ие страну.  Я  так  никогда  и  не
узнала, что же  произошло  меж  Артуром  и  Гвидионом  после  того,  как
Ланселет и Гвенвифар бежали из Камелота, но вражда расколола соратников,
а Гавейна и Ланселета разделила кровная месть. Позднее, уже находясь при
смерти, Гавейн простил Ланселета - он всегда был великодушен. Он  умолял
Артура помириться с Ланселетом и призвать его вернуться  в  Камелот.  Но
было поздно. Теперь даже Ланселету было  не  под  силу  собрать  воедино
легион Артура, ибо многие пошли за  Гвидионом;  на  его  стороне  теперь
выступала добрая половина людей Артура, и большая часть саксов,  и  даже
отдельные изменники-северяне.  И  в  тот  час  перед  рассветом  зеркало
прояснилось, и в таинственном, нездешнем свете я наконец-то увидела лицо
моего сына. Он медленно поворачивался из стороны в сторону,  вглядываясь
в темноту, и в руках у него был меч...
   Он, как в свое время Артур,  шел  бросить  вызов  Королю-Оленю.  Я  и
забыла, что Гвидион невысок ростом, как Ланселет.  Эльфийская  Стрела  -
так саксы прозвали Ланселета; невысокий, смуглый и  смертоносный.  Артур
был выше его на голову.
   О, во времена Богини человек выходил против Короля-Оленя, взыскуя его
сана! Артур предпочел дождаться кончины своего отца, но  теперь  в  этой
стране правят иные порядки - отец  враждует  с  сыном,  сыновья  бросают
вызов отцам - и все ради короны... Я словно видела, как  земля  краснеет
от потоков крови там, где сыновья не желали терпеливо дожидаться  своего
восшествия на престол. А затем я увидела среди кружащейся  тьмы  Артура,
высокого и светловолосого... он  был  один,  отрезанный  от  всех  своих
товарищей, и в руке у него сверкал обнаженный Эскалибур.
   Но за этими кружащими фигурами вставали и иные  картины:  вот  Артур,
забывшийся беспокойным сном у себя в шатре, вот  Ланселет  охраняет  его
сон. А где-то - я знала это - спит и Гвидион, окруженный своими воинами.
Однако же некая часть их души рыскала по берегам Озера,  вглядываясь  во
тьму, выискивая друг друга и держа мечи наготове.
   - Артур! Артур! Выходи на бой! Или ты слишком меня боишься?
   - Никто не посмеет сказать, что я когда-либо бежал, не  смея  принять
бой!
   Артур повернулся к Гвидиону, что как раз вышел из леса.
   - А, так это ты, Мордред, - сказал он. - А я так и не  мог  до  конца
поверить, что ты действительно выступил против меня - не  мог,  пока  не
увидел этого собственными глазами. Я-то думал, что все эти  россказни  -
выдумки недоброжелателей, старающихся подорвать мое мужество. Но  что  я
тебе сделал? Отчего ты сделался врагом мне? Почему, сын?
   - Неужто ты вправду веришь, что я когда-то переставал им быть,  отец?
- с невыразимой горечью произнес Гвидион. - Для чего же еще я был рожден
на свет, как не для этого мига, для того, чтоб бросить тебе вызов - ради
дела, что ныне не принадлежит уже этому миру? И я не знаю теперь, почему
я выступил против тебя - потому лишь, что у меня не осталось иной цели в
жизни, или ради этой ненависти.
   - Я знал, что Моргейна ненавидит меня, - тихо произнес Артур, - но не
думал, что ненависть ее настолько глубока. Неужели ты обязан подчиняться
ей даже в этом, Гвидион?
   - Так ты думаешь, что я исполняю ее волю? Глупец! - прорычал Гвидион.
- Если бы что-то и могло заставить меня пощадить тебя, так это  мысль  о
том, что я выполняю волю Моргейны, что это она желает свергнуть тебя!  Я
не знаю, кого ненавижу сильнее - - тебя или ее!
   А потом я шагнула в свой сон - или видение, или что бы это ни было, -
и осознала, что стою на берегу озера, облаченная в одеяние  жрицы,  стою
меж Артуром и Гвидионом, готовыми сойтись в схватке.
   - Должно ли этому свершиться? К вам обоим взываю  -  во  имя  Богини,
помиритесь! Я виновна пред тобою, Артур, и пред тобою,  Гвидион,  но  вы
должны ненавидеть меня, а не друг друга, и я прошу вас именем Богини...
   - А что мне Богиня? - Артур сжал рукоять Эскалибура. - Я всегда видел
ее в тебе, но ты отвернулась от меня, а когда Богиня  отвергла  меня,  я
нашел другого Бога...
