еве,  о  единственной
женщине во всем королевстве, что для него недоступна. Ибо воистину любая
другая придворная дама, замужняя либо девица, столь же охотно  распахнет
ему объятия, как и  она,  Моргейна.  Если  бы  не  злополучное  стечение
обстоятельств на Артуровой свадьбе, уж она бы его заполучила; а Ланселет
- человек чести; если бы она забеременела, он бы непременно  женился  на
ней.
   "Конечно, зачала бы я вряд ли - после всего того,  что  мне  пришлось
вынести, рожая Гвидиона; но Ланселету это объяснять не обязательно. И  я
сделала бы его счастливым, даже если  бы  не  сумела  родить  ему  сына.
Некогда его влекло ко мне - до того, как он встретил Гвенвифар, и  после
тоже... Если бы не та неудача, я бы заставила его позабыть о Гвенвифар в
моих объятиях...
   Право же, пробуждать желание  я  вполне  способна..,  нынче  вечером,
когда я пела, многие рыцари так и пожирали меня взглядами...
   Я могла бы заставить Ланселета пожелать меня..."
   - Моргейна, ты ляжешь или нет? - нетерпеливо окликнула ее Элейна.
   - Не сейчас, нет... Думаю, я пройдусь немного, - промолвила Моргейна,
и Элейна испуганно отпрянула назад: дамам королевы выходить за двери  по
ночам строго  запрещалось.  Подобная  робость  Моргейну  просто  бесила.
Интересно, не от королевы ли подхватила ее Элейна, точно  лихорадку  или
новомодный обычай носить покрывала.
   - А ты не боишься - ведь вокруг столько мужчин!
   - А ты думаешь, мне не надоело спать одной? -  рассмеялась  Моргейна.
Но, заметив, что шутка неприятно задела Элейну, добавила уже мягче:
   - Я - сестра короля. Никто не прикоснется ко мне против моей воли. Ты
в самом деле считаешь, что перед моими прелестями  ни  один  мужчина  не
устоит? Мне ж уже двадцать шесть;  не  чета  лакомой  юной  девственнице
вроде тебя, Элейна!
   Не раздеваясь, Моргейна  прилегла  рядом  с  девушкой.  В  безмолвной
темноте, как она  и  боялась,  воображение  -  или  все-таки  Зрение?  -
принялось рисовать картины:  Артур  с  Гвенвифар,  мужчины  с  женщинами
повсюду вокруг, по всему замку, соединялись в любви или просто в похоти.
   А Ланселет - он тоже один? И вновь накатили воспоминания, куда  более
яркие, нежели фантазии; Моргейна вспоминала тот день, и озаренный  ярким
солнцем Холм, и поцелуи Ланселета, впервые пробуждающие в  ней  желание,
острое, точно лезвие ножа; и горечь сожаления  о  принесенном  обете.  И
после, в день свадьбы Артура и Гвенвифар, когда Ланселет едва не  сорвал
с нее одежду и не овладел ею прямо в конюшнях.., вот тогда его и  впрямь
влекло к ней...
   И вот,  отчетливая  и  резкая,  точно  Зрение,  в  сознании  возникла
картина: Ланселет расхаживает по внутреннему двору  один;  на  лице  его
обреченность  и  одиночество...  "Я  не  использовала  ни   Зрение,   ни
собственную  магию,  для  того  чтобы  привлечь  его  ко  мне   во   имя
своекорыстной цели.., оно пришло само, нежданным..."
   Молча  и  бесшумно,   стараясь   не   разбудить   девушку,   Моргейна
высвободилась из-под руки Элейны и  осторожно  соскользнула  с  кровати.
Ложась, она сняла только туфли; теперь она наклонилась, надела их  вновь
и потихоньку вышла из комнаты, беззвучно, точно призрак с Авалона.
