му морду за дезертирство? А может, лучше Шалимову доложить?!
Но в темноте я сдуру побежал не к шалимовскому "уазику", стоявшему  всего  в
двадцати метрах, а в другую сторону, туда, куда вроде бы ушел  водитель.  На
бегу я зацепился ногой за какую-то проволоку и с размаху полетел в  глубокую
ямину, заполненную всяким хламом, бумагой, тряпьем, гнильем. Слава Богу, там
не оказалось на поверхности ни бутылок, ни железяк, ни  острых  деревяшек  -
ничего такого, обо что я мог бы распороть  себе  брюхо.  Шлепнулся  я  очень
мягко, только чуть ободрал лицо и  руки.  Однако  у  ямищи  оказались  почти
отвесные, гладкие и не менее чем двухметровые стены. Уцепиться  было  не  за
что... Покрутившись без толку, я устал,  сел  на  сырой  мусор  и  с  трудом
раскурил полусырую сигарету.
   Сверху долетали урчания моторов, какие-то невнятные голоса. Все эти  шумы
шли оттуда, от бомбы. Было и тошно, и злость брала, и стыд - вот влип! И еще
- я каждую секунду ждал взрыва. Можно было, конечно, закричать,  позвать  на
помощь... Но ведь стыда не оберешься, обсмеют... Однако не сидеть  же  здесь
до рассвета? В конце концов я додумался,  как  вылезти  из  этой  ямы.  Стал
сгребать весь мусор со дна к одной из стенок, чтобы получилось что-то  вроде
ступеньки.
   Сколько я провозился - неизвестно, но все-таки нагреб наконец такую кучу,
что смог подтянуться, упереться руками и  выползти  наверх.  После  этого  я
пошел туда, где светились фары машин.
   - Где ты  был?  -  спросил  меня  взъерошенный,  с  расстегнутым  воротом
Медоносков. Вокруг стояли его ребята, растерянные, какие-то дурные...  Жался
в сторонке водитель "КрАЗа"; самого "КрАЗа" и Петьки не было.  Стоял  только
кран; яма, где была бомба, опустела.
   - Он увез ее? - Я даже не подумал отвечать на вопрос Медоноскова.
   - Увез... - проскрежетал зубами Медоносков. - Шалимов за ним погнался.
   Минеры мне кое-как объяснили, что тут произошло, пока я выползал из ямы.
   Петька  профессионально  подкатил  на  "КрАЗе"  к  бомбе,  ее   аккуратно
погрузили в кузов, где загодя была сделана "подушка" из  просеянного  песка.
Медоносков со своим фонендоскопом решил еще раз прослушать бомбу.  Вроде  бы
до этого она не тикала. Но то ли от легкой встряски при подъеме,  то  ли  по
какой другой причине "часики" вдруг пошли. На сколько оно, это тиканье, было
рассчитано - трудно сказать. Могло рвануть через пять минут, а могло и через
десять секунд.
   Медоносков заорал, чтоб все срочно садились на кран и катились  подальше.
Сам он тоже спрыгнул с самосвала и побежал прочь, будучи уверен, что  никого
у "КрАЗа" не осталось. Но тут "КрАЗ" сорвался с  места  и  попер  куда-то  в
сторону загородного шоссе,  прямо  через  все  "колдобины  и  буераки",  как
выразился Медоносков. А следом, высадив водителя  из  "уазки",  за  "КрАЗом"
погнался Шалимов...
   И тут, когда рассказ уже в основном закончился, все  мы  увидели  коротко
блеснувшую алым светом зарницу, отразившуюся в низких дождевых облаках...  А
затем пришел отдаленный гул, немного похожий на гром.
   - До карьера он доехал... - сказал Медоносков с  надеждой.  Тут  запищала
его рация, висевшая в брезентовой сумочке на боку.
   - Мед, Мед, как слышите? Прием, - вызывал Шалимов.
