бульбовских
наклонностей, все-таки вполне  способен  пойти  на  ликвидацию  изменника  и
предателя гражданина Баринова Д. С.
   Вертолет,  похоже,  начал  садиться.  Один  из  тех  пятерых,  что   меня
сопровождали, набросил мне на голову, прямо поверх кепки, мешочек из плотной
черной ткани, с небольшой веревочной стяжкой по горловине. Помнится,  одного
клиента мы примерно таким же  образом  обрабатывали,  только  мешок  был  из
черного пластика, и клиент в нем начал слегка задыхаться. Он раскололся, но,
конечно,  шкуру  не  спас  и  угодил  в  топку.  Меня,  кажется,  душить  не
собирались, потому что стяжку затянули не совсем, и, кроме того, через ткань
вдохнуть кое-что было вполне реально. Главной заботой моих опекунов было то,
чтоб я ничего не видел.
   Под шасси хрустнул гравий, почти неслышно в свисте турбины, но  я  ощутил
это. Меня отстегнули  от  скобы,  закрутили  руки  назад,  опять  защелкнули
браслеты и, взяв под локти, вывели на  свежий  воздух.  Пахло  лесом,  сырой
травой, она шуршала у меня под сапогами. Вели куда-то вверх, то ли по склону
холма, то ли по откосу оврага, пару раз я  цеплялся  головой  за  ветки.  Ни
одного слова я по-прежнему не слышал. Однако голос того, кто приказывал  мне
сдаваться, я ощущал как бы внутри себя. Нет, определенно он мне  знаком!  Но
когда и кому этот голос принадлежал, отчего-то вспомнить я не мог.
   Было сыро, сверху накрапывал дождь, но холода особого  не  чувствовалось,
все же на мне был ватник. Вряд ли меня сумели  уже  вывезти  из  Сибири,  но
определить по погоде, где находишься, было невозможно.
   Свет чуть-чуть различался, но неяркий, от пасмурного дня.  Сопровождающие
сопели, но не толкали и не пинали - просто волокли под руки. Я  не  упирался
и, хотя не видел ничего, шел не спотыкаясь.
   Но вот откуда-то потянуло холодом и плесенью, стало заметно  темнее,  под
ногами захрустели песок и галька, захлюпала вода. Похоже, что меня завели не
то в пещеру, не то в штольню. Несколько раз впереди мигал яркий свет, видно,
кто-то оборачивался и посвечивал фонарем. Шаги отдавались гулко, когда  один
из конвоиров кашлянул, отозвалось эхо. Везет мне на подземелья!  В  Германии
по подземной дороге на вагонетке катался, на Хайди по  Лопесовым  катакомбам
гулял, на Сан-Фернандо спелеологией развлекался, в Москве  по  бомбоубежищам
лазил, а теперь вот сюда приволокли... Не напоследок ли?  А  то,  может,  им
просто неохота было меня Чудо-юде оставлять?
   От таких мыслей стало прохладней, даже зазнобило немного.
   Пристрелить здесь и бросить - сто лет никто не найдет. А  Чудо-юдо  будет
думать, что я где-то живой, а может быть, и торговаться с ними  начнет...  И
его   кинут,   попросту   говоря,   предварительно    выцыганив    миллионов
полтораста-двести.
   Но эти мысли я  отогнал.  Очень  они  были  пессимистические.  Во-первых,
Чудо-юдо не ребенок, его не проведешь. То, что он пролетел с этим "Ан-12", -
не его вина. Слишком авиаторам доверился. И мне, если на то пошло. У него  и
раньше бывали какие-то проколы, но он от этого становился  только  хитрее  и
злее. Сейчас он уже начал ставить на уши и  друзей,  и  знакомых.  Рано  или
поздно  он  найдет  тех,  кто  ему  дорожку  перешел.  "И  живые  позавидуют
мертвым..."
   А во-вторых, я был убежден, что нужен похитителям живым. Так  же,  как  и
Кармела.  Потому  что  у  нас  в  мозгах  вживлены  таинственные  полужидкие
пленки-микросхемы. К тому же чем-то отличающиеся от тех, что Чудо-юдо вклеил
Винь и Зейнаб.  Импортные,  так  сказать.  Где  я  заполучил  свою  -  можно
догадываться приблизительно. Кто и когда оделил такой же  штукой  Кармелу  -
вообще неизвестно.
   Надеяться никому  не  вредно.  Даже  тем,  кого  с  мешком  на  голове  и
наручниками на запястьях волокут куда-то в неизвестность. Вот я и надеялся.
