ых лиц,  ответственных за  столь  разные
стороны человеческой натуры, Смыков на наемной повозке доставил дона Эстебана в
лучший из постоялых дворов Ла-Гуардии,  где и  извлек из его груди смертоносный
клинок.  Уняв  открывшееся кровотечение смоченной  в  вине  корпией,  он  вновь
наделил раненого бдолахом.
     Дон  Эстебан,  уже  уверовавший,  что  его  смертный час  откладывается на
неопределенное время,  истово  молился  о  скором  выздоровлении,  обращаясь не
только к Богу и Богоматери,  но и ко всем остальным святым по очереди. Кровавая
пена все еще продолжала окрашивать его бледные губы, однако сердце работало без
перебоев,  хотя клинок прошел в  непосредственной близости от  него.  Отклонись
сталь  хотя  бы  на  пару  сантиметров в  сторону,  и  славного  дона  Эстебана
действительно пришлось бы вскорости отпевать.
     Эта  мысль кольнула Смыкова,  как  приступ невралгии,  и,  чтобы успокоить
самого себя, он негромко произнес по-русски:
     - Ежели да кабы, так во рту росли бы грибы...
     Тем  временем слух о  смерти дона Эстебана уже распространился по  городу.
Его охотно подтверждали все, кто в тот трагический момент находился в кабаке, а
также  местный  лекарь,  умирающего гранда  даже  в  глаза  не  видевший,  зато
получивший от Смыкова крупную сумму за констатацию летального исхода.
     Особенно горевали ростовщики,  ссужавшие дона Эстебана карманными деньгами
(то,  что  он  спускал за  день,  рачительному хозяину хватило бы  на  год),  и
городские шлюхи, внезапно утратившие постоянный источник дохода.
     Общее горе,  похоже,  разделяли даже бывшие недоброжелатели дона Эстебана.
Конечно,  пребывая в добром здравии,  он смущал их своими дерзкими поступками и
глумливыми  речами,  зато  теперь,  скоропостижно скончавшись,  приобрел  ореол
неустрашимого рыцаря и галантного кавалера (поговаривали, что причиной поединка
была любовная история).
     Короче, горожане всех сословий дружно оплакивали дона Эстебана.
     Между тем  мнимый мертвец благополучно преодолел кризис и  быстро пошел на
поправку. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что уже на вторые сутки он
потребовал себе вина и сыра.
     По  случаю  благополучного  возвращения  с   того  света  друзья  закатили
настоящий пир, во время которого Смыков исподволь завел разговор, сводившийся к
тому,  что,  уж раз такое случилось и дона Эстебана считают покойником, неплохо
было  бы  устроить ложные  похороны,  которые могут  стать  поводом к  сбору  в
Ла-Гуардии наиболее влиятельных кастильских аристократов. Воспользовавшись этим
обстоятельством,  он,  Смыков,  не  только  сумеет  изложить перед  знатью свои
тезисы,  касающиеся союза против аггелов и необходимости переселения в Эдем, но
и  продемонстрирует  чудесное  воскресение  мертвеца,  совершенное  при  помощи
волшебных трав, растущих у подножия Древа Познания.
     Дон  Эстебан,  чье  психическое равновесие было изрядно нарушено зигзагом,
который совершила его душа на  пути от  жизни к  смерти и  обратно,  без долгих
раздумий согласился на участие в  этой мрачной мистерии.  Причем цели,  которые
преследовал  Смыков,  интересовали его  меньше  всего.  Главным  был  сам  факт
чудесного воскресения,  которым он намеревался восхитить друзей и уесть врагов.
Кроме того,  не  вызывало сомнения,  что  имя  дона Эстебана прогремит по  всей
Кастилии и всколыхнет народ, соскучившийся по настоящим чудесам. На волне такой
популярности можно будет не только вернуть фамильные поместья,  но и побороться
за верховную власть, вакантную уже столько лет.
     Не прошло и часа,  как весьма довольные друг другом заговорщики ударили по
рукам.
     Во все концы Кастилии помчались гонцы.  Они несли печальную весть о гибели
славного дона Эстебана и  призыв ко всем высокородным грандам принять участие в
церемонии  прощания  с  усопшим.  Поскольку покойник  принадлежал к  одному  из
знатнейших родов  христианского мира,  игнорировать такое  мероприятие было  бы
кощунством.
