на таком расстоянии от них, что оптические
иллюзии сиреневого мира не позволяли рассмотреть его облик во всех деталях,  но
энергия и целеустремленность движений невольно внушали уважение.
     - Идет  как  пишет...  -  Рука Зяблика сама тянулась к  пистолету,  и  он,
удерживая ее, почесывал живот.
     - Другой бы уже издалека шум поднял,  -  заметил Смыков.  - А этот молчит.
Знает, что зря глотку рвать здесь бесполезно. Тертый калач.
     Направлявшееся  к   ним   двуногое  существо  при  ближайшем  рассмотрении
действительно оказалось  человеком.  Неопрятная клочковатая борода  и  донельзя
истрепанная гимнастерка свидетельствовали о  том,  что  он  довольно длительное
время был отрешен от таких элементарных благ цивилизации,  как бритва и иголка.
Часть  лица,  не  скрытая дикой  рыжевато-бурой  растительностью,  являла собой
зрелище    уныло-непримечательное.     Диагноз    напрашивался    сам    собой:
татаро-монгольское иго,  дистрофия в десяти поколениях, хронический алкоголизм,
унаследованный от родителей, близкородственные браки предков, серость, тупость,
рахит и олигофрения,  осложненная врожденной агрессивностью. Таких человеческих
отбросов в  окрестностях Талашевска было  хоть  пруд  пруди -  на  чужие мечи и
стрелы они  особо не  лезли,  ко  всем видам заразы имели стойкий иммунитет,  а
пропитание себе отыскивали с хитростью и безжалостностью гиен.
     От иных представителей своей породы этот типчик отличался разве что юркими
движениями,  характерными для  мелких хищников,  да  эмблемами в  виде  дубовых
веточек, украшавших засаленные петлицы его гимнастерки.
     Остановившись метрах в пяти от ватаги,  он что-то раздраженно залопотал на
непонятном языке.  Помимо воли все глянули на Левку,  но тот растерянно покачал
головой.
     - Слова вроде бы и понятные, но смысла не улавливаю, - признался он.
     При  звуках его  голоса человечишко отпрянул назад,  и  его опасные глазки
растерянно заморгали.
     - Земляки,  никак?  - Он был не то что удивлен, а скорее поражен. - Точно,
земляки! - добавил он, вглядевшись в пуговицы Смыкова.
     - Все мы земляки, да не все товарищи, - неопределенно буркнул Зяблик, рука
которого продолжала ерзать по животу в непосредственой близости от пистолета.
     - Как  я  погляжу,  вы  еще  и  новенькие?  -  Быстрый  и  ухватистый взор
замухрышки скользнул по туго набитым мешкам и добротной одежде членов ватаги.
     - Угадал.  Новенькие мы.  Брусья.  Но свои в  доску,  -  загадочно ответил
Зяблик.
     Человечишко косо  глянул на  него,  однако своих чувств никак не  выразил.
Вопросы его в основном почему-то были обращены к Смыкову.
     - Живыми сюда прибыли али как? - поинтересовался он.
     - Мы что - на мертвяков, похожи? - удивился Смыков.
     - А тут без разницы,  - махнул рукой человечишко. - Ежели потребуется, тут
и мертвецов к делу приставят. Очень даже просто.
     - Кто приставит? К какому делу? - насторожился Смыков.
     - А это вы скоро сами узнаете,  - ухмыльнулся человечишко. - Только стоять
вот так просто сейчас не положено.  Недолго и беду накликать.  Вы разве сигнала
не получали?
     - Какого сигнала?
     - А прилетала тут к вам одна такая... блискучая...
     - Не знали мы,  что это сигнал, - пожал плечами Смыков. - Уж простите нас,
неуков.
     - Коли вы  новенькие,  может,  вам  это  и  простится.  Хотя наперед знать
нельзя...   Курева  не  найдется?   -  Последняя  фраза  прозвучала  отнюдь  не
просительно, а скорее вкрадчиво-угрожающе.
     - Сами,  знаете ли,  бедствуем...  -  замялся Смыков.  -  Но  ради первого
знакомства так и быть... Зяблик, дай ему закурить.
     - Табак не  шахна,  на  всех не хватит,  -  буркнул Зяблик,  однако одарил
бородача щепотью махорки в комплекте с квадратиком газетной бумаги.