   Впереди, совсем близко, мигнул фонарь, что-то лязгнуло, меня  подтолкнули
вперед. Под ногами гулко  забухало  железо.  Опять  лязгнуло,  затем  что-то
загудело, и я ощутил, что меня, кажется, опускают куда-то вниз. Похоже,  это
была шахтная клеть. Осклизлый сырой ветер тянул снизу, задувал под ватник  и
холодил ноги в драных  хэбэшных  шароварах.  Где-то  урчал,  наматываясь  на
барабан, стальной трос, гудел  электромотор  приличных  размеров.  Почему-то
стало смешно от мысли, что этот трос может лопнуть и я вместе с двумя своими
конвойными, пролетев несколько сот метров по стволу,  гробанусь  в  лепешку.
Зато быстро и не обидно.
   Но мы доехали до дна. Видать, это была не "Донецкая кочегарка", в которую
три Останкинских башни по высоте  влезает.  Максимум  метров  сто-полтораста
было в этой шахточке.
   Опять лязгнуло, и меня вывели из клети на шуршащий гравием пол.
   Подтолкнули вперед - пошел дальше. На сей раз вели  недолго.  Лязгнула  и
скрипнула дверь, сквозь поры ткани стал заметен электрический  свет.  Теперь
ноги шли по чему-то гладкому, похожему на линолеум. Воздух был заметно  суше
и плесенью не пах.
   Щелкнул замок, металлически-гулко открылась дверь. Кто-то вставил  ключик
в наручники, открыл браслетки и, сдернув с меня мешок, толкнул в  спину.  От
яркого света я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, то дверь за моей
спиной уже закрылась.
   Это была скорее камера, чем комната - три с  половиной  метра  в  высоту,
пара - в ширину и три - в длину. Окна, естественно, не было, но была батарея
отопления и вентиляционная решетка  у  потолка.  Стояла  койка  с  матрасом,
подушкой, байковым солдатским одеялом и обычным набором чистого  белья:  две
простыни,  наволочка,  вафельное  полотенце.  Ближе  к  выходу  -  унитаз  и
умывальник.
   Стол был  сделан  из  толстого  уголка,  выгнутого  буквой  П  и  концами
вцементированного в стену. Затем  букву  П  заложили  связанной  из  толстых
железных прутков арматурой,  пристроили  снизу  дощатую  опалубку  и  залили
цементом. Когда застыло - опалубку убрали, а сверху на стол  наклеили  кусок
линолеума. Точно такого же грязно-серого, каким был застлан пол. По  той  же
технологии, что и стол, неизвестные хозяева состряпали и  табурет.  Позже  я
разглядел, что и кровать такая же, только два уголка, заменявших ножки, были
вцементированы в пол. Как видно, граждане не хотели, чтоб их гости,  отломав
от кровати дужку  со  спинки,  начали  ею  махать.  Впрочем,  больше  одного
человека на эту жилплощадь заселить было невозможно,  поэтому  точнее  будет
сказать не "гости", а "гость".
   Самым интересным оказалась прочная стальная дверь. В ней  было  окошечко,
чтоб пролезли миска и кружка,  а  также  стеклянный  глазок,  чтоб  за  мной
подсматривать. На случай, если мне придет  в  голову  залепить  этот  глазок
хлебным мякишем или замазать соплями, на  потолке  имелась  пара  телекамер,
дотянуться до которых я не мог ни с кровати, ни со стола, ни с батареи.  Так
же высоко была и лампа, защищенная металлической сеткой. Разбить ее  мне  не
удалось бы ни миской, ни кружкой. Впрочем, пока у меня ни миски, ни  кружки,
ни даже ложки не было.
   Когда  меня  начнут  кормить  и  начнут  ли  вообще,  никто  сообщать  не
собирался.
   Утешало, что дали белье. То, что из крана в умывальнике полилась вода,  и
даже  не   ржавая,   как   можно   было   предположить,   тоже   настраивало
оптимистически, не говоря уже о том, что очень хорошее впечатление  произвел
сливающий унитаз.
   Вся эта забота означала вроде бы, что я нужен на какой-то длительный срок
и скорее всего в достаточно здоровом состоянии.
   Правда, эта надежда заколебалась  от  первого  поворота  ключа  в  замке,
который я услышал примерно через полчаса после  того,  как  меня  привели  в
камеру.
   Когда дверь отворилась, на пороге появились два гражданина с  автоматами,
правда,  уже  без  бронежилетов  и   касок,   но   по-прежнему   в   вязаных
масках-подшлемниках. Наконец-то я услышал от них человеческие слова:
   - Лицом к стене! Ладони - на стену! Ноги - шире!