   "Если это лишь греза, рожденная моим воображением, если он не там,  я
пройдусь немного в лунном  свете,  дабы  остудить  кровь,  и  вернусь  в
постель; никому от этого хуже не станет". Но картина  упорно  не  желала
развеиваться; и Моргейна знала: Ланселет и  впрямь  там,  один,  ему  не
спится так же, как и ей.
   Он ведь тоже с Авалона..,  солнечные  токи  разлиты  и  в  его  крови
тоже... Моргейна неслышно выскользнула за  дверь,  миновав  задремавшего
стражника, и глянула на небо. Луна прибыла  уже  на  четверть  и  теперь
ярким светом озаряла мощенный  камнем  двор  перед  конюшнями.  Нет,  не
тут.., надо обойти сбоку... "Он  не  здесь;  это  все  лишь  греза,  моя
собственная фантазия". Моргейна уже повернула назад, собираясь вернуться
в постель, во власти внезапно  накатившего  стыда:  что,  если  стражник
застанет ее здесь, и тогда все  узнают,  что  сестра  короля  втихомолку
разгуливает по дворцу, в то время как все порядочные люди давно спят,  -
одно распутство у нее на уме, не иначе...
   - Кто здесь? Стой, назови себя! - Голос прозвучал тихо и  резко:  да,
это Ланселет. И, невзирая на  всю  свою  безудержную  радость,  Моргейна
вдруг устрашилась: положим, Зрение не солгало, но что  теперь?  Ланселет
взялся за меч; в тени он казался очень высоким и изможденным.
   - Моргейна, - шепотом назвалась молодая женщина, и Ланселет  выпустил
рукоять меча.
   - Кузина, это ты?
   Молодая  женщина  вышла  из  тени,   и   лицо   его,   встревоженное,
напряженное, заметно смягчилось.
   - Так поздно? Ты пришла искать меня.., во  дворце  что-то  случилось?
Артур.., королева...
   "Даже сейчас он думает только о  королеве",  -  посетовала  про  себя
Моргейна, чувствуя легкое покалывание в кончиках пальцев и в икрах  ног:
то давали о себе знать возбуждение и гнев.
   - Нет, все хорошо - насколько мне известно, -  отозвалась  она.  -  В
тайны королевской опочивальни я не посвящена!
   Ланселет вспыхнул - в  темноте  по  лицу  его  скользнула  тень  -  и
отвернулся.
   - Не спится мне... - пожаловалась Моргейна. - И ты  еще  спрашиваешь,
что я здесь делаю, если и сам не в постели? Или Артур  поставил  тебя  в
ночную стражу?
   Она чувствовала: Ланселет улыбается.
   - Не больше, чем тебя. Все вокруг уснули,  а  мне  вот  неспокойно..,
верно, луна будоражит мне кровь...
   То же самое Моргейна сказала Элейне;  молодой  женщине  померещилось,
что это - добрый знак, символ того, что умы их настроены друг на друга и
откликаются на зов точно так же,  как  молчащая  арфа  вибрирует,  стоит
заиграть на другой.
   А Ланселет между тем тихо продолжил, роняя слова во тьму рядом с нею:
   - Я вот  уже  сколько  ночей  покоя  не  знаю,  все  думаю  о  ночных
сражениях...
   - Ты, значит, мечтаешь о битвах, как все воины?
   Ланселет вздохнул:
   - Нет. Хотя, наверное, недостойно солдата непрестанно грезить о мире.
   - Я так не считаю, - тихо отозвалась Моргейна. - Ибо зачем вы воюете,
кроме как того ради, чтобы для всего  народа  нашего  настал  мир?  Если
солдат чрезмерно привержен своему ремеслу, так он превращается в  орудие
убийства, и не более. Что еще привело римлян на наш мирный  остров,  как
не жажда завоеваний и битв ради них самих и ничего другого?
   - Кузина, одним из этих римлян был  твой  отец,  да  и  мой  тоже,  -
улыбнулся Ланселет.