     Тот  ловко  свернул  корявыми пальцами козью  ножку,  прикурил от  кресала
Смыкова и глубоко затянулся.
     - Крепка, едрена мать... Отвык уже, - он закашлялся.
     - Халява всегда глотку дерет, - мрачно заметил Зяблик.
     - Откель  будете?   -   пуская  дым   на   собеседников,   поинтересовался
человечишко.
     - Все оттуда же, - осторожно ответил Смыков.
     - Документов, конечно же, не имеете?
     - Почему же?  Как раз таки и  имеем,  -  задрав полу своей куртки,  Смыков
зубами разорвал низ подкладки и  вытащил красную книжку,  заботливо укутанную в
несколько слоев целлофана.
     Человечишко осторожно раскрыл ее на первой странице и - не то из уважения,
не то по неграмотности - прочитал по слогам:
     - "Ком-му-нис-ти-чес-кая   пар-тия   Со-вет-ско-го   Со-ю-за...    Смы-ков
Ва-ле-рий Е-мель-я-но-вич"... Где-то мне вашу фамилию приходилось слышать. Да и
личность вроде знакомая... Вы не в райпотребсоюзе служили?
     - Берите  выше.  В  райотделе милиции.  -  Смыков уже  овладел ситуацией и
позволил себе проявить профессиональную бдительность.  -  И  поскольку мне ваша
личность совсем незнакома, извольте удостоверить ее документально.
     - Где  уж  там,  -  сразу  пригорюнился человек  с  дубовыми  веточками на
петлицах.  -  Уничтожил я  документы.  Согласно  устной  инструкции заместителя
председателя горсовета товарища Чупина... Чтоб врагам не достались... И как это
вы меня не помните! Я же одно время председателем охотхозяйства служил. Правда,
недолго. А потом егерем состоял в Старинковском лесничестве...
     Тихон   Андреевич  Басурманов  был   одним  из   посыльных,   отправленных
руководством Талашевского района в  областной центр за  разъяснениями по поводу
необычайных  стихийных  явлений,  не  только  выбивших  каждодневную  жизнь  из
привычной  колеи,  но  и  грозивших  в  самом  ближайшем  будущем  сорвать  уже
начавшуюся битву за урожай.
     Поскольку первая партия посыльных сгинула без следа и  среди населения уже
гуляли провокационные слухи о  голых неграх и косоглазых чучмеках,  перекрывших
все дороги не только республиканского, но и районного значения, Басурманову был
поручен обходной маршрут,  проходящий через леса и болота, вдали от людных мест
и оживленных трасс.
     Не  вызывало сомнений,  что так хорошо,  кроме него,  никто не справится с
этой ответственной задачей.  И дед, и отец, и вся родня Басурмановых по мужской
линии служили в егерях. Лесные чащи были для них, как для горожанина - сквер, а
повадки зверей,  птиц и  рыб  они  понимали куда лучше,  чем  побуждения людей.
Ружья,  капканы, самоловы и рыболовные снасти были в доме Басурмановых таким же
незаменимым предметом утвари, как горшки, сковородки и ухваты.
     Специфический образ  жизни  воспитал  из  Басурманова существо с  внешними
признаками человека, но с повадками и мировоззрением лесной твари, единственная
цель которой - удовлетворение собственных телесных потребностей.
     Свои  служебные обязанности,  основной из  которых была  охрана  фауны  от
браконьеров, он выполнял весьма ревностно, хотя побуждали его к этому отнюдь не
добросовестность или любовь к животным, а дремучее чувство собственника, наряду
с человеком свойственное и тиграм, и матерым волкам, и даже сивучам. Все двести
гектаров вверенного Басурманову леса  принадлежали только  ему  одному,  и  для
соперников здесь места не было.
     Впрочем, как и многие хищники, смельчаком он отнюдь не являлся. Беспощадно
подминая под себя всех слабых (не только животных, но и людей), Басурманов имел
привычку лебезить и  заискивать перед сильными мира сего.  Уважать он никого на
этом свете не уважал,  но до времени побаивался. Его жизненное кредо напоминало
поведение  шакала,  сегодня  трусливо  крадущегося вслед  за  львом  в  надежде
поживиться  объедками,   а  завтра  смело  вгрызающегося  в  еще  теплое  брюхо
издыхающего царя зверей.
