прилегла на бочок, повернувшись спиной к Элен и ко мне.
   -  Укрыть  тебя  простынкой?  -  Не  дожидаясь  утвердительного   ответа,
"мамочка" стянула простыню  с  меня  и  набросила  на  Любу.  Замерзнуть  я,
конечно, не боялся, кондиционер держал вполне приемлемую температуру.  Да  и
наверняка за окошком  было  гораздо  теплее,  чем  в  комнате,  несмотря  на
вечернее время.
   - Кайф, - вытягиваясь рядом со  мной  на  постели  и  закидывая  руки  за
голову, промурлыкала Элен. - Такой чистенький, хорошенький, душистенький! Не
мальчик, а подарок девочкам.
   Все это сюсюканье ужас как напоминало бесплатную рекламу.  "Батарейки  GP
("джи-пи"), увидел - купи!" Или: "Теперь я  чувствую  себя  спокойно  в  мои
критические дни!" (Забыл только, чем эти дуры такого спокойствия добиваются,
то  ли  "тампаксами",  то  ли  "памперсами".)  Хрюшке  -  настоящей   Ленке,
разумеется, -  навряд  ли  пришло  бы  в  голову  рекламировать  меня  перед
какой-либо дамой. Во всяком случае, в  таком  тоне.  Не  знаю,  достигла  ли
реклама своей цели в отношении Любаши, для ушей которой она,  собственно,  и
предназначалась, но мне она явно  не  придала  сил.  Наоборот,  и  без  того
едва-едва теплившийся интерес к намеченному Элен  мероприятию  почти  совсем
угас. Я был готов сказать нечто вроде: "Валите вы отсюда,  на  хрен  вы  мне
нужны!" Правда, это заявление, пожалуй, могло бы привести  к  неприятностям,
даже, возможно, к мордобитию, а потому осталось невысказанным.
   Впрочем, как  оказалось,  замечание  насчет  "чистенького,  хорошенького,
душистенького"  было  последней  тактической  ошибкой,  допущенной   мамзель
Шевалье.
   Дальше она действовала вполне безукоризненно.
   - Успокойся, Волчарочка... - Это произнесла, безусловно,  та  часть  души
Элен, которая осталась от Хрюшки на родном носителе. Она повернулась на бок,
лицом ко  мне,  и  положила  мне  на  грудь  растопыренную  ладошку.  Плавно
подогнула пальчики и чуть-чуть пощекотала  кончиками  острых  ноготочков.  А
потом осторожно привалилась ко мне сбоку, уложив поперек моих колен большую,
нежную и теплую ляжку. Она, эта ляжка, медленно, как бы  нехотя,  проехалась
по моей ноге вверх, и  та  часть  ее,  что  примыкала  к  согнутому  колену,
тихонечко дотронулась до того самого органа, который, мягко говоря, вовсе не
жаждал пробуждаться и выполнять  служебные  обязанности.  Это  прикосновение
разбудило гнусного саботажника. А когда ляжка  Элен  еще  пару  раз  бережно
погладила его своей горяченькой, гладкой кожей,  ленивый  зверек  наконец-то
узнал свою прежнюю хозяйку, поднял головку и встал столбиком, как сторожевой
суслик перед родной норкой. В общем,  он  стал  помаленьку  возбухать,  а  я
нагреб в пятерню золотистые пряди знакомо пахнущих  волос  из  пышной  гривы
Элен, поднес их к губам и провел ими по собственной физиономии.
   - Нравится? - спросил я. Ленке это нравилось, а как Элен?