   - Однако ж я куда более высокого мнения о  мирных  Племенах,  которые
хотели лишь возделывать свои ячменные поля в  покое  и  благоденствии  и
поклоняться Богине. Я принадлежу к народу  моей  матери  -  и  к  твоему
народу.
   - Да, верно,  но  могучие  герои  древности,  о  которых  мы  столько
говорили, - Ахилл, Александр, - все они считали, что войны и битвы - вот
дело, достойное  мужей,  и  даже  сейчас  на  здешних  островах  так  уж
сложилось, что все мужчины в первую очередь думают о  сражениях,  а  мир
для них - лишь краткая передышка и удел женщин. - Ланселет вздохнул:
   - Тяжкие это мысли.., стоит ли дивиться, Моргейна, что нам с тобою не
до  сна?  Нынче  ночью  я  отдал  бы  все  грозное  оружие,   когда-либо
откованное,  и  все  героические  песни  об  Ахилле  с  Александром,  за
одно-единственное яблоко с  ветвей  Авалона...  -  Юноша  отвернулся,  и
Моргейна вложила ладонь в его руку.
   - И я тоже, кузен.
   - Не знаю, с какой стати я так стосковался по Авалону..,  я  там  жил
недолго, - размышлял вслух Ланселет. - И  все  же,  сдается  мне,  места
красивее не сыщешь на всей земле,  -  если,  конечно,  Авалон  и  впрямь
находится здесь, на земле,  а  не  где-то  еще.  Думается  мне,  древняя
друидическая магия изъяла его из пределов нашего мира,  ибо  слишком  он
прекрасен  для  нас,  несовершенных  смертных,  и,  значит,  недосягаем,
подобно мечте о Небесах... - Коротко  рассмеявшись,  Ланселет  пришел  в
себя. - Моему исповеднику подобные речи очень бы не понравились!
   - Неужто ты стал христианином, Ланс? - тихо фыркнула Моргейна.
   - Боюсь, не то чтобы самым праведным, - отозвался он. -  Однако  вера
их мнится мне столь безыскусной и благой, что хотелось  бы  мне  принять
ее. Христиане говорят: верь в то, чего не видел, исповедуй то,  чего  не
знаешь; в том больше заслуги, нежели признавать то, что ты узрел  своими
глазами. Говорят, что даже Иисус, восстав из мертвых, выбранил человека,
вложившего персты в раны Христовы, дабы  убедиться,  что  перед  ним  не
призрак и не дух, ибо воистину благословен тот, кто верит, не видя.
   - Однако все мы восстанем снова, - очень тихо произнесла Моргейна,  -
и снова, и  снова,  и  снова.  Не  единожды  приходим  мы  в  мир,  дабы
отправиться в Небеса или в ад, но  рождаемся  опять  и  опять,  пока  не
уподобимся Богам.
   Ланселет потупился. Теперь, когда  глаза  ее  привыкли  к  полумраку,
осиянному лунным светом, она отчетливо различала черты лица собеседника:
изящный изгиб виска, плавно уходящий вниз, к щеке, длинную, узкую  линию
подбородка, мягкую темную бровь, спадающие на  лоб  кудри.  И  снова  от
красоты его у Моргейны заныло сердце.
   - Я и позабыл: ты ведь жрица и веришь...  -  промолвил  он.  Руки  их
легонько соприкасались. Ланселет попытался  высвободиться  -  и  молодая
женщина разомкнула пальцы.
   - Иногда я сама не знаю, во что верю. Может статься, я слишком  давно
живу вдали от Авалона.
   - Вот и я не знаю, во что верю, - отозвался  Ланселет.  -  Однако  на
моих глазах в этой  долгой,  бесконечно  долгой  войне  погибло  столько
мужей, и женщин, и детей, что мнится мне, будто я сражаюсь с  тех  самых
пор, как подрос настолько, чтобы удержать в руке меч. А  когда  вижу  я,
как умирают люди, кажется мне, будто вера - это лишь иллюзия, а правда в
том, что все мы умираем, точно звери, и просто перестаем существовать  -
точно скошенная трава, точно прошлогодний снег.
