- Алексашка... - припомнил я. - Это Меншиков, что ли?
   - Он... А ты  откудова  о  сем  ведаешь?  Коли  ты  из  другого  века?  -
прицепился Петька. - Милославскими подослан?
   - Ух, дались тебе эти Милославские! - плюнул я.  -  Расскажи  лучше,  как
пили и чего...
   - Чего пили? - Петя повеселел, видно, вспомнить было приятно. -  Ренского
кувшин, полштофа гданской, лакримы-кристи... той не упомню, до нее Фрянчишко
зело охоч, еще секу пили...
   - Что? - удивился я. - Я таких и вин не знаю...
   - Ну, сек, он шипит да пузырит, как отколупнешь...
   - А-а-а, - понял я, - сект? Шампанское?!
   - Во, как Фрянчишко говорил, чампань, истинно... А ренское, он  сказывал,
от реки, что позади Цесарской земли течет, рекомой Рен или Реин...
   - Рейнское! - догадался я. Пить я его не пил, но что-то о нем слышал.
   - А гданское - то простое зелено вино, токмо чище, без  мутноты,  яко  бы
водка, но хмельное...
   - Водка! - обрадовался я, как старому знакомому.
   - И водкой ее кличут, так, - кивнул Петр, -  горька,  а  веселит!  Опосля
питий  с  иноземными  девками  данс  плясали,   токмо   название   мудреное,
запамятовал... А что дале было, и вовсе вышибло...  В  Преображенское  вроде
воротились.
   - "Потом не помню, дошел до точки..." - процитировал я Высоцкого.
   - Истинно не помню! - Петька тряхнул патлами. - А  у  вас  тут  каково  с
питием? Али уж Бог сподобил, отвратил от греха сего?
   - Ну да! - Я бы тоже мог Петьке рассказать, еще почище. - Есть кое-что  у
нас: "Русская", "Стрелецкая", "Петровская"... "Петровская", между прочим,  в
твою честь названа.
   - А "Стрелецкая" - в честь стрельцов?! - злобно окрысился Петр. - Воры!
   Матушки моей родню, яко баранов, резали... Сонькиным наущениям предались,
аспиды!
   Тут я вспомнил картину  "Утро  стрелецкой  казни"  и  поспешил  успокоить
Петьку, пока он опять не распалился:
   - Да брось ты переживать!  Все  уж  давно  кончилось.  Тебе  уж  памятник
поставили в Ленинграде. "Медный всадник" называется...
   - Стрельцы памятник ставили, столб на площади вкопали... Ироды!  -  рычал
Петр, переживая какие-то совсем недавние для него события.  -  Давить,  жечь
нещадно Иудино семя, Каинов род!
   - Успокойся, успокойся! Сделал ты этих стрельцов, под сухую сделал...
   - Когда?
   - Не помню, - я почесал лоб. - Головы им всем отрубил, а вместо них армию
устроил, как в Европе.
   - Не помню, - теперь Петр почесал лоб. - Мыслю об том, да силы не имею.
   Лефорт Фрянчишко об том же речет: надо-де на Руси завесть  все  полки  по
иноземному строю да корабельное войско, сиречь флот, учредить... А  как  сие
строится, об том токмо у иноземцев ведение есть, они хитрости знают...
   Петр вздохнул. Только тут до моей глупой головы  дошло,  что  Петька,  то
есть Петр I, вывалился из своей жизни на семнадцатом году и  ничего  еще  из
того, что мы про него знаем, не  сделал...  Из  телефонной  трубки  долетали
короткие гудки.
   - Вот что, - сказал я, подходя к телефону, - мне тут поговорить надо...
   - Так это не ты говорил? - удивился Петр. - Карла туг сидит,  что  ли9  Я
таких малых и не видал... В дырки-то эти и таракану не пролезть...
   - Это, брат, техника!
   - Чего?
   Но я не ответил и набрал директорский телефон.
   - С вами можно инфаркт схватить! - заметил Евгений Анатольевич. - Кто это
дурачился? При чем тут царь? Медики уж мне  какой-то  синдром  подсказывали,
что вас поразил... Ну, как дела?
   - Никто не дурачился, Евгений Анатольевич, из бокса Петр I вылез...
   - Это серьезно? Не розыгрыш? - поперхнулся академик.
   - Нет же! Настоящий царь Петр, только молодой, семнадцатилетний... Хотите
трубку дам?
   - Уф-ф... Ну и ну! - сказал академик,  наверно,  в  сторону,  кому-то  из
сидящих в его кабинете. -  Он  предлагает  поговорить  с  Петром  Первым  по
телефону...