   Полное впечатление, что переодевали меня не эти ребята,  а  из  какого-то
другого ведомства, а потому из вредности  могли  подарить  мне  гранату  или
карманный огнемет. Жаль, конечно, но ничего у меня не  нашлось,  хотя  бойцы
обшмонали меня ужас как усердно.
   - Руки за спину! Выходи! - на сей раз мне дозволили идти без наручников.
   Это немного портило настроение, потому что у мальчиков было  минимум  два
ствола, а коридор,  по  которому  меня  вели,  очень  неплохо  подходил  для
расстрела. Вот-вот могла последовать команда "Бегом  марш!",  а  через  пару
секунд  после  ее  исполнения  мною  -  короткая  или  длинная  очередь   (в
зависимости от настроения исполнителя).
   Провели меня по коридору и впрямь недолго. Но расстреливать не  стали,  а
ввели в дверь, почти такую же, как та, что была у моей камеры.  Комната  эта
была заметно больше, в ней стоял нормальный письменный стол, чуть поодаль  -
книжный шкаф. За столом сидел человек в камуфляжной  куртке  и  просматривал
лежащие на столе бумаги, среди которых была моя липовая ксива на имя  майора
Котлова. На стене над  головой  этого  человека  висели  портреты  Ленина  и
Сталина, а ближе к углу стола в подставке располагалось полуразвернутое алое
знамя с вышитой золотом серпасто-молоткастой  звездой  и  надписью:  "Смерть
буржуазии! Боевая революционная группа Неокоммунистической партии России".
   Странно, но я как-то успокоился. То  ли  оттого,  что  бывший  комсомолец
Коротков еще был жив в господине Баринове и не привык опасаться чего-либо  с
серпом и молотом, то ли  оттого,  что  липовый  корреспондент  Коротков  уже
побывал на пресс-конференции данного объединения граждан  и  примерно  знал,
чего от этих граждан ожидать.  А  ждать  можно  было  одного  -  вышки,  ибо
принадлежащий к паразитирующему слою общества гражданин Баринов  ее,  строго
говоря, уже  заслужил.  Это  там,  на  поверхности  земли,  надо  еще  найти
прокурора, чтобы решился  возбудить  уголовное  дело  против  старшего  сына
Чудо-юда, или адвоката, который не сумел бы это дело развалить. А здесь  все
может решиться попросту, "именем Революции"...
   - Садитесь, Баринов, - не поднимая глаз, сказал человек,  просматривавший
изъятые у меня документы, и только тут я вспомнил, отчего голос его был  мне
знаком.  Да,  это  был  товарищ  Сергей   Сорокин,   собственной   персоной,
председатель инициативной  группы  по  созданию  Неокоммунистической  партии
России. Я бы, наверно, вспомнил этот голос гораздо раньше,  если  б  его  не
искажала вязаная маска.
   Я сел на привинченный к полу  табурет  и  стал  ждать.  То  ли  предложат
сознаться в сотрудничестве с классовым врагом, то ли в преступлениях  против
советского строя.
   Но я не угадал.
   - Вы думаете, Дмитрий Сергеевич, что мы вас привели на допрос, будем  вас
пытать и мучить? - по-прежнему глядя не на  меня,  а  на  мою  фотографию  в
удостоверении, сказал Сорокин.
   - Вообще-то опасаюсь... - сознался я, хотя после такого начала можно было
подумать, что с меня пылинки собираются сдувать.
   - Это хорошо, что вы опасаетесь, - заметил товарищ Сорокин, - потому  что
ежели человек занимается пытками и зверскими убийствами, ему стоит опасаться
того, что и с ним поступят так же... Но все-таки опасаетесь вы  зря.  У  нас
здесь не ГПУ-НКВД, плана по разоблачению врагов народа не имеем, признания в
антисоветской деятельности от вас никто не требует. Нам  даже  показаний  от
вас никаких не требуется, потому что вы вот уже почти десять  лет  работаете
под нашим контролем...
   - Под чьим конкретно? - за этот вопрос можно было получить по шее,  но  я
все-таки спросил.
   - Под контролем РНС, - сказал Сорокин, и в голосе его  прозвучала  легкая
усмешка.
   - Русского Национального Собора, что ли? - спросил я для контроля.
   - Да нет, "руководящей и направляющей силы", - ответил он, - вы  же  сами
придумали это название еще десять лет назад, а совсем недавно мы  подсказали
вам аббревиатуру - РНС. И Таня Кармелюк - тоже. У нее своя история, не менее
сложная, чем у вас, но она, по сути дела, - ваш аналог.