   - Орел, слышу вас. - Медоносков нацепил гарнитуру на голову, и  стало  не
слышно, что ему там говорит Шалимов. Но по тому, как опустились углы  рта  у
капитана, мы поняли - все совсем плохо.
   - Орел, вас понял, идем к вам. Конец связи. - Медоносков пихнул  наушники
с микрофоном в сумочку и отрывисто скомандовал. - За мной, бегом - марш!
   Все толпой, безо всякого строя, кинулись за ним...
   ...Минут через пять, несколько раз едва не перевернувшись, "газон" домчал
нас до карьера, где у въезда  на  серпантин  стояла  "уазка"  с  распахнутой
дверцей, а на ее подножке  сидел,  надвинув  капюшон  плащ-накидки,  мрачный
Шалимов. Лица его мы, впрочем,  не  видели,  только  когда  он  затягивался,
зловещий красноватый отблеск озарял пространство под  капюшоном,  выхватывая
из тьмы часть подбородка и нос.
   - Чего ты их привез? - спросил Шалимов каким-то странным  голосом.  -  До
трехсот метров разброс... Вон, видишь, даже сюда кусок кардана закинуло... А
потом - оползень - вон там... Тонн двести песка съехало.
   - Он спрыгнуть нигде не мог? - спросил капитан.
   - Нет, не успел. Я сюда подъехал, когда он уже  в  полкилометре  от  меня
был, на той стороне карьера. Машина шла управляемой, фары не  метались  даже
за секунду до взрыва. Тут, внизу, рядышком - балки какие-то, экскаватор,  он
и решил подальше...
   - Разрешите искать, товарищ подполковник? - спросил Медоносков так, будто
бы не слышал ничего.
   - Ищи... - махнул рукой Шалимов, а затем встал и резко, словно  стряхивая
с себя апатию, крикнул:
   - Отставить! Сейчас дождь, стенки карьера подмыло, темнота...  Съедет  на
вас оползень, мне что, еще двадцать хоронить? В часть!
   Понял, капитан? И чтоб мне всех довез, чтоб скорость не выше сорока.
   Выполняйте!
   Медоносков довольно громко матернулся, а потом приказал:
   - К машине...

ПРОСТИ, ПЕТР!

   Назавтра дождь кончился, совсем по-летнему пригрело солнце.
   Мы искали Петьку, но так и не  нашли.  Нашли  крупные  и  мелкие  обломки
"КрАЗа",  несколько  осколков  бомбы,  даже  какие-то  оплавленные  детальки
часового механизма... А его - нет. То ли он начисто исчез в пламени  взрыва,
то ли то, что от него осталось, похоронено под наползшей массой песка.  Даже
пуговицы от кителя или пряжки от ремня не обнаружили...
   Я не плакал, нет, честное слово. Не потому, что я такой уж  безжалостный,
и не потому, что такой сильный духом. Просто я не верил,  что  он  погиб.  Я
тогда вбил в свою дурную голову, что он вернулся в свое время, туда, в  1689
год.
   Вернулся, чтобы прожить до конца свою истинную жизнь, а не маяться здесь,
в чужом веке, с непонятными, неискренними людьми, которые  говорят  одно,  а
делают другое, ни во что не веруют  и  живут  вообще  неизвестно  для  чего.
Теперь я знаю, скорее всего эта красивая  сказка  помогла  мне.  Потому  что
хоронили мы не человека, а аккуратно заколоченный гроб, в  который  положили
несколько лопат песка из карьера. И оркестр играл "Вы жертвою пали",  и  наш
взвод дал холостой залп в воздух, а потом еще два...  Но  все  это  было  НЕ
ВСЕРЬЕЗ - ведь почести воздавались песку, а не человеку! А сам человек в это
время там, в прошлом, просыпается и, захрустывая  выпитое  соленым  огурцом,
усмехается, тряся нечесаной гривой волос:
   - Экой я сон видал, Лександра! Обомрешь, коли узнаешь!
   - Ой, сказывай, мин херц, страсть как люблю сны слушать...
