ние на себя.
   Она  лишь  руководила  и  направляла,  а  Белогорский  с   помощью   двух
перстеньков попросту УПРАВЛЯЛ мной. Я силился отлепить  руку  от  стола,  но
черта с два - она не  подчинилась,  будто  ладонь  была  приклеена  к  столу
каким-то суперклеем или придавлена многотонной тяжестью.
   Вот  тут  я  просто-напросто  испугался.  Это  было  куда  страшнее,  чем
наведенное дуло "дрели", "АК-74" или иного  стреляющего  предмета.  Ведь,  в
сущности, мой организм выполнил бы сейчас любую  команду,  последовавшую  от
Белогорского. Он мог выключить мой мозг, остановить сердце или заставить его
колотиться с бешеной скоростью,  сделать  меня  слепым,  глухим  или  немым,
организовать мне острую почечную  недостаточность  или  опорожнить  кишечник
прямо в штаны. Я  сразу  вспомнил,  как  вождиха  хайдийского  народа  путем
введения препарата "Зомби-7" превратила в послушных и  исполнительных  кукол
свободомыслящих Мэри и Синди. Но здесь-то не было никаких уколов. Сила  была
в перстеньках. Они были усилителем воли! Точнее, перстень с выпуклым  плюсом
усиливал волю Белогорского на выходе и передавал ее  на  вогнутый  перстень,
даже не соприкасаясь с ним, а вогнутый перстень принимал  ее,  эту  волю,  и
диктовал мне.
   Я никак не мог повлиять на ход событий, мне  оставалось  только  ждать  и
надеяться, что все кончится благополучно.
   Белогорский продолжал командовать:
   - Вытяните правую руку вперед! - рука  у  меня  сама  собой  поднялась  и
повисла в воздухе. Я совершенно не прикладывал усилий, чтобы поддерживать ее
в горизонтальном положении, и, будь все обычным образом, она упала бы вниз и
повисла плетью. Но она висела в воздухе горизонтально, будто была  привязана
какой-то невидимой нитью, идущей с потолка.
   - Соберите пальцы в кулак! -  и  это  приказание  мой  организм  выполнил
безукоризненно. Не я, Коротков-Браун-Баринов, а мое тело. Разум был  сам  по
себе. Думать я мог сколько угодно, даже внутренне противиться,  но  поделать
ничего не мог -  центральная  и  периферическая  нервные  системы  исполняли
только команды Белогорского.
   - Выпрямите указательный палец правой руки!
   Теперь моя рука  напоминала  пистолет.  Я  даже  некстати  вспомнил,  что
когда-то в детдоме, из-за нехватки игрушечных пистолетов, при игре  в  войну
приходилось изображать пистолет указательным пальцем и кричать: "Пых! Пых!
   Падай, а то играть не буду!"
   - Начертите пальцем в воздухе крест!
   Будь я  в  состоянии  говорить,  то  спросил  бы,  какой  крест  чертить:
восьмиконечный    православный,    четырехконечный    католический,    косой
андреевский,  плюсообразный   швейцарский,   мальтийский   с   "ласточкиными
хвостами" или георгиевский, похожий на крыльчатку ветряной  мельницы.  Но  я
начертил тот, который задумал Белогорский, то есть швейцарский,  точь-в-точь
такой,  как  был  на  "плюсовых"  перстнях.   Моя   рука   работала   словно
графопостроитель, управляемый компьютером.
   Но результат этой работы был  для  меня  совершенно  неожиданным.  Крест,
очерченный пальцем в воздухе, то есть по всем законам здравого смысла - вещь
несуществующая, вдруг явственно проступил  в  виде  тонкого  алого  контура,
отчетливо различимого на фоне черного бархата. Меня передернуло,  словно  от
удара током.
   Сразу после этого я ощутил некий холод, покатившийся от ног к голове.
   Одновременно у меня началось  какое-то  знакомое  мелькание  в  мозгу,  я
почувствовал, что стирается грань между реальностью и  галлюцинацией,  между
существующим во мне и вне меня. На вполне  реальную  картинку,  которую  мои
глаза  выдавали  мне  в  мозг,  то  есть  комнату  с   черными   занавесами,
Белогорским,  сидящим  за  своим  инквизиторским   столом,   и   Салливэном,
наблюдающим за всем этим действом, сидя в углу на  стуле,  начали  наползать
сначала блеклые и прозрачные, а потом все более отчетливые,  яркие  картинки
из каких-то углов, моей перемешанной  черт-те  чем  памяти.  Каждая  из  них
быстро исчезала, но ее тут же сменяла другая, третья, десятая... Впечатление
было знакомое -  примерно  то  же  случается,  когда  на  экране  телевизора
появляется одновременно две картинки с разных каналов. Разница была только в
том, что там это смешение образов и действия ограничено  рамками  телеэкрана
и, отвернув от него взгляд, можно увидеть достаточно  однозначный  обыденный
мир. А здесь мешанина происходила у меня внутри, в мозгу, и отводить  взгляд
было некуда.
