- Вы все такой  же,  сэр,  -  совершенно  неожиданно  сказал  я,  точнее,
проснувшийся во мне Браун. Сказал по-английски, тем самым  голосом,  который
был у парня по кличке Капрал.
   - Какой "такой же"? - удивился Салливэн.
   - Я вспомнил, как в тот день, когда нас после акклиматизации  привезли  к
вам в  роту,  вы  выстроили  новичков  и  объявили,  что  хотите  проверить,
насколько мы подготовлены к войне в джунглях. Все немного сникли, потому что
подумали, будто вы сейчас заставите нас ползать по грязи или  бегать  кросс,
как в Форт-Брегге. А вы порадовались тому,  что  нас  напугали,  и  сказали:
"Предположим, что после месяца действий в джунглях  вам  дали  увольнение  в
Сайгон. Вы приходите в публичный  дом  и  попадаете  в  комнату,  где  лежит
прекрасная голая вьетнамка.
   Скажите, что вы сделаете в первую очередь?" Ну, конечно, все  заулыбались
и стали придумывать, что они стали бы вытворять с этой шлюхой. И только один
парень сказал: "Я сначала проверю, есть ли  у  меня  презерватив".  Это  был
приват Браун, сэр.
   - Да, помню, - кивнул Салливэн. - Я почти  всем,  кто  прибывал  в  роту,
устраивал этот розыгрыш. Но одному из них  по  моей  просьбе  кто-нибудь  из
бывалых подсказывал якобы верный ответ...
   - Вот мне его и подсказали. А вы тогда, когда  услышали,  что  я  сказал,
сделали  страшное  лицо  и  проорали:  "Почти   правильно!   Презерватив   -
необходимая вещь, но сначала надо убедиться, что  у  вас  есть  на  что  его
надеть! После месяца пребывания в джунглях люди забывают о наличии  пениса!"
После этого появился  сержант-майор  Гриве  по  кличке  Джек  Потрошитель  и
заставил нас проползти двести ярдов на брюхе,  пробежать  три  круга  вокруг
базы и сделать сорок отжиманий.
   - Да... Вьетнам... Конечно, я себя уже чувствовал  ветераном,  а  вы  все
казались мне сопляками. Обязательно кто-нибудь накладывал в штаны при первом
обстреле из минометов! И очень жалко было, когда кого-то забивали в ящик.
   Мистер экстрасенс прервал наш ветеранский диалог, выбравшись из бассейна:
   - Раз мистер Салливэн настаивает, я не могу отказать. Сейчас я оботрусь и
провожу вас в кабинет...
   Хозяин с преувеличенно важным видом  запахнулся  в  халат,  вдел  ноги  в
шлепанцы и пригласил нас в дом.
   Внутри, конечно, было много чего, и сторожить все это  следовало,  потому
что гражданину экстрасенсу внутренняя начинка дома обошлась раза в два, а то
и в четыре дороже самой хибары. Видны были усердие и  старание  в  собирании
того, что со временем может возрасти в цене:  картин,  статуэток,  сервизов,
антикварной мебели и прочего. У Чудо-юды такой страсти к дребедени не  было.
Он старался придать своему дворцу функционально-жилой вид, а украшательством
занимался в минимальной степени.
   Кабинет, где Белогорский,  видимо,  принимал  особо  ценных  посетителей,
выглядел довольно строгим и должен был создать у посетителя впечатление, что
его хозяин на строго научной основе овладел разными мистическими силами.
   Во-первых, вдоль стен квадратной, без окон комнаты висели  тяжелые  шторы
из  черного  бархата.  Это  впечатляло,  хотя  и  настраивало  на   какое-то
театрализованное действо. Похожие шторы висели в каком-то из "вигвамов"
   Твин-Пикса,  только  там  они  были  алые  или  багровые.  Весь  фильм  я
посмотреть  не  сумел,  но  шторы  мне  отчего-то   запомнились.   С   чисто
практической точки зрения они мне не нравились потому,  что  там,  за  этими
ниспадавшими на пол шторами, можно было укрыть двух или даже четырех  дядей,
которые могут внезапно  появиться  оттуда  и  сделать  мне  больно  в  самый
ответственный момент.