   - Ага-а... - прошептала в ухо Хрюшка. Нет сомнения, ее вполне можно  было
так назвать. Потому что тело,  хоть  и  управлялось  новым  доминантным  "я"
Танечки Кармелюк, оставалось Хавроньиным. Гладким, мягким, упругим  и  очень
ласковым на ощупь.  Именно  таким  ощутила  его  моя  левая  ладонь,  когда,
дотянувшись до талии Элен, сперва съехала чуть вниз, погладив  пышную  попу,
после чего не спеша покатила вверх, по нежной пухлой спинке, к  лопаткам,  а
затем снова  вниз...  По  пути  моя  рука,  конечно,  натыкалась  на  разные
искусственные сооружения, то бишь полоски и треугольнички из  черной  ткани,
составлявшие нижнее белье мамзель Шевалье.  Само  собой,  никакое  белье  не
могло сравниться по нежности и возбуждающему действию с натуральной  женской
кожей. Поэтому я, как бы невзначай, расстегивал все  попадавшиеся  под  руку
застежечки, крючочки и кнопочки. В результате все  эти  тряпочки  постепенно
сползли и освободили натуру от ненужного украшательства.
   - Та-ак, - пропела Элен, подав вперед грудки, и  плавно  выгнула  шею.  Я
коснулся губами небольшой впадинки у ее  правой  ключицы,  потом,  подхватив
Элен ладонями под лопатки, плавно повернул ее  на  спину  и  кончиком  языка
дотронулся до подбородка.
   - Леночка... - шепнул я, все больше хмелея от  близости  этого,  казалось
бы, насквозь знакомого тела. Потому что почти  треть  моей  непутевой  жизни
была связана с ним. Именно из его недр появились Колька  и  Катька,  которые
понесут куда-то в XXI век и далее гены, доставшиеся мне от Майкла  О'Брайена
и докатившиеся до меня при посредстве Чуда-юда. Да, там  была  другая  душа,
сущность, доминантное "я" или как его там... Но Ленка, помещенная в тело Вик
Мэллори, перестала быть собой. Потому что душу я при всем желании видеть  не
мог. Прикидывать мог, что в Вике от Ленки, а что от Танечки. Но видел только
то, что привык называть Кармелой из "Чавэлы". А тут  я,  прекрасно  понимая,
что начинка другая, видел знакомые формы и... узнавал Ленку.
   И хотя я много раз оказывался в объятиях еще каких-то баб, с  Ленкой  мне
было лучше всего. А раз так, то и с Элен, в которой всем заправляла Таня, но
тело было Хрюшкино, мне стало хорошо...
   Веки ее медленно опустились. Руки  расслабленно,  с  кажущейся  вялостью,
обвили меня с боков, а  потом  внезапно  с  силой  стиснули.  Губы  слились,
кончики языков столкнулись, зубы скрежетнули по зубам. Захватило дух,  будто
мы целовались первый раз в жизни. Оторвались друг от друга лишь тогда, когда
стали задыхаться. Сердца колотились, тела горели, хотелось чего-то бешеного,
сумасшедшего, отчаянного, но не  какой-то  мгновенной  вспышки,  а  долгого,
затяжного пожара.
   После затяжного, длинного поцелуя мы  обсыпали  лица  друг  друга  целыми
сериями из нескольких несчитанных дюжин быстрых, словно бы  жалящих,  но  на
самом  деле  сладких  и  волнующих  поцелуйчиков.  Губы  лишь  на  мгновение
прикасались к щекам, носам, векам, ушам, подбородкам и тут же  перескакивали
на другое место, потом на третье, четвертое и так далее. Она успела  лизнуть
меня в нос, я ущипнул ее ртом за верхнюю губу,  ее  зубки  небольно  тяпнули
меня за мочку левого уха...
   - Пси-ихи... - прогибая спину  и  вновь  выпячивая  груди,  простонала  с
нескрываемым восхищением Элен, имея в виду нас обоих. Обхватив меня за  шею,
она пригнула мою голову к зыбким и нежным молочно-теплым выпуклостям, эдаким
крупным "антоновкам" по калибру, но, конечно, вовсе не таким твердым. Пальцы
ее игриво шевелили мне волосы, почесывали шею со стороны затылка, а ладони с
настойчивой силой вдавливали мой длинномерный нос (наследство от  кавказской
прапрабабушки Асият, должно быть) в глубокую щелку между грудями.  Я  еще  и
языком туда всунулся, лизнув одновременно обе  податливые  "булочки".  Потом
чуточку ущипнул краешком губ солоноватую кожу поблизости от обоих сосочков.
