указательном   -
"выпуклый плюс", который эсэсовец Эрих Эрлих некогда обозначал символом (+),
на среднем - "вогнутый плюс" или )+(, на безымянном  -  "вогнутый  минус"  -
)-(, на мизинце - "выпуклый минус" (-). Точно в таком порядке - (+))+()-((-)
перстни размещались на  руках  разноцветных  любовниц  диктатора  Лопеса.  У
блондинки-шведки Биргит Андерсон по клике "Sun" был (+) на  правой  руке,  у
гонконгской китаянки Луизы Чанг по кличке "Moon" на левой - )+( и )-(  -  на
правой, а у африканки Элеоноры Мвамбо по кличке "Star" на  левой  -  (-).  И
Киска, соединив трех девиц в некую "особую цепь" путем  состыковки  выпуклых
перстней с вогнутыми, вызвала некий космический вихрь, который унес неведомо
куда "Боинг-737" со  всеми  пассажирами..."Разъединенные  счастье  приносят,
соединенные силу сулят"!
   Что за наваждение? Я еще раз  зажмурился,  снова  открыл  глаза  и  опять
обалдел. Нет, не было на ароматных пальчиках "Хайдийской Кассандры"  никаких
перстней   Аль-Мохадов.   Просто   обычные   колечки,   без    всяких    там
"плюсов-минусов".
   И не четыре, а три. Одно с красным камушком, одно с зеленым, а еще одно -
с чеканной печаточкой.
   Поскольку неожиданное явление меня очень удивило, то могло резко изменить
настроение. Не знаю, каким местом, но Эухения это мгновенно уловила.
   - По-моему, нам мешают наши коктейли... - произнесла она. - Давай  выпьем
их залпом! По-русски!
   "По-русски" для Эухении означало на брудершафт.  Сцепившись  локтями,  мы
присосались к стаканам, в которые, на мой  непросвещенный  взгляд,  запросто
можно было перелить содержимое посуды объемом 0,33 л, и выпили все, что  там
оставалось, как говорится, до дна. Потом, ухватив зубами  лимонные  ломтики,
мы потянулись друг к  другу  и,  соприкоснувшись  ртами,  обменялись  ими  -
Эухения утянула к себе мой, а я - ее. Получился поцелуй,  который,  несмотря
на присутствие  лимона,  я  не  стал  бы  называть  "кислым".  Напротив,  он
получился просто обалденно сладким и напрочь отогнал от моей  головы  всякие
нездоровые страхи и опасения.
   - Подожди...  -  Эухения  мягко  высвободилась  из  объятий,  -  я  уберу
стаканы...
   Она забрала у меня стакан, и вместе со своим поставила его  на  тумбочку,
располагавшуюся у края кровати.  При  этом  халат  ее  очень  соблазнительно
обрисовал массивное бедро  и  приятно  обтянул  крупногабаритную  попу.  Это
произвело на меня должное впечатление. Она еще не успела  обернуться,  когда
я, выскользнув из-под простыни, воровато обнял ее со спины.
   - О-о... - мурлыкнула Эухения, чуть повернув голову. - А  ты  нетерпелив,
оказывается... Помнишь, как вы с Еленой взяли  нас  с  Лусией  и  Сесаром  в
заложники?
   Еще бы не помнить! Правда, начиналось  все  с  того,  что  Сесар  Мендес,
выпрыгнув, как черт из коробочки с двумя "таурусами" в руках, чуть  было  не
навертел нам с Хрюшкой лишних дырок. Но потом мы их очень неплохо сделали  -
особенно клево вышел трюк с опрокидыванием стола на Эухению и хорошей серией
ударов в голову Мендеса. Потом вырубленного Сесара и  попавшую  под  горячую
руку Лусию мы связали подручными средствами, а на Эухению надели  наручники,
которые Сесар, возможно, готовил для меня. Затем на  шум  примчался  слишком
усердный охранник, которого я вынужден был  по-быстрому  завалить.  Кажется,
его звали Густаво. Потом начались не слишком длинные переговоры с  Эухенией,
которую я использовал в  качестве  "живого  щита",  и  заблокировавшими  нас
охранниками.