   А Гвидион, взглянув на меня с презрением, произнес:
   - Мне нужна была не Богиня, а мать, а ты  отдала  меня  той,  что  не
боялась ни Богини и никого из богов.
   - У меня не было выбора! - воскликнула я. - Я не могла иначе...
   Но они бросились друг на друга, промчавшись  сквозь  меня,  словно  я
была соткана из воздуха, и мне почудилось, что  их  мечи  встретились  в
моем теле... А потом я вновь оказалась на Авалоне и в  ужасе  глядела  в
зеркало - а там  ничего  не  было  видно.  Ничего,  кроме  пятна  крови,
расплывающегося на поверхности Священного источника. У меня пересохло во
рту, а сердце бешено колотилось о ребра, стараясь вырваться из груди,  и
на губах чувствовался горький привкус краха и смерти.
   Я подвела, подвела, подвела всех! Я была  неверна  Богине  -  если  и
вправду существует какая-либо Богиня, кроме меня самой, неверна Авалону,
неверна Артуру, неверна брату, и сыну, и возлюбленному... и все, к  чему
я стремилась, обратилось в прах. Небо посветлело, и на нем уже появились
отсветы зари. Скоро взойдет солнце. И я знала, что сегодня  где-то  там,
за туманами Авалона, Артур и Гвидион встретятся - встретятся в последний
раз.
   Когда я вышла на берег, дабы вызвать  ладью,  мне  почудилось,  будто
вокруг меня собралось множество низкорослых смуглых людей, а я шла среди
них, как надлежит жрице. На ладье не было никого, кроме меня, - и все же
я знала, что вместе со мною сейчас стоят и другие женщины  в  платьях  и
венцах  жриц:  Моргейна   Дева,   отправившая   Артура   бросить   вызов
Королю-Оленю, и Моргейна Матерь, в муках родившая Гвидиона,  и  королева
Северного  Уэльса,  сотворившая  затмение,   чтоб   заставить   Акколона
выступить против Артура, и Темная королева волшебной  страны...  или  то
была Старуха Смерть? А когда ладья приблизилась  к  берегу,  я  услышала
возглас последнего из спутников Артура:
   - Смотрите! Смотрите - вон там, от восхода плывет ладья, и на  ней  -
четыре королевы! Волшебная ладья Авалона...
   Он лежал там, и волосы его слиплись  от  крови  -  мой  Гвидион,  мой
возлюбленный... а у его ног  лежал  мертвым  другой  Гвидион,  мой  сын,
ребенок, которого я никогда не знала. Я наклонилась и закрыла  его  лицо
своей вуалью. Я понимала: настал конец эпохи. В  былые  времена  молодой
олень  ниспровергал  Короля-Оленя  и  сам  в   свой   черед   становился
Королем-Оленем. Но теперь священное стадо перебито, а Король-Олень  убил
молодого оленя, и некому будет занять его место...
   И Король-Олень тоже должен умереть - пришла его пора.
   Я опустилась на колени рядом с ним.
   - Меч, Артур. Эскалибур. Возьми его. Возьми и брось в воды Озера.
   Священные реликвии навеки ушли из этого мира, и последняя из них, меч
Эскалибур, должен последовать за ними. Но Артур крепко  сжал  рукоять  и
прошептал:
   - Нет... его следует сохранить для того, кто придет мне  на  смену...
кто объединит их всех ради общего дела... меч Артура... -  он  приподнял
голову и взглянул на Ланселета. - Возьми его,  Галахад...  Слышишь  -  в
Камелоте поют трубы,  призывают  легион  Артура...  Возьми  его  -  ради
соратников...
   - Нет, - тихо произнесла я. - Эти дни миновали. Нельзя, чтобы  кто-то
после тебя заявлял, что владеет мечом Артура.
   Я осторожно разогнула пальцы Артура, сомкнутые на рукояти.
   - Возьми его, Ланселет, - мягко попросила  я.  -  Возьми  и  брось  в
Озеро, как можно дальше. Пусть туманы Авалона навеки поглотят его.
   Ланселет безмолвно повиновался.  Я  не  знала,  осознает  ли  он  мое
присутствие, а если да, то за кого он меня принимает. Я прижала Артура к
груди и принялась тихонько укачивать. Жизнь покидала его; я  знала  это,
но у меня даже не было сил плакать.
   - Моргейна, - прошептал Артур. Глаза  его  были  полны  недоумения  и
боли. - Моргейна, неужели все было напрасно - все, что мы  сделали,  что
пытались сделать? Почему мы потерпели поражение?