     Что  касается его качеств охотника,  тут Басурманову равных в  Талашевском
районе не было.  С  одинаковым успехом он ходил и  на лося,  и на кабана,  и на
рысь,  и на зайца.  Обмануть его не могла ни хитрая лиса,  ни осторожная норка.
Немало городских модниц щеголяло в  мехах,  добытых лично им.  Читал Басурманов
еле-еле,  писал еще  хуже,  зато звериные следы распутывал так,  что ему мог бы
позавидовать даже  пресловутый Натти Бампо,  он  же  Кожаный Чулок и  Соколиный
Глаз.
     Само собой разумеется,  что ни одно серьезное охотничье мероприятие,  будь
то  открытие охоты на  водоплавающую дичь  или  облава на  волчий выводок,  без
Басурманова не  обходилось.  В  его приятелях числилось чуть ли не все районное
начальство.  Среди наиболее азартных охотников были судья, прокурор и начальник
милиции.  Имея  такой авторитет в  высших инстанциях,  Басурманов мог  бы  жить
припеваючи.  Мог бы,  да не получалось.  Недостатки Басурманова являлись прямым
продолжением его достоинств.  Законы дремучего леса и звериной стаи не очень-то
вписывались   в   структуру   человеческого  общества,   среди   которого   ему
волей-неволей приходилось жить.
     Беспричинная  ревность  и  порождаемое  ею  перманентное  рукоприкладство,
вполне естественное в  кругу мартышек,  не  находили понимания со  стороны жены
Басурманова.  В  правоохранительные органы  постоянно  поступали  заявления  об
избиениях,  которым он  подвергал не  только  потенциальных браконьеров,  но  и
грибников вкупе с  любителями лесных ягод.  Привычка давить колесами служебного
газика  всех  встречных кошек  вызывала неодобрение даже  у  самых  близких его
приятелей.
     Однако   больше   всего   Басурманов  страдал   из-за   своей   прямо-таки
принципиальной необязательности.  Он  всем что-то  обещал,  но  никогда даже не
пытался эти обещания сдержать. Наивные люди, которые не могли взять в толк, что
глупо надеяться на исполнительность и честное слово медведя или,  скажем, щуки,
очень обижались на Басурманова.  Кроме того, он совершенно не осознавал понятия
"нельзя" и мог напиться до бесчувствия перед весьма важной встречей, облапать в
людном месте  приглянувшуюся ему  женщину,  без  зазрения совести подмыть любую
понравившуюся ему вещь.
     Особенно сильно пострадал Басурманов после одного анекдотического случая.
     Дело   было   в   воскресенье,   зимой   (последнее  обстоятельство  имело
немаловажное значение для развития интриги).
     Сторож райзага по  телефону сообщил директору о  том,  что  бык,  накануне
сданный племенной станцией на убой, похоже, взбесился. Время было еще раннее, и
сравнительно трезвый по  этой  причине директор незамедлительно выбыл на  место
происшествия.  Волновало его,  естественно,  не психическое здоровье быка,  уже
числившегося по документам копченой колбасой, а забытый в сейфе пузырь водяры.
     Слегка опохмелившись (перепало и сторожу,  выставившему закуску), директор
приступил к разбирательству.
     Бык,  лишенный гарема,  персонального стойла и иных привилегий, положенных
элитному производителю,  действительно был слегка не в себе. В настоящий момент
он  вплотную занимался разрушением стенок  загона.  Утратив продуктивность,  он
отнюдь не  утратил ярость и  силу,  свойственную своей породе.  Судя по  всему,
загон был обречен.
     Инцидент явно не вписывался в рамки обыденных событий,  и директор, всегда
стремившийся избегать  лишней  ответственности,  немедленно поставил  о  нем  в
известность заместителя председателя райпо, курировавшего заготовки. Тот принял
случившееся близко к сердцу и выразил желание лично ознакомиться с обстановкой.
     Надо  заметить,  что  его  служебное  рвение  объяснялось  совсем  другими
причинами, нежели у директора.
     Зампредседателя,   до   этого   работавший   инструктором  райисполкома  и
проявивший  личную  нескромность,   выразившуюся  в   присвоении  сорока  кубов
пиломатериалов  и   ста   листов  шифера,   предназначенных  для  ремонта  дома
политпросвещения,  был  переброшен на  низовую работу  совсем недавно.  Поэтому
сейчас он даже не горел, а просто пылал желанием доказать свои отменные деловые
качества.