   Помнится, решающим аргументом, убедившим Эухению не  кобениться,  явилась
угроза прорваться с заложниками через главный вход в зал ожидания, в котором
толпы  страждущих  со  всего  света  -  долларовая  клиентура!  -   морально
готовились к аудиенции у "Хайдийской Кассандры". Дураки охранники  поверили,
что такой шухер может привести к финансовому краху заведения, после чего они
навеки останутся без работы, и  присмирели.  Удачный  блеф  получился!  Хотя
вообще-то при надлежащих способностях эту историю можно было использовать  и
в рекламных целях. Так или  иначе,  но  нам  повезло,  и  Эухения  особо  не
упиралась, когда мы вытащили ее на набережную и  увезли  на  ее  собственной
яхте, все той же старушке "Дороти".
   Конечно, вспоминая о том захвате в заложники, сеньора  Дорадо  вспоминала
не ту вполне нешуточную угрозу, которую представлял собой Деметрио  Баринов,
приставивший ей к голове пушку, а один  приятный  акт  мелкого  хулиганства,
осуществленный мной по ходу дела. Когда Эухения  полуутвердительно  спросила
меня насчет того, нужен ли мне "Зомби-7", секрет производства  которого  был
запрятан в голове Сесара Мендеса, я ответил: "Мне много нужно..."  И  как-то
невзначай,  осознав  некую  двусмысленность  в  своем  ответе   и   воровато
покосившись на Ленку, всерьез пытавшуюся прикрыться от  возможного  обстрела
сомлевшей и очень маленькой Лусией, чуть-чуть погладил  тугой  бюст  сеньоры
Дорадо, который  очень  аппетитно  прощупывался  под  ее  серым,  прямо-таки
советско-партийного  образца  жакетом.  А  она  аж  вся  затрепетала,  будто
нецелованная девочка. "Не хулиганьте... - прошептала в тот  миг  Эухения.  -
Меня это волнует..." По-моему, это и была завязка всему, что вот-вот  должно
произойти сегодня.
   Тогда, по большому счету, хулиганить не стоило. Потому  что  меня  в  тот
момент тоже что-то заволновало. Особенно после того,  как  сеньора  Эухения,
уже по собственной инициативе, мягко прижалась ко мне  пышной  и  объемистой
частью своего тела, которую классики именовали "задним" или "нижним" бюстом.
Правда, волнение я быстро унял, подумав,  что  сеньора  Эухения  может  меня
расслабить, а потом как-нибудь невзначай загипнотизировать. О том,  что  она
экстрасенс, а я  -  товарищ  с  весьма  серьезными  аномалиями  в  сознании,
забывать не следовало. Тем более что эта дама имела  кое-какое  отношение  к
"Зомби-7" и даже, возможно, знала, как  и  из  чего  его  делают.  А  именно
"Зомби-7" был одной из главных целей моего второго пришествия на Хайди. Да и
Елена была бы не очень довольна, если б увидела, что я лапаю заложницу.
   Сейчас Ленки рядом не было.  Да  и  вообще  ее,  по  сути  дела,  уже  не
существовало  в  природе.  Вика  и   Элен   имелись,   а   Хрюшка   Чебакова
отсутствовала.
   Поэтому сейчас я себя почувствовал полностью свободным.
   Уткнувшись носом в пышные и душистые, слегка влажные  волосы  Эухении,  я
прижался к ее обтянутой халатом мягкой спине, просунул руки через подмышки и
возложил  ладони  на  ее  объемистую  грудь,  туго  распиравшую  халат.  Эти
дыньки-"колхозницы" было приятно ласкать даже через махровую ткань.  Я  даже
позволил себе растянуть  удовольствие  и  некоторое  время  осторожно  водил
ладонями  по  халату,  изредка  бережно  ощупывая  упругие  колобки,   зыбко
катавшиеся в этой упаковке...