   Щеки, хоть и были очень чисто выбриты, все же сохранили какое-то мизерное
число колючих щетинок. Когда я потерся  этими  щеками  об  ароматные,  тонко
надушенные грудки, Элен истомно мурлыкнула и плавно повела плечиками от этой
приятной для нее щекоточки.
   Я все еще лежал сбоку от нее, поглаживая левой ладонью  влажную,  горячую
кожу на боках, животе и напряженно-сомкнутых  бедрах,  но  не  прикасаясь  к
пышным  кудряшкам,  разросшимся  пониже  пупка.  Самое  приятное  надо  было
оставить на потом.
   Приподнявшись немного, я перебросил через нее ногу, немного  отодвинулся,
чтоб не усаживаться ей на живот, и  оседлал  бедра.  При  этом  естественная
сумочка с весьма драгоценными лично  для  меня  шариками  точно  улеглась  в
треугольную ямку поверх уже помянутых  кудряшек,  а  ствол  с  набалдашником
улегся ей на живот, дотянувшись аж до пупка и выше...
   Элен вытянула руки вдоль тела  и  уцепилась  за  грозную  фигулину  двумя
пальчиками левой пятерни. Так змееловы берут за шею ядовитую змеюку, правда,
по-моему, правой рукой. Элен, конечно, знала, что  ее  никто  не  укусит,  и
указательным пальцем правой прикоснулась к гладкой и  совершенно  безмозглой
головенке, пощекотала ее  ноготком,  потом  погладила  подушечкой  пальца  и
промурлыкала:
   - Пыжичек... - Это было из репертуара Танечки.
   По ходу дела я как-то подзабыл, что, кроме нас, в постели находится еще и
Люба, которая с головой закуклилась в простыню и почти не подавала признаков
жизни. Она лежала почти в полуметре от нас, и,  даже  ворочаясь,  мы  ее  не
задевали. Поскольку я полностью сосредоточил  внимание  на  Хрюшке-Элен,  то
даже не заметил, когда Люба изменила позу. Теперь она лежала уже не на боку,
а на спине, и к тому же вытянув ноги. Правда,  она  по-прежнему  лежала  под
простыней, закрыв лицо. Она вполне походила бы на труп в морге,  если  б  не
грудь, которая  вздымалась  и  опускалась  в  ритме  участившегося  дыхания.
Впрочем, пока я лишь бросил  на  нее  мимолетный  взгляд.  Мне  было  вполне
достаточно того, что могла предложить Элен. А она  как  раз  в  этот  момент
отпустила мой инструмент и, крутнувшись веретеном у меня между колен,  ловко
перевернулась на живот, уткнув мордочку в  подушку.  Таким  образом,  вместо
мохнатенького передочка на меня  уставилась  большущая  и  гладкая  попа,  а
Главная  толкушка  улеглась  аккурат  вдоль   глубокого   промежутка   между
половинками. Попа повиляла вправо-влево,  чуть-чуть  потершисъ  о  толкушку,
потом слегка подалась на меня, уперлась мне в живот,  мягко,  но  пружинисто
толкнулась, опять игриво повертелась...  А  толкушка,  поболтавшись  немного
между растопырившимися  половинками,  съехала  вниз,  оказалась  в  объятиях
горячих ляжек. Элен чуточку раздвинула их, пропустив  толкушкину  головку  к
себе под животик, и, прогнув  талию,  пощекотала  толкушку  волосиками.  Уже
заметно мокренькими.
   - Не колется? - хихикнула она.