   - Принципиально ничего невероятного тут нет,  -  услышал  я  голос  Игоря
Сергеевича, - общая теория регенерации это допускает...
   - Давайте вашего Петра, - сказал мне академик.
   Я показал Петьке, как надо держать трубку, и  сам  подставил  ухо,  чтобы
слышать, что ему академик скажет.
   - Алло, - осторожно произнес Петров, - это... м-м-м ... Петр?
   - Нешто не слышишь? - начал Петька, как в первый раз, но  я  показал  ему
кулак. - Я самый и есть, государь Петр Алексеевич, Великий и Малыя  и  Белыя
Руси...
   - Понятно,  дальше  перечислять  не  стоит,  -  осторожно  остановил  его
директор. - А скажите, Петр  Алексеевич,  как  м-м-м...  ваше  самочувствие,
здоровье?
   - Голова побаливает, - хихикнул я,  прикрыв  рот,  и  теперь  уже  Петька
погрозил мне кулаком.
   - Благодарствую, здрав есмь, - ответил Петька на полном серьезе. -  Каких
будешь, человек добрый?
   - Извините, Петр Алексеевич,  это  не  суть  важно.  У  меня  к  вам  еще
несколько вопросов, если можно. Скажите, вы не ощущаете ничего  непривычного
в окружающей вас обстановке?
   - Светло больно... Жердины на потолке светят зело ярко. А дыму и огня  не
зрю... Не  колдовство  ли  сие,  прости  Господи?  Да  и  ты,  господин,  не
чернокнижник ли? Пошто в трубку залез?
   - Вы ошибаетесь, Петр Алексеевич,  никакого  колдовства  здесь  нет.  Это
просто  такое  устройство...  Как  это  в  ваше  время  говорили?  Инвенция,
кажется?
   - Механизмус, что ль? Слыхал, вроде часов с пружиной... Понятно.
   - Очень рад. Вот с помощью этого "механизмуса" мы с вами и разговариваем.
   Он называется "телефон"...
   - А-а... А я-то думал, какого Агафона ты давеча кликал? - улыбнулся Петр.
   - Вот что, господин, а правду ль тут Васька Лопухин  речет,  что-де  меня
нечистой силой аж на триста лет вперед унесло? Или брешет?
   - Боюсь, что правду, - сказал академик, - хотя и сомневаюсь  слегка.  Вы,
случайно, ВГИК не кончали?
   - Бог миловал, - ответил Петька, и я чуть не лопнул со смеху.
   Академик тоже немного покашлял, а потом сказал:
   - Ну ладно, это мы еще проверим. Должен вам сказать, что через  некоторое
время мы выведем вас  отсюда  и  поселим  в  одном  уютном  месте.  Если  вы
по-настоящему прибыли к нам из семнадцатого века, из 1689  года,  то  должны
понимать, что вам потребуется долго привыкать к новой обстановке. Вам многое
покажется странным. Например, никто не должен слышать от вас грубостей,  вам
не  следует  никого  бить,  даже  если  сочтете,   что   к   вам   относятся
непочтительно. Вы должны будете примириться с тем, что здесь нет ни бояр, ни
стрельцов, ни стольников. Никто не будет падать ниц и кланяться.  Вас  будут
называть по имени и отчеству - Петр  Алексеевич  и  по  фамилии  -  Романов.
Рекомендую не искать способа сбежать, это небезопасно... Вам все понятно?
   -  Разумею...  -   пробубнил   Петр.   Трубку   он   положил   аккуратно,
по-современному.
   Спустя несколько минут броневая дверь со скрежетом отодвинулась, и старая
надпись "Дверь  блокирована"  погасла.  В  комнату  вошли  четыре  человека,
здоровенные  бугаи  в  прорезиненных  комбинезонах,  резиновых  сапогах,   с
защитными очками и масками. Пахнуло хлоркой и еще какой-то дезинфекцией.
   - Свят, свят, свят! - Петр даже закрестился и полез было туда, где я  сам
раньше прятался - под пульт. - Пресвятая Богородица, матерь Божия,  спаси  и
помилуй мя, грешного!
   - Просьба соблюдать спокойствие! - прогудел из-под маски один из бугаев.
   Это  у  него  получилось  как  в   кино,   когда   говорят   кому-нибудь:
"Сопротивление бесполезно! Вы окружены!" Я-то соблюдал спокойствие, понимал,
что это медики так нарядились, против микробов, а каково Петьке было? В  его
время небось таких только в кошмарном сне можно было увидеть.