   - Я не ошиблась в тебе, - проворковала Эухения, чуть повернув  голову,  и
потерлась ухом о мою щеку. - Ты прелесть...
   Конечно, после этого мои пальцы тихо растянули в  стороны  верхнюю  часть
халата, и ладони наконец-то улеглись на гладкую, чуточку липкую  кожу  ничем
не скованных титек. Увесистых,  смуглых,  теплых  и  нежных...  Перегнувшись
через правое плечо супергадалки, я  приподнял  ее  правую  грудь  -  пышную,
огромную, но совершенно не выглядевшую отвислой и без единой морщинки  -  и,
приблизив ко рту большущий темно-коричневый сосок, поцеловал его. Не укусил,
не ущипнул, а невесомо прикоснулся к оттянутой, будто у кормилицы, пимпочке.
При этом щетина, которая успела нарасти  за  этот  день,  слегка  пощекотала
кожу, но  Эухения  не  восприняла  это  как  нечто  неприятное.  Она  сладко
вздохнула и с деланным бессилием повернулась на спину, а руки ее в это время
успели раздернуть в стороны полы  халата.  Дескать,  бери,  все  это  теперь
твое...
   В принципе, можно было и  брать.  То,  чем  берут,  находилось  в  полной
боевой, и Эухения, пока я прижимался к ее спине и занимался  ее  бюстом,  не
могла этого не заметить. Но устойчивость прибора была настолько прочной, что
я не побоялся еще чуть-чуть потянуть время.
   - Давай совсем снимем халатик... - произнес я эдаким страстным  шепотком.
- Сейчас тебе будет жа-арко...
   Эухения лениво ворохнулась, приподнялась, и я выпростал ее из халата.
   Конечно, совсем идеальной Венерой она уже лет тридцать как не была, да  и
до того, поди, в королевах красоты не ходила. Эти призы всякие там Соледад и
Марселы Родригес брали. Но с лица, как говорится, не воду пить, хотя  оно  у
нее, в общем и целом, и сейчас смотрелось неброско, но вполне симпатично.  А
все остальное,  от  шеи  до  пяток,  было  гладенькое,  упругое  и  довольно
пропорциональное, хотя  и  не  без  всяких  там  складочек-ямочек,  особенно
заметных на боках. Даже пузечко, которое было немного крупновато, смотрелось
аппетитно и сверх меры не выпячивалось.
   Эухения закинула за голову полноватые руки, показав  мне  чисто  выбритые
подмышки, ровненько вытянула ноги и, сверкая глазами, произнесла:
   - По-моему, я еще похожа на женщину? А?
   - Кокеточка ты моя, - проурчал я, приваливаясь к ней сбоку и  припадая  к
влажным, пухловатым губам, и ощущая, как ее мягкие  руки  обнимают  меня  за
спину, прижимая к упругому бюсту. А большое и тяжелое бедро Эухении  ощутимо
дрогнуло, потому что именно к нему прикоснулась крепкая и горячая хреновина,
чей выход на авансцену был еще впереди.
   Пока основные события разворачивались, так сказать, в верхней полусфере.
   Длинный и жадный поцелуй взасос, когда  зубы  поскрежетали  о  зубы,  был
прелюдией к озорной игре ртов и языков. Ухватив губами мой язык и втянув его
в рот, Эухения нежно прижала его кончик зубками и пощекотала  своим  языком.
Зубки у нее были, хоть и не свои, но вживленные в десну, поэтому я не боялся
как-нибудь ненароком выхватить у нее изо рта вставную челюсть. И  когда  она
отпустила наконец мой язык, я не стал его вытаскивать, а сам взялся ворочать
им у нее во рту. То просовывал его ей за щеку, то  поглаживал  им  небо,  то
играл с ее языком.