   - Нет... - успокаивающе ответил я,  по-деловому  опуская  руки  на  бедра
партнерши. Но Элен, видно, еще не набаловалась. Выскользнула у меня из  рук,
перевернулась сперва на спину, а потом села на постели, подтянула  сомкнутые
колени к животу, да еще  и  обхватила  их  руками.  Положила  подбородок  на
коленки, скорчила мне какую-то гнусную рожицу и высунула язык.
   - А ну-ка, скажи, гнусный зверь, какой сегодня вечер? - спросила она.
   - Нормальный, теплый, тропический, - ответил я.
   - Не помнишь, сукин сын! - Она  произнесла  это  с  легкой,  но,  похоже,
непритворной обидой. Впрочем, мне это было по фигу.
   Я двинулся к ней, не вставая с колен, и приблизился почти вплотную.
   Коленки ее мгновенно разомкнулись, она молниеносно нагнулась  и  кончиком
языка лизнула направленную вперед толкушку. В следующее мгновение Элен опять
протянула лапки к прибору, положила головку на левую ладонь, а правой  стала
его поглаживать, будто птенчика, выпавшего из гнезда. Правда, этот "птенчик"
еще и не забирался ни в какое "гнездышко". Но вообще-то и просто  на  ладони
ему было неплохо. А та, что гладила, была такая ласковая  и  трепетная,  что
каждое ее прикосновение сладким звоном  отдавалось  в  каждой  клетке  моего
нетерпеливого организма. Наверняка и у Элен что-то такое позванивало, потому
что она все учащеннее дышала, как-то незаметно  приближаясь  ко  мне.  Ротик
раскрылся, на секунду в отблесках света,  просачивавшегося  со  двора  через
щели в шторах, сверкнули ровные белые зубки... А еще через секунду губы Элен
колечком охватили толкушку. Язычок у нее оказался жутко проворный, лизучий и
распорядительный: то сам ползал по головке, то прижимал ее к небу, то уводил
за щеку. Баддеж!
   Элен,  подогнув  коленки  и,  полулежа  животом  на  собственных  бедрах,
бессовестно громко причмокивала. Носик ее жадно посапывал, волосы сползли  с
плеч на лицо. Все ее тело била азартная  напряженная  дрожь.  А  я,  в  свою
очередь, подхватив на ладони липкие,  взмокшие  титьки,  потихоньку  мял  их
пальцами, жадно  потирал  нежные  сосочки,  мечтая  лишь  об  одном  -  чтоб
пересидеть ее, заразу эту, не дать ей опростать мою толкушку раньше времени.
   Удалось! Элен весьма ощутимо тяпнула инструмент зубками не отгрызла  -  и
то спасибо. Выпустила толкушку из пасти ослюнявленной, но в основном целой.
   Застонала в голос, будто ей нож всадили. Хотя стонать надо было мне,  ибо
эта оторва психованная, когда ее прохватило, цапнула меня  за  ляжки  обеими
руками, да еще и когти в меня вонзила. Но  я  ограничился  тем,  что  звонко
шлепнул ее по попке и тихо, шепотом, помянул не  то  Бетти  Мэллори,  не  то
Валентину Чебакову.
   Короче, ту самую биомать, которая произвела это чудовище на мою голову.
   В тот момент, когда Элен от меня временно отпала, я вновь скосил глаза на
Любу и увидел, что она больше не  напоминает  труп  с  прикрытым  простынкой
лицом.
   Простынка съехала вниз аж до груди, и  хотя  глаза  вроде  бы  оставались
закрытыми, я не сомневался, что кое-какие щелочки между веками имеются. Руки
девицы  Потаповой  уже  не  лежали  бессильно  вдоль  тела.  Одна   из   них
просматривалась сквозь простыню на груди,  а  вторая  полеживала  на  животе
своей хозяйки и отнюдь не в статичном положении: то ли  что-то  поглаживала,
то ли почесывала... Из халата Люба, правда, еще не вылезла, но его ворот был
распахнут, как мне показалось, намного шире.