   Это был тот же самый вопрос, что я задавала себе, и у  меня  не  было
ответа. Но сейчас он пришел - неведомо откуда.
   - Ты не потерпел поражения, брат мой, любовь моя, малыш мой. Ты много
лет хранил мир на этой земле и не  позволил  саксам  опустошить  ее.  Ты
развеял тьму  и  позволил  целому  поколению  сделаться  цивилизованными
людьми, научиться ценить музыку, верить в Бога, сражаться ради  спасения
красоты былых времен. Если бы после смерти Утера страна попала во власть
саксов, то все прекрасное и благое навеки покинуло бы  Британию.  Ты  не
проиграл, милый. Но никому из нас не дано знать, как Богиня свершит свою
волю - и мы не узнаем этого до тех пор, пока все не свершится.
   Но даже в тот миг я не знала, правда ли это  или  я  просто  стараюсь
утешить Артура, как утешала в  те  времена,  когда  он  был  еще  совсем
маленьким, - да и я сама была еще ребенком, - и Игрейна передала его  на
мое попечение. Моргейна, сказала тогда она, позаботься о брате. И с  тех
пор я всегда заботилась о нем, и всегда буду заботиться, и в жизни, и за
ее порогом... Или это сама Богиня вручила мне Артура?
   Артур попытался зажать слабеющей рукой глубокую рану в груди.
   - Если бы... если бы те ножны, что ты сделала для меня,  сейчас  были
при мне, Моргейна, я не лежал бы здесь и не следил, как жизнь утекает по
капле... Моргейна, мне снился сон... Я кричал во сне, звал тебя,  но  не
мог удержать...
   Я крепко обняла Артура. Я видела в первых лучах  восходящего  солнца,
как Ланселет высоко вскинул Эскалибур, а потом как смог далеко  забросил
в Озеро. Меч взлетел в воздух, сверкнул на солнце,  словно  крыло  белой
птицы, а потом, повернувшись, пошел вниз - и больше я ничего не  видела;
слезы застилали мне глаза.
   Потом я услышала голос Ланселета:
   - Я видел, как из Озера высунулась  рука,  и  схватила  Эскалибур,  и
трижды взмахнула им, а потом скрылась под водой...
   Я не видела ничего  такого  -  лишь  рыбу,  выпрыгнувшую  из  воды  и
сверкнувшую чешуей на солнце, - но ни капли не сомневалась, что Ланселет
видел именно то, о чем говорит.
   - Моргейна, - прошептал Артур, - это и вправду ты? Я  тебя  не  вижу,
Моргейна, - здесь так темно... Что, солнце уже  село?  Моргейна,  отвези
меня на Авалон, там ты  сможешь  вылечить  меня...  Отвези  меня  домой,
Моргейна...
   Его голова,  которую  я  прижимала  к  груди,  была  тяжелой,  словно
младенец на моих еще детских руках, словно  Король-Олень,  явившийся  ко
мне в час своего торжества. "Моргейна, - послышался  раздраженный  оклик
матери, - позаботься о малыше!" Всю жизнь я заботилась о нем. Я  вытерла
слезы с его лица, а Артур ухватил меня за руку.
   - Моргейна, - пробормотал он, - это ты, Моргейна... ты  вернулась  ко
мне... ты так молода и прекрасна... для меня Богиня всегда представала в
твоем облике... Моргейна, ты ведь больше не покинешь меня, правда?
   - Я никогда больше тебя не покину, брат мой, малыш мой, любовь моя, -
прошептала я и поцеловала Артура в глаза. И он умер - в тот  самый  миг,
как туманы развеялись и солнце озарило берега Авалона.
 
Эпилог 
 
   Весной следующего года Моргейне приснился странный сон.
   Ей снилось, будто она  находится  в  старинной  христианской  церкви,
построенной на Авалоне самим Иосифом  Аримафейским,  явившимся  сюда  из
Святой земли. И там,  перед  алтарем,  на  том  самом  месте,  где  умер
Галахад, стоит Ланселет в рясе священника, и его серьезное лицо  озарено
внутренним светом. И во сне Моргейна подошла к алтарю, чтоб причаститься
хлебом и вином - хоть наяву никогда этого и  не  делала,  -  и  Ланселет
наклонился и поднес чашу к ее губам, и Моргейна сделала глоток. А  потом
он будто бы сам преклонил колени и сказал Моргейне:
   - Возьми эту чашу - ты, что служила Богине. Все боги суть один Бог, и
все мы, кто служит Единому, едины.