     По  дороге  зампредседателя захватил  с  собой  главного  ветврача района,
желчного человека, давно разочаровавшегося не только в людях, но и в скотине.
     Именно   с   подачи  ветврача  номенклатурная  тройка  вынесла  решение  о
физической ликвидации быка-буяна.
     Спустя  минуту  соответствующее требование поступило  в  милицию.  Штатный
дежурный  без   проволочек  передал  его   заместителю  начальника  отдела   по
политчасти,  в тот день осуществлявшего общий надзор за состоянием правопорядка
в  районе (а  вернее,  за стражами правопорядка,  так и  норовившими свалить со
службы куда подальше).
     Уяснив,  что намечается убой крупного рогатого скота,  влекущий за  собой,
естественно,  и  дележку  дармового мяса,  бдительный политрук пожелал  принять
участие в экзекуции.
     К   Басурманову,   в  те  времена  состоявшему  в  должности  председателя
охотхозяйства,  были  отправлены посыльные.  (Милиция не  имела права применять
табельное оружие  против  животных,  и  даже  отстрел бешеных собак  проводился
исключительно силами членов общества охотников и рыболовов.)
     Из  сбивчивых  объяснений  посыльных,   в   детали  дела  не  посвященных,
Басурманов понял только одно  -  ему  предстоит застрелить райзаговского бычка.
Бычков этих откармливали на  подсобном хозяйстве и  обычно забивали на  мясо по
достижении веса в два - два с половиной центнера. В соответствии с поставленной
задачей Басурманов и оружие выбрал подобающее - многозарядную малокалиберку.
     Ответственные лица,  встретившие  его  на  райзаге,  засомневались было  в
эффективности такого оружия,  но  Басурманов поспешил заверить их,  что  бычок,
дескать,  существо нежное и помереть может даже не от пули,  а от одного только
звука выстрела.
     Встреча с  быком тет-а-тет несколько отрезвила Басурманова,  однако все же
не  помешала ему произвести несколько прицельных выстрелов.  Никакого заметного
ущерба пятисоткилограммовому гиганту они не причинили,  а  наоборот,  привели в
состояние исступления.
     Прежде  чем  ограда  загона  рухнула  окончательно,   все  свидетели  этой
драматической сцены,  в  том  числе  и  обремененный  излишним  весом  директор
райзага,   успели   занять   безопасные  позиции  на   господствующих  высотах.
Зампредседателя  вскарабкался  на  крышу  бойлерной,   политрук  -  на  лесенку
водонапорной башни,  ветврач - на пирамиду пустых ящиков, а директор и сторож -
на поленницу ясеневых дров, предназначенных для копчения колбас.
     Басурманов,  самый проворный в этой компании,  ухитрился перемахнуть через
забор, за которым находился служебный транспорт.
     - Карабин  привези!  -  неслось ему  вслед.  -  Или  "тулку" шестнадцатого
калибра с картечью! Да побыстрее!
     Завладев "газоном" директора райзага, Басурманов понесся в сторону города,
но  вскоре был остановлен приятелем,  просившим подкинуть по дороге пару мешков
сечки.  Крюк  пришлось сделать самый пустяковый,  однако по  прибытии на  место
приятель выставил магарыч - бутылку первача.
     Не  успели  они  эту  бутылку прикончить,  как  от  соседей явились гонцы,
звавшие приятеля Басурманова на  крестины.  Тот,  естественно,  согласился,  но
только за компанию с председателем охотхозяйства, так выручившего его сегодня.
     Крестины много времени тоже не  отняли,  и  все  было бы  хорошо,  если бы
кто-то  не  предложил  Басурманову проверить  невод,  поставленный накануне  на
ближайшем озере. Отказаться от такого мероприятия было выше человеческих сил.
     Спустя час  Басурманов,  разжившийся целым пудом карасей и  карпов,  вновь
мчался к городу. Беда подкралась незаметно - в чужой машине кончился бензин.
     Надеяться на попутку в  воскресенье было делом бесполезным,  и  Басурманов
тронулся дальше на своих двоих.  Пешие переходы были ему не в тягость.  По пути
он  согревался водкой,  предусмотрительно захваченной на  крестинах.  Закусывал
сырой рыбой и снегом.
     Окончательно Басурманову спутала карты жена,  ляпнувшая при  его появлении
что-то не совсем приветливое.  Получив за это в глаз, она немедленно обратилась
за помощью в милицию.