   Вслед за первыми бугаями вошло еще  столько  же.  Эти  привезли  с  собой
что-то вроде холодильников, горизонтально положенных на тележки. Я  поскорее
туда залез, когда  они  открыли  крышку,  и  потому  не  видел,  как  Петьку
запихивали.
   Его, наверно, вдвое складывать пришлось.  В  холодильнике  было  неплохо:
прохладно, свежий воздух, удобная, чистенькая лежанка.  Правда,  к  руке  на
всякий случай прилепили датчик с проводками, должно быть, чтобы знать,  есть
у меня пульс или уже нет. Потом холодильник  куда-то  покатили,  наверно,  к
грузовому лифту, но этого я уже не помню, потому что после целых  суток  без
сна меня разморило...

В ЛАПАХ МЕДИЦИНЫ

   Проснулся я уже не в холодильнике, а  в  маленькой  комнатке  с  голубыми
стенами на стандартной  больничной  койке.  Комната  была  оснащена  лампами
дневного света, но они не горели, поскольку уже стоял день и  свет  поступал
через окно, за которым, виднелись зелень и кусочек голубого неба. Я встал  и
подошел к окну.
   Оно оказалось необычным, герметическим, с  толстенными  стеклами,  и  так
крепко заделанным, что выдавить его мог разве что трактор. Дверь  в  комнату
тоже была герметическая, вроде той, за которой  я  сидел  прошлой  ночью.  С
четырех углов на меня пялились телекамеры. Имелся санузел, почти  такой  же,
как у нас дома, совмещенный, только без ширмы. Еще стоял стол, а над  ним  к
стене была привинчена полка с книгами. На столе располагался небольшой пульт
с кнопочками и телевизорчик вроде "Юности", только без комнатной антенны.  В
пульт был вделан микрофон.
   За окном прямо от стены начиналась трава, а за ней,  после  пятиметрового
свободного пространства, густой стеной стояли елки, а над елками  -  небо  и
больше ничего. Посмотрев в окно, я снова улегся на кровать,  но  тут  что-то
щелкнуло, и сам собой включился телевизорчик. На экране возникли  физиономии
Игоря Сергеевича, завлаба Андрея Михайловича  и  еще  какого-то  незнакомого
типа в белом халате.
   - Доброе утро! - раздалось из динамика. Говорил Игорь Сергеевич.
   - Как чувствуете себя? - спросил тип в белом  халате.  -  Недомоганий  не
ощущаете?
   - Не-а, - ответил я, - только есть  очень  хочется!  А  меня  исследовать
будут, да?
   - Будут! - строго сказал белый халат. - И довольно долго.  Мы  опасаемся,
что ваша самодеятельность на установке могла регенерировать не только  Петра
Первого,  но  и  довольно  опасные  возбудители  болезней.  Поэтому  мы  вас
поместили в карантин. Придется потерпеть.
   - Понятно, - вздохнул я, - Игорь Сергеевич, а вы  можете  объяснить,  как
это все вышло?
   - Сразу это трудно  сделать,  -  улыбнулся  шеф,  -  вы,  Вася,  наверно,
недостаточно подготовлены... Но попробую в общих чертах.  Изучая  деформации
любых объектов, происшедшие от каких угодно причин, и подвергая их анализу с
помощью ЭВМ, можно в конце  концов  установить  причину  этих  деформаций...
Слишком  сложно?  Тогда  совсем  попросту:  допустим,  вы  видите  сломанную
кирпичную стенку.
   Без всякой ЭВМ вы прикидываете, сколько нужно  кирпичей,  чтобы  починить
эту стенку. Архитектору-реставратору подобный же анализ  отдельных  обломков
позволяет уже не просто  отремонтировать  стену,  а  восстановить  ее  почти
такой, какой она была до  разрушения.  Он  размышляет,  сопоставляет  всякие
детали, продумывает варианты  и  находит  решение.  Эта  работа  долгая,  но
машина, при достаточном запасе сведений в памяти,  может  сделать  ее  очень
быстро.
   Реставрация,  ремонт,  восстановление  -  условно   говоря,   регенерация
предметов, созданных человеком, - дело довольно простое, грубое. Иное дело -
регенерация самого человека и его органов...  Мы  легко  можем  восстановить
дом, если у нас есть его чертежи или фотографии, но до сего времени не могли
отрастить человеку ампутированный палец или даже одну фалангу.  Улавливаете?
А между тем ящерицы преспокойно отращивают себе точно такие же  хвосты,  как
те, что мы им отрываем... У нее нет чертежей своего хвоста, но в генах у нее
записана способность к его восстановлению...