     В  назначенный день и  час гроб с  телом дона Эстебана установили в соборе
святого  Себастьяна,  размеры и  статус  которого позволяли отпевать даже  особ
королевской крови.
     Были приняты все возможные меры,  чтобы покойник не  выглядел "как живой".
Смертельной бледности достигли с  помощью рисовой пудры,  а  тени  вокруг  глаз
Смыков самолично нанес  раствором сажи.  Во  избежание конфуза в  храме заранее
перебили  всех  мух.  Если  что-то  и  отличало дона  Эстебана от  натурального
покойника,   так  это  только  стойкий  запах  перегара,   который  не   смогли
нейтрализовать ни ладан, ни миро.
     По   просьбе   Смыкова  (не   бескорыстной,   конечно)  заупокойная  месса
происходила при закрытых дверях.  Допущены на нее были только лица, указанные в
специальном  списке.   Потаскухам,   гулякам,   ростовщикам  и  прочему  сброду
позволялось демонстрировать свою скорбь только на ступенях храма.
     Когда  отзвучали  молитвы,   умолк  хорал  и   закончилась  проникновенная
проповедь,  в  которой велеречивый патер сравнивал дона  Эстебана с  архангелом
Михаилом, слово в противоречие с традицией взял Смыков, охарактеризовавший себя
как близкий друг и идейный последователь покойного.
     Первым делом он  извинился за  свою дерзость и  попросил у  присутствующих
несколько  минут  внимания,  необходимых якобы  для  того,  чтобы  отдать  дону
Эстебану последние почести по  обычаям Отчины,  страны,  где  усопшего почитали
святым еще при жизни.
     Аристократическая сдержанность не  позволяла участникам заупокойной службы
указать чужестранцу его истинное место. Тем самым они неосмотрительно позволили
Смыкову раскинуть тенета словоблудия,  по  части которого он был великий мастер
(сказывался  опыт  партсобраний,   отчетно-выборных  конференций  и  лекционной
деятельности по линии общества "Знание").
     Начал он с  восхваления истинных и мнимых заслуг покойника,  проистекавших
не  только из его личных качеств,  но и  от национальных черт характера вкупе с
благородным   происхождением.    Косвенно   этот    комплимент   касался   всех
присутствующих  здесь  грандов,   и  общее  недоумение,   грозившее  перейти  в
недовольство, несколько разрядилось. Затем были упомянуты подвиги дона Эстебана
в  борьбе  с  заклятыми  врагами  законопослушного  и  богобоязненного  люда  -
каинистами.  Этот пассаж также был встречен довольно благосклонно -  на рогатых
убийц и  мародеров зуб имело практически все население Кастилии.  Очень к месту
пришелся здесь и  призыв,  якобы брошенный покойником за  минуту до кончины,  -
объединить усилия соседних стран в борьбе с аггелами.
     Самое сложное началось дальше. Посетовав о страшных бедах, обрушившихся на
христианские и  языческие народы  в  последнее время,  Смыков  открыто заявил о
приближающемся конце света, предвестием которого были гибель Сан-Хуан-де-Артезы
и многих других населенных пунктов на территории Хохмы, Киркопии и Отчины.
     Публика, хотя и успевшая проникнуться к самозваному проповеднику некоторой
симпатией,  заволновалась. Никто не мог понять, какая связь существует между, в
общем-то, бессмысленной смертью дона Эстебана и терзающими землю катаклизмами.
     Смыков поспешил прояснить этот вопрос.  Ссылаясь на  текст Ветхого Завета,
известный ему  только в  пересказе Цыпфа,  он  патетическим тоном сообщил,  что
знает путь спасения рода человеческого.  Путь этот ведет не  куда-нибудь,  а  в
легендарный Эдем,  некогда служивший первым приютом для наших прародителей. При
этом не  надо бояться херувимов,  стерегущих границы земного рая.  Обойти их не
составляет   никакого   труда.   Эдем,   в   настоящее   время   свободный   от
змея-искусителя, являющегося, как известно, одной из ипостасей сатаны, способен
принять  под  свою  сень  неограниченное количество  смертных  и  обеспечить им
поистине райское существование.
     - Клянусь всем,  что  дорого для  меня,  я  самолично любовался волшебными
лесами Эдема,  пил сладкую воду его рек, дышал его благотворным воздухом и даже
отведал райских трав, дарующих человеку здоровье, силу, красоту и долгую жизнь.