   И начинает он ему  рассказывать  о  наваждениях  XX  века,  о  самобеглой
коляске, о махинах железных, коими тонны земли сворачивают  и  реки  поболее
Волги запрудами перегораживают...
   Сколько раз я успокаивал себя этой сказкой  -  не  счесть!  Впрочем,  чем
дольше я живу, тем реже о ней вспоминаю. Более того, я уже  перестал  верить
даже тому, чему сам был свидетелем. Я постепенно склоняюсь к версии, которую
услышал от капитана - полковника Дроздова. Начинаю сомневаться,  что  в  тот
момент, когда установка пошла вразнос, никто не проник в подвал. Может быть,
даже готов поверить, что  Игорь  Сергеевич  -  жулик  и  любитель  сенсаций,
который хотел прославиться  таким  образом.  А  знаете  почему?  Потому  что
сейчас, в славные годы "пересмотра  исторических  ценностей",  меня  слишком
часто разочаровывают.
   Отчего-то  множество  людей  вокруг  стремятся  меня  убедить,  что  я  -
ничтожество и сам по себе, и по принадлежности к российскому народу...  Меня
уже почти убедили, что многомилионный народ был  обманут  кучкой  пройдох  и
ловкачей, превратился в стадо баранов, поклоняющихся параноикам,  и  занялся
бессмысленным  самоистреблением...  Со  всех  сторон  сыплются   требования:
каяться, каяться, каяться! Я никого  лично  не  застрелил,  не  повесил,  не
загнал в ГУЛАГ - какого хрена мне каяться? Я не воровал, не брал взяток,  не
давал их - и мне каяться? А если учесть, что те, кто убеждает меня -  кайся!
- в совсем недавнее время  кричали  "ура",  били  в  ладоши,  прославляли  и
"глубоко скорбили" - согласно сценарию, - то каяться мне совсем не хочется.
   Нет, все-таки покаяться стоит. Может быть, и мне лично, Васе Лопухину,  и
всем. Много лет мы, как жители того городка, сваливали мусор в одно и то  же
место. Разбираться было недосуг, дескать, когда-нибудь вычистим... А в  этой
свалке лежала бомба. Тихая такая, пока ее не трогаешь -  совсем  безобидная.
Не будь она завалена мусором, мы бы  ее  раньше  убрали,  а  может  быть,  и
взорвали прямо на месте, пока был пустырь. Однако,  мы  уже  возвели  вокруг
новые дома, приучили людей к ним и,  в  общем-то,  устроили  жизнь  довольно
сносную, во всяком случае привычную, спокойную и размеренную. И вдруг решили
заставить всех быстро разобрать эту свалку, убрать мусор, навести порядок, и
все это под крики "Одобрям!" и "Давай-давай!". И тюкнули  эту  бомбу...  Она
еще вроде не рванула, но уже затикала. И пока не находится молодцов, которые
попытаются из нее "часики" выдернуть: все, похоже, от  этой  бомбы  бегут  в
разные стороны. Нет, может, кто-то уже и пытается,  кто  ее  знает...  Может
быть, ее, эту бомбу, уже и краном зацепили, и в самосвал  погрузили,  только
вот вывезти пока некому. Петьки нет, Петра Михайлова... А  бомба  тикает!  И
если все же найдется среди нас такой Петька, может и не успеть он, вот в чем
беда... Шарахнет и снесет все  бетонные  коробки,  и  останемся  мы,  как  в
славной сказке "О рыбаке и рыбке" - у разбитого корыта.
   Прости, Петька! Прости, что из-за всей этой катавасии,  из-за  всех  этих
бед,  которые,  словно  из  дырявого  мешка,  на  наши  головы  сыплются,  я
разуверился в своей старой сказке. Ну, почти разуверился. Все равно  прости.