   Впрочем, сквозь всю эту мельтешню я все же сумел разглядеть момент, когда
Белогорский прижал перстень с выпуклым минусом к перстню с вогнутым минусом,
который находился на моей левой руке, придавленной к столу неведомой силой.
   То, что когда-то, 340 лет  назад,  ощутил  негритенок  Мануэль,  а  потом
Мерседес-Консуэладе Кастелло де Оро, произошло вновь,  только  вот  конечный
результат получился совсем иной.
   Внутри  меня  сверкнула  ярчайшая  вспышка,  возможно,   такая,   которая
ослепляет  людей  при  ядерном  взрыве.  Затем  несколько  секунд  на   фоне
абсолютной черноты с неимоверной скоростью  закрутилась  исчезающая  спираль
золотистого цвета, которую Мануэль воспринял как  змею,  а  Мерседес  -  как
молнию. Едва спираль исчезла, как внутренним ухом я услышал  что-то  похожее
на свист - этого в памяти Мануэля и  Мерседес  не  сохранилось,  -  а  затем
появилось ощущение свободного падения, очень хорошо мне знакомое. Как-никак,
Коротков сделал в армии прыжков тридцать, а Браун, вселенный в мою шкуру,  -
далеко за сотню. Я летел  в  бездонную  черную  пропасть,  почему-то  спиной
вперед, а где-то далеко от меня в противоположном  направлении,  но  тоже  в
бездну уносился Белогорский. В той же позе, что и прежде, то  есть  сидя  за
столом. Он вскоре исчез,  обратившись  в  точку,  растворившуюся  в  черноте
космической, хотя и беззвездной бездны. Согласно тому, что я помнил по опыту
Мануэля, через какое-то время он должен был вынырнуть оттуда и  со  страшной
скоростью помчаться прямо на меня. Вернее всего и я должен был понестись ему
навстречу. И это должно было закончиться чем-то вроде легкого толчка,  после
которого началось смешение образов и понятий Мануэля с образами и  понятиями
Мерседес. Затем, по предположениям Ленки и Чудо-юда, память Мануэля  перешла
в "я" Мерседес, где и  заархивировалась,  вошла  в  гены,  попала  к  мулату
Джонсону и так далее... Но ничего похожего на сей раз не произошло.
   Космическая чернота вдруг вспыхнула, завертелась золотой змеей, но уже не
свертывающейся, а раскручивающейся. Я словно бы влетел внутрь этой  спирали,
ощущая невыразимый  и  столь  же  необъяснимый  восторг.  Мигнула  еще  одна
вспышка, и... я очнулся.
   Очнулся там же, где и находился - в рабочем кабинете Вадима  Николаевича,
сидя в зубоврачебном кресле, придвинутом к инквизиторскому столу. И на  руке
у меня по-прежнему блестел перстенек с вогнутым минусом. На столе все было в
порядке. Никуда не исчезли ни череп, ни письменный  прибор  со  свечами,  ни
магический  кристалл  производства  оптико-механического  почтового   ящика.
Мистер Салливэн сидел в своем углу, немного бледный, но вполне дееспособный.
   Практически все было в порядке, ни  взрыва,  ни  пожара,  ни  космической
катастрофы не  произошло.  Единственным  изменением  обстановки  в  кабинете
специалиста  по  нетрадиционным  лечебным  и  диагностическим  методам  было
отсутствие самого специалиста.
   Правильнее будет сказать, что  в  кресле,  предназначенном  для  Великого
Инквизитора, вместо мистера, господина, гражданина или товарища Белогорского
Вадима Николаевича находился его еще теплый, но  уже  вполне  не  подлежащий
реанимации труп.

БОЙЦЫ ВСПОМИНАЮТ МИНУВШИЕ ДНИ

   С минуту я приходил в себя, с радостью ощущая, что руки, ноги,  голова  и
все прочее  перестали  подчиняться  внешней  силе  и  выполняют  только  мои
указания.