   - Но ведь и снег, и трава возрождаются вновь, - прошептала Моргейна.
   - В самом деле? А может, это тоже иллюзия? - горько промолвил  он.  -
Сдается мне, что, пожалуй, во всем этом нет  ни  тени  смысла:  все  эти
разглагольствования о богах и Богине -  лишь  сказки,  которыми  утешают
малых детей. Ох, Господи,  Моргейна,  с  какой  стати  мы  затеяли  этот
разговор? Тебе надо пойти отдохнуть, кузина, да и мне тоже...
   - Я уйду, если ты того хочешь, - проговорила она, разворачиваясь, а в
следующий миг задохнулась от счастья - Ланселет взял ее за руку.
   - Нет-нет, когда я один,  я  во  власти  этих  фантазий  и  горестных
сомнений, и ежели уж они приходят, так я лучше выговорюсь  вслух,  чтобы
услышать, что все это - сущее неразумие. Побудь со мною, Моргейна.
   -  Сколько  захочешь,  -  шепнула  она,  чувствуя,   как   на   глаза
наворачиваются слезы. Она шагнула  вперед,  обняла  его  за  талию;  его
сильные руки сдавили ей плечи - и тут же покаянно разжались.
   - Какая ты маленькая.., ох, я и забыл, какая ты маленькая.., я мог бы
переломить тебя надвое голыми руками, кузина... - Ланселет погрузил руки
в ее волосы, распущенные под покрывалом; пригладил их, намотал пряди  на
пальцы. - Моргейна, Моргейна, иногда мне кажется, что ты - то немногое в
моей жизни, что целиком и  всецело  -  добро  и  благо:  точно  дева  из
древнего народа фэйри, о котором говорится в легендах, эльфийская  дева,
что приходит из неведомой земли рассказать смертному о красоте и надежде
и вновь уплывает на западные острова, чтобы никогда уже не вернуться....
   - Я никуда не уплыву, - прошептала Моргейна.
   - Нет. - В углу  мощеного  дворика  высился  чурбан:  на  нем  обычно
сидели, дожидаясь лошадей. Ланселет увлек собеседницу туда.
   - Посиди со мной, - попросил он и, смутившись, добавил:
   - Нет, это не место для дамы... - И вдруг рассмеялся:
   - То же самое можно было  сказать  и  о  конюшне  в  тот  день..,  ты
помнишь, Моргейна?
   - А я думала, ты все забыл: после того как этот треклятый конь -  вот
уж сущий дьявол! - сбросил тебя на землю...
   - Не называй его дьяволом. В бою он не раз и  не  два  спасал  Артуру
жизнь; так что Артур скорее  считает  его  своим  ангелом-хранителем,  -
возразил Ланселет. - Злополучный то был  день,  что  и  говорить.  Дурно
обошелся бы я с тобою, кузина, кабы овладел тобою тогда. Часто  хотелось
мне молить тебя о прощении, чтобы услышать слова примирения из твоих уст
и понять, что ты не держишь на меня зла...
   - Не держу зла? - Моргейна подняла  взгляд;  голова  у  нее  внезапно
закружилась от нахлынувших чувств. - Не держу зла? Разве что на тех, кто
прервал нас...
   - Правда? -  еле  слышно  откликнулся  он.  Ланселет  обнял  ее  лицо
ладонями, неспешно приблизил к  себе  и  приник  к  ее  устам.  Моргейна
обмякла, расслабилась, приоткрыла губы навстречу его поцелую.  Ланселет,
по римскому обычаю, был чисто  выбрит;  Моргейна  ощущала  щекой  мягкое
покалывание и теплую сладость настойчивого языка... Ланселет притянул ее
ближе, едва ли не приподняв над землей. Поцелуй длился до тех пор,  пока
молодая женщина поневоле не отстранилась, чтобы отдышаться,  и  Ланселет
негромко, изумленно рассмеялся.
