянули  первые
цветы,  когда  Владычицу  Озера  позвали  к  ладье,  встретить   мерлина
Британии. Кевин был бледен и казался уставшим, и  скрюченные  конечности
слушались его даже хуже, чем  обычно;  он  опирался  на  крепкую  палку.
Ниниана заметила, что Кевин был вынужден отдать  свою  Леди  слуге;  она
постаралась не выказывать жалости, но знала,  сколь  тяжким  ударом  это
было для его гордости - доверить  арфу  кому-то  другому.  Она  нарочито
медленно прошла к своему  жилищу,  пригласила  мерлина  войти  и  велела
служанке развести огонь в очаге и принести вина. Кевин лишь символически
пригубил вино и степенно поклонился.
   -