   Салливэн в это время выдернул из заднего кармана брюк маленькую фляжку  с
чем-то спиртным и сделал жадный глоток. Глаза у Утенка Дональда  даже  после
этого остались несколько округленными. Он был единственным, кто  видел  все,
что произошло, со стороны, и, видимо, набрался впечатлений.
   Я встал с кресла, тряхнул головой, убедился, что она не отваливается,  и,
обойдя стол, подошел к  бренным  останкам  экстрасенса.  Моего  медицинского
образования - оно, по правде сказать, было  поменьше,  чем  у  дурдомовского
санитара, - вполне хватило, чтобы констатировать летальный исход. Пульса  не
прощупывалось, дыхания не чуялось,  глаза,  наполовину  вылезшие  из  орбит,
сделали бы честь любому повешенному. Наконец, лицо  цвета  отварной  свеклы,
распухшее до неузнаваемости, заставляло  думать,  что  смерть  наступила  от
нарушения мозгового кровообращения.
   Судя по тому, что Салливэн, после первого приложения  к  фляжке,  глотнул
вторично, его персональный стресс еще не прошел, но он был явно  на  пути  к
выздоровлению. Меня больше всего радовало, что за черными бархатными шторами
никого не оказалось. Если бы кто-то был, то наверняка уже выскочил бы,  хотя
бы из любопытства. Тем не менее я  все-таки  поглядел,  что  там,  за  этими
шторами, находится. По правую и по левую руку от кресла, в котором  я  сидел
во время сеанса, были просто глухие стены, вдоль которых стояли  стеллажи  с
книгами разных времен и народов, причем немало таких, за которые можно  было
получить значительную сумму на Западе или солидный срок за неудачную попытку
контрабандного вывоза из России. Позади моего кресла, как  уже  упоминалось,
была входная дверь, а вот позади кресла  Белогорского  находилась  дверца  в
весьма любопытную комнату, представлявшую собой  странный  гибрид  любовного
алькова с камерой пыток. Помимо  кровати,  зеркал,  голых  богинь  на  одной
половине,  на  другой  находилось  что-то  вроде  дыбы  с   наручниками   на
никелированных цепях, скамья для порки, какие-то  розги,  хлысты,  плетки  и
иные  предметы  садомазохистского  обихода.  К  какой   группе   извращенцев
относился Вадим Николаевич, меня не интересовало, хотя, быть может, именно в
этой комнате он  осуществлял  лечение  какой-то  части  своих  пациенток,  а
возможно, и пациентов.
   Перстни я как-то мимоходом сложил в ту самую коробку из-под часов, откуда
Белогорский достал перстень Айрапета Аветисяна.
   - Это сенсация! - послышался несколько дрожащий голос Утенка Дональда.  -
Я видел нечто невероятное...
   - Догадываюсь, - вздохнул я, - мне бы ваши гонорары, сэр.
   Во мне опять прорезался капрал Браун, в странном сочетании  с  малоимущим
русским журналистом бульварной газетенки "Бред наяву".
   То, что мог видеть Салливэн, меня действительно интересовало, но  гораздо
больше мне хотелось поскорее отсюда выбраться. Поэтому  я  отправился  туда,
где находилась дверь, через которую мы некоторое время назад сюда пришли.
   Дверь-то была, но не открывалась.  Мистер  экстрасенс  ее  запер.  Причем
запер не на простой ключ, который наверняка бы обнаружился у него в кармане,
а на импортный кодовый замок.  Подбор  шестизначной  комбинации  вполне  мог
протянуться до начала следующего столетия, а я очень хотел домой, к папе.
   - Мистер Салливэн, - спросил я, - вы не  в  курсе,  как  открывается  эта
дверь?
   - Нет, - ответил он. - Вадим набирал код, но цифр я не помню...
   Меня это очень  утешило.  Наиболее  приятным  для  меня  было  бы  просто
улизнуть  отсюда,  оставив  Салливэна  наедине  с  мертвецом.   Пусть   ищут
Короткова, если хотят.
   Но так просто улизнуть было никак невозможно-с. Рассчитывать на  то,  что
где-нибудь в инквизиторском столе экстрасенса захована  запись  кода  двери,
мог только круглый  идиот,  а  я,  со  свойственной  мне  от  младых  ногтей
скромностью,  себя  таковым  не   считал.   Комбинация   цифр   могла   быть
исключительно в одном месте - в башке Белогорского, но сейчас ее не  было  и
там, ибо эта башка представляла  собой  мертвую  биомассу  белого  и  серого
вещества, в котором уже начинались процессы разложения.
