е. Теперь они направлялись  в  сторону  шельфового
склона.
   Только тут, как ни странно, я подумал, что ребята, которые сцапали меня и
Эктора, могли быть теми самыми подводными пловцами,  что  пристрелили  вчера
дона Хименеса. А появилась эта мысль потому,  что  конвоиры  нацеливали  нос
своего скутера  на  какое-то  темное  пятно,  маячившее  на  фоне  обросшего
водорослями шельфового склона. Этим пятном вполне мог быть вход в  подводный
туннель, и я не ошибся...

ПУСТЯЧОК, А ПРИЯТНО

   Скутер сбавил скорость, конвоиры подтянули меня к себе, наверно, чтобы я,
болтаясь на веревке, не расшибся о стенки туннеля,  и  крепко  ухватили  под
локти.
   После этого скутер вошел в туннель, и на его передней части, скругленной,
как у торпеды, зажглась довольно мощная фара.
   Туннель делали давно - наверняка еще во времена Лопеса, тогда  же,  когда
строили  все  эти  подземные  "асиенды",  движущиеся  площадки  и  дороги  с
вагончиками, опробованные мною в давние времена "Атлантической премьеры". Он
порядочно оброс водорослями, моллюсками, еще какой-то  дрянью.  Если  бы  не
проглядывавшие сквозь зелень стыки бетонных тюбингов - я сразу вспомнил  то,
что говорил Бернардо Сифилитику Фелипе Морено! - то туннель  можно  было  бы
принять за естественную пещеру. Диаметром туннель  был  всего  метра  два  и
годился только для аквалангистов со скутерами.
   Везли меня не так уж  и  долго,  может  быть,  минут  двадцать,  как  мне
показалось, постепенно поднимаясь в  гору.  Конвоиры  заботливо  следили  за
наличием газовой смеси у меня в баллонах и вовремя открыли  вентиль  второго
баллона, когда первый опустел. Мне это понравилось, так  как  означало,  что
пока я нужен кому-то живым и  здоровым.  Не  понравилось  другое:  глаза  не
завязывали.
   При посещении подобных объектов это верный знак того, что живым отсюда не
выйдешь.
   Впереди появился свет, и фару на скутере погасили. Еще через  пару  минут
скутер вышел из туннеля  в  небольшой  квадратный  бассейн.  Мотор  конвоиры
вырубили и поднялись на  поверхность.  Меня  вытащили  сперва  на  наклонную
плоскость  из  позеленевшего  бетона,  потом  на  горизонтальную   площадку.
Помещение явно располагалось под землей,  и,  как  мне  показалось,  за  ним
особенно не ухаживали.
   Это было что-то вроде не правильного многогранника, вырубленного в скале,
а затем укрепленного монолитным железобетоном, применяемым для строительства
тяжелых бомбоубежищ. Вверху, под потолком, горела мощная  лампа,  освещавшая
бассейн, наклонную плоскость и площадку, а также стены гнусно-серого цвета и
несколько лестниц, уводивших с площадки в недра подземного сооружения.
   Однако рассмотреть как следует, что  и  как,  мне  не  дали,  потому  что
конвой, как видно, не хотел показывать мне,  куда  поведут  Эктора.  Я  смог
убедиться только в том, что его привезли сюда  же,  так  как  второй  скутер
появился в бассейне примерно через полторы-две минуты после головного.
   Коридор, по которому меня повели, отобрав  акваланг  и  ласты,  был  тоже
укреплен монолитным железобетоном  и  освещался  тусклыми  светильниками  на
потолке, размещенными через пять метров друг от друга. Шлепать по  бетонному
полу  босыми  пятками  оказалось  холодновато.  Конвоиры  моих  проблем   не
понимали, так как шли в гидрокостюмах, на пятках которых имелись протекторы.
Поэтому я сильно обрадовался, когда меня провели наконец туда, где  появился
деревянный пол. Это случилось после того, как  мы  миновали  четыре  пролета
лестницы, на которую вывел бетонный коридор. Пустячок, а приятно! А то  ноги
уже заледенели.
   Деревянный пол после бетонного показался почти горячим.
   Да и вообще тут было потеплее. И лампы горели  ярче,  и  стены  оказались
оштукатурены и  побелены.  Герметичная  стальная  дверь,  через  которую  мы
поднялись на этот этаж подземного сооружения, охранялась плечистым пареньком
в  камуфляже  американского  образца  и  с  винтовкой   "М-16А2".   Он   мог
просматривать лестницу с помощью телекамеры и, если бы не конвоиры вели меня
связанного, а наоборот, вряд ли стал бы так спокойно открывать дверь.  Дверь
толщиной примерно в тридцать сантиметров, несмотря  на  свой  огромный  вес,
плавно ушла в боковой паз, а  когда  мы  миновали  порог,  столь  же  плавно
задвинулась за нами.