   А когда Моргейна взяла чашу и поднесла к губам Ланселета,  как  жрица
жрецу, то увидела, что он сделался молодым и прекрасным, как  много  лёт
назад. И еще она увидела, что чаша в ее руках - это Грааль.
   А  затем  -  в  точности  как  в  тот  раз,  когда  у  алтаря   стоял
коленопреклоненный Галахад - у Ланселета вырвался возглас:
   - О, этот свет!.. Этот свет!..
   А потом он рухнул  и  остался  лежать  на  каменном  полу,  недвижим.
Моргейна проснулась в своем  уединенном  обиталище  на  Авалоне,  и  это
восклицание, исполненное неизъяснимого восторга, все еще звенело у нее в
ушах; но вокруг никого не было.
   Стояло раннее утро; Авалон был окутан густым туманом.  Моргейна  тихо
встала и облачилась в  темное  платье  жрицы,  но  набросила  на  голову
покрывало, так, чтобы скрыть вытатуированный на лбу полумесяц.
   Двигаясь все так же бесшумно, Моргейна вышла из дома  -  вокруг  было
так тихо, как бывает лишь на рассвете - и направилась вниз по  тропе,  в
сторону Священного источника. Ничто  не  нарушало  тишины,  но  Моргейна
ощущала у себя за спиной бесшумные шаги. Она  никогда  не  оставалась  в
одиночестве; маленький народец  всегда  сопровождал  ее,  хоть  и  редко
показывался на глаза - Моргейна была для них  и  матерью,  и  жрицей,  и
знала, что они никогда ее не покинут. Но когда  она  подошла  к  древней
христианской церквушке, шаги мало-помалу  стихли;  нет,  сюда  маленький
народец за нею не пойдет. Моргейна остановилась у порога.
   В церкви мерцал свет - отсвет лампадки, что всегда горела  в  алтаре.
На  миг  Моргейне  захотелось  шагнуть  внутрь  -   столь   живым   было
воспоминание о сегодняшнем сне... она почти верила, что увидит в  церкви
Ланселета, сраженного сиянием Грааля... но нет. Здесь ей делать  нечего.
И не станет она навязываться их богу.  И  даже  если  Грааль  и  вправду
здесь, ей до него уже не дотянуться.
   И все же сон упорно не шел у нее из головы. Может, он послан  ей  как
предостережение? Ланселет ведь моложе ее... впрочем, Моргейна не  знала,
как теперь течет время во внешнем  мире.  Авалон  ушел  в  туманы  столь
глубоко, что мог в этом уподобиться волшебной стране, какой она  была  в
дни юности Моргейны, - быть может, когда на  Авалоне  проходит  год,  во
внешнем мире проносятся три,  пять  или  даже  семь  лет.  Но  если  это
предостережение, значит, она должна закончить еще одно дело, пока она  в
состоянии переходить из одного мира в другой.
   Моргейна преклонила колени перед Священным терном,  шепотом  вознесла
молитву Богине, потом обратилась  к  растению  с  просьбой  и  осторожно
срезала молодой побег. Она делала это не в первый раз: в последние годы,
когда кто-нибудь посещал Авалон и возвращался потом во внешний мир, будь
то друид или странствующий монах -  некоторые  еще  могли  добраться  до
древней церкви на Авалоне, - Моргейна каждому  из  них  вручала  веточку
Священного терна, чтоб тот расцвел где-нибудь во внешнем мире.  Но  этот
побег она должна посадить своими руками.
   Никогда нога ее  не  ступала  на  тот,  другой  остров  -  не  считая
коронации Артура и еще, быть может, того дня, когда туманы  расступились
и Гвенвифар каким-то образом прошла сквозь них. Но теперь, обдумав  все,
Моргейна вызвала ладью, а когда та появилась, послала ее в туман;  когда
ладья скользнула навстречу солнцу, Моргейна  увидела  лежащую  на  водах
Озера  тень  церкви  и  услышала  отдаленный  звон  колоколов.  Моргейна
заметила, как съежились ее верные спутники при этих  звуках,  и  поняла,
что туда они тоже за нею не последуют. Что ж, значит, так тому  и  быть.
Впрочем, она совершенно не  желала,  чтоб  монахи  на  острове  в  ужасе
глазели на авалонскую ладью. Потому ладья подошла к берегу  незримой,  и
так же незримо Моргейна сошла с нее и  постояла,  глядя,  как  та  вновь
исчезает в тумане. А потом, повесив корзинку на руку - "В  точности  как
какая-нибудь старая торговка", - подумала Моргейна, - она тихо  зашагала
по тропе в глубь острова.