   Во-вторых, прямо напротив двери, через которую мы вошли, стоял стол, явно
натуральной старинной работы, покрытый опять-таки черным бархатом. Стол  был
солидный, за ним вполне можно  было  разместить  "чрезвычайную  тройку"  или
провести заседание трибунала святой инквизиции. На столе, само собой,  лежал
желтый  череп,  приветливо  скаливший  несколько  поредевшие   зубы,   стоял
письменный прибор из красного мрамора с двумя  массивными  чернильницами  из
литого шлифованного зеленовато-голубого стекла с медными  крышками  и  двумя
свечами в медных подсвечниках. А перед прибором ближе к краю стола стоял  на
подставке здоровенный магический кристалл размером с футбольный мяч.  Каждая
грань кристалла была в форме правильного пятиугольника, и я даже  припомнил,
что  в  школе  нам  на  геометрии  объясняли,  что  такая  штука  называется
"Пентагон-додекаэдр". Конечно, это был никакой не Кристалл, а просто  хорошо
отшлифованный стеклянный слиток без пузырьков. Скорее  всего,  кристалл  для
экстрасенса сварганили на том же заводе, где по случаю конверсии соорудили и
письменный прибор под старину из ранее фондированных материалов.
   Немного настораживало кресло, стоявшее посреди кабинета. Оно  было  почти
такое же, как в кочегарке, где мы с Вараном проводили свои  "сеансы  лечения
от всех скорбей". На нем, правда, не наблюдалось никаких приспособлений  для
фиксации  пациента,  а  при  наличии  трех-четырех   гипотетических   дядей,
спрятанных за шторами, пристегнуть или привязать  клиента  можно  достаточно
быстро. Меня не больно утешало то обстоятельство, что  известная  мне  дверь
находилась за моей спиной и прямо напротив товарища экстрасенса.  Это  могло
гарантировать только от прямого выстрела в затылок,  потому  что  стрелявший
товарищ мог бы вышибить дух не только из меня, но и из мистера Белогорского.
Во-первых, выстрелить могли и в правый, и в левый висок, а во-вторых,  могли
стрелять не пулей, а каким-нибудь шприцем,  отравленными  иглами,  которыми,
помнится, Соледад  перебила  целую  кучу  шведов  на  острове  Сан-Фернандо.
Наконец - и для государства российского это был вариант наиболее  вероятный,
- из-за штор мог просто подвалить дядя с кувалдой и  звездануть  меня  одним
махом и с гарантией.
   - Итак, господин Николай Коротков, - сказал  Белогорский,  усаживаясь  за
свой  стол,  примерно  на  то  место,  где  долженствовало  сидеть  Великому
Инквизитору, - давайте предварительно побеседуем. Сколько вам лет?
   - Тридцать два, - ответил я совершенно искренне.
   - Кто ваши родители?
   - Я не знаю. Меня нашли на Ярославском вокзале, и я все детство прожил  в
детдоме. - У Короткова биография была удобная,  и  запутаться  в  ней  я  не
боялся.
   - В армии служили?
   - Само собой.
   - В Афганистане были?
   - Нет, я в Германии служил. Тогда эта группа ГСВГ называлась.
   - Наслышан, - снисходительно кивнул Белогорский. - Стало  быть,  о  своем
происхождении вы ничего не знаете, поэтому спрашивать о том, были ли у вас в
семействе лица с какими-то аномалиями или отклонениями от нормы, я не стану.
А как вы стали журналистом?
   Это был вопрос на засыпку, но я назвал тот институт, который  окончил  на
самом деле.
   - Кроме Германии, где еще довелось быть?
   Генетика  в  потомке  врачей-чекистов  несколько   сказывалась.   Правда,
услышать от Вадима грозный вопрос: "А теперь расскажите, гражданин Коротков,
как вы Родине изменяли и с кем?" - я не надеялся, но впечатление было такое,
что от искренности моего ответа зависит,  повезут  ли  меня  на  Колыму  или
шлепнут в подвале Лубянки.
   -  В   том-то   и   дело,   что   нигде,   -   сказал   я,   постаравшись
продемонстрировать,  что  я  все-таки  считаю  себя  не  подследственным,  а
пациентом, обратившимся за медицинской помощью. - Я не мог быть во Вьетнаме,
понимаете?  В  то  время,  когда  мистер  Салливэн  там  служил,  я  еще  из
октябрятского возраста не вышел. Но  я  почему-то  помню,  что  выносил  его
раненного, из джунглей, и знаю, что  меня  тогда  звали  Дик  Браун.  Мистер
Салливэн вам может подтвердить, я  рассказал  ему  именно  то,  что  он  сам
помнит. А я, Коротков, это помнить не должен.
   - Итак, у вас просматривается раздвоение личности... -  с  глубокомыслием
во взоре произнес экстрасенс. - Что ж, если вы не боитесь, я  могу  провести
исследование и уточнить диагноз. Предупреждаю сразу: методы  нетрадиционные,
возможны временные неприятные ощущения, частичная потеря памяти и так далее.