   Конечно, перефразируя товарища Горького, можно было сказать: "Когда дверь
не отпирается - ее вышибают". По-моему, этот вариант крылатой фразы придумал
один из довольно умных, хотя и физически сильных соратников  ныне  покойного
Джека. Звали его Лом. Эту кликуху он огреб не по причине схожести со старшим
помощником капитана Врунгеля,  а  потому,  что  обладал  способностью  одним
ударом кувалды вышибать замок и первым вламываться в то помещение, где  нас,
мягко говоря, не очень ждали.  Тогда  еще  стальные  двери  были  редкостью,
интеллигентная взрывчатка "пластит-4" была в большом дефиците, и талант Лома
ценился очень высоко. Однако судьба его была  печальной.  Один  из  клиентов
оказался вооружен несколько лучше,  чем  были  информированы  ребята  Джека.
Вместо одного "макарова", который не продолбил бы  даже  в  упор  бронежилет
Лома, клиент имел в хозяйстве старый, но очень надежный "АКС-47", чья пуля с
гарантией дырявит бронежилеты такого класса. Лом впитал  в  себя  не  меньше
полмагазина, и это сделало его абсолютно бесполезной вещью.
   Здешняя  дверь   была   стальная,   ее   сварная   рама-коробка   надежно
вцементирована в проем, в пазах просматривались мощные штыри, идущие во всех
четырех направлениях, и вышибить ее не смог бы даже покойный Лом. Эту  дверь
вряд ли удалось бы снять с петель, перебить язычки замков и  так  далее.  Ее
можно было взорвать, но пластитом я, как на грех, не запасся.
   На всякий случай  я  осмотрел  комнату,  в  которой  покойный  экстрасенс
развлекался нетрадиционным сексом, но окон там не  имелось.  Там,  как  и  в
кабинете, были только вентиляционные отдушины.
   Само собой, я был  готов  к  тому,  что  в  любую  минуту  могут  явиться
охранники Белогорского. Больше того, какое-то время я страстно  надеялся  на
это, полагая, что, как только откроется дверь, они получат необходимое число
пулек из моего малокалиберного зонта. Конечно,  результат  был  гадательный,
они могли успеть раньше, но шансов удрать отсюда у меня с их  приходом,  как
ни странно, прибавлялось.
   В то время как я приводил  зонт  в  боевое  положение,  мистер  Салливэн,
выхлебав весь свой НЗ из фляжки, наконец понял, что с  мистером  Белогорским
произошло что-то неладное. До  этого  он,  как  ни  странно,  совершенно  не
беспокоился  по  поводу  здоровья   своего   старого   друга   и   даже   не
поинтересовался, почему тот так сильно почернел. Лишь теперь,  спустя  почти
пять минут, Салливэн проявил сильное волнение и заорал:
   - Боже мой! Да он же  мертв!  Его  глаза  заметались  в  орбитах,  взгляд
перепрыгивал с Белогорского на меня и обратно.
   - Да, он мертв, - сказал я как можно спокойнее, - но  мы-то  с  вами  при
чем?
   Он сам говорил о возможности  летального  исхода,  когда  заставлял  меня
подписывать вон ту цидульку. Она лежит на столе, никуда  не  делась.  Должно
быть, он вызвал против себя какую-то неведомую силу, и она его убила...
   - Да мне сейчас наплевать и на него, и на эту силу! - вскричал  Салливэн.
- Вы просто не понимаете, что случилось, господин Коротков! Мы с вами  здесь
замурованы!
   - Не понял... - произнес я довольно глупым тоном.
   - И очень плохо, что вы это не поняли. Код от двери был только  в  голове
Вадима. Охранники кода не знают. Более того, они не имеют права подходить  к
этой двери без вызова хозяина.
   - Уж не хотите ли вы сказать, что они  не  подойдут  к  ней  даже  в  том
случае, если хозяин не появится неделю или две?
   - А вы проживете здесь две недели без пищи и воды?
   Такого поворота дел я не ожидал. Все-таки прагматизм - великая вещь.
   Советский человек, конечно, вещь прочная, пережором не  избалованная,  но
после двухнедельной голодовки и его можно взять голыми  руками.  К  тому  же
прожить даже неделю без воды мало кому удавалось.
   - Хорошо, - сказал я, - но ведь  можно  попробовать  как-то  открыть  эту
дверь без кода. В конце концов,  у  нас  особые  обстоятельства,  и  нас  не
осудят, если мы эту дверь выломаем...