Прости меня, блаженной памяти государь Император Петр Алексеевич, за то, что
я посмел усомниться в величии и исторической правде своего народа,  поверить
хоть чуть-чуть политическим проституткам и перевертышам! Прости меня, что  я
был глух к твоим тирадам, когда ты был рядом  и  подавал  пример,  как  надо
относиться к жизни. Прости нас, и меня в том числе, что мы  обманывали  тебя
своими неискренними  лозунгами  в  которые  ты  поверил!  Прости,  что  наши
красивые слова не совпадали с делами. Прости за то, что из-за наших ошибок и
безобразий ты не смог прожить свою вторую жизнь... И все же, может быть, это
счастье, что ты остался там, в недавнем  прошлом,  когда  все  еще  казалось
сносным и даже вечным, что ты не  увидел  всего  букета  мерзостей,  который
увидели мы. Может быть, хорошо, что ты не  смог  стать  таким,  как  все,  и
перестать быть самим собой, Петром I, Петром Великим? Иначе ты, подобно  мне
и многим другим, превратился бы  в  частичку  того,  что  называется  словом
"массы". Такие люди, как я, полезны и вредны для любого общественного строя,
для любого века истории, для любой  отрасли  деятельности.  Они  созидают  и
ломают, создают и губят, устраивают революции и контрреволюции,  борются  за
мир и разжигают войны. Когда таких, как я, Вася Лопухин, много, мы -  масса.
Страшное, давящее слово! Масса гранита, масса  бетона,  масса  стали,  масса
людей... Вместе с тем слышится в этом слове и что-то пластичное, податливое,
вязкое: глиняная масса, компостная масса, человеческая масса...
   Какие силы заставляют, этот океан  то  ходить  ходуном,  то  застывать  в
неподвижности, то кипеть, то замерзать, то таять? Бог, черт,  вождь?  Почему
одним дано хоть как-то  выделиться  из  нее,  этой  жуткой  массы,  хоть  на
несколько мгновений стать капелькой, взлетевшей над волнами,  а  другим  все
время приходится растворяться в самых глубочайших глубинах?
   Ты стал такой капелькой, Петр. Ты был нужен массам как вождь,  когда  они
ждали вождя. Сейчас ты тоже был бы нужен, но тебя нет. Ты исчез, растворился
в глубинах времени, вернулся на страницы учебников и научных трудов. Тебя не
вернуть - регенератор, быть может, придет  к  нам  в  будущем  столетии  как
новинка, изобретенная на процветающем Западе. И никто не вспомнит  ни  тебя,
ни меня, ни Игоря Сергеевича... Все  будут  в  очередной  раз  рассуждать  о
сиволапости и бесталанности россиян! И какие  мы  будем  в  том,  совсем  уж
близком веке? Не превратимся ли в нацию чистильщиков сапог?  Не  разбредемся
ли по свету через открытые границы, распродав свои земли за бесценок? А  что
будет через триста, четыреста лет? Ты можешь представить себе, что  исчезнет
или до неузнаваемости изменится сама наша речь, превратившись в какую-нибудь
англо-китайскую мешанину?
   Прости нас, Петр, если все это сбудется. Прости!!!
   Поздно!  Только  и  осталось,  что  просить  прощения  и  каяться   перед
смертельным падением в бездну. По крайней  мере,  я  уже  ничего  не  смогу.
Ничего!
   Я не определил свое место, не нашел его, несколько раз  шагнул  не  туда,
промолчал, проспал, перепутал... И все казалось - надо разобраться  получше,
не спешить, подождать самую малость, пока все утрясется. И вот  -  дождался.
Осколок в ноге, вирус в голове - и все. Ради того, чтоб  Чудо-юдо  заполучил
абсолютную власть над миром? Абсурд!
   Почему же абсурд? Нет! Это - Великая Цель. Мы не  можем  жить  без  таких
целей. Нам надо Невозможного, мы  такие!  Кто  мы?  Русские?  А  кто  это  -
русские?
   Потомки гордых варягов-норманнов,  убогих  чухонцев-угро-финнов,  римских
склавинов-рабов, скифов с раскосыми и жадными глазами? Европа мы или Азия?