   - У тебя сладкая помада, - прошептал я и лизнул ее нос.  -  И  ты  вся  -
сладкая, как торт... Не знаешь, с чего начать кушать - глаза разбегаются.
   - А я знаю, с чего начать  кушать  тебя...  -  с  бесстыднейшсй  ухмылкой
произнесла Эухения. - Сядь ко мне на грудь...
   Это распоряжение я выполнил не сразу. Сначала я прикоснулся губами  к  ее
переносью,  потом  -  к  ресничке  правого  глаза,  после  -  к  мочке  уха,
отягощенной здоровенной цыганской сережкой, затем - к подбородку, шее, обеим
ключицам,  проехал  носом  по  ложбине,  разделявшей  груди,   одновременно,
покручивая сосочки то по часовой стрелке, то против... Лишь  после  этого  я
перебросил ногу через бюст Эухении и присел на нее верхом, упершись коленями
в ее подмышки.
   - Подложи мне под голову еще одну подушку... - попросила она, в то  время
как ее гибкие и хулиганистые пальчики уже потянулись к Главной  толкушке.  Я
вытянул  руку,  достал   подушку,   просунул   под   голову   приподнявшейся
супергадалки, уже ощущая, как одна теплая ладошка подхватила  и  уложила  на
себя упругую лиловую головку, а другая плавными  движениями  поглаживает  ее
сверху...
   - Погладь его моими  грудками...  -  прошептала  Эухения,  сквозь  тяжкие
вздохи, хотя я постарался не усаживаться на нее  всеми  90  килограммами,  а
стоять на коленях.
   Это было здорово! Просунув ладони под  влажные  и  горячие,  увесистые  и
мягкие - никакого силикона! - половинки  бюста,  я  приподнял  их,  несильно
прижав с боков к напряженному и крепкому, как камень,  прибору.  А  Эухения,
ловко ухватив пенис двумя пальчиками, мягко подтянула его ко рту...  Сначала
высунула язычок и легонько лизнула самый краешек головки, потом сверху, там,
где складочки, потом  снизу,  где  ложбинка,  а  потом  ее  губы  открылись,
потянулись вперед и утянули головастика к себе в гости...
   Н-да! Пожалуй, если б она  в  молодости  не  медициной  занималась  и  не
спасала от ран сверстников Дика Брауна  во  Вьетнаме,  то  вполне  могла  бы
поконкурировать с Соледад и Марселой на их основной путанской работе. Может,
и гадалкой не пришлось бы работать... Впрочем, кто ее  знает,  какие  у  нее
были в жизни периоды? Может, и подрабатывать приходилось.
   Язычок  ее  вертелся  беспрестанно,  лизал,  гладил,  щекотал   какими-то
пупырышками,  прижимал  к  щекам,  зубам,  небу.  Губы  жадно  причмокивали,
колечком стискивали толкушку.  Я  как-то  незаметно  убрал  руки  от  грудей
Эухении  и  ухватился  ими  за  изголовье  кровати,  а  потом  стал   слегка
покачиваться, совершая какое-то подобие  трахальных  движений.  Эухения,  не
выпуская толкушку, подхватила себя под груди и значительно  крепче,  чем  я,
притиснула их к движущемуся туда-сюда струменту. Потом она стала интенсивно,
даже безжалостно, пожалуй, тереть свои сиськи об толкушку,  царапая  их  при
этом предусмотрительно подстриженными ноготками, жадно сопеть  и  дышать.  В
теле ее ощутилось напряжение и легкая дрожь, на лбу появилась испарина,  над
переносьем обозначилась заштукатуренная было морщина... В принципе,  если  б
она еще минутку удержалась, то и меня бы довела до кипения, потому что я уже
начал учащать свои колебания и заметно резче пропихивал прибор между сисек.