   Он еще что-то пробубнил, но тип в халате перебил его:
   - Стоп! Ему надо поесть, соловья баснями не кормят. Через некоторое время
дверь моей тюряги с шипением, как в метро, ушла в сторону. За ней  оказалась
еще одна дверь, а между дверями - тамбур. В тамбуре стоял столик, на столике
- обед: суп-лапша, котлеты с картофельным пюре и компот.
   - Когда поедите, сложите все на стол и выставьте в тамбур! - приказал тип
по телевизору. Я  так  и  сделал.  Телевизор  больше  не  включался.  Я  его
попытался включить, но на экране на всех каналах была только  голубая  муть.
Стало скучно, и пришлось лезть на полку за книгами. Библиотеку мне подобрали
из одной классики, все эти книжки мы в школе проходили, и они мне еще там до
чертиков надоели. Правда, сам я эти книжки не читал, но,  судя  по  учебнику
литературы и россказням нашей литераторши Нины Владимировны, там  была  одна
чушь и скукота. В  учебнике,  конечно,  не  писалось,  что  "Война  и  мир",
например, - чушь, наоборот, там его расхваливали, но от этого-то и казалось,
что весь роман - чушь и скучища. Кино, где Штирлиц Болконского  играет,  еще
смотреть можно, особенно там, где воюют. А так - лажа все это.  Единственно,
кого я из классиков переносил, так это Пушкина, только не те стихи,  что  по
программе наизусть зубрили.  "Гавриилиаду"  или  "Рефутацию  Беранжера"  без
купюр я бы прочел... Из всего классического чтива, что имелось на  полке,  я
выбрал "Петра I". Надо же было разобраться, с кем я сегодня  познакомился...
Однако долго почитать мне не дали. Явилась  куча  народу,  одетого,  как  на
борьбу с чумой, не поймешь даже, где  мужик,  а  где  тетка  Они  меня  живо
разложили, набрали из меня всяких анализов, кому какой нужен  был,  замерили
давление, кардиограмму сняли -  издевались  как  могли,  еле  живой  от  них
вырвался. "Да, - думал я, - если мне, человеку  привычному,  можно  сказать,
местному, тошно, то каково же Петьке, бывшему царскому величеству!"
   Когда они разбежались, я снова взялся  читать,  но  тут  опять  включился
телевизор.
   - Мы с вами не договорили, - сказал Игорь Сергеевич, едва  появившись  на
экране. - Вам, наверно, интересно узнать, как все это произошло...
   - Да, да! - ответил я, подсаживаясь к микрофону. Честно говоря,  до  меня
еще не дошло то, что он  рассусоливал  перед  обедом.  Единственное,  что  я
понял, между ящерицей с оторванным хвостом и человеком с отрезанным  пальцем
есть какая-то разница.
   - Регенерировать можно все, и живое, и неживое, - сказал Игорь Сергеевич,
- для этого надо только  найти  какую-то  отправную  точку,  какую-то  часть
регенерируемого объекта...
   Дальше он посыпал сплошной наукой, не  подбирая  слова  для  дурачков,  и
поэтому выходило более связно. Кое-как напрягая свои извилины, я  усек,  что
Игорь Сергеевич со своей машиной, в смысле ЭВМ, которая Ай-Би-Эм,  дошли  до
того, что рассчитали способ  улавливать  какие-то  микроскопические  обрывки
связей между кусочками, на которые когда-то было разодрано  или  само  собой
развалилось единое целое. Оказывается, и через сто, и даже через  тыщу  лет,
используя эти обрывочки, можно склеить единое целое. И даже если есть только
один кусочек, самый малюсенький, представляющий часть этого целого, то можно
из него вырастить целое, вроде как из одного разрезанного  червяка  получить
двух самостоятельных червяков. В природе так можно регенерировать  только  в
немногих случаях. Червяк -  животное  очень  простое,  а  у  ящерицы,  кроме
хвоста, ничего не  регенерируется.  Но,  оказывается,  можно  создать  такие
условия, в которых что угодно будет регенерироваться. На очень  ограниченном
пространстве, в боксе, который стоял у нас в подвале, можно было создать так
называемое "регенерационное поле". Как оно делается, я, конечно,  не  понял,
но уловил, что  там  вроде  бы  время  течет  назад,  и  все,  что  когда-то
распалось,   восстанавливается.    Игорь    Сергеевич    сначала    научился
регенерировать всякие неорганические вещи: камни, железки и так далее. Потом
он дошел до органических. В тот день, когда Петр I получился,  в  боксе  был
листок бумаги из личного архива Игоря Сергеевича. Этот личный архив у него в
сундуке хранился, на антресолях. Туда все его предки еще  с  царских  времен
бумаги ссыпали.