   Так что если не чувствуете себя вполне здоровым сейчас, то лучше  сходите
к терапевту, обследуйтесь на предмет допустимых нагрузок и приходите ко  мне
в  "ARZT",  скажем,  через  неделю.  Разумеется,  при   хорошем   заключении
терапевта.
   Если хотите рискнуть, то подпишите вот такую бумажку...
   Белогорский достал  некий  бланк,  отпечатанный  на  хорошем  принтере  и
размноженный на неплохом ксероксе. На бланке я прочел следующее:
   "ЗАЯВЛЕНИЕ Я........................................  настоящим  заявляю,
(фамилия, имя, отчество) что был  заранее  предупрежден  врачом-экстрасенсом
БЕЛОГОРСКИМ   В.Н.   о   возможных   негативных   последствиях    применения
нетрадиционных лечебных  и  диагностических  методов,  без  предварительного
медицинского осмотра  у  лечащего  врача-терапевта  на  предмет  определения
противопоказания  к  применению  таких  методов.  На   применение   ко   мне
нетрадиционных методов даю полное и совершенно добровольное согласие  и  всю
ответственность  за  возможные  негативные  последствия  применения  ко  мне
нетрадиционных лечебных и  диагностических  методов  (вплоть  до  летального
исхода) прошу возлагать только на меня лично. Обязуюсь не возбуждать  против
д-ра БЕЛОГОРСКОГО В.Н. уголовного дела  и  не  предъявлять  ему  гражданских
исков в судебном порядке. /подпись/ ..........................19...г."
   Получив на прочтение эдакий бланк, любой нормальный гражданин, "схватив в
охапку кушак и шапку", по выражению дедушки Крылова, рванул бы отсюда,  пока
цел. В принципе, это было нечто вроде посмертной записочки: "В  моей  смерти
прошу никого не винить". Удар по голове кувалдой я бы лично тоже мог отнести
к "нетрадиционным лечебным и диагностическим методам", хотя вряд ли  дал  бы
на него полное и  добровольное  согласие.  Не  знаю,  какова  была  бы  сему
документу юридическая цена, но выглядел он весьма солидно и,  вероятно,  мог
служить  каким-то  аргументом  для  защиты,  если  б,   конечно,   документ,
подписанный Коротковым, годился для рассмотрения на  уголовном  процессе  по
делу о злодейском умерщвлении врачом-вредителем Белогорским (он же Вайсберг)
пламенного  борца-интернационалиста,  ветерана  революционного  движения  на
острове Хайди, члена Политбюро Хайдийской  Народно-социалистической  партии,
министра  социального  обеспечения  первого  (и  последнего)  Революционного
правительства Республики Хайди, верного спутника жизни Президента Республики
Хайди и прочая, прочая, прочая команданте Киски, товарища Дмитрия Сергеевича
Баринова (он же Ричард Браун,  он  же  Анхель  Родригес).  Вообще-то  такого
процесса не состоялось бы ни под каким видом, потому что если б Чудо-юдо, то
бишь доктор (забыл каких наук), профессор Баринов Сергей Сергеевич  вычислил
причастность Белогорского к летальному исходу лечения своего  родного  сына,
то АОЗТ "ARZT" не только безвременно  лишилось  бы  лучшего  ума  и  светлой
головы,  но  и  в  самом  прямом  смысле  вылетело  в  трубу  (моей  любимой
котельной). Меня это,  конечно,  не  смогло  бы  утешить,  но  послужило  бы
кое-какой компенсацией за моральный ущерб  нашему  семейству.  Странно,  но,
прекрасно понимая, что в принципе подписываю себе смертный приговор, я  взял
у  Белогорского  его  мраморный  "Паркер"  и,  вписав  свое  ФИО,  подмахнул
заявление и поставил дату.
   - Ну что ж, - зловеще сказал экстрасенс, - усаживайтесь в кресло.
   - Вы не бойтесь, - подбодрил меня  Утенок  Дональд,  -  я  видел  процесс
лечения и знаю, что все это не так уж страшно...
   - В данном случае, - нахмурился Вадим, - я ничего гарантировать не могу.
   По-моему, это очень тяжелый случай. Боюсь самого худшего...
   Скорее всего, он  произнес  эту  фразу  полушутя-полусерьезно,  а  может,
надеялся, что я после этого сразу же удеру отсюда... Но  Боже  мой,  как  он
оказался прав!