   - Если вы попробуете это сделать  голыми  руками,  то  ничего  у  вас  не
получится, - грустно усмехнулся Салливэн, -  но  если  попробуете  применить
какой-нибудь металлический рычаг, вроде лома или монтировки, которых у  нас,
слава Богу, нет, и выворотить замок, то замкнете скрытые контакты,  и  проем
закроет стальная плита. С ней  вам  вообще  не  справиться  без  плазменного
резака.
   Его здесь тоже нет, можете быть уверены.
   Граждане, занимающиеся психиатрией, довольно часто свихиваются сами -  об
этом мне слышать доводилось. Однако чтоб экстрасенс-шарлатан свихнулся...
   Странно! Тем не менее, если Вадим  Николаевич  пошел  на  такие  расходы,
значит, это ему было нужно.
   - Допустим, - вздохнул я, - что охранники не подойдут к двери даже в день
выплаты жалованья. Но ведь Белогорский с ними как-то  связывался,  если  они
ему требовались. Где-то ведь есть у него телефон или звонок какой-нибудь...
   - Телефон есть, - отмахнулся Салливэн, - и я даже знаю, где он находится.
   Но телефон включается только тогда, когда правильно набран код.  Если  вы
его не знаете и начнете подбирать его, как выражаются у вас, "методом тыка",
то он даст вам  ошибиться  не  более  трех  раз,  а  на  четвертый  намертво
выключится.
   - Да он, по-моему, дебил, - сказал я с полной откровенностью, забыв,  что
о присутствующих покойниках плохо не говорят. - Понятно  было  бы,  если  он
подобную систему соорудил для самозащиты от нападения извне. Но на  кой  ляд
ему самоизолироваться изнутри?
   - Этого я не знаю. Дебилом я бы его  не  назвал,  но  странности  у  него
были...
   - Судя по оборудованию вон той комнаты, что за  шторой,  ваш  дружок  был
садистом... - заметил я. - Привозил сюда несчастных пациенточек, запирался с
ними и ставил перед выбором...
   У меня были, конечно, серьезные  сомнения,  не  развлекался  ли  здесь  и
Салливэн от щедрот радушного хозяина,  но  в  данном  случае  это  не  имело
какого-либо принципиального значения.
   Гораздо большее значение имело то, как отсюда  выбраться.  Неужели  здесь
действительно все  наглухо  замкнуто  и  Белогорский  не  оставил  какого-то
секретного аварийного выхода хотя бы на случай поломки своей  автоматики?  А
ежели пожар, например, с коротким замыканием в сети и обесточкой всего дома?
   Наиболее подозрительным местом на предмет потайного хода  была,  конечно,
альково-пыточная камера. Я облазил все от  и  до.  Нашлось,  правда,  весьма
полезное санитарно-техническое учреждение - небольшая ванна  и  туалет.  Это
означало, что мы не умрем по крайней мере от жажды, так как из крана  лилась
вроде бы пригодная для  питья  вода,  а  кроме  того,  не  сдохнем  от  вони
собственных испражнений, ибо сливной бачок был  в  полном  порядке.  Тем  не
менее никаких намеков на существование запасного  выхода  не  было,  хотя  я
достаточно долго выстукивал стены и пол. Подставив стул,  я  добрался  и  до
потолка, но результат был все тот же - шиш с маслом.
   Тогда мне  припомнилось,  что  экстрасенс  прокатил  меня  на  движущемся
кресле,  нажав  какую-то  кнопку  под  крышкой  стола.  Может,  там  и   еще
какая-нибудь  кнопочка  отыщется?  Полез  изучать,  хотя   Салливэн   только
саркастически хмыкнул, мол, давай майся дурью дальше...
   Кнопки были, и не одна, а штук пять.  Но  большая  часть  их  всего  лишь
управляла освещенностью помещения.  Можно  было  организовать  полную  тьму,
посадить товарища в зубоврачебном кресле под световой конус и  создать  иные
театрально-осветительские эффекты. Кресло двигалось только вперед или  назад
по небольшому транспортеру. Для размещения и обслуживания этого механизма  в
полу имелся люк,  который  я,  рано  порадовавшись,  обнаружил  под  столом.
Однако, когда я влез  в  пространство  между  деревянным  полом  и  бетонным
перекрытием, вынужден был с тоской плюнуть  -  отсюда  тоже  пробиться  было
нельзя.  Конечно,  если  б