   Кое-что, конечно, время от времени выкидывали, а самые памятные бумажонки
оставляли. Этот клочок, хоть он и маленький, все время  оставляли.  Бабка  у
Игоря Сергеевича была, оказывается, из дворян, чуть ли  не  графиня.  И  ей,
бабке, от ее отца достался этот клочок  как  реликвия.  Что  там  на  бумаге
написано - даже он, отец бабкин, не  знал,  потому  что  почерк  был  ужасно
неразборчивый. Но ему его отец, бабкин дед,  объяснял,  что  почерк  это  аж
самого Петра Великого, и что отпечатки пальцев тоже самого  Петра.  У  Игоря
Сергеевича один школьный друг окончил историко-архивный институт.  Он  этому
другу показал бумажонку, и тот подтвердил: да, похоже  на  почерк  Петра,  и
надо бы сдать в Архив Древних  актов,  только  жаль,  что  текст  так  плохо
сохранился. Вот тут Игорю Сергеевичу и пришло в голову  регенерировать  этот
листок на пользу  истории.  Он  засунул  его  в  бокс,  который  по-научному
назывался "универсальный регенератор", и стал экспериментировать.  Почему-то
регенерация не шла, точнее, шла,  но  не  так,  как  надо.  Игорь  Сергеевич
сказал, что Алик Корзинкин, принимая дежурство, какой-то вектор поля не в ту
сторону направил. Вектор был до  этого  правильно  установлен,  а  Корзинкин
настройку сбил или какую-то не ту команду машине запустил - черт его  знает!
Короче, это самое поле, которое должно  было  наращивать  листок  по  краям,
стало работать перпендикулярно листку.  От  того,  что  вектор  был  не  так
направлен, все и получилось. Там, в боксе, стояла еще одна телекамера, кроме
той, что передавала изображение прямо на дисплей. Вторая  камера  писала  на
видео все, что там, в боксе, происходило. Игорь Сергеевич даже  показал  мне
кусочек записи. Сначала восстановилась только яркость самого  текста,  потом
наступила очередь отпечатка большого пальца. Надо  сказать,  что  установка,
управляемая ЭВМ, была очень умная, она все подряд не регенерировала. Если бы
она так делала, то сухие, застывшие на  бумаге  чернила  стали  бы  мокрыми,
растеклись, и пришлось бы там что-то переполюсовывать,  то  есть  гнать  все
обратно. Поэтому  машина  была  настроена  так,  чтобы  регенератор  вовремя
останавливался, точнее, доведя один слой до заданной кондиции, переходил  на
другой. Отпечаток пальца был в самом верхнем слое. Сама по себе  регенерация
выглядела поначалу не очень интересно, было похоже на  то,  как  проявляется
фотоотпечаток. Просто все закорючки на  бумаге  стали  темнее,  а  бумага  -
белее. Еще бы пять и тридцать семь сотых секунды - это Игорь Сергеевич узнал
из записей самой машины - и ЭВМ отключила бы регенератор.  Но  тут  я  задел
дурацкий тумблер подсветки, и в течение  сорока  пяти  и  восьмидесяти  двух
сотых секунды она работала. Вообще-то подсветка была устроена так, чтобы  не
мешать работе регенератора. Там были какие-то защитные экраны вроде бы.  Но,
как оказалось, в одном из  экранов  имелась  дырка  диаметром  в  три  сотых
микрона. Свет через эту дырочку попал на микроскопическую, меньше  песчинки,
соринку - засохший кусочек кожи с большого пальца Петра I,  прилепившийся  к
чернилам и оставшийся на бумаге. Игорь Сергеевич сказал, что и  эта  соринка
была в полторы тысячи раз больше, чем та, которая  находилась  на  листке  к
началу   регенерации.   И   вот,   облучение   этой    микросоринки    через
микроскопическую дырочку обычной стоваттной лампой ни с того ни с сего резко
ускорило процесс регенерации. Ни Игорь Сергеевич, ни  завлаб,  ни  даже  сам
академик, никто вообще в мире не знает, что именно там произошло. Но  камера
видика засняла все очень четко. Сперва  среди  путаных  и  извилистых  линий
чернильного отпечатка пальца появилось пятнышко. Оно  с  огромной  скоростью
превратилось в палец, потом в кисть руки, потом в руку. Дальше рамок  экрана
не хватило, и некоторое время было видно только руку. Потом  стало  темно  -
это был момент, когда я вырубил электричество