   Тут меня водили недолго. Метров двадцать. Именно на таком  расстоянии  от
стальной двери оказался лифт, охраняемый  еще  двумя  парнями,  похожими  на
первого. Аквалангисты завели меня в кабину и повезли куда-то вверх. Скорость
подъема была довольно большой, лифт, как  мне  кажется,  предназначался  для
солидных небоскребов, хотя выглядел очень скромно и представлял собой просто
стальную кабину с резиновым ковриком на полу. На третьей минуте подъема лифт
остановился, дверь открылась, и конвоиры вывели меня в очередной  коридор  с
множеством дверей.  В  нескольких  местах  коридор  перегораживали  стальные
решетки   -   короче,   тюряга...   У   решеток   ходили   все   такие    же
мальчики-охраннички "семь на  восемь  -  восемь  на  семь",  при  кобурах  и
укороченных автоматах. Конвоиры довели  меня  до  первой  решетки,  охранник
открыл ее ключом, пропустил нас и тут  же  запер.  Потом  дошли  до  второй,
третьей, четвертой - все повторялось в  том  же  духе.  За  пятой  решеткой,
которая была еще и стальной сеткой затянута, помимо одного  охранника,  меня
поджидали еще двое. Они приняли меня от аквалангистов, взяли под белы  ручки
и довели до одной из боковых дверей. Открыли дверь, сняли с меня наручники и
не очень грубо,  но  сильно  подтолкнули  вперед.  Дверь  лязгнула.  Свобода
осталась по другую сторону.
   Поскольку окон в данном заведении не имелось, то понять, сижу  ли  я  под
землей или на ее поверхности, было  невозможно.  Конечно,  на  сей  раз  мне
достался куда более скромный номер, чем в "Каса бланке  де  Лос-Панчос",  но
можно было ожидать и худшего.  Что  порадовало  -  было  сухо,  относительно
тепло, не пахло крысами и мочой. Имелся унитаз, умывальник,  койка,  стол  и
табурет, привинченный к  полу.  Общая  площадь  и  кубатура  заведения  были
примерно те же, что у "сейфа"
   Эктора Амадо, но тут я сидел один, и  воздуха  было  вдоволь,  вентиляция
работала.
   Никаких правил внутреннего распорядка мне не сообщали,  а  потому  я  без
особых раздумий улегся на койку,  благо  на  ней  даже  белье  было.  Улегся
голышом, потому что все, что на мне было, то есть  майка,  шорты  и  плавки,
было насквозь мокрым.
   Я  пристроил  одежку  сушиться  на  трубу,  по  которой   к   умывальнику
подводилась горячая вода. Во сервис-то!
   Когда я улегся,  то  почуял,  что  умаялся  за  сегодняшний  день  и  что
вчерашний ночной недосып тоже сказывается. Руки-ноги немного побаливали,  но
вряд ли это были симптомы кессонной болезни. Браун во время своей водолазной
подготовки однажды угодил в декомпрессионную  камеру,  потому  что  поднялся
слишком быстро.
   Мне это лежание во гробе очень запомнилось и не хотелось,  чтобы  о  моем
здоровье проявили излишнюю заботу. Поднимали меня медленно,  можно  сказать,
аккуратно, поэтому о закупорке сосудов азотными пузырьками я  сейчас  меньше
всего  беспокоился.  Да  и  вообще,  после  того,  как  тебя   вытащили   из
преисподней, любая тюрьма покажется раем.  Тем  более  такая  комфортная,  в
какую меня водворили.
   Сколько я проспал - неизвестно. Часы,  которые  у  меня  были,  не  имели
защиты от воды и благополучно остановились еще после первого купания. Но  во
всяком случае, я ощущал себя выспавшимся, хотя  и  голодным.  Весь  "русский
обед", которым побаловала нас с Хавроньей сеньора  Эухения,  был  уже  давно
переварен.
   Одежда просохла. Это означало, что продрых я немало, причем все это время
меня не беспокоили. Именно это обстоятельство заставило меня думать, кому же
это понадобилось вытаскивать меня со  дна  морского  лишь  для  того,  чтобы
запереть наглухо в камере без окон за семью постами охраны.