   Элен  перестала  корчиться  и   вздрагивать,   лежа   на   боку,   плавно
приподнялась.
   Затем она запрокинула голову  и,  раскинув  руки,  повалилась  на  спину,
расслабленно, как ватная кукла.
   - Ка-а-айф! - простонала Элен, поглаживая себя по груди. - Мир прекрасен,
только нужно раздеться. Слышь, Любаня?
   - Нет. Я сплю и ничего не вижу, - пробормотала  лимитная  киллерша.  -  И
ничего я не хочу. Тем более - раздеваться.
   - Ну сними, сними халатик, дурочка... -  бесовски-соблазнительно  пропела
Элен, скользя руками по собственным  бедрам  и  почти  откровенно  почесывая
писюшку.
   - Отвернуться? - спросил я невинно, жутко удивляясь тому, что вполне могу
удерживать себя в относительном разуме и не только не прыгаю  на  Элен,  как
тигр, а еще и дурацкие вопросы задаю. - Может, теперь вы сами, без меня, а?
   Если вы думаете, что этот  вопрос  я  задавал  с  прибором,  поназывающим
"полшестого", то фиг угадали. Прибор торчал  на  "пять  минут  второго",  ни
меньше и ни больше.
   - Что-о? - почти непритворно разъярилась Элен. - Саботажничать? Накажу!
   Марш на место!
   И раздвинула ноги так, чтоб у меня не появилось ни малейшего сомнения,  о
каком месте идет речь. При этом ее колено улеглось на Любино бедро.  Правда,
прикрытое простынкой и, может быть, халатом, но все-таки... Люба, однако, не
пошевелилась, будто и не заметила.
   - Мы тебе не будем мешать? -  спросил  я  у  Любы,  все  еще  старательно
делавшей вид, будто не подсматривает. Спросил  перед  тем,  как  улечься  на
мягкие телеса блаженно раскинувшейся Элен.
   - Не знаю... - ответила Люба, отвернув голову вбок, но спиной  к  нам  не
повернулась.
   Чуть-чуть смущаясь ее присутствия (в том, что Люба будет на нас смотреть,
сомнений не было), я прилег на живот Элен, которая, не дожидаясь  каких-либо
преамбул, подцепила двумя пальчиками прибор и, посапывая, направила  его  по
известному адресу, в теплынь-мокрень, скользкую и ласковую.
   - Крепенький... - прокомментировала мамзель Шевалье, обвивая меня мягкими
руками и заодно чуточку сжав  ляжками.  -  Тогда,  в  первый  раз,  какой-то
испуганный был...
   Надо думать, это она вспоминала полянку у "лежки Джека", где я имел  дело
совсем с другой дамой. У той  дамы  со  мной  "было"  уже  много-много  раз.
Впрочем, у этой, душа которой воспринимала нашу стыковку  как  всего-навсего
вторую, тело имело со мной  куда  больше  интимных  контактов.  Смех,  да  и
только!
   Особо я никуда  не  спешил.  Раскачивался  неторопливо,  так  сказать,  с
чувством, с толком, с расстановкой. Вкушал, биомать, то,  чем  когда-то  был
сыт по горло!  Потом  разыгрался,  распалился,  включил  машинку  на  полную
катушку. В общем, подложив ладони под гладенькие  лопатки  расслабившейся  и
сладко постанывающей Элен, я с доподлинным энтузиазмом и превеликим усердием
принялся исполнять плавные возвратно-поступательные движения, толочь лягушек
и  воду  в  ступе,  прочищать  оружие  шомполом.  Опять  же  пришлось   себя
попридержать, чтоб не расплескаться слишком рано.