     Последнюю фразу Смыков сказал, в общем-то, напрасно. Трудно было поверить,
что этот слегка сутулый,  лысеющий дядька, с выражением лица если не хмурым, то
кислым,  и  в  самом деле  отведал чего-то,  имеющего хотя  бы  приблизительное
отношение к райской флоре.
     Впрочем,  публика, собравшаяся у гроба дона Эстебана, не обратила на такую
несуразность  ни  малейшего  внимания.  Не  в  силах  и  дальше  терпеть  столь
святотатственные речи,  кастильцы  инстинктивно ухватились за  те  предметы,  в
которых давно привыкли находить для  себя  надежду и  опору -  гранды за  мечи,
священники за  распятия.  Убийство  в  стенах  храма  всегда  считалось крайней
степенью богохульства,  но  было похоже,  что  для  Смыкова на  сей раз сделают
исключение.
     В  этом  вихре гневных выкриков,  страстных молитв и  лязга извлекаемой из
ножен стали резким диссонансом прозвучал спокойный и ясный голос дона Хаймеса:
     - Сударь, если вы и в самом деле побывали в Эдеме, то наверняка прихватили
с собой какое-нибудь доказательство этого поистине счастливого события.
     - Естественно, - не стал отпираться Смыков.
     - Уж не плоды ли это с Древа Познания?
     - Как можно!  -  столь наивный вопрос молодого кастильца,  казалось,  даже
возмутил Смыкова. - Плоды с Древа Познания, как и прежде, являются для смертных
запретными.  Но  нет никакой нужды покушаться на них.  В  Эдеме каждая травинка
имеет  волшебную силу.  Вот  полюбуйтесь,  -  он  помахал в  воздухе мешочком с
остатками бдолаха.  -  Это  средство  способно  заживить  любую  рану,  одарить
человека силой льва или выносливостью мула, вылечить от неизлечимого недуга...
     - Весьма  интересно...  -  произнес дон  Хаймес  с  сомнением.  -  Хотя  и
малоубедительно...  А  не соизволили бы вы доказать волшебную силу этой панацеи
на деле?
     - С удовольствием...  Но как?  - Смыков сделал вид, что растерялся. - Я не
вижу поблизости ни больных, ни раненых.
     - Очень просто.  Верните моего дядюшку в мир живых. Думаю, он заслужил это
своими подвигами,  которые вы  нам  здесь так живописали.  -  Дон Хаймес сделал
поклон в сторону гроба.
     - Мое  средство предназначено для  продления жизни,  а  отнюдь не  для  ее
возвращения в уже давно остывшее тело...  -  потупился было Смыков, но, услышав
зловещий ропот грандов,  тут же  пошел на  попятную.  -  Впрочем,  почему бы не
попробовать.
     Пройдя сквозь ошалевшую толпу к  гробу,  он стянул с  головы дона Эстебана
шарф,  поддерживающий нижнюю  челюсть,  а  затем  затолкал весь  бдолах  в  рот
лжепокойника.
     По  сценарию,  разработанному Смыковым,  дон  Эстебан должен был разыграть
сейчас   душераздирающую   сцену   воскресения   из   мертвых,   сопровождаемую
конвульсиями, нечленораздельными выкриками и зверской мимикой. Однако случилась
непредвиденная накладка - часть бдолаха угодила в полость носа.
     Дон  Эстебан буквально подпрыгнул в  гробу и  чихнул так,  что монета,  по
старинному обычаю спрятанная у  него за щекой и  предназначенная для расплаты с
паромщиком царства мертвых Хароном,  вылетела наружу и  угодила прямо в  бритую
тонзуру настоятеля храма.
     Шок, пережитый всеми присутствующими (за исключением, естественно, Смыкова
и дона Хаймеса, находившихся между собой в сговоре), по глубине и силе мог быть
сравним разве что с  тем ужасом,  который в конце времен суждено испытать нашим
потомкам,  ставшим свидетелями Страшного суда.  К счастью, кастильцы отличались
отменным здоровьем (слабаки в  этой  стране  умирали  еще  в  раннем  детстве),
поэтому до инсультов и инфарктов дело не дошло.
     Дон  Эстебан чихал еще  минут пять,  а  затем,  выпростав руку  в  сторону
алтаря,  где  среди  прочей  церковной  утвари  должны  были  находиться  вещи,
символизирующие кровь и плоть Господню, просипел:
     - Вина! Ради всего святого, вина!