ВЫПУКЛЫЙ И ВОГНУТЫЙ

   Никак не скажешь, что в кресле зубоврачебного образца  можно  чувствовать
себя комфортно. Когда меня первый раз усадили в подобное  кресло  (это  было
примерно лет в семь, тогда у меня прохудился большой коренной молочный зуб),
и прибывшая в детдом зубоврачиха начала ковыряться у  меня  во  рту  всякими
страшными инструментами, а потом взялась  за  бормашину,  я  мысленно  давал
торжественное обещание никогда не есть сладкого и чистить зубы  по  утрам  и
вечерам. С тех пор я очень невзлюбил и  зубоврачебное  кресло,  и  дантистов
всех  времен  и  народов,  без  различия  пола  и  вероисповедания.  Даже  в
парикмахерской или в гримерной Соломоновича, где кресла были  чем-то  похожи
на зубоврачебные, мне тоже было неуютно.
   Не лучше мне показалось и здесь.
   - Вы  готовы?  -  тоном  Отелло,  уже  поинтересовавшегося  у  Дездемоны,
молилась  ли  она  перед  сном,  и  приказывающего  ей:  "Тогда  молись!"  -
проговорил Белогорский.
   - Да, - ответил я без энтузиазма.
   - Откиньте голову на подголовник  кресла  и  закройте  глаза,  -  повелел
экстрасенс. Команду я выполнил, отметив про  себя,  что  в  такой  позе  моя
личная шея вполне подготовлена для накидывания на нее какой-либо  удавки,  а
горло - для перерезания. Поэтому я  только  прикрыл  глаза  веками,  оставив
малозаметные щелочки для наблюдения за окружающей  средой,  и,  кроме  того,
насторожил уши.
   - Расслабьтесь, - провещал Белогорский. - Ваше тело  испытывает  приятное
расслабление.., Вам хорошо-о... Вам о-очень хорошо-о...
   При всем моем уважению к доктору, я не мог с ним согласиться. Точнее, мне
не хотелось бы по ряду причин совсем уж расслабляться. А  насчет  того,  как
бывает хорошо человеку, который с минуты на минуту ожидает, что на  шею  ему
накинут удавку, по горлу полоснут бритвой или дадут кувалдой по  кумполу,  -
каждый может сам догадаться.
   Мое чувство самосохранения явно немного перебарщивало. Скорее  всего  это
были элементы складывающейся у  меня  мании  преследования.  Уверен,  что  у
человека, который всего пару дней назад, сделав двойное сальто, выпрыгнул со
второго этажа из горящего дома следом за гранатой, познакомился  с  девушкой
Таней, способной спокойненько вывести в расход два десятка человек в течение
трех дней, покатался на "уазике" в подвешенном за руки состоянии и ко  всему
еще был погрызен собачкой с  волчьими  клыками,  появление  таких  элементов
вполне объяснимо. И потом, ситуация, когда ждешь неприятностей,  а  их  нет,
все-таки лучше той, когда не ждешь, а они вдруг начинаются. Поэтому я не зря
опасался за свое здоровье.
   Гипнотизер из Вадима был никакой. Подозреваю, что все  его  знакомство  с
этим делом было почерпнуто  из  телепередач,  которые  в  свое  время  очень
усердно показывали, но потом перестали, может быть, оттого, что Кашпировский
записался в партию Жириновского. Не знаю, действовал ли на  кого-нибудь  его
гипноз вообще, или он изображал его только так, для  отмазки.  Скорее  всего
последнее.
   Гипнотические пассы были таким  же  театральным  реквизитом,  как  черный
бархат, череп, отвинченный от купленного некогда  в  учколлекторе  школьного
скелета, и магический кристалл из отходов производства  оптического  стекла.
Основной козырь был перстень. Он по-прежнему просматривался на  указательном
пальце правой руки, но я покуда еще не замечал, чтоб этот перстень  оказывал
какое-то влияние на ход событий. Кроме того,  мне  было  интересно,  как  ко
всему этому делу отнесется моя РНС, но она спокойно помалкивала, ни  во  что
не вмешиваясь.
   Но тут произошло немного неожиданное  событие,  на  которое  я  отчего-то
подсознательно надеялся.  Сквозь  оставленные  мной  щелки  между  веками  я
увидел, как господин Белогорский, не переставая  молоть  свою  гипнотическую
фигню, полез в стол.