   То, что это были не люди  Доминго  Косого,  казалось  мне  не  подлежащим
сомнению. Во-первых, наше пребывание на дне моря их устраивало, уж мое-то во
всяком случае. Да и Эктор, покоящийся на глубине в сто  метров  под  уровнем
моря, был куда безопаснее, чем живой.  Но  самое  главное,  судя  по  итогам
допроса, проведенного в последний час жизни незабвенным товарищем  Бернардо,
"старые койоты" и "койоты" вообще ничего о подводном туннеле не  слышали.  О
нем знал исключительно Фелипе Морено... и те  парни,  которые  ликвидировали
Хименеса.
   Фелипе Морено вряд ли мог быть у них за главного. Не та фигура. К тому же
я видел его на "Маркизе" незадолго до  взрыва.  Знай  он,  что  против  яхты
Эктора готовится диверсия, - не появился бы там ни под каким видом. Задатков
камикадзе у экс-мэра раньше не проявлялось, и, я думаю, ему уже было  поздно
менять характер.
   Итак, получалось, что эти подводные работнички действовали как-то сами по
себе. Пришили Хименеса и предположительно  сняли  у  него  с  шеи  нательный
крест.
   Подорвали "Маркизу" и тут же полезли в  сейфовую  комнату  Эктора  Амадо.
Зачем?
   Хименес как-то связан с сенатором Дэрком, а Дэрк имеет отношение к  делам
вокруг фонда  О'Брайенов  и  пропаже  его  наследниц  со  всеми  отпечатками
пальцев, без которых никто ничего узнать не может... Может,  сейф  Эктора  и
содержал в себе тайны О'Брайенов? Нет, это вряд ли. Тогда бы  эту  яхту  уже
давно утопили или взяли на абордаж. Может, это "G & К" работает? Тогда  мне,
возможно, предстоит кое-кого встретить... А кого, собственно? Хорсфилда нет,
Чалмерса  нет,  Брайта  "Главный  камуфляжник",  если  он  на   самом   деле
существует, живым не отпустит.
   Однако, кто бы эти ребята ни были, сейчас у них в руках  собралось  много
того, что не прочь иметь  Чудо-юдо  и  Эухения.  Сесара  Мендеса  только  не
хватает, но его тоже нетрудно будет добыть,  если  о  его  здравствовании  и
начинке кто-то проговорится. Эх, осталась Елена соломенной вдовой! Сунут  ей
записочку, что, мол, муж ваш жив-здоров, чего и вам желает, - вот она все  и
выложит. Опять же неизвестно, как там дальше  будут  обстоять  дела  в  доме
Эухении. Есть у нее наследники или нет?  Или  все  это  хозяйство  пойдет  с
молотка? Вопрос!
   Прошло около часа, а может, и больше. Я  совсем  соскучился,  потому  что
желудок окончательно освободился и теперь играл  марши.  Жрать  хотелось,  а
моим кормлением местные власти не  интересовались.  Шаги  здешних  вертухаев
слышались отлично, но моя жизнь их явно не интересовала. Выпрашивать  жратву
не хотелось, да и не выпросишь ничего, кроме как дубинкой по спине.
   Пить воду из-под крана не рискнул.  Тропики,  тут  можно  на  десять  лет
вперед болезнями разжиться. Оставалось только петь революционные песни  типа
"Замучен тяжелой неволей...", но, кроме первой фразы, я  ничего  не  помнил.
Поэтому, пошатавшись из угла в угол, я опять повалился на койку и  попытался
продолжить сон.
   Мне это почти удалось, даже глаза стали слипаться, но тут лязгнула дверь,
и на пороге появились сразу несколько мордоворотов при оружии.
   Никто из них не принес мне поесть, никто не  сказал:  "Извините,  товарищ
Баринов, мы вас незаконно задержали!", никто даже не гавкнул: "С вещами,  на
выход!" Они вообще ничего не говорили. Только один навел  на  меня  какое-то
стреляющее устройство  типа  пистолета-авторучки  и  чпокнул.  Я  еще  успел
ощутить боль от укола и заметить иголку,  вонзившуюся  в  бедро.  Потом  все
потемнело,  я  почуял,  что  ноги  меня  не  держат,  и  повалился  на  руки
подскочившим детинам.
   Дальше, - как выражался принц Гамлет, - тишина...
   Пустячок, а приятно!

ОПЯТЬ ПОДОПЫТНЫЙ

   Теряя сознание, я не  знал,  надолго  это  или  вообще  насовсем.  Просто
подумать не успел. Вероятно, именно так со мной поступили тогда, когда  я  с
Марселой под ручку вошел в здание аэропорта Майами. Только в прошлый  раз  я
даже понять, что случилось, не успел. Помню, завертелось  что-то  в  мозгах,
какие-то картинки из прошлого и настоящего, своего и чужого. А потом р-раз -
и оказался на кровати в  заведении  Джона  Брайта  с  двойным  самосознанием
Короткова-Брауна.