   Проваливаюсь! Падаю! Сильнее держаться  за  край,  сжаться  в  кулак,  не
отдать Белому волку  Главное!  Отзовитесь,  люди!  Вика!  Сарториус!  Сергей
Сергеевич! Винь! Зейнаб! Валерка! Ваня!  Дима!  Дима,  как  хорошо,  что  ты
услышал!
   Иди, иди, не бойся, это страшно, но надо идти... Не задавай  вопросов,  у
меня очень мало времени.  Понимаешь,  я  чувствую,  что  уйду.  Совсем.  Уже
недолго.
   Микросхема  еще  работает,  но  все  остальное  уже  почти   отключилось.
Наверное, можно было еще побарахтаться, если энергию не тратить, но мне надо
было сообщить. Говорить по-настоящему не могу, только так. Хорошо,  хоть  ты
отозвался. Надо было ночью, но не смог, не поверил, дурак, что уже все...
   Ладно. К делу.
   Первое. Передай отцу, что на режиме "О" в седьмом блоке  пробивает  R6  и
идет спираль по обратному вектору. Запомнил?  От  этого  у  меня  с  мозгами
непорядок.
   Второе. Будешь уходить - берегись Белого волка. Иначе будет как со мной.
   Третье. Забери у меня вот эту книгу и быстро уходи. Захочешь  прочесть  -
вспомни фамилию "Лопухин", изображение серого кота, букву А, числа 12 и 7.
   Именно в таком порядке. Лена или Зина помогут. Бери!
   Волк! Вот он! Бегом от  него!  500  метров,  быстрее,  быстрее!  Догонит,
разорвет, как Васю... Какого Васю? Разве я - это не Вася? Нет, Вася исчез...
   Тогда я кто? Сесар Мендес? Нет, он тоже пропал. И  Атвуд  пропал.  Браун?
Нет, его давно нет. Родригес? Анхель? Все равно, лишь бы удрать...
   Нет, не удрать! Надо прикинуться шлангом,  может  быть,  Волк  примет  за
удава и побоиться нападать? А может, лучше в виртуальный аппарат залезть?
   Ур-ра! Броня крепка! А ну-ка огонь по Белому волку!  Ракетами,  лазерами,
VX-газом, ГВЭПом, ядерной ракетой - чем ни попадя!  Можно  даже  бутылкой  с
огрызком свечки. Р-раз - и в Лузу! Нет, Лузе  огарком  в  глаз,  а  "майору"
бутылкой по мозгам... Эх, залетные!
   Парашют! Суинг, где ты, мать твою за ногу? Я ж разобьюсь и  превращусь  в
Брауна! Не хочу! Не хочу быть Брауном,  я  -  Димка,  хотя,  может  быть,  и
Колька.
   Стоп! Я могу сделать из этой шахты коридор. Надо только  лечь  на  пол  и
пойти по стене...
   Свет! Там свет! Там - небо! Надо бежать туда! Господи, да  ведь  я  падаю
вверх, как "Боинг-737" с Киской и  всей  остальной  компанией.  А  ведь  это
луч-заборник  мощного  ГВЭПа  "летающей  тарелки".  Я  лечу   в   светящейся
голубовато-прозрачной трубе. Куда?
   Да, я - Дима, Дима! Живой Дима, а не мертвый Вася. Его уже схоронили, мне
пора возвращаться. Нечего петлять по коридорам...
   Нет, это не "тарелка"!  Это  плафон  лампы!  Он  не  заминирован,  как  в
компьютерной игре? А то жизнь потерять можно. Сколько их у меня? Четыре  или
одна-единственная?
   А плафон-то не исчезает. И потолок видно. И бороду. Нет, это уже наяву.
   Борода - это же Чудо-юдо. В белом халате, как положено  светилу  каких-то
наук.
   Никак не вспомню, каких он наук доктор. Медицинских? Педагогических?