   Но она успела раньше. Я ощутил, как она яростно сдавила грудями  толкушку
и одновременно так вмяла в них свои собственные пальцы, как я бы лично ни за
что не решился. Аж пятна остались, по-моему. Напряженно сжавшись, она  затем
несколько  раз  дернулась,  выпустила  изо  рта  мокрую  от  слюны  головку,
откинулась на подушку и, расслабленно уронив руки, испустила истомный вздох:
   - О-о-о-о-х-х!
   Воспользовавшись    небольшим    техническим    тайм-аутом,     вызванным
эмоциональной расслабухой, которая  напала  на  Эухению,  я  решил  маленько
остудить струмент, чтоб продолжить работу в  нормальном  режиме.  Поэтому  я
отодвинулся назад и улегся набок, постаравшись при этом,  чтоб  толкушка  не
прижималась к партнерше.
   Взяв Эухению за пухлый локоток, я осторожно и не спеша провел  губами  по
влажной, солоноватой коже, до самого плеча, потом  переехал  к  шее,  лизнул
подбородок, вызвав на ее лице поощрительную улыбочку. А правой ладонью в это
же самое время я мягко  скользнул  по  часто  вздымающимся  грудкам.  Потом,
добравшись губами до левого сосочка, покрутил вокруг него языком, потерся об
него носом, пощекотал щетиной.
   - Я восхищаюсь тобой... Ты - прекрасна, в тебе все идеально... Богиня!
   Царица ночи, королева красоты, фея наслаждения! - ворковал я самым нежным
тоном жутко-глупейшие  пошлости,  а  Эухения,  прикрыв  размазавшиеся  глаза
веками, с блаженной улыбкой внимала всей этой ахинее. Разумеется, она  вовсе
не была такой дурой, чтоб по-настоящему поверить в мою  искренность.  Однако
ей нравилось мое старание ее порадовать.
   - Я плаваю в наслаждении... - промурлыкала она. - Ты утопил меня в нем...
   Пока  все  сводилось  к  тому,  что  я,  обцеловывая  и  вылизывая  грудь
супергадалки, помаленьку съезжал все ниже, и вскоре моя колючая морда  стала
пощекатывать ее большое и мягкое пузечко. Эухения захихикала:
   - Ой, не надо, я очень боюсь щекотки! Хи-хи-хи-хи!
   - А я очень люблю щекотать таких нежных женщин!
   - Ой! Ха-ха-ха! - Живот у нее при этом трясся и дрожал всеми складочками.
   А я в этот момент мягко массировал его с боков руками  и  кончиком  языка
описывал кружочки вокруг пупка.
   Покатавшись  всласть  по  пузечку,  я  наконец-то  разрешил  правой  руке
опуститься к самому занятному месту. Мохнатому-премохнатому,  жирненькому  и
пухленькому, таившемуся среди  многочисленных  складочек.  Сперва  я  только
прикоснулся к густым, жестким курчавинкам, начинавшимся почти  от  пупка,  и
слегка пошевелил их, не прижимая к коже. Я  поворошил  их,  пощекотал  всеми
пятью пальцами, сначала наверху,  на  животе  и  в  нежных  ложбинках  между
бедрами и животом, потом просунул ладонь между большущими  пухлыми  ляжками,
горячими и мокрыми от пота, и стал осторожно копаться в зыбких складочках...
Эухения слегка сжала ляжки и игриво пропищала:
   - Не пущу, не пущу...
   - Пустиш-шь... - прошипел я, и средний палец, распутав волосяные заросли,
пронырнул в скользко-липкую щелочку. Его подушечка почти сразу же наткнулась
на нечто, похожее не то  на  улитку  без  ракушки,  не  то  на  толстенького
червячка,  только  очень  тепленького  и  нежного.  За  средним   последовал
указательный, и вдвоем они принялись бережно поглаживать неизвестного  науке
зверя.
   - О-о-о! - простонала Эухения. - Это невыносимо прекрасно!