   - Что ж, все повторяется.., ты и я.., кажется, с нами так уже было..,
и на сей раз я отрублю голову любому, кто посмеет нас прервать.., но вот
мы стоим и целуемся на конном  дворе,  точно  слуга  с  судомойкой!  Что
теперь, Моргейна? Куда нам пойти?
   Молодая женщина понятия не имела: кажется, во всем замке укрытия  для
них не найдется. Она не может отвести его к себе в комнату, где,  помимо
нее, спят Элейна и четверо девушек из свиты  королевы;  а  Ланселет  сам
объявил, что предпочитает ночевать  с  солдатами.  И  что-то  в  глубине
сознания подсказывало ей, что так поступать не  след:  сестре  короля  и
другу короля не подобает развлекаться на сеновале. А полагается им, если
уж они и  впрямь  испытывают  друг  к  другу  такие  чувства,  дождаться
рассвета и испросить у Артура дозволение на брак...
   Однако же в сердце своем - в таких потаенных уголках, что лучше и  не
заглядывать, - Моргейна знала: Ланселет хочет отнюдь не этого; в  минуту
страсти он, возможно, и впрямь ее возжелал, но не более. И неужели  она,
воспользовавшись этим, и впрямь заманит его  в  ловушку,  заставит  дать
пожизненную клятву? Обычаи племенных празднеств - и то честнее:  мужчина
и женщина сходятся вместе по воле Богини, пока в крови у них бушуют токи
солнца и луны; и лишь позже, если они и впрямь желают жить одним домом и
растить детей, они задумываются о браке. В глубине души Моргейна знала и
то, что на самом деле вовсе не желает выходить замуж ни за Ланселета, ни
за кого другого; хотя и полагала,  что,  ради  его  собственного  блага,
равно как и ради блага Артура, и даже Гвенвифар, лучше бы удалить его от
двора.
   Но мысль эта промелькнула и погасла. Голова  у  молодой  женщины  шла
кругом от его близости; прижимаясь щекой к его груди, она  слышала,  как
бьется его сердце... Ланселета влечет к ней; сейчас в  сознании  его  не
осталось мыслей ни о Гвенвифар, ни о ком другом, кроме нее, Моргейны.
   "Да будет все с нами так, как желает Богиня; как в обычае у мужчин  и
женщин..."
   - Я знаю, - прошептала она, завладевая  его  рукой.  За  конюшнями  и
кузницей начиналась тропа, уводящая в сад. Трава в саду густая и мягкая;
придворные дамы частенько сиживали там ясным погожим днем.
   Ланселет  расстелил  на  земле  свой  плащ.  В   воздухе   разливался
неуловимый аромат зеленых яблок и  травы.  "Мы  словно  на  Авалоне",  -
подумала про себя Моргейна. И Ланселет, снова неким непостижимым образом
откликаясь на ее мысли, прошептал:
   - Нынче ночью мы отыскали себе уголок Авалона... - и уложил ее рядом.
Он снял с молодой женщины покрывало и теперь поглаживал  ее  волосы,  не
торопясь требовать большего, нежно обнимая ее, и то и дело наклонялся  и
целовал ее в щеку или в лоб.
   - Трава совсем сухая - росы нынче  не  выпало.  Похоже,  ночью  дождь
пойдет, - прошептал он, лаская ее плечо  и  миниатюрные  руки.  Моргейна
чувствовала, как крепка его затвердевшая  от  меча  ладонь,  -  до  того
крепка, что молодая женщина с  изумлением  вспомнила:  а  ведь  Ланселет
младше ее на четыре года. Моргейне доводилось слышать  его  историю:  он
появился на свет,  когда  Вивиана  уже  уверилась,  что  из  детородного
возраста вышла. В его длинных, чутких пальцах с легкостью  помещалась  и
пряталась ее крохотная рука;  Ланселет  перебирал  ее  пальцы,  играл  с
кольцами; вот ладонь его легла на лиф ее платья и распустила шнуровку на
груди. Голова у Моргейны кружилась; мысли путались;  страсть  накатывала
на  нее,  точно  пенный  прибой,   заливающий   береговую   полосу;   ее
захлестывало волной, она тонула  в  его  поцелуях.  Ланселет  нашептывал
что-то невнятное; слов молодая женщина не разбирала, однако переспросить
и не подумала; время речей прошло.