   Технических? Филологически? Военных? Кагэбэшных? Если последние, конечно,
имеются. А что это он глаза трет? Плачет, что  ли?  Поторопился  я,  значит,
признать, что вокруг - явь. Не может такого быть, чтоб мой отец плакал...
   Но это действительно была явь.
   Чудо-юдо плакал.

Часть третья

ПРОКЛЯТАЯ ЗОНА

АЭРОДРОМ НИЖНЕЛЫЖЬЕ

   "Ан-26", немного приподняв нос и  гоня  винтами  снежную  пыль,  коснулся
прикатанной снежной полосы, стал на все колеса и, постепенно  замедляя  бег,
покатил в направлении леса, оставив сбоку небольшое скопление  сарайчиков  и
антенн с полосатым сачком, указывающим направление ветра. Приехали. Аэродром
Нижнелыжье.
   Два года назад я здесь был, это точно. Только дело было летом, и садились
мы на более крупном, четырехмоторном "Ан-12", который  еле  вписался  в  это
совсем небольшое поле. Аж в кусты заехал штурманской кабиной. На посадке  мы
не угробились, но здесь нас поджидал Сарториус. В перестрелке четверо бойцов
СБ ЦТМО полегли, а меня вроде бы взяли в  плен.  И  Таню,  которую  везли  в
контейнере, похитили. Даже помню, что "сорокинцы" на вертолете  увезли  меня
куда-то в тайгу, спустили в какую-то  шахту...  Но  потом  -  обрыв  памяти.
Каким-то образом очутился дома, у Чуда-юда, и Таня там была.  Потом  отец  и
Ленка мне все популярно объяснили. На пальцах. Будто бы на самом деле ничего
такого не было, а вся эта заварушка происходила только в моем мозгу. Умом  я
в это верил, но сердце подсказывало мне, что не все так просто.
   Теперь, протерев заиндевевший иллюминатор, я  почти  не  сомневался,  что
прибыл сюда во второй раз. Тогда, правда, было пасмурно,  даже  дождик  шел,
кажется. Кусты стояли с листьями, рябина краснела, трава росла. Теперь  было
покрасивей. Красноватое солнышко висело над  зубчатой  стеной  черно-зеленых
елей.
   Низенько, почти цепляясь за верхушки деревьев. Небо безоблачное,  чистое,
хоть пей его, право слово.
   Пока самолет рулил на стоянку, я все размышлял, как это меня сюда занесло
из теплой Москвы, где до начала декабря и снега не видали.
   Никогда в жизни не мечтал о Сибири. Даже в мои  детдомовские  дни,  среди
подрастающих советских граждан ходили легенды  о  том,  что  на  БАМе  можно
хорошие бабки сделать. Предыдущие поколения  -  по  крайней  мере,  нам  так
воспитатели вкручивали - ехали в Сибирь исключительно по зову комсомольского
сердца. За туманом и за запахом тайги. Теперь, после  знакомства  с  Васиной
памятью, я допускаю, что таковые романтики были. Тогда, двадцать лет назад -
подумать страшно, как давно! - не верил этим россказням  ни  на  грош.  Зато
хорошо знал, что в Сибири полным-полно зон, где сидят зеки. Конечно,  нам  и
про зеков  рассказывали,  что  они  трудом  перевоспитываются.  Мы  слушали,
помалкивали. Я бы, может, и поверил, поскольку не имел счастья  знать  своих
законных родителей, но рядом со мной обитали мальцы, у которых папы  и  мамы
по три-четыре ходки имели.
   Некоторые даже сами на зонах родились.  Правда,  вряд  ли  что-нибудь  из
тамошней жизни запомнили, но много интересного от родителей узнали. До того,
как тех родительских прав  лишили.  Эти  истории  про  тюремную  жизнь  были
пострашнее, чем сказки про Волка и семерых козлят. Конечно, про  вампиров  и
привидений тоже слушали, но не с тем интересом. Догадывались, что привидения
- это враки. А вот насчет тюрьмы - все, наоборот, верили ох