   "Ты еще скажи, корова старая, что тебе никогда и никто так не  делал!"  -
подумал я про себя, но ничего, конечно, вслух не сказал.
   Пока пальцы правой руки забавлялись между ляжек, все интенсивнее проникая
в глубь складочек и массируя обнаруженного там "червячка",  левая,  чтоб  не
скучать, играла с сисечками, ворочала их с боку на бок, гладила, пощупывала,
проползала  под  ними  и  между  ними.  В  результате  я  как-то  неожиданно
обнаружил, что лежу поперек Эухении, а она, сладострастно посапывая, жадно и
судорожно поглаживает меня по спине и ниже. Потом она крепко вцепилась мне в
правый бок и стала исступленно дергать и  трясти.  В  ритме  этих  колебаний
заработала и моя рука, просунутая между ее ногами...
   - У-у-у-о-ай-и! - завизжала Эухения, стискивая мою  руку  ляжками  и  так
сжав пальцы, которыми держалась за мой бок, что у  меня  вырвалось  изо  рта
несколько крутых матюков.
   Едва она ослабила хватку и перестала судорожно дергаться, я  развернулся,
просунул руки ей в подмышки, коленями раздвинул ее ляжки, толкнулся  вперед,
и застоявшаяся, но ничуть не ослабевшая от долгого ожидания, упертая на дело
Главная толкушка,  смачно  прошелестев  по  колючим  кудряшкам,  победоносно
ворвалась в просторную, нежную и уже порядочно взмыленную писулю. От резкого
толчка жалобно скрипнула кровать, и звякнули стаканы, стоявшие на тумбочке.
   Эухения, ощутив в себе то, о чем мечтала  и  грезила,  сладко  дернулась,
крепко стиснула меня жирными ляжками, радостно взвыла:
   - Ого-о-о!
   Тут уж я не жеманничал  и  не  осторожничал.  Толчки  получались  резкие,
хлесткие, как  выстрелы.  Ухватив  Эухению  за  запястья,  я  распял  ее  на
безудержно скрипящей кровати и яростно  драл,  рыча  как  медведь  или  иной
хищник при пожирании добычи. При этом я еще  и  старался  как  можно  теснее
притереться  к  ее  грудям,  будто  собирался  размазать  их  как  масло  по
бутерброду. Но ей все это нравилось - сомнения у меня не было.  Ладони  наши
сцепились пальцами, ее бедра резко и мощно дергались, рот  исторгал  хриплые
ритмические стоны:
   - О-ох! О-ох! О-ох!
   Отпустив руки Эухении, я перебросил ладони ей на грудь и,  не  переставая
накачивать, стал вращать одну титьку по часовой стрелке, а другую - против.
   Струмент  от  интенсивного  трения  распалился,  занялся   многообещающим
огоньком, Эухения вцепилась руками мне в бока, мяла их и  тискала  пальцами,
рот  ее  оскалился,  а  там,  в  горяче-мокром  месте,  где  бешено  метался
неутомимый  живой  челночок,  какое-то  крепкое   колечко   жадно   охватило
толкушку... Бедра, живот  и  вообще  все  увесистое  тело  супергадалки  так
раскачалось и раздрыгалось, что я ощущал себя катером, несущимся по  бурному
морю, подпрыгивающим на волнах, но не сворачивающим с избранного курса.
   - У-у-у-уо-а-а! - взревела Эухения, изо всех сил прижав  меня  к  себе  и
вмяв в свои пышные телеса. Толкушку окатило ласковым  кипяточком.  Еще  пара
лихих тычков сквозь пылающую плоть - и меня прожгло аж до костей  и  глубже!
Толкушка азартно пальнула, чтоб не оставаться в долгу,  а  я,  не  раскрывая
рта, промычал что-то нечленораздельное...
   - Е-ма-а-а...

БЕСНОВАНИЕ

   - Сказка!  -  блаженно  вытянув  ноги  и  закинув  руки  за  голову  а-ля
"Обнаженная маха", пр