   Оттуда он осторожно вынул маленькую пластмассовую коробочку,  похожую  на
те, в  которые  укладывают  на  заводах  наручные  часы.  Открыв  коробочку,
Белогорский вынул из нее тот  самый,  родной  и  желанный  перстень  дедушки
Айрапета  Саркисовича  Аветисяна.  С  вогнутым  минусом!   Итак,   гражданин
экстрасенс, стало быть, вы  заныкали  себе  две  штуки.  Диагноз  профессора
Короткова полностью подтвердился. Пора писать анамнез и эпикриз.
   По-прежнему  сидя  в  кресле  с  якобы  закрытыми  глазами,  я  торопливо
прикидывал, что делать дальше. Решений было несколько, и каждый вариант  был
по-своему плох. Можно было вскочить с кресла, долбануть по башке экстрасенса
хотя бы магическим кристаллом - мало не покажется! - после чего, если мистер
Салливэн будет возмущаться, зафинделить  и  ему.  После  этого  надо  срочно
изъять перстеньки, привести в боевое положение  зонт  и  идти  на  прорыв...
Однако черный бархат мог скрывать каких-либо не  учтенных  мной  действующих
лиц, которые при первом же моем лишнем движении или попытке сделать подобное
движение могли испортить мне шкуру куда  крепче,  чем  это  сделал  кобелина
Толяна. Если бы эта дура  РНС  могла  мне  показать  то,  что  находится  за
шторами, я мог бы, возможно, принять верное  решение,  но  эта  стерва  себя
никак не проявляла, и я понял, что на нее сейчас лучше не надеяться.
   Был,  конечно,  и  второй  вариант.  Тихий,  мирный,   спокойный.   Можно
пожаловаться  на  головную  боль,  сказать,  что  где-то  там  сердце  чуток
поскрипывает, и попросить у мистера Салливэна извинений за  беспокойство,  а
господина Белогорского обрадовать своим уходом. После этого прибыть  к  отцу
родному с докладом о наличии обоих перстней у  Белогорского  и  предоставить
ему решать вопрос об их приобретении. Но этот вариант отнюдь не гарантировал
того, что господин Белогорский меня выпустит живым или даже  мертвым.  Кроме
того, этот вариант мог сразу навести Вадима Николаевича на мысль,  что  мне,
окромя перстней, тут ничего и не надо было. После этого Вадим Николаевич мог
вспомнить о том, что он по совместительству Натанович, уехать в Тель-Авив на
день рождения к тете Хае или на Брайтон-Бич к дяде Бене и так далеко  увезти
перстеньки от родного Подмосковья, что нам с  Чудо-юдом  придется  потратить
весь остаток жизни на их розыски, но так ни черта и не найти.
   Между тем наступало, судя по всему, самое главное.
   Мистер экстрасенс нажал какую-то кнопку, и мое  кресло  медленно  поехало
вперед,  вплотную  приблизившись  к  инквизиторскому  столу.  Этот   эффект,
рассчитанный на провинциальных бабуль в маразматическом  возрасте,  на  меня
впечатления, конечно, не произвел.
   - Дайте вашу левую руку! - потребовал Белогорский. Я без особых колебаний
положил ладонь на стол, и Вадим Николаевич  нацепил  на  указательный  палец
моей левой перстень с вогнутым минусом.
   Пока он все это проделывал, я вспомнил,  что  именно  так  приблизительно
происходил переход от негритенка Мануэля к  донье  Мерседес.  По  идее,  при
соединении  перстней  я  должен  был  перескочить  в  мозг  Белогорского   и
заархивироваться в  какой-то  ячейке  его  памяти,  если,  конечно,  принять
Ленкину версию о переносе "я" от вогнутой фигуры к  выпуклой  Интересно,  на
хрена это нужно  мистеру  лекарю?  Если  он,  конечно,  знает  еще  какие-то
свойства перстней, о которых  я  не  имею  представления,  то  следует  быть
настороже. Потеря памяти, потеря сознания,  летальный  исход...  Ну  его  на
хрен!
   - Положите руку на стол! -  произнес  Белогорский.  Его  голос  прозвучал
совсем не так, как звучал несколько минут назад, когда он разыгрывал из себя
гипнотизера. Голос прозвучал почти так,  как  при  разговоре  через  спутник
связи по телефону, звонко, с легким фонящим  бренчанием.  Но  самое  ужасное
было то, что моя рука, украшенная перстнем, помимо  моей  воли  улеглась  на
стол и  словно  бы  прилипла  к  нему.  Это  было  похлеще  РНС.  Та  просто
подсказывала решения, иногда усиливала мои возможности, но никогда так грубо
не брала управле