     При  этом  рубашка  на  его  груди  распахнулась,  обнажив напротив сердца
страшную рану,  которая вследствие связанных с  чиханием усилий,  вновь  начала
кровоточить.
     Это  было слишком даже для  кастильцев,  закаленных жизненными невзгодами,
постоянными войнами и религиозным подвижничеством.  Падре,  ушибленный в голову
монетой, едва-едва не побывавшей в цепких лапах Харона, рухнул на колени первым
и  во  весь  голос принялся возносить хвалу Создателю.  Его  примеру немедленно
последовали  все  участники  мессы,   из  заупокойной  вдруг  превратившейся  в
благодарственную. Пали ниц даже те из грандов, кто с юных лет привык сиживать в
храме  на  персональном месте.  Певчие,  не  менее  бледные,  чем  сам  оживший
покойник,  подхватили молитву,  и  под  сводами собора  загремел величественный
хорал "Тебя, Боже, славим...".
     Кубок  сладкого  церковного вина,  преподнесенный дону  Эстебану церковным
служкой,  был  лишь  прелюдией  к  началу  бесшабашной  попойки,  без  которой,
естественно, не мог обойтись человек, отлежавший бока в собственном гробу.
     Правда,  некоторые наиболее богобоязненные из  грандов пытались усовестить
воскресшего, приводя ему в пример Спасителя, который сходное событие отметил не
кутежом,  а  проповедью.  На это обнаглевший дон Эстебан возражал в том смысле,
что Спасителю действительно не было нужды напиваться, поскольку его кровь и так
приравнивается к вину, чего нельзя сказать о простом смертном, чудесным образом
разделившем судьбу Бога.  В заключение он заявил,  что за время,  пока его душа
скиталась в эмпиреях,  тело застыло до такой степени,  что без помощи вина даже
не способно двигаться.
     Про скитания души дон Эстебан,  конечно, заикнулся зря, потому что со всех
сторон  сразу  посыпались вопросы  типа  "Довелось  ли  вам  лицезреть  престол
Господень?"  и  "Действительно ли  ангелы небесные бесполы,  как это утверждают
теологи,  или  прелести плотской любви  доступны им  наравне с  прочими божьими
созданиями?".
     К  чести дона Эстебана,  он  выпутался из этого затруднительного положения
довольно легко,  пояснив,  что душа,  по каким-то причинам покидавшая тело, при
возвращении назад  забывает все,  что  ей  пришлось увидеть и  услышать на  том
свете.
     - Это похоже на сон, - говорил он, подставляя свой кубок под струю вина. -
Едва только проснувшись,  помнишь все до  мелочей.  А  уж как позавтракал,  все
воспоминания улетучились.  Даже забываешь,  что  тебе привиделось -  кошмар или
сладостные грезы.
     - Неужели  вы  даже  страха  не  испытывали?  -  интересовался  кто-то  из
слушателей.
     - Почему же,  -  обстоятельно отвечал дон  Эстебан.  -  Вначале было очень
страшно.  Особенно когда я понял,  что умираю без святого причастия и не вернув
долги кредиторам.  Но  зато потом наступило полное блаженство.  Примерно как от
кувшина  доброй  малаги.  Из  такого  состояния  возвращаться  к  земной  жизни
совершенно не хочется. Вселяясь обратно в тело, моя бедная душа горько рыдала.
     Все без исключения гранды согласились остаться на пир, который дон Эстебан
устроил в  честь  своего  чудесного воскрешения.  Средства на  это  благое дело
ссудили те самые ростовщики, которые уже успели мысленно распрощаться со своими
денежками, а ныне вновь воспрянули духом.
     Явилось и  много новых лиц:  городской голова с  супругой,  все  церковные
иерархи,  оказавшиеся на этот момент в городе,  блудницы,  из тех, кто разрядом
повыше,  офицеры местного гарнизона.  Всем  вновь прибывшим дон  Эстебан охотно
демонстрировал свои раны - входное отверстие пониже левого соска и выходное под
лопаткой.
     Пока  гости  еще   были  относительно  трезвы,   Смыков  сумел  заручиться
заверениями в том,  что кастильцы соберут войско для похода на аггелов, а также
развернут пропагандистскую кампанию по поводу переселения всех желающих в Эдем.
Особенно  привлекла  эта  идея  престарелых грандов,  надеявшихся вернуть  себе
молодость и здоровье.