   Наверно, этого было бы достаточно, чтобы я ему поверил. Но мне в глаза уж
очень  ярко  краснело  знамя.  Слишком  уж  странно  было  узнать,  что  моя
деятельность могла быть хоть как-то выгодна тем, кто сохранил ему  верность.
Но тут товарищ Сорокин вдруг оторвал свой  взгляд  от  удостоверения  майора
Котлова и посмотрел мне прямо в глаза. И  я,  соответственно,  смог  увидеть
глаза товарища Сорокина.
   Строгие, усталые, но не злые. Одни глаза, ибо лицо было  закрыто  вязаным
подшлемником-маской.
   Десять лет назад я уже видел точно такие же глаза. У  человека,  которого
помнил, как Главного Камуфляжника...

НА ПРОМЕЖУТОЧНОМ ФИНИШЕ

   Едва до меня дошло, что гражданин Сорокин и Главный  Камуфляжник  -  суть
одно и то же лицо, как я ощутил быстрый, жаркий прилив крови  к  голове.  Ни
разу не получал инсультов, а потому не знаю, было ли то, что происходило  со
мной, похоже на предынсультное состояние. Голова, казалось,  вот-вот  лопнет
от  внутричерепного  давления,  в  глазах  закрутились   золотистые   круги,
молниеобразные линии, спирали и сетки. Одновременно заколотилось в груди,  я
почуял нарастающую нехватку воздуха, стал торопливо  тянуть  его  в  себя  и
носом, и ртом, и даже, кажется, ушами. Потом вдруг стало нарастать  ощущение
падения. Я  уже  не  видел  вокруг  себя  ничего,  кроме  черноты,  пустоты,
бездонности, мечущихся и наползающих друг на друга кругов, спиралей, сеток и
молний. Разум явно не мог оценить происходящее. Он не понимал, что  творится
со мной, и единственное, что он смог сделать,  -  это  поднять  в  организме
тревогу. Даже не тревогу, а панику.
   Все, кто служил в армии, знают, что на  случай  тревоги  в  каждой  части
существует расписание, кому, куда и зачем бежать, идти, ехать, чего и на что
грузить.
   Опять же  известно,  как  вести  себя  при  воздушном  нападении,  угрозе
радиоактивного заражения, пожаре, наводнении и прочем. Но ни в одной  части,
насколько мне известно, нет никаких инструкций, как вести себя  при  высадке
инопланетян, при явлении Христа народу или,  допустим,  при  обнаружении  на
территории какого-то подразделения отдельно стоящей  ведьмы,  барабашки  или
иной нечистой силы. Именно в таких случаях и возникает  то,  что  называется
паникой.
   Наверно,  почти  каждый  человек  испытывал   в   детстве   (а   наиболее
неуравновешенные и в зрелые годы) беспричинный страх.  Проснешься,  и  ни  с
того ни с сего - и во сне-то вроде ничего не снилось!  -  начинаешь  бояться
чего-то сверхъестественного. До жути! Даже пошевелиться страшно! А при  этом
никакой реальной угрозы нет. Ни воров под кроватью, ни ядерного  взрыва  под
окошком.
   Может,  конечно,  этот  леденящий  душу  страх  производит   какой-нибудь
нечистик, окопавшийся поблизости от кандидата  на  адскую  сковородку,  или,
наоборот, добрый ангел-хранитель, призванный заставить  грешного  гражданина
покаяться и обратиться к Богу. Однако определенно и уж тем более  однозначно
этого утверждать нельзя. Скорее всего просто в каком-то отделе человеческого
мозга  имеются  клетки,  несущие  ответственность  за  безопасность   своего
хозяина. Эдакий КГБ в черепушке. В нормальном состоянии они, как и настоящий
КГБ, говорят человеку: "Низзя!" - если получают  информацию  о  его  попытке
сигануть с 9-го или хотя бы с 5-го этажа. Однако в  ужратом  состоянии,  так
же, как и все коррумпированные органы, эти клетки могут  и  не  сказать  это
самое  "низзя!"  в  самый  ответственный  момент,  в  результате  ваш,  увы,
кратковременный полет  с  завершающим  ударом  мордой  об  асфальт  все-таки
состоится. Вместе с тем, по случайности, эти  клетки  могут  самопроизвольно
возбудиться. "Перебдить", так сказать. И вы, вполне  здоровый  и  нормальный
человек, наяву готовый к быстрому реагированию на любую реальную  опасность,
будете не только бояться неизвестно чего, но и  ощутите  на  какое-то  время
полный паралич воли.