   А вообще, что сказать, занятно. За многие годы жизни с Хрюшкой Чебаковой,
начиная с той самой памятной новогодней ночи, когда Ленка с Зинкой  потеряли
кое-что из "оборудования", а мы с Мишкой  приобрели,  в  принципе,  неплохих
супруг, я, наверно, должен был утратить какое-либо благоговейное отношение к
ее причинному месту. Как-никак иногда посещал его ежедневно и  столько  раз,
сколько хотел. Тем не менее казалось, будто я  имею  дело  с  чем-то  совсем
новым и неопробованным. А ведь никаких различий в формах между Ленкой и Элен
не было - тело-то оставалось тем же самым. Конечно, может быть, в  выражении
лица что-то поменялось, но это я попросту не мог рассмотреть в темноте. А из
того, что помнилось со света, ничего особенного не приметил: разве что глаза
у Элен были пожестче.
   Нечего и говорить, что Люба все выше поднимала с глаз веки и смотрела  на
наше секс-шоу все менее равнодушно. Постепенно она уже вовсе не прятала свой
интерес и не закрывала глаз  даже  тогда,  когда  я  откровенно  поворачивал
голову в ее сторону. Теперь мне было нетрудно совмещать совокупление с  Элен
и наблюдение за Любой, так как я лежал, прильнув щекой к щеке первой, и  мог
сколько угодно разглядывать вторую.
   А было что разглядывать. Люба по пояс спихнула с себя простыню, порывисто
распахнула халатик. Положив ладони на собственные груди,  она  принялась  их
тихо поглаживать, покручивать, пощипывать.  Потом  перевернулась  на  живот,
обхватила подушку и несколько раз ритмично потерлась об нее бюстом. Жадно, с
тихим стоном. Потом она тихо проворчала, обращаясь к Элен:
   - Поверни ты его! Смотрит он на меня...
   - И сама не поверну... и ему отворачиваться...  запрещаю!  -  выстанывала
Элен, не переставая колыхаться - Поскольку он... не знает... с кем  будет...
пусть смотрит  на  обеих...  и  любуется!  ...И  вообще...  В  наказание  за
беспамятство...  ты  должен  быть...  неистощим  и  дерзок...  иначе  будешь
подвергнут... жестокой порке!.. Всегда мечтала... поиграть в садистку!
   Я особо не пытался уловить смысл в этой ахинее, потому что Элен, испустив
сдавленный стон, стиснула меня всеми конечностями так, что кости хрустнули.
   Потом расслабилась, уронила руки вдоль тела.  Только  после  этого  решил
поинтересоваться, в каком  беспамятстве  меня  обвиняют.  Даже  ради  такого
случая перестал ее толкать.
   - Ты что-то про беспамятство говорила?
   Она сама начала дергаться и забормотала:
   - Говорила... Ты  должен  был  сказать  одну  фразу...  Но  не  сказал...
Помнишь, какую? ...Ы-ых... Ну-у... Ты помнишь?
   - "Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов", -
продекламировал я. - Эту, что ли? Меня что, ждет та же судьба?
   - Не надо, - проворчала Люба, неожиданно встрепенувшись. - Потапова - это
моя девичья фамилия. А мужа-гада я уже забыла.
   - Вообще если кто и не имеет памяти, так это вы, милые дамы.  А  на  меня
валите...
   - Ты помнишь, что сказал, когда в первый раз посадил меня в машину?
   - В смысле, Таню? Помню.
   - Так какой сегодня вечер?
   - Должно быть, как раз тот самый, когда я насилую случайных попутчиц...
   - Оценка "отлично"... Продолжай!
   Можно подумать, что если б я не вспомнил, то она выставила меня из  своих
объятий. Да еще и тон эдакий командный... Впрочем, если все то, что я знаю о
ныне покойной Танечке Кармелюк, славной бойцице невидимого  фронта,  то  она
ведь заканчивала какое-то заведение, стало быть, скорее всего была  офицером
КГБ. И поди-ка, могла дослужиться даже до капитана или майора.  А  я,  между
прочим, хотя и получил после окончания института звание  лейтенанта  запаса,
офицером себя считать не мог.
   - Любашку не