     Многих,  конечно,  смущало то  обстоятельство,  что  в  земном раю  нельзя
развлекаться охотой, скачками и петушиными боями. Зато всех (не исключая и особ
духовного звания) радовало известие, что чувственная любовь возведена в Эдеме в
ранг высокого искусства.
     Короче,  праздник  удался.  Вино  лилось  рекой,  слуги,  приглашенные  из
соседнего трактира, сбились с ног, уже порядочно подвыпивший епископ не забывал
благословлять каждую перемену блюд,  а некоторые дамы и кавалеры даже пустились
в пляс.
     Любопытные кастильцы выспрашивали у  Смыкова все новые и новые подробности
о райском житье-бытье. Дабы не сболтнуть по неосторожности чего-нибудь лишнего,
он  решил  на  время покинуть застолье и  под  благовидным предлогом устремился
вслед за доном Хаймесом,  который в очередной раз вышел на свежий воздух, чтобы
покурить  втихаря.  (Длительное пребывание в  Отчине  способствовало тому,  что
молодой аристократ заразился многими язвами и пороками, свойственными тамошнему
обществу, а именно: социалистическими идеями, гонореей и страстью к табаку.)
     Смыкова отделяли от  распахнутых дверей всего пять или шесть шагов,  когда
слепящая вспышка озарила пиршественный зал и  он увидел на оштукатуренной стене
свою собственную черную тень.  Звука, который, по идее, должен был сопровождать
вспышку такой  интенсивности,  Смыков не  услышал,  потому что  его  барабанные
перепонки мгновенно лопнули.
     Смыкову показалось,  что какая-то  могучая лапа сдирает с  него одежду,  а
потом и  всю  кожу вместе с  волосами.  Как  это  всегда бывает,  когда человек
попадает во  власть нечеловеческих сил  -  урагана,  лавины,  паровозных колес,
взрывной волны,  - его тело содрогнулось так, словно голова и конечности уже не
составляли единого целого с торсом, а потом превратилось в безобразный мешок, к
тому же  еще и  дырявый,  поскольку из  него обильно брызнуло что-то  не  менее
красное, чем вино, которым еще секунду назад упивалась веселая компания.
     Если  души  умерших  в  действительности  возносятся  на  небеса,  то  над
постоялым двором,  избранным доном Эстебаном как  место для  пиршества,  сейчас
происходила давка.  Добрая  половина гостей  погибла  на  месте,  а  оставшиеся
получили тяжкие увечья.
     Фугасная  мина  замедленного действия,  спрятанная в  одном  из  кувшинов,
выкосила цвет кастильской аристократии.  Особенно страшно выглядел дон Эстебан,
оказавшийся ближе всех к эпицентру взрыва.  Его разнесло на части, но каждая из
них, все еще находящаяся под воздействием бдолаха, продолжала жить своей жизнью
- руки  шарили по  полу в  поисках оторванной головы,  а  сама эта  голова немо
разевала рот, не то бранясь, не то требуя последний глоток вина.
     Не  пострадал только дон Хаймес,  докуривавший на  крыльце свою самокрутку
(вот и говори потом,  что табак вреден для здоровья).  За минуту до взрыва мимо
него  торопливо прошмыгнул один  из  слуг,  подававших вино.  Но  направился он
почему-то не к подвалу, а совсем в другую сторону. Сопоставив этот, в общем-то,
малозначительный факт с бедой,  приключившейся в пиршественном зале, дон Хаймес
немедленно бросился в  погоню и вскоре настиг беглеца,  уже поставившего ногу в
стремя поджидавшей его невдалеке лошади.
     Оружие они обнажили одновременно, слуга - стилет, более пристойный наемным
убийцам,  чем трактирной челяди,  а дон Хаймес свой верный меч,  первый же удар
которого достиг цели.  Предатель лишился сразу трех нелишних для человека вещей
- правой кисти, оружия и свободы. Впрочем, и сам факт его существования на этом
свете оказался под знаком вопроса.
     Спустя примерно час слуга под пыткой назвал имя человека, за изрядную мзду
склонившего  его  к   столь  ужасному  преступлению.   К  всеобщему  удивлению,
организатором террористического акта оказался один из  городских судей,  всегда
кичившийся своей беспристрастностью и неподкупностью.
     По  месту  жительства его  не  обнаружили,  но  один  из  конных  отряд