   Примерно  в  таком  состоянии  -  с  душой,  парализованной  беспричинным
страхом, я находился примерно пять минут. Все это время мне чудилось падение
в бездну.
   Потом падение приостановилось, но зато появилось  омерзительное  ощущение
зыбкой трясины под ногами. Невидимой, упругой, колышущейся, будто студень, и
вот-вот готовой провалиться под ногами. Самое жуткое было в том, что  я  был
слеп, глух и нем. Я не видел никакой трясины, а лишь чуял ее  колебание  под
ногами.
   И еще одно: на какое-то время я перестал помнить себя ВООБЩЕ. То  есть  у
меня исчезло человеческое представление о своем имени,  фамилии,  прошлом  и
настоящем. Осталось только животное "я" - и ничего больше.
   Мне и сейчас кажется, что в этот момент я то  ли  балансировал  на  грани
жизни и смерти, то ли висел на волоске.
   Но  то  ли  я  сумел  сохранить  равновесие,  то  ли   волосок   оказался
сверхпрочным - неясно, - но это состояние кончилось. Начало  появляться  уже
знакомое  ощущение  "киселя  в  голове".  Переплетение  мыслей  на  русском,
английском  и  испанском  языках,  смешение  событий  и  собственных   имен,
неотличимость  воспоминаний  Короткова  от  пережитого  Брауном,   вплетение
впечатлений Баринова, негритенка Мануэля, Мерседес и  капитана  О'Брайена  -
все это я уже переживал неоднократно.
   И  мозг,  уже  знавший,  что  за  этим  последует,  начал  успокаиваться,
паническое  стало  сменяться  тревожным,  то  есть   вполне   осознанным   и
небезотчетным.  Я  оживал  и  успокаивался,  хотя  процесс  этот  шел   куда
медленнее, нежели тот, благодаря которому  я  "сорвался  в  пропасть".  Меня
кто-то вытаскивал, но вытаскивал не спеша, возможно, боясь резким  движением
оборвать тот волосок, который удержал меня над бездной.
   Сколько этот подъем продолжался - судить не берусь.  Может,  час,  может,
два или четыре, а может - всего минут двадцать.  Реального  представления  о
времени у меня не имелось.
   Но  так  или  иначе,  вся  мельтешня  и  мрак  исчезли,  появился   свет,
призрачно-мутный, туманный. Затем, будто  бы  на  погруженной  в  проявитель
фотобумаге, стали проступать неясные,  расплывчатые  контуры,  а  еще  через
какое-то время свет стал заметно ярче, а контуры примерно такими, какими  их
видишь в окуляры не наведенного  на  резкость  бинокля.  И  лишь  еще  через
какое-то время резкость появилась. Почти одновременно я наконец-то  вспомнил
ВСЕ о себе, а потому то, что я увидел, повергло меня в удивление.
   А увидел я вовсе не товарища Сорокина в  камуфляже  и  маске.  И  не  его
доблестных бойцов под красным знаменем. И таинственной шахты - штаб-квартиры
НКПР или группы "Смерть буржуазии!" я не обнаружил.
   Я лежал в ложементе, том самом, куда меня помещали, когда разархивировали
ячейки памяти Брауна. Он был чуточку наклонен ногами вниз, градусов на  пять
- не больше. На мне не было ни той  боевой  экипировки,  которую  я  получал
перед полетом на "Ан-12", ни того уголовно-дезертирского костюмчика, который
на меня вроде бы надели боевики Сорокина. На мне были только плавки, да  еще
датчики, которые были  понатыканы  в  разного  рода  энергетически  активных
точках. Мне даже на секунду показалось, что с тех пор, как во мне  разбудили
негритенка Мануэля, и по настоящий текущий момент, я не  выходил  из  своего
внутреннего мира.
   Но память быстро подсказала: нет, выходил! Выходил,  ел  бутерброды,  пил
кофеек, а Ленка-Хрюшка вкупе с  Чудо-юдом  вели  научную  беседу  по  поводу
перстеньков, моих путешествий по времени и пространству, которые я совершал,
не вылезая из собственной черепушки, а также о многом другом. А  потом  я  -
опять-таки наяву - разыскивал Кармелу, ездил  за  перстеньками,  сопровождал
груз, угодил в лапы Сорокина...
   Однако Сорокина не было, а был Чудо-юдо  собственной  персоной.  И  Ленка
была рядом, и Клара Леопольдовна, и Зинка, которая  в  прошлом  эксперименте
вроде бы никак не участвовала. Но самое главное - когда  из  меня  из