   Здесь вышло по-иному. Сознание безмолвствовало, никакие видения мою башку
не посещали. Черный провал - и все. Но очнулся я уже не в камере,  где  меня
усыпили, а в  светлом  просторном  помещении  с  окнами,  из  которых  веяло
вечерней прохладой и приятным загородным, то есть не  отравленным  бензином,
воздухом.
   Мне даже показалось, что я опять нахожусь в  искусственной  реальности  и
вот-вот услышу громовой хохот Чудо-юда. Если он мог  устроить  мне  полет  в
Нижнелыжье с "цирком, фейерверком, клоунадой и стрельбой", то почему  бы  не
соорудить поездку на Хайди с  теми  же  приколами?  То  есть  с  убийствами,
захватом Эухении и  Лусии  в  заложники,  милой  беседой  с  Эктором  Амадо,
закончившейся взрывом "Маркизы"... Наконец, вполне можно  было  и  подводные
приключения сымитировать. Ведь тогда, накануне нашего с Хрюшкой  отпуска,  я
не мог отличить естественной реальности от той, которую мне зарядил в голову
отец-экспериментатор.
   Но запахи были не  подмосковные.  За  окном  виднелись  закатное  небо  и
силуэты мохнатых темно-зеленых гор Сьерра-Агриббенья. А я  лежал  на  чем-то
вроде операционного стола в помещении, похожем на лабораторию. Со мной опять
что-то затевали. Опять, как  тогда,  когда  пересаживали  в  меня  память  и
сущность Брауна.
   Снова вокруг копошились люди в белых, голубых и зеленых халатах. И  снова
я  был  обездвижен   фиксирующими   ремнями.   Какой   еще   файл   в   моей
многострадальной башке решили распаковать? Какого  еще  головореза  захотели
прописать в моей черепушке?
   А я даже крикнуть не мог - рот залепили пластырем.
   Лиц врачей-вредителей я разглядеть не мог - они были закрыты масками.
   Интересно,  почему?  Ведь  резни  не  предполагалось,  надеюсь?  То  есть
операции. На фига же им такая суперстерильность, боятся, что ли, начихать на
меня невзначай?
   Странно. Опять какие-то проводки, приборы,  химия...  И  куда  теперь,  в
какой век?
   Каким  негритенком  стану?  От  злости  я  замычал,  и  тогда   одно   из
медикообразных  существ  подошло  ко  мне.  Поглядело   знакомыми   донельзя
чебаковскими глазенками и успокоительно моргнуло: "Не переживай, Волчара,  я
здесь, все будет хрю-хрю..."
   Откуда она-то здесь? Или мне уже начали "кино"  показывать?  Ведь  я  уже
хорошо знаю, что такое искусственная реальность. Комар носа  не  подточит  -
все ощущаешь, как наяву: и цвет, и звук, и запах, и вкус,  и  на  ощупь  все
чувствуешь. Живешь, да и только. Как там тетушка Эухения выражалась?
   "Внутренний человек"? Дурдом, ей-Богу!
   Но я опять, в который уже раз,  был  человеком,  от  которого  НИЧЕГО  не
зависело. За меня думали, решали, а я и вякнуть не мог.
   Игла вонзилась мне в предплечье. Что там вкатили? "Зомби-6",  препарат  ј
329 или, может, долгожданный "Зомби-7" отыскался? Что сейчас начнется? Может
быть, я превращусь в  биоробота  на  манер  Мэри  и  Синди,  которыми  Киска
управляла будто заводными куклами? Или опять, как в самый первый раз,  начну
видеть картинки из чужой жизни, считая ее своей?
   Однако все вышло и не так, и не эдак.
   Ни ощущения беспокойства, ни каких-либо обрывочных видений,  ни  смешения
памяти на сей раз не было. Я прекрасно, четко воспринимал  самого  себя  как
Дмитрия Сергеевича Баринова. И я знал, что все, что я вижу,  происходит  вне
меня, без моего участия, там, где меня физически нет. То есть примерно  так,
как при  просмотре  кинофильма.  С  одной  только  разницей:  я  не  мог  ни
отвернуться от экрана, ни закрыть глаза, чтобы не видеть  чего-то  страшного
или мерзкого. Я должен был все видеть. Видеть  со  стороны,  следуя  как  бы
рядом, но незримо за персонажами действа.