   Всего каких-нибудь сто лет назад, если не  меньше  -  на  Авалоне  уж
точно меньше, - эти миры начали расходиться.  И  однако,  этот  мир  уже
совсем иной". И деревья, и  тропа  -  все  было  не  таким.  Моргейна  в
изумлении остановилась у подножия небольшого холма - ведь на Авалоне  не
было ничего подобного! Она почему-то считала, что  земля  будет  той  же
самой, только здания будут иными: в конце концов, это ведь один и тот же
остров, разделенный магией надвое... но теперь Моргейна  убедилась,  что
здесь все было совсем не так.
   А потом, спускаясь по склону холма к  небольшой  церквушке,  Моргейна
увидела процессию монахов, несших гроб.
   "Так значит, мое видение было истинным, хоть я и сочла его всего лишь
сном". Моргейна остановилась, а когда монахи, несшие тело,  задержались,
чтоб немного  передохнуть,  она,  подойдя,  откинула  покрывало  с  лица
покойника.
   Лицо Ланселета было осунувшимся и морщинистым - с тех  пор,  как  они
расстались, он очень сильно постарел. Моргейне даже не хотелось  думать,
на сколько же лет он постарел. Но это лишь на миг привлекло ее  внимание
-  а  потом  Моргейна  увидела,  что  на  лице  Ланселета   запечатлелся
необычайный покой и умиротворение. Ланселет,  улыбаясь,  глядел  куда-то
вдаль. И Моргейна поняла, куда устремлен его взор.
   - Так значит, ты наконец-то отыскал свой Грааль, - прошептала она.
   - Ты знала его в миру, сестра? -  спросил  один  из  монахов,  несших
гроб. Моргейна поняла, что он принял ее  за  монахиню  -  видимо,  из-за
темного скромного одеяния.
   - Он был моим... моим родичем.
   "Моим кузеном, возлюбленным, другом... но все это было  давным-давно.
А в конце пути мы сделались служителями божьими".
   - Я слыхал, что в былые дни,  при  дворе  короля  Артура,  его  звали
Ланселетом, - сказал монах. - Но здесь, в  монастыре,  мы  называли  его
Галахадом. Он много лет прожил среди нас, а несколько дней назад  принял
священнический сан.
   "Ах, кузен мой! Сколь же далеко ты зашел в поисках бога, что  мог  бы
оправдать твои надежды!"
   Монахи вновь подняли гроб на плечи. Тот, что беседовал  с  Моргейной,
сказал: "Молись за его душу, сестра", - и Моргейна склонила голову.  Она
не ощущала горя - по крайней мере, сейчас, пока еще помнила  лежащий  на
лице Ланселета отблеск нездешнего света.
   Но она не пошла следом за ними в церковь. "Здесь завеса  истончается.
Здесь Галахад преклонил колени, и увидел  свет  Грааля,  хранившегося  в
другой церкви, на Авалоне, и потянулся к нему, и шагнул сквозь пропасть,
разделяющую миры, - и умер...
   И здесь же Ланселет наконец-то последовал за сыном".
   Моргейна медленно пошла дальше по тропе. Она уже  почти  готова  была
отказаться от своего замысла. Какое это теперь имеет значение? Но  когда
Моргейна остановилась в нерешительности, старик садовник, возившийся  на
клумбе неподалеку от тропы, поднял голову и заметил ее.
   - Я тебя не знаю, сестра. Ты нездешняя, - сказал он. - Ты паломница?
   Можно было сказать и так - в определенном смысле слова.
   - Я ищу могилу моей родственницы - она была Владычицей Озера...
   - А, конечно! Это было очень, очень давно, -  отозвался  садовник,  -
еще при нашем добром короле  Артуре.  -  Ее  похоронили  вон  там,  чтоб
паломники, приплывающие на остров, могли  видеть  могилу.  А  оттуда  по
тропе можно добраться до женского монастыря. Если  ты  голодна,  сестра,
там тебя покормят.
   "Я что, докатилась до того, что уже напоминаю побирушку?"  Но  старик
не имел в виду ничего дурного, и потому  Моргейна  поблагодарила  его  и
двинулась в ту сторону, куда он указал.
   Артур построил для Вивианы воистину величественную гробницу. Но самой
Вивианы здесь не было - лишь ее кости, медленно возвращающиеся в  землю,
из которой  вышли...  "И  наконец-то  ее  дух,  и  тело  снова  в  руках
Владычицы..."
   Ну, какое это имеет значение? Вивианы здесь  нет.  И  все  же,  когда
Моргейна остановилась у могилы и склонила голову,  по  лицу  ее  потекли
слезы.
   Через некоторое время к Моргейне подошла женщина в темном платье,  не
отличимом от платья самой Моргейны, и