   Ланселету пришлось помочь ей раздеться. При дворе носили платья  куда
более замысловатые, нежели простые  и  строгие  одежды  жрицы;  Моргейна
чувствовала себя неуклюжей и неловкой. Понравится ли она  Ланселету?  Со
времен рождения Гвидиона груди у нее вялые, обмякшие; не то  что  в  тот
день, когда он впервые  до  нее  дотронулся,  -  где  они,  те  груди  -
крохотные и упругие?
   Но Ланселет словно ничего не замечал: он  ласкал  ее  груди,  теребил
соски в  пальцах,  осторожно  прихватывал  губами  и  зубами.  В  голове
Моргейны  не  осталось  ни  одной  мысли;  весь  мир  перестал  для  нее
существовать  -  лишь  прикосновения  его  рук  и  дрожь  отклика  в  ее
собственных пальцах, скользящих  по  его  гладким  плечам,  и  спине,  и
темным, пушистым завиткам волос.., отчего-то ей казалось, что волосы  на
груди мужчины непременно окажутся колючими и жесткими,  но  у  Ланселета
все иначе, они мягкие и шелковистые, как ее черные пряди, и скручиваются
в изящные, крутые завитки. Словно в бреду  она  вспомнила,  что  впервые
сблизилась с юнцом не старше семнадцати лет, который толком и  не  знал,
что происходит, так, что ей приходилось направлять его, показывать,  что
делать.., и для нее тот раз  стал  первым  и  единственным,  так  что  к
Ланселету она пришла почти девственной... Во власти внезапно накатившего
горя Моргейна пожалела, что это - не первый раз; с каким блаженством она
вспоминала бы о сегодняшней ночи; вот так все и было бы; вот так  все  и
должно было произойти... Моргейна прильнула  к  Ланселету,  прижалась  к
нему всем телом, умоляюще застонала; она не могла,  просто  не  в  силах
была дольше ждать...
   Но, похоже, Ланселет еще не был готов принять  ее,  в  то  время  как
Моргейна всем своим существом тянулась  к  нему,  тело  ее  пульсировало
желанием и жизнью. Она жадно подалась к  любимому,  ненасытные  губы  ее
настаивали и заклинали. Она нашептывала его имя, она умоляла - понемногу
поддаваясь страху. А Ланселет продолжал осыпать  ее  нежными  поцелуями,
ладони его поглаживали, утешали, успокаивали, вот  только  успокаиваться
она не желала, все ее  тело  требовало  завершения,  изнывая  от  жажды,
сотрясаясь в агонии. Моргейна попыталась заговорить, воззвать с просьбой
- но с губ ее сорвался лишь горестный всхлип.
   Ланселет нежно прижимал ее к себе, продолжая ласкать и поглаживать.
   - Тише, нет, тише, Моргейна, погоди, довольно.., я не хочу обидеть  и
обесчестить тебя, не думай.., вот,  ложись  рядом,  позволь  мне  обнять
тебя, тебе будет приятно... - И в смятении и отчаянии она позволяла  ему
делать все, что он хочет. И в то время, как тело  ее  властно  требовало
наслаждения, в груди, как ни странно, нарастал гнев. А как же ток жизни,
струящийся между сплетенными телами, между мужчиной и женщиной,  как  же
ритмы Богини -  нарастающие,  подчиняющие?  Моргейне  вдруг  показалось,
будто Ланселет намеренно ставит преграду  этому  потоку,  превращает  ее
любовь к нему в насм