   Еще одним обстоятельством, отличающим  происходившее  от  видеопросмотра,
оказалось то, что реальность происходящего не вызывала сомнения. Три чувства
из пяти работали. Только осязание и вкус были  отключены.  Нечто  похожее  я
испытывал до этого лишь один раз, на ферме Толяна,  когда  таинственная  РНС
повела меня вслед за хозяином и его гостьей Таней Кармелюк. Тогда я вроде бы
спал на первом этаже, но видел все, что происходило на втором...
   Но самым удивительным стало то, что я не просто видел  действия  людей  и
слышал произнесенные ими слова, но и знал (не догадывался, а  именно  знал),
что они думают. Разумеется, не всех, кто появлялся в поле зрения - тогда  бы
я свихнулся! - а  только  тех  главных  лиц,  которые  принимали  участие  в
событиях.
   Знал я и то, что они чувствуют.  Их  вкусовые  и  осязательные  рецепторы
передавали мне информацию, дополнявшую то, что я видел, слышал и обонял. При
этом "фильм", крутившийся у меня в голове,  четко  разделялся  на  несколько
отдельных  эпизодов,  связь  между  которыми   была   несомненна,   но   все
происходившее в промежутке между ними  оставалось  "за  кадром".  Вот  такая
система.

ПО УКАЗУ ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА...

   Я  сразу  понял,  что  угодил  в  XVIII  век.  Причем  не  куда-нибудь  в
благопристойную Великобританию или Францию  до  революции  1789  года,  а  в
родную матушку-Россию. Но не в Петербург и не в Москву. Попал  я  куда-то  в
заволжскую степь, где пылили копыта загнанных долгой гонкой казачьих  коней.
Осколок  уже  разбитого  генералами  пугачевского  войска  все  еще  пытался
продлить свою  волю.  Уж  полгода,  как  срубили  на  Москве  голову  "Петру
Феодоровичу", а полсотни перераненых, голодных и рваных ватажников  метались
по степи, уходя от конных отрядов генерал-поручика Суворова. Среди казаков и
мужиков, среди прожженных кострами, пропыленных чекменей и  армяков  странно
смотрелся некогда богатый, хотя и изодравшийся вконец кафтан, болтавшийся на
плечах рыжеволосого  бородатого  детины.  Был  этот  детина  тяжко  ранен  и
держался в седле с трудом, поминутно кашляя и отхаркивая кровь.  Если  б  не
коренастый казачок в мятой папахе с оборванным шлыком, ехавший рядом с  ним,
давно бы свалился рыжий со своей лошаденки.
   - Держися, держися, Ваня! - уговаривал казачок. - Али Богу молись, только
не спи - помрешь! Кровищей весь изошел...
   - Надо  помирать,  -  вяло  ответил  рыжеволосый  с  заметным  английским
акцентом. - Очень плохо. Дышать нельзя. Совсем дурно.
   - Погоди, погоди ты помирать! -  подбодрил  казак.  -  Можа,  найдем  где
какого лекаря али бабку, выходят. Пульку бы у тебя  из  грудей  вытянуть  да
завязать покрепче...
   - Гусары! - заорал кто-то. - Гусары от взгорка скачут! Тикай!
   Тучка пыли, в которой неясно просматривались силуэты коней и всадников  с
длинными султанами на шапках в форме усеченного конуса,  внезапно  появилась
справа, на пологом холме. Она быстро росла, в ней уже видны были вздетые над
головами синие искорки сабель.
   - Порубают! Тикай! - загомонили  в  рядах  пугачевцев.  Нагайки  отчаянно
захлестали по крупам выдохшихся лошаденок, но заставить их двигаться быстрее
было почти невозможно.
   Гусары налетели  с  ревом,  сытые  строевые  кони  грудью  сбивали  набок
истощавших кляч, безответно хлопали пистолетные  выстрелы  -  повстанцы  уже
который день как извели последнюю жменьку пороха. Но все же даром не дались.
   Кто изловчился пырнуть гусара  пикой,  кто  сумел  достать  царевых  слуг
саблей,  а  один  метнул   топор.   Казачок,   опекавший   рыжеволосого,   с
остервенением отмахивался саблей, все  время  пытаясь  выпихнуть  из  свалки
своего друга, но тот приник к конской шее и обвис на седле.
   - Этого, в кафтане - живьем! - приказал гусарский поручик своим усачам.
   Но не так-то просто было это сделать.  Ловкий  казак  зацепил  одного  по
лицу, второму проткнул живот и, лишь сшибленный  с  седла  пулей  в  голову,
прекратил сопротивление.
   Ни один пугачевец не ушел. Пленными взяли  пятерых,  прочие  бездыханн