     Поскольку прибывший по  вызову наряд  медвытрезвителя об  истории с  быком
ничего  не  знал,   Басурманова,   давно  числившегося  семейным  скандалистом,
поместили в  бокс для особо буйных клиентов.  На его сбивчивые объяснения никто
внимания не обратил - тут и не такое слыхали.
     Между тем зимний день клонился к  концу,  и узники райзага стали замерзать
на своих насестах.  Все их попытки спуститься на землю и добраться до телефона,
разъяренный бык пресекал самым решительным образом. Особенно тяжело приходилось
политруку,  висевшему на  узкой,  лишенной  перил  железной  лесенке.  Если  бы
проклятья,  которые эта четверка не последних в районе (сторож не в счет) людей
адресовала сначала быку,  а потом Басурманову, имели некий тепловой эквивалент,
то  снег растаял бы  на  многие километры вокруг злополучного райзага.  Спас их
всех  другой сторож,  в  восемь часов вечера явившийся на  смену.  Он  попросту
распахнул  ворота  пошире,  и  бык,  почуявший  свободу,  исчез  в  неизвестном
направлении.
     Наскоро отогревшись спиртным,  зампредседателя райпо,  ветврач и  политрук
(директора райзага в  предынфарктном состоянии отправили в  больницу) бросились
на  поиски  Басурманова,  возбуждавшего  в  них  ненависть  куда  большую,  чем
злополучный бык.
     Суд,  а вернее, самосуд, состоявшийся в вытрезвителе над Басурмановым, был
скорым и неправедным.  Впрочем,  сам он не вынес из случившегося никакого урока
и, пониженный в должности до рядового егеря, продолжал гнуть свою линию.
     Через   несколько  дней   после   Великого   Затмения  Басурманов  получил
засургученный пакет  и  подробные устные инструкции,  в  смысл  которых вникать
поленился.
     Паника,  обуявшая горожан,  его нисколько не затронула. Солнце, конечно, в
этом мире штука не последняя,  но пока стоит лес и  текут реки,  Басурманову за
свою судьбу можно не опасаться.
     Вместо того чтобы немедленно двинуться в путь,  он плотно поел и завалился
спать. Хорошенько выспавшись, Басурманов прихватил заранее приготовленный женой
рюкзак,  закинул за  плечо положенный ему по  роду занятий карабин и  привычным
маршрутом отправился в свой родной лес.
     Оказавшись под  его  сводами,  Басурманов первым  делом  проверил капканы,
накануне поставленные на норку,  а потом отправился совсем в другую сторону,  к
болоту, где он постоянно промышлял ондатру, зверя прожорливого и любопытного. В
притопленных вентерях  обнаружилось несколько уже  успевших  окоченеть взрослых
особей и с дюжину малышей, "чернушек", мех которых не имел товарной ценности.
     Ободрав шкурки,  Басурманов сунул их в рюкзак и,  поскольку работы сегодня
сделано было уже немало,  направился в гости к знакомому хуторянину. Там крепко
выпили,   после  чего  Басурманов  стал  приставать  к   хозяйке,   бабе  такой
широкозадой, что в двери она проходила лишь боком.
     Хорошенько получив по  голове ухватом,  он покинул негостеприимный хутор и
залег отсыпаться в стог соломы.  На следующий день, такой же серый, как и ночь,
Басурманов увидел дивное диво  -  пятнистого оленя  удивительной красоты,  рога
которого напоминали лиру.  Стоя  на  задних ногах  и  балансируя передними,  он
аккуратно объедал крону обыкновенной осины.
     Никогда  еще  Басурманову  не  приходилось  видеть  в  этих  краях  ничего
подобного.  Одна  только шкура этого оленя должна была стоить немереные деньги,
не говоря уже о мясе и рогах.
     Клацнул затвор,  но  чуткое животное,  опережая выстрел,  метнулось прочь.
Каждый его прыжок,  стремительный и грациозный, был не меньше десяти-пятнадцати
метров в длину. Пушистый желтый хвостик призывно трепетал на лету.
     Взвыв от  досады,  Басурманов бросился в  погоню.  Прошло не  меньше часа,
прежде чем он осознал,  что попал в места,  совершенно ему незнакомые. Это было
еще одно чудо, хотя уже и не предвещавшее ничего хорошего...
     Краткий рассказ о своих злоключениях Басурманов